Локк Дж. Опыт о человеческом разумении

1. Причины заблуждения. Так как познавать можно только явную, достоверную истину, то заблуждение есть не погрешность нашего познания, а ошибка нашего суждения, соглашающегося с тем, что не есть истина.

Но если согласие основано на вероятности, если вероятность является естественным предметом и мотивом нашего согласия и если эта вероятность состоит в том, что изложено в предыдущих главах, то возникает вопрос, как получается, что люди выражают свое согласие с тем, что противоречит вероятности. Противоположность мнений есть самое обычное явление; очень часто один человек совсем не верит в то, в чем другой только сомневается, а третий твердо верит в это и непоколебимо придерживается его. Причины этого могут быть очень разнообразны, но, я думаю, их можно свести к следующим четырем: 1) отсутствие доказательств, 2) отсутствие способности применять их, 3) отсутствие желания применять их, 4) ложные критерии вероятности.

2. Во-первых, отсутствие доказательств. Во-первых, под отсутствием доказательств я разумею отсутствие не только тех доказательств, которых нет нигде и потому их нигде нельзя получить, но и тех, которые либо имеются, либо могут быть получены. Таким образом, доказательств нет у людей, у которых нет благоприятного случая или возможности самим производить опыты и наблюдения, служащие для доказательства какого-нибудь положения, или исследовать и собирать свидетельства других. А в таком положении огромное большинство людей, занятых трудом, порабощенных в бедственном своем состоянии необходимостью, проводящих жизнь исключительно в заботе о пропитании. Для таких людей возможность познавать и исследовать обычно столь же ограничена, как и их средства. Разум их очень мало просвещен, так как все их время и усилия уходят на то, чтобы унять голос своего желудка или крики своих детей. Нельзя ожидать, чтобы человек, проводящий всю свою жизнь в тяжком, утомительном труде, лучше знал все разнообразие явлений в мире, чем усвоила географию страны ломовая лошадь, которая все время ходит только на рынок взад и вперед по узкому переулку и грязной дороге. Точно так же совершенно невозможно, чтобы человек, не имеющий ни досуга, ни книг, ни знания языков, ни возможности общения с разными людьми, был в состоянии собирать имеющиеся свидетельства и наблюдения, необходимые для составления многих, даже большинства, положений, которые считаются наиболее важными в человеческом обществе, или чтобы он мог найти настолько прочные основания для своей уверенности, насколько это необходимо для веры в положения, которые будут построены на этих основаниях. Поэтому многие люди в силу естественного и неизменного порядка вещей в этом мире и состояния человеческих дел неизбежно обречены на неисправимое незнание тех доказательств, на которых другие основываются и которые необходимы для установления мнений. Огромное большинство человечества, будучи слишком занято добыванием средств к существованию, не имеет возможности предаваться ученым и трудным исследованиям.

3. Ответ на возражение: «Что же станется с людьми, у которых нет доказательств?» Что же можно сказать? Неужели огромное большинство людей в силу необходимых условий своего существования обречено на неизбежное незнание наиболее важных для него вещей (ибо на них, конечно, нужно направить исследования)? Неужели основная часть человечества на своем пути к счастью или несчастью должна руководствоваться лишь случайностью или слепой удачей? Неужели ходячие мнения и патентованные руководства каждой страны являются для любого человека столь очевидными и надежными, что им можно доверить важнейшие интересы и даже вечное блаженство или страдание людей? Могут ли считаться достоверными и непогрешимыми те оракулы и мерила истины, которые учат в христианском мире одному, а в Турции — другому? Неужели какой-нибудь бедный крестьянин должен получить вечное блаженство, потому что он имел счастье родиться в Италии, а какой-нибудь поденщик обречен на неотвратимую погибель, потому что он имел несчастье родиться в Англии?ⁱ Я не хочу исследовать здесь вопрос о том, насколько некоторые люди склонны утверждать подобные вещи; но я уверен, что люди должны признать истинным или одно или другое (выбирая что угодно) или же допустить, что бог даровал людям способности, достаточные для направления их на правильный путь, если только они будут серьезно и как следует применять их, когда обычные занятия оставят им досуг. Никто не погружен настолько в заботы о добывании средств к существованию, чтобы вовсе не иметь времени подумать о своей душе и познакомиться с религиозными вопросами. Пусть бы только люди обращали на это такое же внимание, как на вещи меньшей важности. Никто из людей не порабощен каждодневными потребностями жизни настолько, чтобы не найти хоть сколько-нибудь свободного времени для такого усовершенствования своего познания.

