В начало

Часть шестая

Часть первая

Глава 1

Исао недовольно нахмурился, глядя на свою миску, где оставалось немного каши.

– Нельзя больше ждать, – сказал он, ставя миску на земляной пол хижины. – Одень детей. Пора уходить.

Шинобу всплеснула руками.

– Что с нами будет? – воскликнула она, отставляя свою миску. – Неужели никак нельзя уладить дело с нашими долгами и не уходить из дома? Как он ни беден, это – все, что у нас есть.

Исао уже закутывал свое тощее тело в поношенное платье.

– Мы об этом уже достаточно долго говорили. Глупая женщина. Если ты хочешь дожить до того, чтобы увидеть завтрашнюю зарю, поторопись и собери детей.

В углу хижины, крытой соломой, на потертой циновке прижались друг к другу двое детей этой четы. По их личикам, похожим на кукольные, текли слезы. Мальчику Мутсу было всего четыре года, девочке Акике – пять. Они не понимали, почему их подняли с постели, да и на завтрак дали совсем мало.

Исао и Шинобу и сами были почти детьми. Они поженились, когда им было по пятнадцати лет, и все шесть последних лет пытались добиться такого урожая со своего земельного надела, чтобы хватило для них самих, их детей и сборщиков налогов князя Чикара, хозяина земли. Для крестьян, таких как Исао, гористая местность и здешний климат не были благоприятны: короткий теплый сезон и в течение всего года ливни, тайфуны и землетрясения. Весной небольшие ручейки превращались в бешеные потоки, смывавшие посевы и уничтожавшие неокрепшую рассаду. Лето часто приносило засуху, сжигавшую те посевы, которые выдерживали дождь. Риса и пшена хватало до прошлого года, но в то время отец Шинобу заболел, и Исао потратил зерно на оплату местного целителя. Несмотря на все усилия, старик умер, а запас зерна иссяк, и для сборщиков налогов ничего не осталось. Завтра управляющий имением князя Чикары придет за своей частью урожая. Неплательщиков не простят.

Шинобу завязывала платья детей дрожащими руками. Ее круглое лицо было похоже на трагическую маску.

– Я еще голоден, – заплакал Мутсу.

– И я тоже, – присоединилась к нему Акика. Шинобу дала им по половине своего собственного скудного завтрака и со слезами смотрела, как замелькали палочки, как дети жадно глотали кашу.

– Скорей, а то мы вообще больше не будем есть на этом свете, – сказал Исао. Его изможденное лицо с исхудалыми скулами и глубоко запавшими глазами могло быть лицом человека любого возраста; труд и заботы последних лет превратили его в старика, хотя ему исполнился лишь двадцать один год. Из его платья без рукавов были видны руки с синими веками и стальными мускулами. Веселая молодая улыбка давно исчезла, ее заменила постоянная насупленность, выражавшая недовольство, усталость и напряжение.

– Идемте, дети, – сказала Шинобу. – Мы уходим сейчас же.

– Можно мне взять куклу, мама? – спросила Акика.

– Да, только скорее, детка, – ответила мать. – Она повернулась к Исао, который с тревогой выглядывал из-за занавески, служившей дверью. – Мы идем, идем, – сказала она успокаивающим тоном.

Исао отодвинул занавеску и подтолкнул Шинобу и детей к выходу.

– Нам надо было уйти вчера, – сказал он нервно. – С моей стороны было безумием поддаться на твои уговоры.

– Это был несчастливый день. Нельзя было уходить, когда предзнаменования были плохими.

– Надеюсь, ты права. Если твой бонза не сможет нам теперь помочь, тогда мы погибли, независимо от того, счастливый сегодня день или нет.

Шинобу торопливо шла по проселочной дороге к опушке леса. Она была уверена, что решила правильно. Начать путешествие в несчастливый день означало бы обречь семью на неудачу.

– Бонза поможет нам, – сказала она через плечо. – Он хороший человек. Он тысячу раз говорил, что ненавидит помещиков, которые так плохо с нами обращаются. Он поможет, я уверена.

Несмотря на то, что над их чо – тремя акрами земли – светило утреннее солнце, в лесу было темно и прохладно. Сквозь деревья пробивались только отдельные солнечные лучи. Двигаться было трудно из-за искривленных корней и густых зарослей, и не раз Исао приходилось возвращаться, обходить препятствие или переносить детей на спине.

– Ты уверен, что мы идем правильно? – нерешительно спросила Шинобу, когда им пришлось сделать крюк, чтобы обойти упавшее дерево.

– Можешь на меня положиться. Мы спрямим путь к дороге от замка Окитсу, потом пойдем по ней вдоль горы к храму. Если ты права и бонза ждет нас, мы там будем в безопасности.

– Амида Будда защитит нас, – сказала Шинобу, помогая детям идти впереди. Только во второй половине дня семья выбралась из леса близ южных ворот замка. Они пробирались вдоль горы, укрываясь, по краю дороги, пока шли две мили от ворот замка до убежища в храме Сейкен-джи. Когда они подошли ближе, им стали видны его красные черепичные крыши; передний двор зарос, стены потемнели и обветшали от времени, но перепуганной голодной семье он казался Западным Раем. Когда по дороге проходили группы рабочих, Исао заводил жену и детей обратно в лес и пережидал, пока прохожие не исчезнут из вида. В час птицы – шесть часов вечера – они достигли ворот храма.

– Мы подождем здесь до ночи, – сказал Исао. На виске у него пульсировала вена.

– Дети голодны, – плакала Шинобу. – Надо их внести и покормить.

– Мы все голодны. Но если мы хотим увидеть завтрашний день, нам надо побороть нашу слабость. Когда мы будем далеко отсюда, когда люди князя Чикары уже не смогут настичь нас, тогда можно будет есть, и спать, и смеяться. А до этого времени надо быть стойкими.

Он поднял детей, прижал их к своему оборванному плащу и потерся своими худыми щеками об их щеки.

– Они понимают, Шинобу. Они понимают, что мы их любим и что мы сейчас страдаем ради них.

– Исао, ты прав. Мы слушаемся тебя и стараемся следовать твоему примеру. Если бы только я не отдала весь наш урожай целителям! Все было бы по-другому. Я во всем виновата.

– Нет, нет, дорогая жена! Мы вместе решили помочь твоему отцу. Не надо жалеть об этом теперь. Что сделано, то сделано. Мы подождем ночи. – Он отвернулся, чтобы Шинобу не видела его лица. Легко было говорить о том, что не надо сожалеть о сделанном, но он ощущал внутренний холод, дурное предчувствие. Увидит ли кто-нибудь из них следующий день?

Глава 2

В то время, как Исао, Шинобу и их дети дрожали в лесу, мимо них прогромыхала повозка, запряженная волом. Высоко поднятый кузов ее был сплетен из бамбука и украшен позолотой. Ее единственный пассажир апатично смотрел на лес из-за шторок, служивших задней стенкой экипажа. Пейзаж наводил на него скуку.

Тадамори-но-Йоши потрогал свой узел волос на затылке, откинулся назад и расслабился, обвеваясь надушенным веером. Он был почти дома после тряского путешествия из императорской столицы, Киото, – свыше двухсот миль по выбитой, каменистой дороге. Было бы гораздо приятней ехать верхом или нанять носильщиков, но это было бы ниже достоинства молодого вельможи, возвращающегося из столицы на нежеланную свадьбу его любимой двоюродной сестры. При мысли о свадьбе он недовольно нахмурился, но тут же постарался расправить морщинки на лбу. Не следует портить белизну косметики. Он передвинулся, чтобы не смять верхнее платье красного цвета с рисунком из неярких розовых цветов, а также легкое розовое нижнее платье. Он заботливо почистил плащ в тех местах, которые соприкасались со стенками повозки, вспоминая более приятные вещи – свой последний приезд в Окитсу три года тому назад и дни, проведенные с двоюродной сестрой Нами.

Прекрасное время! Шестнадцатилетний Йоши, только что приехавший после трех лет, проведенных в Киото, и четырнадцатилетняя Нами на пороге своего расцвета. Они были постоянно вместе, целое лето, им не мешали, в то время как старшие двоюродные братья Йоши и взрослые занимались своими делами. Лето прошло в ленивых разговорах. Вначале они оба смущались, держались церемонно, но по прошествии некоторого времени они раскрылись, как бутоны глицинии после весеннего дождя. Йоши рассказывал о происшествиях в Конфуцианской школе, а Нами – о прочитанном в модных романтических поэмах, затем они стали сочинять друг другу искусные стихи, в которых соединялась наивность с зарождающейся чувственностью. Начав с застенчивого хвастовства по поводу небольших побед в соревнованиях по определению духов и декламации, Йоши признался в своих сомнениях, неуверенности, а Нами бросила рассказы о поэзии и романах и стала говорить о том, что она пишет в своей «тетради под подушкой» – самом интимном дневнике, какой может быть у девушки. Как в признаниях Йоши, так и в исповедях Нами ничего существенного не было. Первые три года Йоши в Киото были отданы занятиям и старанию занять подобающее место среди окружавших его придворных. Он рассказывал Нами:

– Я просто вне себя, когда другие придворные смеются надо мной. Разве я виноват, что приехал ко двору так поздно? Будда! Мне было уже тринадцать лет, когда я впервые увидел Киото! А большая часть других мальчиков родились там. Я единственный приехал туда в возрасте старше десяти-одиннадцати лет. Если бы только…

– Йоши, дорогой, не расстраивайся так. Я нахожу, что ты совсем не наивен и очень много знаешь. У тебя произношение придворного. Никто не мог бы догадаться, что ты был там всего лишь три года. – Нами положила ручку на рукав Йоши успокаивающим жестом. Он затрепетал от ее прикосновения, но не дал умиротворить себя.

– Нет, – сказал он, – Для них я неотесанный деревенский парень. Я так стараюсь, но они не принимают меня. Недостаточно выигрывать в соревнованиях, недостаточно одеваться по моде. Я делаю все, чего от меня ожидают, но их ничто не удовлетворяет. Ах, почему дядя не мог иметь больше влияния при дворе? И мне пришлось быть самым старшим учеником Конфуцианской школы?

– Но, Йоши, тебе шестнадцать лет. Уж конечно, человек такого возраста и знающий жизнь, как ты, не должен чувствовать себя отвергнутым. Надо дать придворным больше времени. Ты и не заметишь, как станешь одним из них. – Опять прикосновение, опять внутренняя дрожь.

– Хотел бы я этого. Во всяком случае, я доволен, что мы можем разговаривать так свободно. Я никогда никому не поверял своих секретов, и мне легче от того, что я могу тебе об этом рассказать. – И действительно, со времени своего первого отъезда из Окитсу Йоши ни разу не чувствовал себя так легко. Он мог теперь вести себя естественно и сбросить личину скучающего светского человека, которую он обычно надевал на себя.

– Йоши, тебе нравится, как у меня лежат волосы? – Нами переменила тему разговора, переходя к своим собственным признаниям.

– Они прелестны. Не могу себе представить волосы красивее.

– Но ты не находишь, что у Юрико, дочери повара, волосы длиннее?

– Может быть, длиннее, но не такие блестящие… не такие красивые.

– О Йоши, меня раздирают ужаснейшие приступы зависти, когда я вижу ее волосы. Они длиннее, чем мои. Я ненавижу себя, за то что завидую, и ненавижу ее, за то что у нее волосы длиннее. Ты меня презираешь из-за того, что я завистливая?

– Ну как бы я мог такое подумать!

– О Йоши, ты меня дразнишь. Я призналась в отвратительном грехе – зависти! А ты смеешься надо мной. Нехорошо ты поступаешь. – Нами топнула ножкой и сердито посмотрела на Йоши.

– Прости меня. Нами. Я не хотел смеяться над тобой. Я понимаю, какую тайну ты мне доверила, и я восхищаюсь твоей честностью, тем, что ты сказала о ней. У тебя нет причин для зависти. Твои волосы гораздо красивее, чем у Юрико. – И он осторожно протянул руку, чтобы прикоснуться к се руке.

Признания Нами были бы неимоверно скучны для постороннего человека, но для Йоши они раскрыли ее внутренний мир и вызвали жгучее желание обнять се и признаться в любви.

У Нами не было подруг-однолеток, и она широко пользовалась своим влиянием на Йоши, направив на него все свои чары и изливая перед ним все свои горести. Короче говоря, она обошлась с ним бессовестно. Это было самое прекрасное лето для влюбленного Йоши, и он сказал себе, что будет вечно любить Нами.

Йоши лениво обмахивался веером и наслаждался воспоминанием о ее тонких юных руках и гладкой коже цвета слоновой кости. Она была прекрасна! Она была изящна! Как она будет удивлена, когда увидит, каким он стал светским человеком! Он использовал эти три года, чтобы приобрести изысканность, лоск. Наверное, на нее произведет впечатление его дорогая одежда – не из-за стоимости, а из-за его тонкого вкуса, его понимания цвета и рисунка. И как подействуют на нее его манеры, речь, его усовершенствованное умение слагать стихи… Несмотря на свою рассеянную жизнь в Киото, Йоши не забыл свое юношеское увлечение. Он считал несомненным, что когда-нибудь… Нет, он не объяснился, но он всегда считал, что Нами будет ждать его. Теперь, когда Нами увидит его, она полюбит его так же сильно, как он ее любит. Они обменяются стихами, расскажут друг другу свои секреты и, наконец, поклянутся в любви. Уголок его рта шевельнулся в улыбке, сразу исчезнувшей… Разумеется, это все невозможно. Опять он размечтался. Нами скоро выйдет замуж и будет окружена родными и друзьями.

Сокрушительная тяжесть реальности после безудержного полета фантазии была почти так же мучительна, как шок, который он испытал, прочитав сообщение о предстоящем браке Нами с могущественным соседом. Ревность и разочарование чуть не вызвали у него утрату самообладания, на развитие которого он потратил так много времени и усилий. В общей сложности шесть лет в Конфуцианской школе и при дворе правителей Тайра. Уж если бы даже ничему другому он не научился, он все же усвоил, как важно сохранять внешнее спокойствие. Получив извещение о свадьбе, он решил сделать хорошую мину и скрыть свои чувства. Сейчас он сонно обмахивался своим веером и заставил себя забыть о предстоящей церемонии.