4. Людям мешают заниматься исследованием. Совершенствование и просвещение одних затруднено вследствие ограниченности их средств существования, других же, которым богатство могло бы в изобилии предоставить книги и другие средства для разъяснения сомнений и открытия истины, стесняют законы их страны и строгий надзор со стороны лиц, которым выгодно держать людей в невежестве, чтобы они, узнав больше, не стали меньше верить. Такие люди столь же или даже еще более далеки от свободы и возможностей правильного исследования, нежели упомянутые выше бедные и несчастные рабочие люди. Такие люди, какими бы ни казались важными и значительными, ограничены вследствие узости мысли; у них порабощена та часть существа, которая должна бы быть самой свободной, - их разум. В таком положении обычно находятся все те, кто живет в странах, где истину стараются распространять без познания, где людей заставляют наудачу принимать религию данной страны и принимать мнения на веру, и они уподобляются глупцам, которые глотают пилюли знахарей, не зная ни их состава, ни их действия, а просто веря в их целебную силуⁱⁱ. Они даже гораздо несчастнее таких простаков, ибо несвободны отказаться от проглатывания того, к чему они, быть может, не хотели бы и прикоснуться, или выбрать себе врача, лечению которого они могли бы довериться.

5. Во-вторых, отсутствие умения применять их. Во-вторых, люди, которые не умеют использовать имеющиеся у них свидетельства вероятности и не могут удерживать в своей голове ряд выводов, точно определять превосходство противоположных доказательств и свидетельств, воздавая должное каждому обстоятельству, легко могут быть введены в заблуждение и согласиться с предположениями, не являющимися вероятными. Есть люди, постигающие один-два силлогизма, и не более того; другие могут сделать только один шаг дальше. Такие люди не всегда в состоянии определить, на какой стороне самые сильные доказательства, и не могут следовать тому мнению, которое само по себе более вероятно. Я думаю, ни один человек, общавшийся с другими людьми, не станет оспаривать различия между людьми в отношении их разума, хотя бы он никогда не был в Вестминстерской палатеⁱⁱⁱ или на бирже либо в богадельне или в доме для умалишенных. Здесь не место исследовать, отчего происходит это большое различие людей по уму — от какого-нибудь дефекта органов тела, специально приспособленных для мышления, или же от притупления и неподатливости этих способностей вследствие неупотребления их, или, как думают некоторые, от естественного различия самих душ людей, или, наконец, от некоторых или всех этих причин вместе. Очевидно одно: между людьми существуют столь значительные различия в степени понимания, восприимчивости и рассудительности, что можно утверждать, нисколько не оскорбляя человеческий род, что некоторые люди в этом отношении гораздо более далеки друг от друга, чем некоторые люди и животные. Но рассмотрение происхождения этих различий хотя и очень важно, однако не необходимо для нашей настоящей цели.