Мысли Йоши обратились к неприятной встрече, предстоявшей ему в скором времени. Брат Нами Айтака несомненно будет присутствовать в замке. Как ему вести себя в отношении Айтаки? Он был грубым человеком, и Йоши никогда не мог понять, почему он нравился столь многим. Все, что его интересовало, – это только политика, крестьяне и еще всякие вещи, с которыми ни одному благонамеренному придворному не следовало связываться. Айтака жил в Киото недалеко от Йоши, но они избегали друг друга. В то время как Йоши всячески старался войти в жизнь двора, Айтака, с точки зрения Йоши, был во власти искаженных, противозаконных взглядов, под влиянием которых он не желал признавать важность хороших придворных манер. Йоши был уверен, что эта, огорчавшая его, позиция была результатом тяжелых переживаний в детстве. Когда Айтаке было одиннадцать лет, его похитили бандиты, затем продавшие его одному надсмотрщику в имении клана Тайра. В течение шести лет, в возрасте от одиннадцати до семнадцати лет, он был рабом на островной плантации. Семья потеряла надежду на его возвращение, но он каким-то чудом бежал и вернулся в Окитсу годом раньше последнего приезда Йоши. В то время как Йоши и Нами были поглощены «вечной любовью», Айтака доставлял массу неприятностей дяде Фумио.

Айтака глубоко возненавидел двор правящей династии Тайра и не доверял всем, кто признавал их. Он считал Йоши безответственным мотыльком, и Йоши это знал. «Пфф», – подумал Йоши. Пусть он – мотылек, но он – преданный сторонник Его Божественного Величества Императора Японии, а это – единственное, что имеет значение.

Йоши отбросил мысли об Айтаке. Там ждать будут и другие: его мать, госпожа Масака, и его дядя, князь Фумио, которых он любил и уважал. И его двоюродный брат Санемото, который был для него как старший брат. А также их сосед князь Чикара, жених. «Что он представляет собой?» – думал Йоши. Он немолод, слывет человеком, умеющим отстаивать свои убеждения и поддерживать порядок, – одним словом, самурай, достойный уважения. Но у Йоши все внутри закипало при мысли о том, что этот деревенский самурай дотронется до бесценной Нами.

– Йоши-сан, – окликнул возница. Его голос, нарушивший мысли Йоши, перекрывал дребезжание двух колес, окованных железом. – Мы будем в замке через час. – Голова его болталась взад и вперед из-за неровностей дороги, рот был открыт, улыбка обнаружила отсутствие нескольких зубов.

Йоши был слишком поглощен своими мыслями, чтобы задать себе вопрос, как мог возчик улыбаться после трехнедельной тяжелой езды. Йоши готов был раздраженно раскричаться из-за неудобств путешествия, из-за скуки. Но он сдержался. Самолюбие требовало ответить вежливостью на вежливость. Он посмотрел на возчика через переднее отверстие повозки.

– Да, спасибо за такое удобное и приятное путешествие, – сказал он, скривив рот. Даже при виде возчика, сидящего в набедренной повязке на голом деревянном сиденье, Йоши не пришло в голову, что по сравнению с этим его собственное путешествие было не таким уж утомительным: внутри повозки были мягкие сиденья, соломенные коврики, была крыша, защищавшая его от жаркого весеннего солнца и от дождя, а ведь все это увеличивало тяготы поездки.

Йоши стал готовиться к возвращению домой: добавил белой пудры и румян, причесал свои длинные волосы и проверил черный цвет зубов – чтобы нигде не просвечивала белизна. Совсем уже недалеко были земли имения дяди Фумио – шоен. Он нетерпеливо вертелся, пытаясь разглядеть какой-нибудь ландшафт имения в десять тысяч чо, где он вырос, но лес по сторонам дороги был слишком густым. Иногда ему казалось, что он угадывает за деревьями поле, засеянное рисом, но это оказывалось каждый раз игрой света. Надо попасть внутрь шоена, чтобы увидеть результаты многолетних трудов, превративших местность в имитацию китайских рисовых полей.

Повозка остановилась у ворот, страж занялся проверкой возчика и пассажира. Йоши еще раз посмотрел назад – туда, где на расстоянии мили, у подножия горы, виднелся над сосновым лесом храм Сейкен-джи. За храмом он видел светло-желтые берега и залив Суруга, окаймлявший город Окитсу. Несмотря на попытку притвориться равнодушным, Йоши почувствовал, что знакомые места вызывают волнение после трехлетнего отсутствия.

Наконец страж удостоверился, что все в порядке, и повозка перевалила через большое бревно, укрепленное на земле между стойками ворот. Замок Окитсу не уступал в основательности постройки другим японским замкам. Дядя Фумио не пожалел расходов на его строительство. Главное здание вздымалось тремя этажами на каменном основании и имело только один вход, который было нетрудно защитить. Круглые столбы, покрытые красным лаком, поддерживали крыши с изогнутыми карнизами, приподнятые по углам на китайский манер. Каждый этаж был несколько отодвинут вглубь по отношению к нижнему. Деревянные балки, покрытые резьбой и окрашенные, представляли собой ряд красных и золотых остроконечных столбов, придававших зданию видимую легкость, – но такое впечатление скрадывалось тем, что два верхних этажа были снабжены тяжелыми ставнями. Эти ставки создавали защитные позиции, за которыми могли укрыться двести лучников в случае нападения. Йоши знал, что в теплую погоду ставни будут заменены легкими бамбуковыми жалюзи или убраны совсем, чтобы помещения внутри гармонировали с садами вне здания.

Замок находился на плоской площадке близ вершины горы. За главным зданием размещались здания поменьше, соединенные крытыми переходами. Один переход вел к флигелю, которым управляла госпожа Масака, там жили повара, садовники, слуги и служанки. Кухни и кладовые были соединены короткими коридорами. Строения свободно располагались за огораживающими их стенами. Крепость была величественным сооружением, хорошо построенным и надежно защищаемым тысячами самураев, служивших князю Фумио.

Повозка остановилась у южного входа. Возчик спрыгнул со своего сидения, как горная обезьяна, и распряг запыленного вола. Он открыл передок повозки и развернул лесенку, чтобы Йоши мог сойти с достоинством.

Князь Фумио ждал на верхней площадке лестницы. Его длинные сильные ноги в хакама – похожих на юбку штанах – были широко расставлены, одна рука упиралась в бок, другая была поднята в знак приветствия. Высокий, мощного сложения, с суровым лицом, на котором жизненный опыт оставил следы в виде морщин, – он был привлекателен, но шутить с ним, безусловно, не следовало. Его поредевшие волосы были туго затянуты назад высоким узлом, поднимавшимся с затылка. Одет он был просто, в соответствии со своими вкусами и внешностью. Фумио был явно рад приветствовать племянника, возвращающегося от двора.

Кузен Айтака стоял рядом с ним. Почти такого же роста, как его дядя, Айтака был более грузным, в чертах его лица не было той отточенности, которая у дяди появилась с возрастом. Его круглое лицо с носом пуговкой и большим ртом выглядело готовым к улыбке, но в Окитсу уголки его рта были постоянно опущены, что выражало недовольство окружающим. Только широкая тяжелая челюсть говорила о сильном характере.

На мгновение на лицо Йоши набежала тень, но неприятность была компенсирована: позади Айтаки стояла его сестра Нами, а рядом с ней – мать Йоши. Раздражение от встречи с Айтакой исчезло, и Йоши радостно улыбнулся. Приятно было свидеться с матерью, ну а Нами была просто прелесть. Прежняя худенькая задумчивая девочка превратилась в очаровательную семнадцатилетнюю женщину. Она была небольшого роста, с маленькими ручками и ножками, с кожей, напоминающей фарфор, хрупкая, но крепкая. Ее маленький носик с ноздрями, тонкими, как ракушки, над накрашенным ртом, похожим на бутон розы, симметрично делил ее личико с высокими скулами. Ее длинные миндалевидные глаза неуверенно улыбались Йоши.

Улыбка Йоши застыла, на него нахлынуло чувство потери. С волнующей внезапностью радость от свидания с Нами превратилась в чувство болезненной пустоты: та, какой он ее увидел, оказалась несравненно прекраснее той, какую он помнил. У него ослабели колени и задрожали руки при виде ее совершенной красоты. Он понимал, что должен радоваться ее счастью – у нее будет богатый и могущественный супруг, – но мысль о том, что она будет женой другого, оказалась почти невыносимой. Ему понадобилось огромное усилие, чтобы скрыть волну ревности, накатившую на него, когда он осознал, что теряет ее навсегда. Ну что же, что будет, то и будет. В сумерках, сгущавшихся над замком, Йоши справился со своим страданием. Его белое лицо было спокойно и должным образом сдержанно: он махнул веером и поднялся по ступеням, чтобы поздороваться с семьей.

Глава 3

– Ну, – сказал Исао, – быстро! Бежим через дорогу, пока нас не заметили.

В сосновом лесу стало темно, когда солнце село за горой. В то время, когда Йоши поднимался по ступеням замка Окитсу, Исао перевел Шинобу и детей через дорогу и помог им перелезть через белую каменную оштукатуренную стену, которая окружала Сейкен-джи. Они поспешили через двор, усыпанный гравием, к зданию храма. Исао знаком велел им подождать у веранды, пока он ищет Генкая, бонзу. Он тихонько постучал в выцветшую дверь жилища бонзы.

Нет ответа. Он постучал еще раз. Время остановилось, пока он, пригнувшись, ждал ответа. Когда он уже решил, что там никого нет, засов был отодвинут. Несмотря на свой страх, Исао подумал, как печально, что даже в храмах необходимо крепко запирать двери от грабителей, которыми кишели окрестности.

Дверь отворилась. При свете небольшой масляной лампы Исао увидел бонзу. Генкай был одет в грубо сотканное желтое платье. Он был очень высок, худощав и жилист. У него был широкий лоб, на висках проступали синеватые вены, крупный нос выдавался между впалыми щеками, дальше взгляд мог отметить хорошо очерченный, выразительный рот и сильный подбородок. Хотя он казался гораздо старше Исао, они были одинакового возраста. Масляная лампа давала слабый кружок света и бросала глубокие тени на его глазные впадины. Даже в полумраке от него исходило спокойствие, и он вселил мужество в душу крестьянина. Голос его был низким и мягким.

– Чем я могу служить вам? – спросил он с простым достоинством. Исао упал на пол, прижимаясь лбом к бревнам.

– Мы в смертельной опасности, – сказал он судорожно. – Моя семья ждет снаружи. Можно мне привести их сюда? Им страшно в темноте.

– Спеши! Пусть Будда осветит твой путь.

Исао торопливо подполз к двери, он прошептал имя Шинобу, позвав ее войти с детьми.

Шинобу? Бонза помнил ее как одну из женщин, регулярно посещавших храм. Он любил религиозных работящих крестьян и их жен, которые, несмотря на тяжелую жизнь, не теряли своей веры. Его лицо было очень ласковым. Именно ради возможности помочь другим людям найти уверенность и спокойствие, которые он приобрел под защитой Будды, он стал бонзой.

Генкай обратился к религии лишь несколько лет тому назад. Его набожность быстро продвинула его в иерархии монахов Сейкен-джи. Несмотря на молодость, он глубоко погрузился в веру, чувствуя постоянно над собою око божества. Говорил он звучным голосом истинно верующего, не для того, чтобы произвести впечатление на слушателей, а потому что это помогало ему ощутить связь с миром спокойствия и добра, которого он не находил в реальности, окружавшей его. Его голос с повышавшимися и понижавшимися интонациями выражал уверенность, что он говорит истинные слова Амиды Будды.

Дитя аристократической семьи, окруженный слугами и работниками, он полюбил людей, которые трудились за малое вознаграждение и которых никто не ценил. Эта любовь развивалась, несмотря на неодобрение и даже насмешки равных ему по положению. Мысль, что, принадлежа к гордой провинциальной аристократии, он может всей душой любить крестьян – людей низких по положению, – вызывала негодование у его друзей и семьи. Но Генкай унаследовал упрямство, которое дало ему силу отказаться от мирских удовольствий и принять суровость монашеской жизни.

Генкай заговорил ласково, его голос успокаивал беглецов.

– Почему вы явились в дом божий в такой необычный час и таким странным образом?

Шинобу упала на колени рядом с Исао.

– Пожалуйста, помоги нам, – воскликнула она. – Нам больше некуда обратиться. Ты всегда осуждал жестокость даймио. А нас именно злоба даймио выгнала из дома. Нам нужна помощь… Место, куда спрятаться… Я сказала мужу, что здесь мы будем в безопасности.

– Амида Будда дает убежище всем, кто обращается к нему. Но скажите, что вы сделали такого, что вынудило вас стать беглецами? – голос Генкая то повышался, то понижался в певучем ритме.

– Мы употребили наш рис на оплату целителей, которые лечили отца Шинобу, – сказал Исао, не поднимая головы. Потом он поднял глаза и простонал:

– У нас ничего не осталось на уплату налогов. Нас ждет гибель, если самураи князя Чикары найдут нас.

– Опять князь Чикара, – громко сказал монах. – Он не считается ни с богом, ни с человеком. – Генкай сделал им знак встать. – Как вы добрались до божьего дома? – спросил он. – Вас кто-нибудь видел по пути?

– Мы шли пешком. С раннего утра мы шли через гору. Нас никто не видел. Дети – Мутсу и Акика – не могут идти дальше. Мы умоляем помочь нам. Можно нам остаться здесь, пока они не перестанут искать нас?

– Вы находитесь под защитой Амиды Ниорай, в свете бесконечной милости божьей. Вам надо только просить его о помощи и молиться о спасении, и он примет вас в свои сияющие небеса. Я вижу, вы – бедные люди, страдающие в мире, испорченном другими людьми. Здесь вы найдете покой и безопасность, которые могут дать только боги. – Голос Генкая звучал то громче, то тише, охватывая беглецов гипнотическим спокойствием.

– Идемте со мной. Вы будете в безопасности от мирских бед в храме Сейкен-джи. – Генкай поднял руку успокаивающим жестом, ладонью вперед, – движением, которое обещало благословение и защиту Будды. Свет от масляной лампы позади него отражался от его бритой головы, создавая ореол и давая беглецам уверенность во всемогущей защите богов.

Генкай снял лампу с подставки и высоко поднял ее, чтобы осветить путь вдоль длинного коридора из его жилья в главный храм, В тридцати шагах впереди была стена, по всей видимости, сплошная. Генкай отодвинул часть обшивки, и обнаружился тайник.

– Вы можете оставаться здесь до тех пор, пока не появится возможность уйти без риска. Дети должны молчать. Я буду приносить вам хлеб и воду, – сказал он твердо.