6. В-третьих, отсутствие желания применять их. В-третьих, есть иного рода люди, которые испытывают недостаток в доказательствах не потому, что не могут получить их, а потому, что не хотят взяться за них: они имеют достаточно богатства и досуга, не ощущают недостатка ни в способностях, ни в других средствах, но от этого они нисколько не лучше. Лихорадочная погоня за удовольствиями или постоянное корпение над делами отвлекает их мысли в другую сторону. Других вообще удерживает от всяких серьезных мыслей лень и вялость либо особое отвращение к книгам, учению и размышлениям. А некоторые довольствуются принятием на веру, без изучения мнений, удобных и модных, из опасения, что беспристрастное исследование окажется неблагоприятным для взглядов, всего более соответствующих их предрассудкам, образу жизни и намерениям. Таким образом, даже большинство тех людей, которые могли бы действовать иначе, проводят жизнь без ознакомления (не говоря уже о разумном согласии) с вероятными истинами, в знании которых они заинтересованы, хотя бы эти вероятные истины были у них на виду настолько, что для убеждения в них им было бы достаточно посмотреть в их сторону. Но мы знаем, что некоторые не станут читать письма, если предполагают, что в нем содержатся дурные вести; многие воздерживаются от производства расчетов и даже просто от мыслей о своем имуществе, если имеют основание бояться, что их дела не очень хороши. Я не в состоянии объяснить, как могут довольствоваться ленивым неведением люди, которым избыток средств дает досуг для усовершенствования своего разума. Но тот, кто тратит все свои доходы на ублажение своего тела и совсем ничего не тратит на получение средств и возможностей познания; кто всегда слишком заботится о красивой и блестящей внешности и считал бы себя несчастным, если бы ему пришлось появиться в грубом платье или в заплатанном камзоле, но мирится с тем, что его ум появляется в пестрой ливрее из грубо нашитых заплат или взятых взаймы лохмотьев, т. е. в наряде, в какой одел его случай или деревенский портной (я разумею обычное мнение людей, с которыми он общается), - тот мне кажется, низкого мнения о своей душе. Не стану говорить, как неразумно это со стороны людей, которые вообще размышляют о будущей жизни и заинтересованы в ней, чего не может избежать иногда ни один рассудительный человек. Я не стану указывать и на то, как стыдно и неловко становится тем, кто сильнейшим образом презирает знание, когда обнаруживается, что они не знают того, что им важно знать. Одно по крайней мере стоит рассмотреть тем, кто считает себя джентльменами, - что сколько бы ни считали они доверие, почет, власть и авторитет спутниками своего рождения и положения, все это отнимается у них людьми более низкого положения, если эти последние превосходят их знанием. Слепых всегда будут вести зрячие, иначе они упадут в канаву^iv; а слепые разумом, конечно, находятся в наибольшем подчинении и порабощении. В вышеприведенных примерах были указаны некоторые причины ошибочного согласия и того, как получается, что вероятные доктрины не всегда принимают с согласием, соответствующим основаниям их вероятности. Но до сих пор мы рассматривали только такие вероятности, для которых доказательства хотя и существуют, но не очевидны для людей, впадающих в заблуждение.

7. В-четвертых, неверны критерии вероятности. В-четвертых, есть еще такого рода люди, которые, даже когда действительное правдоподобие очевидно и ясно предстает перед ними, не признают убеждения и не уступают очевидным доводам, но либо έπέχειν, «откладывают» свое согласие, либо отдают его менее вероятному мнению. Такой опасности подвергаются те, кто руководствуется неверными критериями вероятности. Критерии эти следующие: 1) принимаются за принципы положения, сами по себе не достоверные и не очевидные, а сомнительные и ложные, 2) общепринятые гипотезы, 3) господствующие страсти, или склонности, 4) авторитеты.

8. Во-первых, сомнительные положения, принимаемые за принципы. Во-первых, первое и наиболее прочное основание вероятности есть сообразность чего-либо с нашим знанием, особенно с той частью нашего знания, которую мы приняли и рассматриваем потом в качестве принципов. Принципы оказывают на наши мнения такое большое влияние, что обычно мы по ним судим об истинности и оцениваем степень вероятности, так что все несовместимое с нашими принципами мы не только не считаем вероятным, но даже не признаем возможным. Наше уважение к ним так велико и их авторитет настолько превосходит всякий другой, что не только свидетельство других, но и очевидность наших собственных чувств часто отбрасываются, если только они доказывают нечто противное этим установленным правилам. Я не хочу исследовать здесь, насколько этому способствовало учение о врожденных принципах, которые нельзя ни доказывать, ни оспаривать. Я охотно признаю, что одна истина не может противоречить другой. Но вместе с тем я берусь утверждать, что каждый должен очень тщательно рассматривать то, что он принимает в качестве своего принципа, придирчиво изучать его и смотреть, познает ли он с достоверностью его истинность на основании его собственной очевидности или только верит в него на основании авторитета других. Ибо тот, кто впитал ложные принципы и слепо отдался авторитету какого-то мнения, которое само по себе не очевидно истинно, внес в свой разум сильное предубеждение, которое неизбежно введет в заблуждение его согласие.

9. Вполне обычное явление, что ум детей (особенно в религиозных вопросах) воспринимает от своих родителей, нянек и вообще от окружающих положения, которые, будучи внушены их доверчивому и непредубежденному разуму и постепенно утвердившись там, в конце концов (независимо от своей истинности или ложности) от долгой привычки и воспитания укореняются настолько прочно, что совершенно невозможно вырвать их оттуда. Когда дети подрастают, они начинают размышлять о своих взглядах и обнаруживают, что эти взгляды так же давно находятся в их уме, как и сама память. Не заметив того, что они были внушены ранее, и то, каким [именно] образом они были приобретены, люди склонны чтить их как святыню и не позволяют осквернять, касаться или оспаривать их. На них смотрят как на irim и thummim^v, установленные в уме непосредственно самим богом в качестве великих и непогрешимых критериев истинности и ложности и судей, к которым нужно взывать при всяких спорах.

10. Раз такое мнение о принципах (каковы бы они ни были) установилось в чьем-нибудь уме, легко представить себе, какой прием встретит каждое положение, как бы ни было оно ясно доказано, которое должно ослабить авторитет этих внутренних оракулов или совершенно низвергнуть их; а с другой стороны, как гладко пройдут и как легко будут усвоены самые грубые нелепости и невероятности, лишь бы только они были согласны с этими принципами. Великое упорство последователей разных религий, твердо верующих в совершенно противоположные, хотя часто и одинаково нелепые мнения, является и очевидным доводом и неизбежным следствием такого способа рассуждения на основании общепринятых традиционных принципов. Так что люди скорее перестанут верить собственным глазам, откажутся от очевидности своих чувств и обвинят во лжи собственный опыт, нежели допустят что-нибудь несогласное с этими священными догматами. Представим себе разумного католика, который с самого появления понятий в его разуме постоянно вбивал себе в голову принцип, что он должен верить, как верит церковь (т. е. его единоверцы), или что папа непогрешим; и этот католик никогда не слыхал, чтобы эти принципы подвергались сомнению, пока лет сорока или пятидесяти не встретился с человеком других принципов. Как склонен он легко принимать на веру не только вопреки всякой вероятности, но и вопреки ясной очевидности своих чувств учение о пресуществлении!^vi Этот принцип оказывает такое сильное влияние на его ум, что он в своей вере будет считать плотью то, что совершенно явно является хлебом. Каким путем вы разуверите в невероятном мнении человека, который вместе с некоторыми философами принял за основу рассуждения то положение, что разуму (люди так называют ошибочно доводы, почерпнутые из их принципов) нужно верить вопреки чувствам? Пусть только человек в исступлении примет за принцип, что он или его учитель вдохновлен и действует по непосредственному внушению святого духа, и вы напрасно будете приводить против его учения ясные и очевидные доводы. Поэтому люди, впитавшие в себя ложные принципы, хотя последние и несовместимы с [некоторыми] вещами, не будут поколеблены [в своем мнении], несмотря на самые ясные и убедительные по своей вероятности положения, пока не станут настолько честны и правдивы с самими собой, что придут к убеждению в необходимости исследовать эти самые принципы, чего многие никогда не позволят себе делать.

11. Во-вторых, общепринятые гипотезы. Во-вторых, ближе всего к этим людям стоят те, чей разум отлит в форму и отделан точно по размеру какой-нибудь общепринятой гипотезы. Отличие их от вышеупомянутых людей в том, что они признают факт и соглашаются в этом со своими противниками, расходятся же с ними только в обосновании фактов и в объяснении способа их действия. Они не противоречат своим чувствам так открыто, как указанные выше люди; они прислушиваются к сведениям, доставляемым чувствами, с несколько большим терпением, но никоим образом не признают их при объяснении вещей, и никакая вероятность не может убедить их в том, что вещи совершаются не совсем так, как эти люди для себя решили. Разве сможет вынести ученый профессор и разве не покраснеет от стыда его красная мантия, если его сорокалетний авторитет, высеченный из твердой, как скала, латинской и греческой речи с немалыми затратами времени и свечей, подкрепленный общей традицией и почтенной бородой, в одно мгновение будет опрокинут только что выскочившим новичком? Можно ли ждать от него признания, что все, чему он тридцать лет учил своих учеников, есть сплошь заблуждение и ошибка и что он продавал им громкие слова и невежество по очень дорогой цене? Какие же вероятности, говорю я, могут взять верх в данном случае? Какого человека самые убедительные доводы заставят сразу отрешиться от всех своих прежних взглядов и претензий на знание и ученость, ради которой он упорно работал всю свою жизнь, и пуститься совершенно нагим на поиски новых понятий? Какие бы аргументы ни приводились, они точно так же не могут взять верх, как ветер не может сорвать плащ с путника, который прижимает к себе плащ только еще крепче. К ошибкам вследствие ложных гипотез можно отнести и заблуждения вследствие неверного понимания истинных гипотез или верных принципов. Это самое обычное явление. Неоспоримым тому доказательством служат препирательства из-за разноречивых мнений, которые все выводятся из непогрешимой истины Писания. Все люди, называющие себя христианами, согласны, что текст со словом μετανοείτε^vii налагает очень важную обязанность. Но сколь ошибочен будет образ действия того из них, кто понимает только по-французски и узнает это правило то в переводе repentez-vous — «сокрушайтесь», то в переводе faitez pénitence — «покайтесь»!