– Да благословит вас Амида Будда навеки, – сказал Исао, помогая Шинобу и детям войти в темное помещение.

Когда дверца потайного входа закрылась, Акика заплакала: «Я потеряла свою куклу».

– Не плачь. Мы сделаем новую, когда будем опять в безопасности, – сказала Шинобу, обнимая ребенка, чтобы утешить ее.

Глава 4

Вокруг крепости Чикары пели птицы, и прохладный ветерок шевелил листву. Внутри, в главном помещении, было темно и тихо. Среди китайских драпировок и бесценных ваз на возвышении сидел Чикара, слушая отчет одного из начальников своих самураев.

– Их не было, когда мы пришли туда, господин.

– Ну, так куда же они ушли? Крестьянин с семьей не могут исчезнуть бесследно. Отправь еще людей. Опроси крестьян поблизости. Если мы не накажем этих людей, скоро в стране перестанут повиноваться закону.

Чикара относился с презрением к крестьянам, на труде которых было основано его богатство. Он был одним из многих родственников Тайра Кийомори, недавно назначенного верховным канцлером Японии, и принадлежал к тому типу местных землевладельцев, которые разбогатели путем очень жесткого управления своими землями. Правительство пожаловало ему землю и титул в награду за храбрость, проявленную во время военной службы. Направленный в провинцию для управления своими владениями, Чикара задался целью вернуться в столицу очень богатым. Его имение станет самым могущественным в восточной области! Его репутация бесстрашного воина и умелое правление привлекли в его владения тысячи свободных крестьян. Он превратил небольшое имение в крепость, с армией, способной добиваться повиновения его законам без риска возмездия.

Он смотрел на самурая, стоявшего на коленях, опустив голову к полу и не смея поднять глаза выше ног своего господина.

– Чикара-сан, – тихо сказал самурай, – мы догадываемся, где они скрылись, но мы не смеем насильно войти туда для обыска.

Чикара оперся на расшитую подставку для локтя. Его ястребиный нос и глаза, лишенные блеска, придавали ему вид хищной птицы. И, как птица, он прошипел:

– Ты осмеливаешься говорить мне, что не решаешься на обыск. На этих землях нет такого места, куда мои люди не могли бы прийти без помех, чтобы добиться соблюдения закона. С тобой я рассчитаюсь позже, Шигеру. А сейчас скажи мне, где они.

Шигеру прижал лоб к полированному деревянному полу, его голос был едва слышен.

– Громче говори, – зарычал Чикара.

– Мы думаем, что они прячутся в храме Сейкен-джи, – пробормотал запуганный самурай.

– Опять эти монахи вмешиваются в мои дела! На этот раз я им этого не прощу. Я сказал, что виновные будут примерно наказаны, и так я и сделаю. Возьми несколько моих охранников, иди к храму и вытащи этих людей. Возмездие необходимо.

– Да, господин.

– О твоем наказании подумаю позже, – Чикара свирепо уставился на Шигеру.

– Да, господин, – сказал самурай, отползая назад.

Оставшись в одиночестве в огромном помещении, Чикара глубоко вздохнул и закрыл глаза, чтобы успокоиться. Жизнь крестьянской семьи не стоила того, чтобы волноваться.

Через минуту он повернулся, чтобы рассмотреть свое последнее приобретение – ширму, разрисованную рукой художника. Как многие японские князья, он собирал предметы китайского искусства и преклонялся перед культурой Китая. Крестьяне были вскоре забыты, и он с восхищением погрузился в изучение сложного узора ширмы.

Глава 5

На следующее утро после прибытия в замок Окитсу Йоши сидел, скрестив ноги, на крыльце с видом на гору Сатта. Согласно критериям двора, он был красивым юношей. Он был строен и выше среднего роста. Этим утром он был одет в светло-зеленое платье поверх розовой сорочки. Для человека родом из Окитсу это были слишком нежные цвета. Слабая мускулатура его мягких рук и изящные пальцы придавали ему внешность бесполого существа, что считалось сверхмодным при дворе в двенадцатом веке. Подобно другим людям его ранга, он покрывал зубы черной краской, чтобы закрыть некрасивые «могильные памятники» во рту, и обильно пудрил лицо, чтобы придать ему постоянно безразличное, скучающее выражение… Однако по молодости лет им нередко овладевали столь сильные чувства, что это подрывало его попытки казаться безразличным. Его вечный веер и жеманные манеры были просто рабским подражанием придворным, которые ему импонировали. Несмотря на свой вид, он был настоящим мужчиной, и у него бывали интимные отношения с придворными дамами. Но его страстная любовь к Нами всегда существовала совершенно особо, он никогда не равнял ее со случайными любовными связями при дворе. С его точки зрения, такие связи и романтическая любовь были совершенно различными вещами.

Вдыхая аромат сосны и первых весенних цветов, Йоши решил написать стихи, в которых он запечатлеет этот момент. Вылив несколько капель воды на плоский камень, он стал растирать свою палочку для чернил в воде, пока лужица не загустела и не стала совсем черной. Обмакнув свою кисточку в чернила, он начал сочинять стихи:

«Сосновая ветка дрожит»…

Кисточка задержалась, он отвлекся. Может быть, на него действовал воздух, а может быть – сознание, что он дома. Его рука остановилась над бумагой, он задумался о своем положении незаконного сына госпожи Масаки.

Дядя Фумио был человеком добрым и щедрым, но, хотя незаконное происхождение не означало пятна на имени, Йоши ощущал недостаточную уверенность в себе из-за того, что не знал, кто его отец. Часто он представлял себе воображаемого отца, создавая героический образ, невообразимо великолепный, – образ князя-самурая, наделенного мудростью, огромным обаянием, колоссальной силой. Возможно, фантазии Йоши были следствием неудовлетворенной потребности в родительской любви. Фумио старался заменить ему отца, он щедро отдавал себя воспитанию племянника. Йоши принимал его любовь и руководство, но это было не то же самое, как если бы у него был настоящий отец. Хорошо, конечно, было знать, что его мать живет здесь же в замке, но он вырос, редко с ней встречаясь. Большую часть времени сна проводила в уединении, живя в северном флигеле. Так как Фумио был вдовцом, она взяла на себя обязанности старшей жены-домоуправительницы. Ока стала хозяйкой северного – служебного – флигеля и в качестве Северной Главы управляла делами замка через своих компаньонок, дворецких, поваров и надсмотрщиков. Если не считать отдельных поездок в какой-нибудь местный храм, она не появлялась на людях, оставаясь в своем помещении, как это приличествовало женщине в ее положении.

Йоши слышал о том, что его появление на свет произошло якобы чудесным образом. Хотя дядя Фумио делал вид, что верит этому, местные жители потихоньку судачили о том, что Фумио и есть отец. Йоши вздохнул. Всякий раз, размышляя о дяде, он думал о жестоких несчастьях, которые обрушились на того вскоре после его возвращения из походов, в которых он заслужил свое богатство и титул. Умерла его жена, и с нею погиб так и не рожденный ею ребенок. А через полгода, во время одного из мелких землетрясений, от которых часто страдали их края, его дом был разрушен и погибла его любимая подруга.

С этого дня Фумио избегал связей с женщинами. Он заново отстроил замок, ничего больше в нем не меняя, и довольствовался ролью богатого дяди племянниц и племянников, которые появлялись на свет у его более удачливых родственников.

Перед тем, как Йоши уехал в Киото, Фумио обучил его приличествующим мужчине занятиям: охоте, фехтованию и стрельбе из лука, а также внушил ему не ведающую сомнений преданность тому строю жизни, частью которого он был. Вся власть принадлежала императору, определенные общественные классы по праву рождения стояли выше других. Йоши был племянником даймио – полновластного владельца десяти тысяч чо, непререкаемого главы местной знати. Независимо от тайны, связанной с его рождением, Йоши, во всяком случае, был дворянином и потому старался вести себя так, как, по его убеждению, полагалось вести себя дворянину.

Прикусив кончик кисточки, Йоши смотрел на сады и раздумывал о тех шести годах, которые он прожил в столице, – удивительных годах, проведенных главным образом в занятиях каллиграфией, поэзией, танцами, в изучении искусств.

Его раздумье было прервано негромким кашлем. Позади стояли Айтака и Нами.

– Какая прекрасная каллиграфия, – промолвила Нами, вытянув шею и глядя из-за плеча Йоши. Это было выражением дружбы.

Йоши опустил кисточку, взял свой вечный веер и знаком пригласил их сесть рядом. Нами была одета в голубое платье поверх лилового одеяния. Ее волосы, спускавшиеся до середины спины, были украшены драгоценностями и схвачены посередине жестким белым шелковым бантом. Сердце Йоши забилось при виде нее.

– Спасибо, Нами, это очень любезно с твоей стороны, – сказал он церемонно, сдерживая наплыв чувств, которые грозили прорваться. Он покраснел под слоем пудры и румян. Было необходимо скрыть свои переживания. Судьбу Нами уже не изменить, он только причинил бы ей боль, если бы признался в своей безнадежной любви.

– Извини, я вчера так устал, что не мог поговорить о твоей свадьбе. Теперь в нашем распоряжении целое утро, и ты можешь рассказать мне о твоем будущем муже и о предстоящем празднестве, – сказал он с притворной теплотой.

Аристократические свадьбы совершались согласно определенной традиции. Предполагаемый жених «втайне» приходил к будущей жене и оставался с ней до рассвета. Если все происходило согласно правилам, на следующее утро являлся посланный с любовными стихами. Посланника осыпали подарками в знак благодарности невесты.

Следующую ночь жених опять «тайно» проводил у нее. Хотя семья знала о его посещении, о нем открыто не говорили.

Вскоре после этого семья невесты угощала жениха рисовым печеньем в комнате невесты и считалось, что брак вступил в силу. Затем составлялось официальное письмо отца или опекуна невесты, и через несколько дней устраивалось праздничное угощение. На нем священнослужитель совершал обряд очищения, и чета обменивалась чашами с вином. Этим заканчивался свадебный ритуал.

Нами уже прошла большую часть церемонии.

– Я так счастлива, – воскликнула Нами, светясь радостью, – моя судьба складывается так удачно. Князь такой ласковый и терпеливый жених. Он меня уже дважды навестил на этой неделе. Он прислал мне такие прекрасные стихи после нашей первой ночи. Он сильный, мужественный… лучшего я бы желать не могла. Мы официально закончим церемонию в ближайшие дни.

Ее восторг показался Йоши острым ножом, вонзившимся в его сердце. В отчаянии он взглянул на Айтаку и увидел, что и тот был огорчен предстоящей свадьбой сестры. Йоши сумел овладеть собой. Лицо его превратилось в любезную и невыразительную маску.

– Я рад, что смог приехать вовремя. Мне только жаль, что я не смогу видеться с тобой теперь, когда ты будешь замужем, – сказал он с напускной небрежностью, приглаживая волосы.

– Не бойся, Йоши. Я не собираюсь превратиться в рабыню в замке Чикары. Я не следую старомодным обычаям. Я не уйду с головой в хозяйство, как твоя мать.

Айтака улыбнулся в первый раз за все это время.

– Уж можешь быть спокоен за мою сестрицу, – сказал он. – Она ни за что не поддастся тирании Тайра.

Йоши был раздосадован этой ненужной политической оценкой, но ответил:

– Надеюсь, ты прав. Я был бы безумно огорчен, если бы наша давнишняя дружба пришла к концу. – Он поправил свое светло-зеленое платье, лениво обмахнулся веером и переменил мучительную для него тему разговора.

– Один из нашей компании отсутствует, – сказал он. – Где кузен Санемото? Я и вчера его не видел, а когда спросил о нем дядю Фумио, он не ответил на мой вопрос. Что-нибудь случилось?

Айтака смущенно переступил с ноги на ногу и повернулся к сестре.

– Скажи ему ты, – произнес он. – Если я буду рассказывать, он подумает, что во мне говорит предубеждение.

Нами вздохнула.

– Дядя Фумио не хочет говорить о Санемото, потому что он страшно огорчен его поступком. Видишь ли, два с лишним года тому назад наш кузен принял имя Генкай и стал одним из бонз в Сейкен-джи.

– Санемото? Генкай… бонза! – Йоши взволнованно обмахивался веером. – Просто не могу поверить! – Растерянность Йоши была понятна: самые ранние его воспоминания были связаны с Санемото, в течение многих лет они были ближе друг другу, чем родные братья.

Санемото стал сиротой вскоре после своего появления на свет. Его мать, старшую сестру князя Фумио, и отца, мелкого государственного чиновника, убили бродяги-бандиты по пути в провинцию Кай – место, назначенное отцу для службы распоряжением правительства. Бандиты пощадили только младенца и старую полуслепую няню, а всех других путников ограбили и убили. Няня, до конца верная долгу, протащилась, спотыкаясь, с ребенком на руках, почти сорок миль и упала у ворот замка Окитсу.

Это произошло осенью 1147 года, за два года до рождения Йоши. Князь Фумио взял к себе ребенка, сразу полюбившегося ему, и относился к нему как к родному сыну. Таким образом, с тех пор как Йоши с громким криком появился на свет, он рос рядом с Санемото. Трудно было представить себе детей более несхожих характерами, но дружны они были как родные братья.

Поскольку у Санемото не было родителей, которые бы его сдерживали, он был беспокойным ребенком, вечно протестовавшим против распоряжений старших. Йоши наоборот, подобно хамелеону, следовал любому образцу, который ему указывали. Всегда послушный, он старался угодить матери и дяде. Санемото же был вечным бунтарем: верить в заветы дяди Фумио и императора ему было недостаточно, ему хотелось чего-то более высокого.

Йоши признавал авторитет Санемото. Он огорчался и ревновал, когда, по мере того как Санемото взрослел, он стал проводить больше времени с детьми служащих замка, подходящими ему по возрасту. Однако дружба с этими детьми не мешала ему втягивать маленького Йоши в запрещенные проделки, они вечно приводили в смущение слуг и ставили охрану в трудное положение. Непоседливость и шаловливость были просто средством скрыть неуверенность, но Йоши никогда не задумывался над тем, что скрывается за блестящими глазами Санемото и его вечно смеющимся ртом. В течение своего детства Йоши старался удовлетворять требованиям, налагаемым его окружением. Он не был склонен к анализу и легко верил всему, что ему внушали. Его ум был поглощен раздумьями о неизвестном отце и тщеславными импровизациями относительно его будущего положения при дворе. Разве он мог понять, что бунтарство Санемото было обусловлено стремлением найти более глубокий смысл жизни, более достойный источник власти?!