12. В-третьих, господствующие страсти. В-третьих, подобной же участи подвергаются вероятности, которые идут в разрез со стремлениями и преобладающими страстями людей. Возьмем рассуждения скупого: пусть на одной стороне будут какие угодно вероятности, а на другой — деньги; легко предвидеть, что перевесит. Думающие только о материальном, подобно земляным валам, выдерживают самые сильные канонады; иногда, быть может, сила ясного довода и на них может произвести некоторое впечатление, но они все-таки стоят твердо и не допускают врага — истину, которая хотела бы взять их в плен или нарушить их спокойствие. Скажите страстно влюбленному человеку, что его обманывают; приведите ему сколько угодно свидетелей неверности его возлюбленной; можно поставить десять против одного, что три ее ласковых слова уничтожат все их показания. Quod volumus, facile credimus — «что совпадает с нашими желаниями, тому легко верить»^viii — это, я думаю, не раз проверено каждым на опыте. И хотя люди не всегда могут открыто отвергать или противиться силе выставляемых против них явно вероятных истин, они не поддаются убеждению. И хотя разум по своей природе становится всегда на ту сторону, где вероятность больше, однако человек властен прекратить и ограничить свои исследования и не позволить себе полного и исчерпывающего изучения рассматриваемого вопроса в тех пределах, которые допускаются характером вопроса. А пока это так, остаются всегда два следующих способа уклониться от самой явной вероятности.

13. Средства уклониться от вероятности. Во-первых, предполагают обман. Во-первых, утверждают, что, так как доводы приводятся на словах (как это по большей части делается), в них может скрываться обман и что в цепи многочисленных выводов некоторые из них могут быть непоследовательными. Очень немногие рассуждения настолько кратки, ясны и последовательны, чтобы в них с достаточной внутренней убежденностью не могло сомневаться большинство человечества, не навлекая на себя упрека в неискренности или неразумности, и от убедительности которых можно было бы освободиться с помощью старинного изречения: non persuadebis etiamsi persuaseris — «хотя я и не могу возразить, но я не уступлю»^ix.

14. Во-вторых, предполагают доводы в пользу противного. Во-вторых, можно уклониться от явной вероятности и отказаться от согласия с помощью возражения: «Я не знаю всего, что можно сказать в пользу противной позиции. Я, правда, побит; но отсюда не следует, что я должен уступить, не зная, какие силы остаются позади в запасе». Этот способ уклонения от убеждения настолько широко распространен, что трудно определить, когда человеку совершенно невозможно им воспользоваться.