Чуждый подобным стремлениям, Йоши удивился тому, что Санемото обрил голову и принял имя Генкай.

– Он никогда не интересовался религией, – сказал Йоши, покачав головой. – Бонза! Что это с ним стряслось?

– У него изменилось отношение к миру, – сказала Нами. – После твоего последнего приезда он стал еще беспокойнее, чем раньше. До того как он нашел монахов в Сейкен-джи, он был как потерянная душа. Как только он обратился к Будде, он совершенно переменился. Он стал спокойным, его не мучили сомнения. Вскоре он отказался от мира и обратил свои силы на борьбу с помещиками. Он стал говорить крестьянам, что перед Буддой все люди равны.

– Ну, не может же Санемото верить в такую чепуху! – Йоши был искренне шокирован. Его веер размахивал вовсю. Никому из его окружения не приходило в голову, что крестьяне могут быть с ними равны.

– А я считаю, что в его взглядах много правильного, – раздраженно вмешался Айтака. – Ты их так легко не сбрасывай со счета.

– Не могу поверить, чтобы он мог пойти против наших убеждений. То, что ты предполагаешь, измена императору. Не может он верить этим выдумкам ни как Санемото, ни как Генкай. – Йоши недоверчиво покачал головой и добавил: – В каком, однако, странном, непредсказуемом мире мы живем.

В противоположность недоумению Йоши, Айтака был спокоен.

– Мир более предсказуем, чем люди в нем, – сказал он. – Правда, в детстве Генкай не интересовался религией, но он, безусловно, любил окружавших его людей. Он не презирал даже эсемоно – самых ничтожных батраков. В противоположность тебе, у него аналитический ум, который не позволял ему принимать на веру то плохое, чему его учили. Перемена в Санемото началась вскоре после твоего последнего приезда, когда одна из его шалостей рикошетом обратилась на него. Он уговорил сына садовника участвовать в ночном набеге на кухню. Он решил, что будет очень забавно, если они переложат пряности в другое место. – Айтака замолчал на минуту и кисло улыбнулся. – К несчастью для шалунов, самурай из охраны услышал их. Он окликнул их, и, пытаясь улизнуть, сын садовника от волнения прорвал бумажный щит и упал с балкона второго этажа. Он сломал ногу в двух местах. Наказанный Санемото получил приказание быть все время с больным, пока тот не поправится. Дядя считал, что таким образом преподаст Санемото урок смирения и ответственности. Успех превзошел все ожидания. Ты знаешь, что Санемото и раньше сочувствовал служащим замка. А когда он много времени провел в близком соприкосновении с садовником и его семьей, он их полюбил и привязался к ним больше, чем к своим родным. – Айтака грустно посмотрел на Йоши и Нами. Ему тоже не хватало тепла семьи. Он вздохнул и продолжал:

– Он обрел близость, которой ему не хватало в отношениях с дядей Фумио. Как ни старался дядя – а он любил Санемото больше, чем нас всех, – он не смог создать ту тесную семейную связь, которой требовала натура Санемото. В это время брат еще не обратился к религии, он был в отчаянии, не мог справиться с волновавшими его мыслями. Он не понимал, почему хорошие люди вынуждены заниматься подневольным трудом, в то время как другие – часто менее достойные – живут без всяких забот. Санемото понял в жизни такое, что редко осознается людьми нашего круга.

Йоши ощетинился было от этих слов, таких характерных для Айтаки, и собирался прервать его, но Айтака жестом остановил его и вновь заговорил в раздумье:

– Может быть, это мое влияние направило его, но как бы то ни было, он стал ежедневно посещать храм в поисках истины и смысла жизни. Когда бонзы обнаружили его симпатии и внутреннюю близость к бедным крестьянам и торговцам, они внушили ему, что он должен улучшить жизнь обездоленных. Я понимаю его настроение и сочувствую ему на трудной дороге, которую он избрал. Я люблю его, и у меня сердце сжимается, когда я думаю о том, что ему предстоит выстрадать, если он будет продолжать действовать против имперских властей. Он наивно думает, что власть должна сочетаться с добротой.

Йоши собирался сказать, что власть действительно сочетается с добротой, но прежде, чем он заговорил, Нами тихо сказала:

– Именно поиск добра и привел Санемото к религии. Теперь, что бы мы ни говорили, что бы ни сделали, он уже не свернет с пути, который он избрал.

Йоши уже не мог сдержаться. «Безумие, – вырвалось у него. – Безумие!» И он выразительно покачал головой.

Глава 6

В этот самый момент Генкай также покачал головой.

– Нет, – спокойно сказал он. – Никаких крестьян здесь нет. Я требую, чтобы вы немедленно ушли. Это храм Будды. Вы и ваши солдаты не имеете права распоряжаться здесь.

– Извини, бонза. Мой князь приказал мне обыскать храм, и я его обыщу. – Губы самурая были жестко сжаты, голос звучал недружелюбно.

– Нет, пока у меня есть силы сопротивляться. – Генкай поднял голову. Сдерживая растущий гнев, он смотрел поверх головы самурая.

– Схватите его. – Шигеру сделал знак двум охранникам. Они бросились вперед. Один из них заломил руку Генкая за спину, заставив его встать на колени, другой связал ему ноги. Бритая голова Генкая блестела от пота, и на висках гневно пульсировала жилка.

– Нельзя, – сказал он наконец, – это жилище Будды. Это запрещено.

– Заткни ему рот, – приказал самурай.

Шигеру велел своим людям обыскать жилые помещения храма. Они прошли по коридорам, осматривая каждую комнату, толкая перед собой бонзу. Они прошли мимо потайной дверцы, не заметив ее, вошли в главное помещение храма, где на возвышении стояли три большие бронзовые статуи Будды. Они посмотрели за статуями, под возвышением и во всех помещениях, свирепея с каждой минутой. Была сломана дорогая ширма, со стены сорван свиток, расколота ставня. Никакого следа беглецов не было. Шигеру был в бешенстве. Помня угрозы и приказания Чикары, он не смел возвращаться без головы крестьянина.

– Теперь уже не имеет значения, что мы тут еще сделаем, – прохрипел он Генкаю. – Если боги гневаются, они уж больше, чем сейчас, гневаться не будут. Крестьянин мне нужен, и я не остановлюсь ни перед чем, чтобы его найти. Мне донесли, что его жена привела его сюда, и ты или будешь говорить, или умрешь.

Он снял щиток с масляной лампы и нагрел в огне острие своего кинжала.

– Где они спрятаны? – спросил он, приблизив раскаленный кончик к глазам Генкая. Генкай брызгал слюной и задыхался под кляпом. Шигеру опустил лезвие. Он повернулся к одному из своих охранников. «Вынь», – приказал он. Когда кляп был убран, он приблизил лицо вплотную к Генкаю.

– Что ты нам скажешь? – спросил он.

– Что ты будешь проклят на тысячу поколений. Ты, твой князь Чикара и все твои помощники. Прокляты, прокляты, прокляты, – кричал Генкай. Кровь прихлынула к его лицу от волнения.

– Заткни ему рот снова. На этот раз мы пустим в ход горячее лезвие раньше, чем снимем кляп, – он снова сунул кончик ножа в пламя.

– Шигеру, я что-то нашел, – закричал один из самураев из коридора.

– Что нашел? – спросил Шигеру.

– Детскую игрушку, куклу, здесь, в углу.

– Скорей! Разберите этот угол. Разберите обшивку. Они спрятаны где-то там.

Самураи занялись тщательными поисками; они срывали перегородки и ставни, простукивали деревянные стены.

Через несколько минут они обнаружили тайник и вытащили четверых беглецов наружу. Два сильных воина легко справились с Исао. Они подтащили его к Шигеру. Другой самурай вел Шинобу, она не сопротивлялась и прижимала к своей груди плачущих Мутсу и Акику, стараясь успокоить их. Один из охранников вырвал детей у нее из рук, и родителей поставили на колени перед Шигеру.

– Вынь кляп у бонзы, – приказал он. – По справедливости, ты бы должен был разделить судьбу этих преступников, – сказал он Генкаю. – Но насчет тебя у меня нет приказа. Ты будешь свидетелем справедливого суда князя Чикары, и, может быть, это тебе будет уроком. Монахи тоже не выше закона.

Генкай вновь овладел собой. Он попросил Шигеру позволить ему поговорить с пленниками. Шигеру холодно кивнул. Генкай прочитал вместе с семьей молитву Амиде, которая обещала им место в Западном Раю. Затем они покорно склонились, и Генкай с ужасом увидел, как Шигеру обнажил свой длинный меч и двумя молниеносными ударами разрубил их шейные мускулы. Голова Шинобу упала на деревянный пол раньше, чем остановилась катившаяся голова Исао. Струи крови, казавшейся черной в свете лампы, лились из сосудов жертв. На мгновение Генкай был ошеломлен. Он быстро пришел в себя и грустно покачал головой, зная бесполезность своей просьбы.

– Оставьте детей, – попросил он. – Я позабочусь о них. Тебе нет дела до них. Они маленькие дети, ни в чем не виновные. Оставь их под защитой Будды.

– Надо, чтобы был пример другим, бонза. Давайте их сюда. – Лицо Шигеру было бесстрастно. Его невозможно было тронуть мольбой. Он знал, что он обязан делать.

Крепкие руки держали детей, и меч описал блестящий полукруг в свете лампы. Раз… еще раз. Жалкие маленькие тельца упали рядом с телами родителей.

– Учти урок, бонза, – сказал Шигеру, обтирая свой меч платьем обезглавленной девочки.

– Мне жаль тебя и твоего господина, – загремел Генкай. – Вам предстоят вечные мучения за это осквернение храма и убийство невинных. Вы еще до своей смерти тяжко расплатитесь за то, что вы совершили. – Проклятия Генкая эхом отражались от стен храма. Генкай свирепо смотрел на самураев. Эти люди-звери подорвали самое основание его веры. Храм был священным местом, и монахи Сейкен-джи постоянно имели возможность давать убежище беднякам и бездомным. Ведь Генкай сам обещал спасти крестьянскую семью, и вот – Будда оказался бессилен исполнить его обещание.

Он обратил свой гнев на злополучных самураев, зная, однако, в душе, что это не имело смысла. Самураи были такими же жертвами, как крестьянин; они тоже были бессильны изменить ход событий. Виноват был только их хозяин. Чикара! Гнусный Чикара!

– Оставь его связанным, – сказал Шигеру, удивленный страстностью хлипкого монаха. – Другие монахи освободят его. Заберите головы, пусть будут примером для других. – Он повернулся к Генкаю: – А ты считай, что тебе повезло, раз у тебя голова осталась на плечах.

Головы были завернуты в платье, снятое с тела Шинобу, и самураи ушли, не глядя на Генкая, а он, оставшись один, связанный, извивался в приступе бессильного гнева и горя.

Глава 7

Вскоре после того, как Йоши закончил дневное чаепитие, на веранду поспешно вошел Фумио, явно сильно расстроенный. За ним шел рассерженный Айтака.

– Черт бы его побрал, для чего он ставит нас в затруднительное положение? – Фумио раздраженно, с шумом выдохнул воздух. Айтака хрипло сказал:

– С Чикарой надо поговорить.

Йоши посмотрел на них с любопытством.

– В чем дело? – спросил он, лениво помахивая веером.

– Будущий муж Нами, – воскликнул Фумио. – Его самураи обезглавили семью крестьянина за неуплату налогов.

– Его крестьян? Так, дядя, в чем же вопрос? – темные глаза Йоши широко раскрылись в подчеркнутом удивлении.

– Казни произошли в храме Генкая после того, как его схватили. Хотя я не согласен с убеждениями Генкая, он – мой приемный сын и заслуживает лучшего обхождения. Крестьянин прятался в Сейкен-джи вместе с детьми. Можешь себе представить? Прятался в священном месте! Генкаю не следовало позволять им войти, а люди Чикары не должны были входить туда за ними без разрешения монахов. Они превысили свои права. Храм находится на моей земле, и следовало бы и меня спросить, прежде чем действовать, – Фумио пожал плечами и округлил глаза, как бы обращаясь к богам. – Что же мне теперь делать?

У Йоши радостно забилось сердце. Вот возможность отменить замужество Нами. Несколько хорошо обдуманных слов восстановят Фумио против Чикары. Однако так не пойдет. Интрига для личной выгоды – это он видел при дворе, но Йоши такими средствами не пользовался. Пусть он застенчив, не мужествен, не общителен, но он не станет лгать или действовать ради личной выгоды против своих убеждений, а он считал, что Чикара прав.

– Забудь все это дело, – посоветовал он. – Чикара имел право казнить их, и они сами виноваты, что спрятались в храме. – Йоши встал и расправил свое платье, разгладив воображаемую складку.

– Да, пожалуй, ты прав. – Гнев Фумио несколько утих.

– Нет, Йоши не прав. – Айтака говорил вздрагивающим от волнения голосом. – Самураи не имели права врываться в храм. Это Чикара им приказал. Неудивительно, что крестьяне ненавидят и боятся его. Это был политический ход со стороны одного из самых отъявленных деспотов Тайра. Если даже храмы не защищены от его грабежей, наша страна обречена. – Он повернулся к Йоши: – Ты – двоюродный брат и друг Генкая. Ты можешь себе представить, что он переживал? Я скорблю о нем не менее, чем о жертвах этого ужасного преступления. Бонза имеет право на уважение в божьем доме.

– Айтака, тебя ослепляет ненависть и подозрительность по отношению к роду Тайра. Надо же помнить, что дядя Фумио не может позволить себе ссориться с князем Чикарой. Он – сосед, и скоро будет близко связан с нашей семьей. – С совершенно бесстрастным лицом Йоши защищал человека, вызвавшего его ревность и чувство обиды. – Чикара не совершил большого проступка. Его самураи перестарались. Это не преступление.

Подобно большинству людей его ранга, в Киото Йоши не соприкасался с крестьянами. Хотя он считал себя человеком справедливым, лишенным предубеждений, крестьян, в его представлении, вряд ли следовало считать людьми. При дворе к низшим классам относились как к эсемоно, сомневаясь, люди ли это, если вообще вспоминали о них. Айтака общался с эсемоно в годы его рабства, а Генкай познакомился с ними в имении; что же касается Йоши, шесть лет при дворе в Киото выработали у него отрицательное отношение к ним, он их просто не понимал. С другой стороны, хотя он ненавидел Чикару, из-за которого он терял Нами, все же это был сосед, самурай, заслуживший репутацию храброго воина и в прошлом принятый при дворе.