15. Какие вероятности определяют согласие? Но и этому есть предел. Если человек старательно исследовал все основания вероятности и неправдоподобия, сделал все возможное для добросовестного ознакомления со всеми частностями и подвел для той и другой стороны окончательные итоги, то в большинстве случаев он может прийти к признанию того, на какой стороне находится вероятность для всего в целом; некоторые доводы в рассуждении, являясь предположениями на основании всеобщего опыта, бывают столь убедительны и ясны, а некоторые свидетельства о фактах столь всеобщи, что он не может не согласиться. И мне кажется, мы можем вывести следующее заключение: относительно положений, где при всей важности приводимых доводов есть достаточные основания подозревать обман в словах или существование столь же достоверных и значительных доводов для противной стороны, там согласие, воздержание от него или несогласие есть часто действия произвольные. Но где доводы таковы, что делают это в значительной степени вероятным, и где нет достаточного основания подозревать словесный обман (который можно обнаружить с помощью трезвого и серьезного размышления) или существование столь же сильных, но нераскрытых доводов для другой стороны (а это в некоторых случаях для рассудительного человека может стать ясным из природы самого предмета), там человек, думается мне, взвесив все, едва ли может не согласиться со стороной, которая обнаруживает большую вероятность. Может ли быть вероятным, что беспорядочная смесь типографского шрифта часто будет падать в таком стройном порядке, который отпечатает на бумаге связное рассуждение, или что слепое, случайное соединение атомов, не руководимое разумной силой, часто будет создавать тела каких-нибудь животных? В таких случаях, я думаю, ни один мыслящий человек нисколько не будет в затруднении относительно того, на какую сторону стать, и вовсе не будет колебаться в своем согласии. Если, наконец (когда вещь по своей природе нейтральна и зависит всецело от свидетельских показаний), невозможно предполагать, чтобы против факта имелись такие же беспристрастные свидетельства, как за него, что можно узнать путем исследования (например, жил ли семнадцать веков тому назад в Риме такой человек, как Юлий Цезарь), то в таких случаях, я думаю, ни один разумный человек не может отказать в своем согласии; оно скорее с необходимостью следует за такими вероятностями и присоединяется к ним. В других, менее ясных случаях, я думаю, человек властен воздержаться от согласия и, быть может, довольствоваться имеющимися доводами, если они благоприятны для мнения, соответствующего его влечению или интересу, и таким образом воздержаться от дальнейших изысканий. Но чтобы человек дал свое согласие той стороне, которая, он видит, имеет меньшую вероятность, это, мне кажется, совершенно нереально, сделать это столь же невозможно, как поверить в то, что какая-нибудь вещь вероятна и невероятна в одно и то же время.

16. Когда в нашей власти воздержаться от согласия? Подобно тому как познание не более произвольно, нежели восприятие, так и согласие, думается мне, находится в нашей власти не более, нежели познание. Когда соответствие двух идей представляется нашему уму непосредственно или при содействии разума, я не могу отказаться воспринять его, а также не могу избежать познания, все равно как не могу не видеть предметы, на которые бросаю взгляд при дневном свете. Я не могу не согласиться с тем, что после надлежащего изучения нахожу наиболее вероятным. Но если мы не можем помешать ни познанию, когда воспринято соответствие, ни согласию, когда вероятность ясно выявляется после надлежащего рассмотрения всех ее мерил, то мы можем помешать и познанию и согласию путем прекращения наших исследований и неприменения наших способностей к поискам истины. В противном случае незнание, заблуждение или неверие никогда нельзя было бы ставить в вину. Таким образом, в некоторых случаях мы можем помешать своему согласию или воздержаться от него. Но может ли человек, сведущий в новой или древней истории, сомневаться в существовании Рима или Юлия Цезаря? Правда, есть миллионы истин, в знании которых человек не заинтересован или может считать себя незаинтересованным. Например, был ли король Ричард III^x горбат или нет? Или был ли Роджер Бэкон^xi математиком или волшебником? В подобных случаях, когда согласие не имеет никакого значения для чьих-либо интересов и от него не зависит никакой поступок и никакие дела, не удивительно, что ум присоединяется к общему мнению, или соглашается с первым встречным. Такие мнения имеют столь мало веса и значения, что, подобно пылинкам в луче солнца, очень редко останавливают на себе внимание. Они появляются там как бы случайно, и ум дает им свободу носиться. Но когда ум считает, что положение имеет значение, что согласие или несогласие влечет за собой важные последствия и что от выбора правильной стороны или отказа от нее зависит добро или зло, а ум серьезно берется за исследование и изучение вероятности, тогда, я думаю, не в нашей власти выбирать ту сторону, которая нам нравится, если только между сторонами видна явная разница. В таком случае, я думаю, большая вероятность определяет согласие и нельзя уклониться от согласия и признания истины там, где воспринимается большая вероятность, так же как нельзя уклониться от познания истины там, где воспринимается соответствие или несоответствие двух идей.

Если это так, то основой заблуждения являются неверные критерии вероятности, так же как основой порока — неверные критерии добра.