Фумио сказал:

– Йоши говорит правильно, как сказал бы человек, умудренный годами. По-моему, он дает хороший совет.

Айтака был готов ответить, но слуга объявил о приходе гостя. В комнату влетел Генкай, его желтое одеяние шуршало, взгляд был устремлен прямо перед собой, на бритой голове блестели капельки пота. Не замечая ни Йоши, ни Айтаку, он обратился к Фумио:

– Ты слышал? Отвратительное, бесчеловечное дело. Убили всю семью. А меня они связали и заставили смотреть, как их обезглавили. А за что? За горсточку риса! – Он смотрел мимо двух своих кузенов, все еще не замечая их присутствия. – Такой мерзкий поступок – это оскорбление Будды! Надо это прекратить. Ты должен выступить против Чикары! – сказал он.

Фумио снова поднял глаза вверх:

– Ну что ты хочешь, чтобы я сделал? Мне очень жаль, что тебя впутали в это дело, но князь Чикара действовал правильно. Мы договорились: или поддерживать закон, или наступит анархия.

– Йоши! Айтака! – Генкай заметил их. – Простите меня за рассеянность! Вы слышали, что случилось. Вы понимаете, как важно сразу призвать к ответу Чикару? Наша Нами через неделю выходит замуж за него. Этот человек – дьявол из преисподней Йоми, и мы должны объединить наши действия во имя Будды, чтобы не дать ему совершать зло дальше. Если дядя Фумио не предпримет никаких действий, вы согласны вместе со мной потребовать от него хотя бы извинения и обещания сдерживать своих самураев в будущем? – горячо сказал Генкай.

– Генкай, пожалуйста… Дядя прав. Чикара только выполнял требования закона. – Йоши говорил успокаивающим тоном, хотя его веер нервно колебался.

– Я не согласен, – резко вмешался Айтака. – Есть соображения повыше, чем правительственные распоряжения. Чикара обязан относиться с уважением и к храму Будды, и к семье женщины, которую он берет в жены. Он не имел права действовать без нашего разрешения.

– Брат, ты забыл: Чикара приобрел право требовать соблюдения имперских законов на своей земле раньше, чем мы с тобой появились на свет. – Йоши раздражался. Следовало предвидеть, что Айтака встанет на сторону Генкая. Этого следовало ожидать от человека, который во всем усматривал политический заговор против японского народа. Но почему Генкай такой несговорчивый? Хоть он и бонза, должен же он понимать, что непозволительно религию вмешивать в государственные дела. И почему уверенность Генкая в своей правоте вызывает у Йоши – его лучшего друга – ощущение вины? Он вдруг понял, почему дяде Фумио было трудно с Генкаем. Любому нормальному человеку было бы трудно иметь дело с таким религиозным фанатиком.

– Его подчиненные действовали бесчеловечно, и я так ему и скажу, – продолжал Генкай с вызывающим спокойствием, а Айтака кивал головой в знак одобрения.

– Генкай, хоть ты и бонза, ты говоришь точно несмышленыш. Ничего ты ему не скажешь, ради Нами и ради самого себя. – Йоши стиснул губы от раздражения, а его веер раскачивался очень быстро. Он набрал воздух и продолжал успокаивающим тоном: – Ради нашей старой дружбы, послушай меня. Только безумец способен нанести оскорбление князю.

Айтака неохотно согласился, что требуется осторожность. Вместе с Фумио и Йоши он постарался убедить Генкая избежать прямого столкновения. Наконец они добились обещания, что Генкай не предпримет никаких действий, пока он не обдумает возможных последствий; они были уверены, что, поразмыслив, Генкай поймет безрассудство прямого вызова.

Однако в душе Генкай решил открыто выступить против Чикары. Право и Будда были на его стороне, но лучше скрыть свои истинные намерения, чтобы избежать трений с родными.

Он так мало времени проводит со своей семьей! Айтаку он видел на прошлой неделе, но Йоши… три года? Так много с ним произошло, как будто целая жизнь прошла со времени последнего приезда Йоши. А Йоши! Как он изменился! Тогда был мальчишкой школьного возраста, а сейчас – красивый молодой придворный. Генкай заметил слишком нежную расцветку одежды Йоши и неизменный веер. Это – поверхностная перемена, а по существу, Генкай был уверен, это тот же податливый Йоши. Нехорошо, что он втягивает кузена в свои проблемы. Надо постараться как-то сгладить неприятное впечатление от встречи. Генкай отбросил монашескую манеру, ставшую обычной для него, и повел себя как в юности. Йоши свернул веер, и даже серьезный Айтака отставил обычную строгость. Вскоре они все смеялись, вспоминая детство, как будто они не покидали замок Окитсу. Придворная жизнь, Будда и князь Чикара были забыты. А они припоминали свои детские шалости. Князь Фумио удовлетворенно смотрел то на одного, то на другого. Это были мальчики, каких он помнил, – энергичные, мужественные и веселые. А не придворный, не возмутитель спокойствия, не амидист-бонза. Через час Фумио деликатно ушел, предоставив молодым людям возможность продолжать обмениваться воспоминаниями.

Йоши внешне был вполне счастлив, – приятно быть опять вместе с двоюродными братьями, – но сердце его окутывала нежная грусть. Тоска, стремление к простоте или нежная и теперь уже безнадежная любовь к Нами… каким бы ни было это чувство, оно наполняло его ощущением ненадежности и боязнью грядущего.

Глава 8

На следующий день князь Фумио рано встал и уехал верхом. Ему надо было многое обдумать, а думалось ему лучше всего в седле. Землистый запах навоза на дороге доставлял ему такое же удовольствие, какое Йоши накануне испытывал от запаха сосны и цветов. Сильный, честный человек, получивший дворянство за боевые заслуги, Фумио не обманывался относительно своих возможностей. Сорока семи лет, сильный и храбрый, как любой из его самураев, он, однако, не был способен решать вопросы, требующие дипломатии и такта. Как разрешить проблему Генкая? Его приемный сын зря расточал время, которое следовало посвятить почетной карьере на императорской службе… И ради чего? Ради мечты богомольца о будущем мире.

Фумио не мог поверить в искренность перемены, происшедшей в Генкае. Других этот внешний вид глубокой религиозности, может быть, убеждал, но Фумио казалось, что под одеянием монаха он все еще видит беззаботного мальчика.

Фумио был далек от религии. Человек существует для того, чтобы служить императору и сражаться, есть и любить женщин, – именно в такой последовательности. Но когда Генкай вступил в секту Амиды Будды, все более распространявшуюся, Фумио был сильнее обеспокоен тем, что он выбрал Амиду, чем его монашеством. Уж если он обязательно хотел быть монахом, почему он не вступил в секту Тендай? Монахи Тендай были воинами, у них была политическая, военная и экономическая власть. Поэтому они пользовались уважением аристократии и военных. Если бы Генкай был в секте Тендай, Фумио отнесся бы к этому спокойно. Его тревожила растущая популярность амидистов среди низших классов. Он не доверял амидистскому движению и считал, что Генкай, будучи монахом-амидистом, проповедует чуть ли не революцию; что он зря тратит свои силы, проповедуя низшим классам. Говорит им, что они могут в будущей жизни попасть в рай, надо только произнести простую формулу: «Наму Амида Бутсу» – «Я взываю к тебе, Будда». Это – еще один пример того, что происходит подрыв закона, а дальше настанет конец света. Это учение, создающее смуту и недовольство среди крестьян и батраков, разрушает ту скрепляющую силу дисциплины, благодаря которой общество функционирует. Сегодня крестьянину обещают Нирвану, а завтра он откажется платить налоги. Это была неумолимая логика пути, который привел к убийству Исао и его семьи.

А теперь решение навязывается князю Фумио. Что ему делать? Скоро Чикара будет членом их семьи, Фумио и Чикара в молодости воевали вместе, и Фумио вспоминал многие случаи из их прошлого с удовольствием. До того времени, как Чикара – двадцать лет тому назад – провел год при дворе, он был открытым, прямым человеком. Дворцовые интриги заинтересовали его и открыли ему пути, которыми можно добиться власти. Он стал более могущественным и, по мнению Фумио, неискренним. Теперь Фумио надлежало решить, что предпринять в отношении оскорбления, нанесенного Генкаю, а также в отношении убийства крестьян на его земле. В этом Йоши проявил здравый смысл, и даже Айтака признал, что нужна осторожность. Плохо, что эти проблемы возникли в такой неудобный момент!

Размышляя обо всем этом, Фумио объехал гору и вернулся к воротам замка. Впереди он увидел Чикару и его младшего брата Кагасуке, сходивших с лошадей.

Фумио принял решение. Чикара будет принят как почетный гость. Что сделано, то сделано. Он проехал вперед к гостям, стараясь подавить дурное предчувствие.

Чикара был великолепен в праздничной синей с золотом одежде. Его высокую стройную фигуру и ястребиное лицо хорошо дополняли густые черные волосы, туго зачесанные назад под черным эбоши – высоким шелковым убором. Темно-синяя мантия была у пояса заправлена в подобные юбке хакама, свободная куртка не скрывала мощного телосложения. Его брат Кагасуке, немногим старше Йоши, был мускулист, с толстой талией, у него было угрюмое лицо и мешки под глазами. Он всегда сопровождал Чикару. Чикара небрежно махнул рукой:

– Князь Фумио, надеюсь, мы не слишком рано. Мне хотелось поскорее увидеть вас и вашу племянницу.

Фумио сошел с лошади и отдал поводья слуге.

– Князь Чикара, – сказал он с поклоном, – прошу вас войти. – Необходимость играть роль любезного хозяина вызывала у Фумио такое чувство, будто он трактирщик, и это было ему неприятно. Он еще раз поклонился и спросил: – Не желаете ли вы умыться после поездки?

– Да, пожалуй, горячие полотенца и чарку сакэ, прежде чем обсуждать предполагаемые церемонии.

Он знаком велел Кагасуке присмотреть за тем, чтобы о лошадях позаботились, и надменно прошествовал в замок перед хозяином.

Входя в дом, Фумио и Чикара не заметили Йоши, Айтаку и Генкая, сидевших на боковом крыльце под карнизом. Йоши спросил Айтаку:

– Почему они сегодня здесь?

– Они обсуждают свадебный договор. Когда новобрачные из двух шоен, всегда надо решать хозяйственные вопросы.

– А я надеялся, что он собирается извиниться за поведение своих самураев в храме, – сказал Генкай жестко.

– Я моложе тебя, брат, но у меня есть опыт в этих делах благодаря жизни при дворе, и я могу дать тебе совет, – напыщенно сказал Йоши. – Совершенно забудь этот случай! Если ты думаешь о возмездии, у тебя ничего не выйдет. Чикара слишком могуществен. – Он щелкнул веером, чтобы подчеркнуть свои слова. Генкай внимательно посмотрел на Йоши.

– Забыть этот случай? Ни за что! Чикара был неправ. Он должен извиниться передо мной и поклясться вечному Будде, что это не повторится. Я понимаю, что семья крестьянина не может вернуться в этот жизненный цикл. – Он поднял лицо к небу, как бы обращаясь к высшим силам. – Они в лучшем, более счастливом месте, вдали от трудностей этой жизни. Я думаю о будущем… – Он опустил голову и нагнулся к братьям: – Я думаю о других крестьянах, которые могут совершить одну незначительную ошибку… и я думаю о Чикаре и его надежде на спасение и вечной жизни.

Айтака даже отшатнулся при словах Генкая.

– Спасение! – выкрикнул он. – Даже если бы он уже был моим шурином, я бы проклял его, чтобы отправить в преисподнюю Йоми. Он не заслуживает спасения. Хотя я предупреждал тебя, чтобы ты действовал осторожно, я не имел в виду, что Чикара отделается извинением и обещанием на будущее. Он заслуживает наказания. Он – такой же деспот, как все Тайра, которые управляют нами.

– Шш, – Йоши возмущенно ощетинился. – Ты проповедуешь измену. Для Генкая опасно требовать даже извинения, и незачем рисковать большим.

Айтака потерял самообладание. Он стоял над Йоши и рычал:

– Ты легкомысленное, пустое ничтожество! Ты не стоишь эсемоно, которых презираешь. Когда-нибудь ты поймешь, какой ты дурак!

– Дурак? – Йоши повысил голос, и Генкаю пришлось вмешаться, чтобы родственники не подрались. Но тут боковая стена раздвинулась, и это мгновенно прекратило разговор. Князь Чикара и князь Фумио вышли на крыльцо, за ними шел Кагасуке.

Как он ни был зол, Йоши должен был мысленно признать, что Чикара выглядел внушительно. Чикара был такого же роста, как Йоши, и похожего сложения, но в его внешности были сила, уверенность, спокойствие и заметное высокомерие. Йоши вдруг почувствовал себя слабым и смешным в одежде светлых расцветок и с набеленным лицом. У него на затылке напряглась кожа – примитивная реакция, легкий приступ страха.

Чикара вежливо поклонился группе молодых людей.

– Мы уходим. Я надеюсь увидеть вас всех на церемонии рисового печенья на следующей неделе.

Йоши и Айтака ответили на поклон. Генкай стоял прямо, его решительный подбородок был приподнят.

– Можно мне поговорить с вами наедине? – спокойно спросил он.

– Скоро я стану членом вашей семьи. Наверное, нет ничего такого, что мы не могли бы открыто сказать друг другу. – Чикара поджал губы, от его хищной улыбки у всех присутствующих, кроме Генкая, пробежал мороз по спине.

– Я не хочу ставить дядю в неудобное положение, – сказал Генкай.

Чикара взглянул на Фумио, вопросительно приподняв бровь.

– Здесь нам говорить или наедине? – спросил он.

У Фумио на верхней губе блестели капельки пота; он кивнул в знак того, что разговор следует продолжить там, где они находились. «Осторожно, племянник, осторожно», – умоляли его глаза.