17. В-четвертых, авторитет. В-четвертых, о четвертом и последнем неверном мериле вероятности, которое держит в незнании или заблуждении больше людей, чем все остальные вместе взятые, я упомянул в предыдущей главе. Я имею в виду согласие с общепринятыми мнениями, с мнениями наших друзей или партии, окружающих [нас людей] или всей страны. Сколько на свете людей, у которых нет другого основания для своих мнений, кроме предполагаемой честности, учености или многочисленности людей с такими же убеждениями? Как будто честные и ученые люди не могут заблуждаться или как будто истина устанавливается решением большинства! Тем не менее большинство удовлетворяется этим. «Это мнение засвидетельствовано почтенной стариной; оно дошло до меня с удостоверением прежних веков, и я поэтому могу без опасений принять его; другие люди держались и держатся того же самого мнения (это все, что можно сказать), и поэтому будет разумно для меня принять его». Между тем принимать мнения на основании таких мерил менее извинительно, нежели устанавливать их с помощью орла и решки. Все люди подвержены заблуждению, и большинство людей во многих вопросах испытывают искушение заблуждаться под влиянием страсти или интереса. Если бы мы могли видеть тайные побуждения, влиявшие на известных и ученых людей и на вожаков партий, мы нашли бы, что не всегда они ради самой истины принимали учения, которые ими признавались и защищались. Достоверно по крайней мере одно: нет такого нелепого мнения, которое нельзя было бы принять на этом основании. Нельзя назвать заблуждения, у которого не было бы своих последователей. И у человека никогда не будет недостатка в кривых путях, если он будет считать себя на верном пути всюду, где будут следы других, по которым можно идти.

18. У людей не столько заблуждений, как это представляют себе. Но, несмотря на большой шум относительно заблуждений и мнений, я должен отдать человечеству справедливость и сказать: «У людей не так уж много заблуждений и неверных мнений, как обычно предполагают». Не потому, чтобы я думал, что люди принимают истину, а потому в действительности, что относительно учений, из-за которых они поднимают такой шум, они вообще не имеют никаких мыслей, никаких мнений. Если бы кто-нибудь немного расспросил сторонников большинства существующих в мире сект, то он обнаружил бы, что у них нет своего мнения о тех предметах, в которых они проявляют столько усердия; и еще менее было бы у него оснований думать, будто они приняли какие-то мнения на основе изучения доводов и явной вероятности. Они решились пристать к партии, в которую были вовлечены воспитанием или интересами, и здесь, подобно рядовым солдатам в армии, проявляют свое мужество и усердие сообразно с указаниями вождей, никогда не изучая и даже не зная дела, за которое они сражаются. Если жизнь человека показывает, что он не обращает серьезного внимания на религию, то почему мы должны думать, что он ломает себе голову над воззрениями своей церкви и беспокоится об исследовании оснований того или другого учения? С него достаточно, если он слушается своих вождей, готов словом и делом поддержать общее дело и этим заслужить одобрение лиц, могущих оказать ему доверие, предпочтение или покровительство в данном обществе. Так люди становятся последователями и защитниками таких мнений, в которых их никогда не убеждали, к которым они никогда не обращались и которые никогда даже не приходили им в голову. И хотя нельзя сказать, что невероятных или ошибочных мнений на свете меньше, чем имеется, однако достоверно то, что людей, действительно соглашающихся с такими мнениями и ошибочно принимающих их за истину, на свете меньше, чем это себе представляют.

iЭто рассуждение направлено против католической церкви, отлучавшей тех, кто не признавал главенства римского папы над всеми христианами.

iiЛокк повторил здесь образное сравнение Гоббса (ср.: Гоббс Т. Избр. произв., т. 1, с. 409; т. 2, с. 380).

iiiЗдесь во времена Локка происходили судебные заседания.

ivСм.: Матф. 15, 14; Лук. 6, 39.

vСвет и истина (древнеевр.). Это изречение на нагрудной бляхе израильского первосвященника символизировало его внутренний контакт с Иеговой.

viСогласно христианской догме о пресуществлении, просфора и церковное вино в момент причастия превращаются по своей сущности в тело и кровь Христовы.

viiКайтесь (древнегреч.).

viiiЦезарь. О гражданской войне II 27; его же. О галльской войне III 18; см. также: Бэкон Ф. Новый органон I 49.

ixЭразм Роттердамский. Adagia II, VII 61.

xРичард III (1452—1485) — английский король из династии Йорков.

xiРоджер Бэкон (ок. 1214—1292) — один из крупнейших естествоиспытателей и философов позднего средневековья.

[an error occurred while processing this directive]