Несмотря на угрожающее выражение лица, Чикара не хотел рисковать своими отношениями с Нами. Брак должен быть завершен! Потерять ее было бы немыслимо. Ее образ преследовал его с тех пор, как он увидел ее, четырнадцатилетнюю девочку, резвившуюся в имении Тадамори. В этом отношении он не отличался от Йоши, но, в противоположность Йоши, он был зрелым человеком, привыкшим принимать решения, беспрекословно выполняемые окружающими. В том, что пожилой человек ухаживал за молоденькой девушкой, не было ничего необычного. Разницу в возрасте Чикара не считал препятствием, но, как ни привлекательна была Нами, он был не из тех, кто принимает скороспелые решения, когда речь идет о его будущем. Его внимание к Нами не было поверхностным, и он два года наблюдал за ней и обдумывал все возможности, прежде чем заговорил с Фумио о браке, в результате которого произойдет объединение их имений. Сначала он думал только о политической выгоде от этого объединения. По мере того, как Нами взрослела, он постепенно открывал в ней качества даже более ценные для него, чем увеличение земель. Она была умна, у нее была дипломатическая тонкость, – как она умело вела себя с Фумио! Это – бесценный талант. В своих мечтах он представлял себе, что она поможет ему достичь высокого положения. Именно такая женщина будет ему нужна, когда он вернется в столицу. А с течением времени у нее появилось еще новое качество: она стала необыкновенно красивой женщиной. Его страсть коллекционировать предметы искусства теперь сосредоточилась на Нами: она будет его лучшим приобретением. Мысль об этой женщине – еще почти ребенке – совершенно завладела им, и никакой другой он не желал.

Чикара надеялся, что Генкай, если он будет говорить в присутствии Фумио и других, должен будет проявить некоторую сдержанность.

– То, что ты собираешься сказать, может поставить в неловкое положение твоего дядю, но не меня. Я готов выслушать тебя, – сказал Чикара.

Генкай помедлил, собираясь с мыслями.

– Как мне объяснить вам последствия ваших действий? – спросил он серьезно. – Действовавшие по вашему приказу люди совершили преступление против Будды: они ворвались в наш храм и зверски убили крестьянина и его семью. И, хотя это совершили они, ответственность в конечном счете ложится на вас. Я прошу вас молиться о прощении, извиниться передо мной, обещать, что эти преступления больше никогда не повторятся и, в доказательство искренности ваших намерений, возместить убытки храму, оскверненному вашими подчиненными. Такое отношение к человеческим существам не имеет оправдания перед Буддой.

Если у Чикары и было хоть немного сочувствия к бонзе, оно растаяло, подобно пене на воде, пока он слушал Генкая. Этот человек был просто опасным фанатиком! Говорить о крестьянах как о человеческих существах значило колебать основы общества, а утверждать, что князь Чикара несет ответственность за какие-то свои преступления, – это уж просто означало проповедовать революцию. Как бы ни был тяжел разрыв с семьей Тадамори, ни один достойный человек не мог игнорировать эту дерзкую тираду.

Чикара свирепо посмотрел на Генкая – улыбка религиозного экстаза на лице бонзы показалась ему насмешкой.

– Достаточно, – сказал он мрачно. – Ты требуешь, чтобы я заплатил, – это вымогательство, и это сердит меня. Никаких извинений я не собираюсь приносить. И никаких обещаний на будущее не дам. И возмещения платить не буду. Мои подчиненные действовали по моему приказу, они действовали законно. Что же, мне надо было спросить твоего дядю, а в это время они бы скрылись? Нет! Независимо от Фумио, мои права распространяются всюду, где бы ни спрятались мои крестьяне. Крестьянин и его семья, принимая мою защиту, знали условия. Они пострадали из-за своих собственных проступков.

Йоши был неприятно поражен как неуважительным отношением Чикары к правам его дяди, так и высокомерным отказом Генкаю. Генкай был неправ. Но такого презрительного обращения – в манере взрослого, читающего наставление мальчишке, – он не заслуживал. Неужели так будет после объединения двух имений? У Йоши напряглись плечи. В Киото грубое поведение Чикары подверглось бы осуждению, но Йоши сдержал себя. Ему не следовало вмешиваться.

– Бонза, – надменно продолжал Чикара, – ты оскорбил меня. И ты и твой храм для меня ничего не значат, но ради твоего дяди я приму твое извинение, если ты извинишься сразу.

Чикара был рассержен. Проклятый бонза и его поза праведника вызывали бешенство! Чикара чувствовал, что Генкай – безумец, не понимающий возможных последствий своих убеждений, – представляет опасность. А его, Чикару, вынуждают к поступку, о котором он после наверняка пожалеет. Как избежать этого, не теряя достоинства?

Напряженность нарастала. Было такое ощущение, как будто между тучей и горой должна сверкнуть молния. В воздухе потрескивали грозовые разряды, вызванные, с одной стороны, напряжением Чикары, прикованного к земле, и, с другой – Генкаем, парившим в небесах. Внезапно Йоши почувствовал, что он не может больше молча смотреть, как его любимого брата оскорбляют, а дядя вынужден молчать, бессильный что-либо предпринять. И прежде, чем Генкай мог ответить на высокомерное требование Чикары, Йоши порывисто заговорил:

– Одну минуту, Чикара-сан. – Веер нервно дрогнул. – Вы еще не член семьи. Раз вы находитесь в замке Тадамори, мы вправе ожидать от вас уважения к нашим правам хозяев. Ваше поведение обидно моей семье. Мы не привыкли к тому, чтобы нас так грубо оскорбляли. Я должен предупредить вас…

Чикара прервал его, зарычав. Йоши дал ему именно ту возможность сохранить достоинство, которая была ему необходима.

– Предупредить меня? Ты смеешь меня предупреждать? – Он посмотрел презрительно на Йоши. – Генкай – бонза, его монашеское платье в известной мере защищает его. А ты! Жалкий щеголишка! Незаконный сын неизвестного отца! Ты просто ничтожество! Молчи, пока жив!

Эти слова как будто хлыстом ударили. Кровь отлила от лица Йоши под его гримом, лицо его еще больше побелело. Никто так никогда с ним не говорил. Он почувствовал прилив неукротимой ярости. Недавно, действуя против себя, он поддерживал этого ненавистного человека, и вот его награда! Он не только терял Нами, его еще и очернили в присутствии его семьи! Жалкий щеголишка! Незаконный сын! Он должен ответить на эти оскорбления. Он шагнул вперед и ударил Чикару по лицу своим веером. Удар звонко прозвучал в тишине, которая охватила комнату. Йоши внезапно ясно услышал щебетание птиц, резкий стрекот цикад и далекий звук океанского прибоя.

Половина лица Чикары побагровела, исчезла кроткая улыбка Генкая, Фумио выпрямился в полный рост, у Айтаки рот раскрылся от ужаса. Кагасуке наполовину вытащил меч из ножен, но Чикара остановил его, подняв руку. Руки Чикары сжались в кулаки с побелевшими суставами, глаза стали матово-черными, губы напоминали тонкий бескровный разрез. Багровое пятно на щеке медленно исчезало. Когда он заговорил, его тихий голос звучал более устрашающе, чем громкий гневный крик.

– Ты – совершенное ничтожество, но ты – племянник соседа, друга, почти свойственник, благодаря моему будущему браку. Учитывая это, я бы мог простить тебе все, что бы ты мне ни сказал. Когда ты вмешался, это была большая дерзость, но я воздержался от каких-либо действий. Даже когда бонза обвинил меня в гадких преступлениях, я склонил голову и старался не отвечать на его оскорбления. – Он повернулся к Йоши. – Когда воину наносят оскорбление пощечиной, прощения этому нет. Я имел право сразу заколоть тебя.

Генкай, Айтака и Фумио стояли в оцепенении. Чикара продолжал:

– Я всегда жил согласно принципам долга, верности, порядочности и чести. Я не могу это оскорбление оставить безнаказанным.

К Йоши вернулось самообладание. Он попытался смягчить самурая.

– Чикара-сан, – сказал он, – прежде чем действовать, подумайте о последствиях. У нас нет настоящей причины для ссоры…

– Молчи, глупец, – прошипел Чикара. – Ты уже достаточно сказал.

Йоши сделал шаг вперед. Генкай ухватил его за рукав:

– Не ухудшай положение, – сказал он. – Он не посмеет нанести тебе серьезный вред; он уже наделал много такого, что требует искупления. – Он повернулся к Чикаре: – Если вы причините вред моему брату, вы не получите Нирваны. Тогда вас ждет проклятие в течение десяти тысяч лет.

Чикара не обратил ни малейшего внимания на предостережение Генкая. Когда он вновь заговорил с Йоши, в его голосе звучала решимость:

– Прежде чем проучить тебя, я хочу напомнить, что ты живешь благодаря существованию даймио и их солдат, – сказал он. – Если бы мы действовали иначе, в стране произошло бы восстание. На севере беспорядки, потому что даймио не действовали решительно. Мои действия являются примером для всех. Моя семья будет могущественной, мое имение в безопасности, потому что я никогда не позволяю себе отказаться от выполнения долга из-за ненужной жалости. – Он вздохнул и расправил плечи. – Хватит, – сказал он. – Если у тебя нет меча, Кагасуке даст тебе свой.

Йоши безмолвно протянул руку. Кагасуке отстегнул пояс и меч и протянул их Йоши. Йоши вынул клинок из ножен. Он несколько раз махнул им, проверяя его вес и точность направления. Он учился владению мечом у дяди и в Киото, и, хотя настоящим фехтовальщиком не был, он подумал в легкомысленном азарте молодости, что судьба предоставляет ему возможность достойным образом избавиться от Чикары и объясниться с Нами.

Айтака и Фумио не произносили ни слова. Айтака не мог понять, как мог Йоши оставаться таким спокойным. Единственным проявлением волнения были капельки пота, усеивавшие белый грим на лбу Йоши, да и это могло быть вызвано жаркой погодой. Айтака наблюдал за Чикарой, шагавшим к выходу. Чикара не обнажил свой меч, но его походка, напоминавшая манеру хищного зверя, тревожила Айтаку. Будет ли Чикара помнить предупреждение Генкая? Захочет ли он быть милосердным?

Чикара сошел с крыльца, Йоши следовал за ним. Айтака, Фумио, Генкай и Кагасуке шли сзади. Они остановились в пятидесяти ярдах от замка в ровном поле, окруженном густыми рядами вишневых деревьев.

На лице Фумио была написана глубокая тревога. Йоши не сможет справиться с опытным Чикарой. Фумио сдерживал себя: он прожил много лет согласно кодексу чести самураев и не имел права вмешиваться. Его мысли судорожно сменяли одна другую. Неужели нет выхода? Что произойдет с предполагаемым объединением двух родов? Будет ли закончена свадебная церемоний? Как спасти Йоши от последствий его безумного поступка? Нервно обдумывая все возможности, вытекающие из этой дуэли, он пришел к неизбежному выводу: нет никакого выхода, самурай получил пощечину, и Йоши придется понести наказание.

Генкай печально стоял рядом с Йоши. Он был причиной гибели, ожидающей Йоши. Впервые с тех пор, как он принял монашество, его вера поколебалась. Будда не спас крестьянина, а теперь Генкай не мог быть уверен, что Будда спасет Йоши. Зачем было ему настаивать на разговоре с Чикарой? Он поступил глупо. Его братья были правы. Никакого удовлетворения он не получил, а теперь, возможно, он погубил Йоши своими действиями. Он смотрел на Йоши, казавшегося таким спокойным, и его глаза затуманились от слез. Наверняка все это закончится трагедией! Чикара будет сражаться без всякой жалости, и Йоши погибнет из-за его, Генкая, неуступчивости.

В это время Айтака пересматривал свою оценку Йоши. Он обвинил Йоши в том, что он – ничтожная пустышка, а между тем Йоши смело отвлек внимание Чикары от Генкая, в то время как он, Айтака, беспомощно стоял молча. Как теперь помочь Йоши? Единственным его преимуществом была молодость, но этого было недостаточно для сопротивления силе Чикары.

Чикара повернулся к Йоши. «Ты готов?» – спросил он. Его голос звучал ледяным холодом; солнце отражалось от его лба и бросало на лицо тени, превращавшие это лицо в дьявольскую маску.

Йоши, держа меч в обеих руках, повернулся к нему и кивнул.

С быстротой нападающей змеи Чикара выхватил меч из ножен и направил удар на середину туловища Йоши.

Молодого человека спас быстрый рефлекс; его меч едва отклонил удар, и он отступил. По выражению лица Чикары и свирепости нападения Йоши понял, что Чикара не собирался ограничиться тем, чтобы преподать ему урок хороших манер, – он намеревался убить.

Оба сражающихся осторожно кружили; Чикара опять атаковал, и его удар снова был отпарирован с трудом. Еще два удара, третий, и ткань на плече Йоши была рассечена, показалась кровь. Йоши закусил губы, его лоб покрылся потом; совершенно явно, Чикара лучше владел мечом, чем он. Айтаке хотелось вмешаться. Может быть, он сможет остановить дуэль раньше, чем Йоши получит смертельную рану. Он сделал движение, но Фумио, разгадав его намерение, схватил его за рукав. Каков бы ни был исход, этот бой вел Йоши.

Йоши ни разу не атаковал, он отступал, и меч Чикары грозил вот-вот нанести ему тяжелый удар. Он понял, что это – смертельная схватка и он не сможет ее выиграть, если будет все время отступать. Он начинал терять уверенность из-за того, что Чикара сражался более умело. Надо было перехватить инициативу, пока не поздно.

Он перешел к нападению. Когда меч Чикары мелькнул мимо него, Йоши отскочил назад и с торжествующим криком бросился в контратаку.

Поздно! Его перехитрили. Первый удар Чикары был маневром, и, когда Йоши переменил положение, меч изменил направление и скользнул по его груди, разрезав платье и снова запятнав его капельками крови. Йоши отскочил, держа левую руку на ране. Теперь он двигался медленнее, раны начинали сказываться. Чикара атаковал. Йоши тяжело отпрыгнул. Теперь он был не далее чем в трех футах от Фумио и Айтаки. Они ощущали запах пота, от которого платье Йоши потемнело на спине, с лица тоже капал пот. Чикара нацелился ударить его по голове. Йоши удалось отбить его, но лезвие ударило его по руке и присутствующих обрызгало кровью и потом. Тяжело дыша, Йоши собрал все свои силы. Он напрягся и бросился вперед, его меч мелькал беспрерывно, создавая сверкающий стальной круг, и Чикара был вынужден отступить. Казалось, такой силе нападения невозможно было противостоять. С покрасневшим от усилия лицом Йоши заставлял своего противника отступать. Теперь у Чикары лоб вспотел и он дышал тяжело. Он с трудом отбивал удары. Но энергия, наполнявшая Йоши, иссякла; он замедлил движения и остановился, оказавшись перед Генкаем. Он отступил назад и опустил меч. «Чикара, – прохрипел он, – довольно…»

На мгновение возникла путаница. Чикара, все еще готовый парировать и нападать, не слышал. Он замахнулся для удара. Генкай, видя, что Чикара не понял Йоши, шагнул вперед и крикнул: «Остановись!» Йоши инстинктивно отшатнулся при виде меча Чикары, нацеленного на середину его туловища. В этот момент Генкай находился между Йоши и лезвием. Остановить удар было уже невозможно. Лезвие резануло Генкая по брюшной полости под ребрами. Желтую ткань окрасила кровь. Генкай, открыв рот, смотрел, как на платье вываливаются его внутренности. Он упал на колени, силы его угасали, он произнес предсмертную молитву: «О Амида Ниорай, ты, который проливаешь свет своего присутствия в десяти частях мира, прими в свое светлое небо всех, называющих имя твое».

Йоши кинулся на Чикару с нечленораздельным криком. Айтака, наконец участвуя в происходящем, обхватил руками плечи Йоши и крепко сжал его. По румянам и пудре Йоши текли слезы. Его длинные волосы некрасиво обрамляли искаженное лицо. Впервые в свои двадцать два года Йоши встретил зло, отвратить которое было невозможно, Он гордился своим рациональным мышлением, но в этот момент необратимого ужаса он потерял самообладание под тяжестью незнакомых ранее чувств. Он дрожал от ярости, проклиная Чикару. Он бешено неистовствовал, последствия для него ничего не значили.

Фумио встал на колени у тела Генкая, помочь было уже невозможно, его племянник был мертв. Он с трудом сдерживал свое горе.

– Пожалуйста, уйдите сейчас же, Чикара-сан, – сказал он ровным тоном.

Хотя Чикара лучше владел своими переживаниями, он был почти так же расстроен, как Фумио. В один страшный миг он превратился из самурая, защищающего свою честь, в убийцу бонзы.

– Это был несчастный случай. Я не имел намерения причинить вред бонзе, – произнес он. Его голос стал резче. – Сейчас не время продолжать, но с этим я еще не кончил. – Он мотнул головой в сторону Йоши, который бессвязно кричал и пытался освободиться из рук крепко державшего его Айтаки. Фумио не обращал внимания на эту борьбу. Он хладнокровно кивнул Чикаре и Кагасуке.

– Понимаю. Мне нужно время, чтобы обдумать возможные последствия того, что произошло сегодня, – сказал он.

Когда Чикара с братом ушли, Фумио повернулся к Йоши.

– Прекрати сейчас же, – резко сказал он. – Ты достаточно вреда уже причинил. Если бы не твое безрассудство, твой брат был бы жив.

Йоши опустился на землю. Его плечи вздрагивали, по лицу текли слезы. Айтака продолжал обнимать его одной рукой, их прежняя вражда была забыта, Йоши жалобно посмотрел на него и, всхлипывая, пробормотал:

– Чикара за это расплатится, еще как расплатится.

Айтака не обращал внимания на слезы Йоши.

– Возьми себя в руки, – сказал он. – Слезами не поможешь. Идем с нами в замок, там мы сможем промыть и перевязать твои раны.

Йоши оттолкнул его.

– Оставь меня, – сказал он. – Мои раны – пустяк… Я хочу еще побыть здесь немного...

Айтака пожал плечами. Он отпустил Йоши и взглядом спросил распоряжения Фумио. Фумио знаком велел ему помочь с телом Генкая, Вдвоем они снесли окровавленное тело в замок.

Когда они ушли, Йоши остался один в середине поля. Цикада все еще звала своего друга, птицы пели, и вдали по-прежнему шумел океан.

Солнце садилось и стало холодно, когда он наконец встал и погрозил кулаком небу. «Вы его бросили, – крикнул он невидимым богам. – Он свою жизнь посвятил служению вам, а вы его оставили. Я никогда не забуду. Клянусь всеми богами неба, я отомщу за смерть Генкая».

Он опустил кулак, голова его угнетенно поникла. Солнце исчезло за горизонтом, и он вздрогнул от холода. Чувство утраты было похожим на холодную руку, сжавшую его сердце.

Глава 9

Лягушки стали издавать любовные квакающие призывы, и вечерние тени удлинились. Йоши не ел с утра: червь ненависти не позволял ему подумать о еде. Он прошел пятьдесят ярдов до замка, ноги его были как будто налиты свинцом. Это был не тот Йоши, которого за несколько часов до этого обозвали жалким щеголишкой и который обиделся на эти справедливые, но оскорбительные слова. Смерть его двоюродного брата опрокинула упорядоченный мир, в котором он жил. Он понял, что Айтака был прав: добро и власть не одно и то же. Наоборот! Никогда больше Йоши не будет наивным придворным, живущим беззаботной жизнью мотылька, слепым, не видящим зло, творящееся вокруг него. Теперь он знал, что такое зло, и имя ему было – Чикара. Наслоения изнеженности, искусственности были сняты обжегшими его событиями. Его волосы были в беспорядке, платье в красных пятнах, от него пахло потом и кровью. Но, ковыляя к замку, преисполненный ненависти, он был совершенно равнодушен к своему внешнему виду. Ему надо было поговорить с родными, объяснить им, какие чувства возникли у него вследствие трагедии, происшедшей в поле. Его сильное внутреннее расстройство могло либо погубить его, либо помочь разобраться в самом себе. Неужели он был причиной смерти Генкая? От этой мысли он весь сжался внутри. Или ревность, вызванная браком Нами, подтолкнула его на такой ненужный вызов? Нет! Нет! Он не должен возлагать вину на Нами. Она не виновата. Это касается только его и Чикары. И больше никого.

Фумио, Айтака и Нами были в переднем зале. Нами рыдала:

– Бедный Генкай! Поверить не могу, что он умер, такой добрый! – Она подняла заплаканное лицо в сторону Йоши. – Зачем тебе надо было ударить моего супруга?

Йоши не мог ответить. Он был подавлен и тем, что его поступок привел к смерти Генкая, и дополнительным бременем – горем Нами. Нами повернулась к Фумио и жалобно спросила:

– Как же я могу выйти за Чикару после того, что произошло сегодня?

Йоши глубоко вздохнул. Как он смел еще надеяться, что свадьба будет отменена? Что Нами еще может принадлежать ему? Сердце его забилось сильней. Жажда счастья, свойственная молодости, на один момент воскресила надежду, и сразу же усугубила чувство вины. Как бессердечно с его стороны в это время общего горя думать о личной выгоде! Да кроме того, это было безнадежно.

– Нами, свадебная церемония будет завершена, как предполагалось, – твердо сказал Фумио. – Я любил Генкая больше, чем вы все; он был моим приемным сыном. Однако то, что он сделал, было безумством. Чикара не мог остановить удар. Это была случайность, ужасная, но не более того, – злая судьба.

У Йоши задрожали губы.

– В смерти Генкая виноват я, – сказал он. – Вина лежит на мне. Но Чикаре нет оправдания. Он поставил нас в безвыходное положение. Нет никакого извинения тому, что он сделал. Это было сознательное убийство.

Фумио оставил Нами и нацелил палец на Йоши.

– Чикара – даймио. Ты сам говорил, что в деле крестьянина он действовал правильно. Он не совершил никакой несправедливости. Наказать неплательщиков налога – это была его обязанность, А с другой стороны, ты не имел права ударить его. Да простит мне Будда мои слова: ты виноват, ты стал причиной смерти Генкая.

Фумио считал, что, согласно кодексу чести воина, согласно законам, существующим в стране, согласно любому критерию, Чикара не совершил ничего плохого. А Йоши и Генкай перешли границы дозволенного.

Слушая Фумио, Айтака постепенно приходил в ярость. Внезапно он взорвался.

– Чикара ниже самого презренного существа, – прорычал он и повернулся к Нами. – У меня были сомнения насчет твоей предполагаемой свадьбы. Я молчал, потому что ты казалась довольной. Теперь я не могу больше молчать. – Он гневно уставился на Фумио: – Мы оба там присутствовали. Мы знаем, что это он довел Йоши до дуэли. Если бы Йоши не вмешался, Чикара схватился бы с Генкаем. Результат был бы тот же самый. Ему не жаль Генкая. Это был поступок отчаявшегося честолюбца. Власть клана Тайра близка к концу, а он ведет безнадежную войну против наступающих Минамото. Он знал, что подвергает опасности свой брак, и все же хладнокровно решился на убийство противника, который был ему политически опасен.

– Чепуха, – возбужденно возразил Фумио. – Ты любое дело истолковываешь в политическом плане, но в этом случае ты неправ. Это не имеет никакого отношения к политике. Йоши ударил его! Другой причины для дуэли не было, но и иная реакция была бы невозможна.

– Дядя, но Йоши был явно совершенно неравным соперником.

– Тогда не надо было давать пощечину Чикаре. Только представить себе! Мальчишка позволил себе ударить воинственного князя! Меня восхищает смелость Йоши, но приходится пожалеть, что он так глуп.

– Он думал спасти Генкая, – сказал Айтака. – Если бы он не вмешался сразу, Генкай был бы втянут в дуэль. Чикара убил Генкая уже после того, как Йоши сдался.

– А ты все видел и пальцем его не тронул, – с горечью сказал Йоши. – Чикара ловко нас обвел. Я не отрицаю своей вины, но не забудьте, что Генкая убил Чикара, Разве я смогу простить себе, что не отомстил за него?

«Да, – подумал Йоши, – я был слаб. Когда Генкай был убит, я, правда, кричал и протестовал, но все-таки позволил Айтаке удержать себя. Я ничего не сделал. Если бы я по-настоящему любил Генкая, я бы вырвался от Айтаки и напал бы на Чикару. Кто же я? Что же я такое? Или я действительно ничтожество, как сказал Чикара?» – он впервые задавал себе подобные вопросы. Стена самодовольного благодушия, возникшая за время пребывания при дворе, давала все больше трещин под напором сомнений в себе.

– Мне следовало умереть вместе с ним, – печально заключил Йоши.

– Тело Генкая едва успело остыть, а ты болтаешь о том, что тебе следовало сделать, – сказала Нами, и голос ее задрожал. – Это уже не имеет значения. Если Чикара прав, он защитил свою честь и мы поженимся. Если он неправ, он сегодня совершит сеппуку.

Нами высказала предположение, что Чикара может покончить с собой, потому что сеппуку, в просторечии называемое «харакири» – вспарывание живота, – считалось предпочтительнее жизни с позором.

Этот обычай укоренился с 1156 года, со времени событий при Хеген. Минамото-но-Таметомо, побежденный в этой короткой, но жестокой войне, разрезал себе живот, чтобы избежать позора плена. Он проделал это самым мучительным способом, прорезав брюшную полость до нервных центров позвоночника. Смерть Таметомо принесла почет клану Минамото. Его смерть стала считаться высшим героизмом. К началу следующего десятилетия самоубийство путем разрезания живота стало единственным достойным концом для самурая, совершившего преступления, и для воина, которому грозил плен.

Нами продолжала:

– Только Чикара сам знает, что он должен сделать. – Она замолчала и смахнула слезу, – Наши разговоры не повлияют на его решения. – Она печально покачала головой. – Извините, я больше не могу. Простите меня. – Она прихватила рукой свое платье и выбежала из комнаты.

Когда Нами ушла, Фумио повернулся к Йоши, уже жалея, что в гневе наговорил ему жестоких слов. Лицо Йоши выражало глубокое страдание. А ведь он еще молод, и ему предстоит жить с чувством вины за гибель Генкая.

– Вели слугам сделать тебе горячую ванну и принести чистую одежду, – сказал он. – Когда ты перевяжешь раны и переоденешься, ты сможешь рассуждать более трезво. Мы еще поговорим за обедом.

Йоши взглянул на свою грязную одежду.

– Да, дядя, – сказал он. – Я никогда не забуду того, что произошло. Я буду помнить и без этого платья. – Его взгляд обратился к Айтаке. – Мне надо многое обдумать. Нельзя мне прожить зря жизнь, которую я получил от Генкая. Мне надо предпринять кое-какие действия, – сказал он многозначительно. Потом он опять повернулся к дяде. – Да, нам надо поговорить, – добавил он уныло.

Айтака взял Йоши под руку и увел его. Когда Фумио остался один, голова его склонилась и горячие слезы потекли по щекам – слезы о Генкае и о предстоящих годах, когда он будет лишен тепла и ласки его приемного сына.

Слезы вызвали целый поток нахлынувших воспоминаний, которые еще усиливали его тоску. Генкай – юноша, высокий, прямой, ловкий… Все эти качества вызывали восхищение Фумио. А потом, когда Генкай стал бонзой… спокойствие, внутренняя ясность заполнили его душу. Плечи Фумио содрогались. Глубокая преданность его племянника Будде вызывала у него ревность. Вместо того чтобы радоваться счастью Генкая, он старался отклонить выбранного им от его пути. Теперь было поздно исправить что-либо.

Он сдержал свои слезы: даймио не мог допустить, чтобы люди видели его слабость. Он должен казаться сильным. Фумио вытер глаза и поправил платье. Надо было заняться практическими вопросами. Он должен защищать интересы живых. Имение и семья должны жить. Он заставил свое лицо принять обычное выражение так же, как привел в обычный порядок платье. Никто не должен догадываться об истинной глубине его переживаний.

Когда семья заканчивала обед, Йоши спросил, почему за столом не было его матери.

– Госпожа Масака отправилась в паломничество в Исе незадолго до приезда Чикары. Она вернется через неделю, – сказал Фумио, отодвигая пустую чашку для риса.

– Нами, разве не странно, что она не будет присутствовать на твоей свадьбе? – спросил Йоши.

– Нисколько, – ответила Нами. – Твоя мать регулярно ездит в Исе. Это единственная причина, по которой она покидает Северный флигель.

– Все-таки удивительно, что она не настояла на том, чтобы присутствовать на завершающей церемонии, – сказал Йоши.

– Твоя мать не из тех, кто благоволит князю Чикаре, – сказал Фумио. – Она избегает его, используя любую возможность. Я думаю, что ее паломничество – просто предлог, чтобы избавиться от неприятной для нее встречи с ним на церемонии рисового печенья.

Мысли, связанные с Чикарой, не давали покоя Йоши в течение всего обеда. Теперь, когда его имя прозвучало в разговоре, Йоши счел возможным обойтись без традиционных правил вежливости.

– Мнение моей матери совершенно правильно. Чикаре следует отказать и в посещении замка, и в браке с Нами, – резко сказал он.

Фумио был так же откровенен. Он считал, что Йоши виноват в трагических событиях этого дня, и был рассержен его тоном. Как бы ни тяжелы были его переживания, он не имел права так дерзко говорить с дядей.

– Йоши, попридержи свой язык. Ты не смеешь указывать мне, кого мне принимать и что мои гости будут делать. Враждовать с Чикарой бессмысленно. Генкай погиб, его не вернешь необдуманными выходками. Надо думать о практической стороне дела. Объединение моего дома с домом Чикары обеспечит нам власть и безопасность, которых мы не имеем поодиночке. И в не собираюсь рисковать этой возможностью только из-за того, что ты не умеешь владеть собой. Прояви уважение к другим, докажи этим, что ты – мужчина.

Йоши ответил страстным перечислением преступлений Чикары, тогда как его дядя снова оправдывал действия Чикары, как единственно возможные при данных обстоятельствах.

Айтака, все время молчавший, вмешался.

– Я согласен с Йоши, – сказал он. – Чикара – один из самых своевластных Тайра.

Фумио надменно посмотрел на него.

– Я должен тебе напомнить, – сказал он, что наши жизни и имущество зависят от клана Тайра. Что там они делают у себя при дворе, это их дело. А здесь они дают нам возможность мирно управлять нашими имениями. Когда ты осуждаешь Тайра, ты осуждаешь свой собственный род.

– Мы не опустились до их низкого уровня, – сказал Айтака. – Ты – справедливый и честный хозяин, ты управляешь согласно данному тебе праву, и ты заслужил доверие и верность народа. А Тайра сидят в своем придворном кругу и занимаются пустыми играми, в то время как жизнь Великого Сокровища – японского народа – становится тяжелее с каждым годом, – Айтака повернулся к Нами: – Ты молчишь, сестра, сидишь с опущенными глазами. Почему же ты не защищаешь своего супруга? – Прежде чем она могла ответить, он торжествующе продолжал: – Это потому, что ты знаешь, что он недостоин твоей любви. Если бы были здесь наши родители, они бы настояли на отмене свадьбы.

Нами ничего не ответила. Лицо ее было печально; она не поднимала глаз.

– Оставь ее, – сказал Фумио. – Она единственная из вас сохранила разум. Она знает, что Чикара вернется. Он имеет право и возможность наказать Йоши. Если он его пощадит, это будет исключительно из уважения и любви к Нами. – Он дотронулся до рукава Йоши: – Она – твоя единственная надежда, – сказал он предупреждающим тоном. Йоши отодвинулся.

– Мне не нужна ее помощь, – сказал он. – Я уйду завтра утром. Я больше не буду навязывать вам мое неудобное присутствие. Если Нами завершит свою свадьбу с убийцей Генкая, то это будет уж никак не ради меня.

– Ты не можешь уйти, пока не зажили твои раны, – сказал Фумио.

– Я пойду с ним, – сказал Айтака. – Я владею умением выживать в чуждом мире, и Йоши моя помощь будет нужна. А раны его, кажется, не очень серьезны, я смогу позаботиться о них. Мы уйдем раньше, чем Чикара вернется, чтобы погубить еще одного члена нашей семьи.

Глава 10

В шесть часов утра Йоши и Айтака были разбужены колоколами Сейкен-джи. Йоши провел беспокойную ночь, засыпая и просыпаясь между перемежающимися приступами подавленности и самоосуждения. Как мог он так быстро забыть наставления Фумио? Фумио не только приучил его уважать императора и имперские учреждения – он также обучил его качествам, обязательным для самурая: поступать благородно, храбро вести себя в беде, быть мужчиной среди мужчин. Лоск фальшивой утонченности отодвинул эти высокие качества на задний план; вчерашнее ужасное происшествие стерло этот лоск. Йоши понял, что между качествами, которые высоко ценил Фумио, и теми, которые считались ценными при дворе, всегда существовала пропасть; и он не мог простить себе, что так долго считал придворные оценки более важными.

Этим утром на лице Йоши не было никакого признака грима, одет он был в удобное коричневое платье поверх простой нижней одежды. Его обычный веер отсутствовал, и без веера, без грима и без одежды нежной расцветки он выглядел обыкновенным юношей своего времени. Напыщенный придворный павлин исчез, вместо него появился стройный путешественник неопределенного общественного положения. Его лицо, теперь не закрытое маской белой пудры, было мягким, нервным, в то же время умным и живым. Только глубоко скрытое в глазах страдальческое выражение говорило о недавно пережитом потрясении.

Двоюродные братья быстро поели и уложили смену одежды. Йоши запрятал в своем поясе оби, обернутом вокруг талии, достаточно золота, чтобы его хватило на дорогу.

Залив Суруга был еще в тумане, когда они отправились вдоль горы, погруженные каждый в свои размышления. Йоши был поглощен мыслями о смерти Генкая с самого момента пробуждения. Он без конца вспоминал страшный момент, и эти мысли угнетали его. Он попытался их рассеять, думая о своих отношениях с Нами и Чикарой. С общепринятой точки зрения, их брак идеален. Два соседних имения будут объединены в одно семейное владение; удвоена будет территория, удвоен корпус самураев, удвоено влияние при дворе. И разве эгоистические соображения Йоши были так важны, чтобы из-за них дядя Фумио отказался от возможности укрепить свое положение, – возможности, которую обеспечит объединение с домом Чикары? И Нами – у него больно защемило сердце – сказала, что любит его старшего соперника. Если бы Йоши удалось настоять на своем и свадебный обряд не завершили, это причинило бы ей горе? Да, он понимал, почему с ее точки зрения этот брак был желателен. Ему Чикара казался отвратительным, но он был мужественным человеком, он жил достойно согласно своим убеждениям; это был князь, заслуживающий уважения за силу характера и твердый в поддержке законности, как он ее понимал. С другой стороны, из-за Чикары Йоши потерял двух самых любимых людей, и он никогда не примет Чикару как члена семьи. Йоши поклялся отомстить, и пути назад не было. Время пройдет, Чикара, может быть, будет считать, что все забыто, но Йоши не забудет никогда.

Погруженный в раздумье, Йоши не замечал времени. Прошло уже полчаса, они были почти у подножия горы. Миновала: последний поворот дороги, за которым им открылся храм. Недалеко за храмом Йоши видел Окитсу и дорогу Токайдо, вьющуюся между горой и морем. Сквозь туман, скрывавший залив, неясно виднелся серповидный изгиб Михо с его черным песком и искривленными соснами.

Зрелище было поразительное.

Ниже города, у кромки воды, уже шла работа по добыванию соли. Группа женщин с тяжелыми ведрами на согнутых плечах двигалась от воды к песчаному берегу; другая группа граблями разрывала дно, чтобы соль вышла на поверхность. В огромных металлических котлах кипел концентрат, дым от них распространялся по берегу, смешиваясь с туманом. Йоши наклонил голову. От насыщенного солью воздуха лицо его покрывалось влагой, а слабый запах дыма вызвал в памяти детские годы, проведенные с Генкаем. От вновь обострившегося горя утраты комок подкатил у него к горлу. Очень трудно было осознать, что Генкая нет в живых.

На окраине города братья занялись поисками носильщиков, чтобы отправиться в Киото. Возчик с повозкой, запряженной волом, предложил им свои услуги совсем дешево, но они отказались. Перспектива обратного путешествия в Киото со скоростью двух миль в час не годилась, Путешествие в паланкине будет быстрее.

Им пришлось задержаться, из-за того что какой-то северный даймио возвращался домой со свитой. Толпа легко вооруженных самураев заняла всю дорогу. За ними развевались знамена, лошадиные копыта взрывали пыль, смешивавшуюся с утренним туманом. В центре колонны ехал даймио на огромном коне. Лошадь была покрыта кольчугой с серебристыми и голубыми украшениями, а наездник – в алых доспехах в золотом шлеме. Замыкавшие процессию самураи несли знамена, покрытые надписями, сообщавшими о победах в прошлом.

Двадцать минут, пока проходила процессия, казались бесконечными Айтаке и Йоши. Когда пыль улеглась, Йоши указал Айтаке на группу носильщиков, стоявших у дороги. Их было шестеро, совершенно на одно лицо. Огромного роста, с резко обозначенными мускулами и изуродованными плечами, одетые в набедренные повязки, даже не закрывавшие их детородных органов. Все они были татуированы: драконы, корабли, звери и птицы обильно покрывали спину и грудь. Они кричала и смеялись, открывая почти беззубые рты.

Айтака договорился со старшиной, и через несколько минут они тряслись по дороге: два носильщика бежали впереди, двое сзади и два запасных – рядом. Йоши пришлось держаться за ремень на потолке, чтобы не выпасть из носилок. Но теперь они были в пути.

Они направились на юго-восток по дороге Токайдо, Это была Великая Восточная дорога, центральная артерия для областей, расположенных на краю страны, – тонкая нить, Скреплявшая восточную часть империи. Начинаясь в западных равнинах, где в дальнейшем возникнет Токио, дорога тянулась до Киото на триста миль. Паланкину предстоял путь в двести миль от Окитсу до столицы.

Не считая коротких остановок для замены носильщиков на почтовых станциях через каждые пятьдесят миль, паланкин продвигался весь день с равномерной скоростью. Ночью они останавливались в придорожных гостиницах, и братья имели возможность проводить ночи в достаточно удобных условиях. В первый вечер они долго разговаривали, прежде чем лечь спать. Йоши никогда не слышал непосредственно от Айтаки историю его бегства с плантации Тайра; он с увлечением слушал рассказ об этом подвиге. Айтаке было всего одиннадцать лет, когда его похитили. Он был разлучен с родителями, его беспощадно избивали, держали на голодном пайке и заставляли работать сверх сил; в этих условиях у ребенка, ранее избалованного, было мало шансов прожить дольше, чем несколько недель. Но некоторые рабы стали заботиться о нем с риском для себя: они тайно делились с ним едой до тех пор, пока он не стал достаточно сильным, чтобы заботиться о себе самому. Он оказался в страшном, жестоком мире. Рабовладельческая плантация была окружена высоким забором и охранялась вооруженной стражей. Правда, время от времени отдельные рабы решались на попытку бегства. Немногие смогли миновать забор, а те, которым это удавалось, оказывались в западне, в густом лесу на маленьком островке, в шести милях от материка. Спастись не удалось никому.

Когда Айтака подрос, он стал помогать своим товарищам-рабам, заботиться о них, ухаживать за больными. Управляющий и стража были недовольны. Новые рабы обходились дешево, а на поддержание жизни старых рабов приходилось тратить больше.

В седьмой месяц 1164 года, вскоре после того, как Айтаке исполнилось семнадцать лет, умер Тезука, его друг. Это был добрый человек, он постоянно делился своим скудным пайком с больными и помогал тем, кто был уже не в состоянии о себе позаботиться. Что касается Айтаки, то он выжил в течение первого года плена именно благодаря помощи Тезуки. В наказание за какую-то мелкую провинность Айтаке было приказано снести тело на место захоронения. Для последователя синто – религии, обожествляющей природу, относящейся с ужасом и отвращением к смерти и разложению, – это была самая унизительная работа. Рабов не полагалось хоронить с религиозными обрядами. Тело Тезуки надо было без всяких затей швырнуть в овраг, который служил общей могилой. Ворота раскрыли, и Айтака, с телом на плечах, шел впереди сопровождавших по скалистой тропе по направлению к холмам в центре острова. По мере приближения к цели запах разложения усиливался, заглушая природные ароматы леса. Стража не пошла дальше, так что Айтака продолжал путь один.

Устало идя по тропе, Айтака вдруг почувствовал приступ того безумства, которое заставляло многих идти на гибель, чтобы попытаться бежать. Не мог он бросить Тезуку в овраг, как будто это узел с тряпьем. Это был человек, и он заслуживал достойного перехода в иной мир. Чего бы это ни стоило, он будет похоронен надлежащим образом, а после Айтака не вернется в рабское существование. Лучше погибнуть, но попытаться вырваться на свободу.

Айтака с молитвой похоронил своего друга и спрятался в овраге среди разлагающихся трупов. Стража не захотела искать его в этом месте с ужасным запахом. Они были спокойны, зная, что он не может уйти. Но они ошибались.

Он хотел жить, и это дало ему силу прятаться в лесах, питаться орехами, ягодами и червями и голыми руками соорудить грубый плот. В безлунную ночь в конце месяца он поплыл к материку и стал первым рабом, бежавшим с плантации.

Айтака считал, что клан Тайра несет ответственность за жестокость своих управляющих. Тяжелые переживания вызвали у него ненависть к правителям Тайра и их двору. Это затрудняло его отношения с дядей, а также было причиной неприязненного отношения к фатоватому Йоши. Но после поединка Айтака изменил свое мнение. Чем больше времени он проводил со своим младшим родственником, тем более убеждался, что был к нему несправедлив. Независимо от того, что им двигало – безрассудство или храбрость, – Йоши навлек на себя гнев Чикары, чтобы спасти Генкая. Айтака понемногу обнаруживал в Йоши качества, ранее скрытые внешним шиком придворной одежды и грима: глубокую порядочность, силу характера, позволявшую ему терпеливо переносить боль от ран, уравновешенный ум, благодаря которому он умел внимательно слушать.

В убеждениях Йоши тоже происходили перемены. Впервые за свои девятнадцать лет он задумывался о том, как живут другие люди. Слушая рассказы Айтаки о проявлениях героизма в варварских условиях, он понял, что среди тех, кого он считал не заслуживающими внимания, встречались люди, способные на благородные поступки. Он все больше восхищался сильным, прямым и талантливым Айтакой, и в нем росло презрение к ленивым придворным, которые еще недавно были его кумирами. Его охватывал стыд, когда он вспоминал свою пустую жизнь при дворе. Как же это могло получиться, что в одной семье два родственника, живя в одном городе, стали совсем разными людьми?

Жизненный опыт Айтаки, приобретенный в то время, когда он был рабом, научил его смирению и состраданию. Об этих понятиях Йоши никогда не думал, а теперь оказалось, что под влиянием разговоров с Айтакой, гибели Генкая и тайной любви к Нами он понял, что такое сочувствие, которое прежде заглушала придворная жизнь.

По вечерам братья беседовали и ближе узнавали друг друга, а днем их немилосердно подбрасывало, они держались за верхние ремни и смотрели на проплывающие мимо пейзажи. Из-за постоянного движения паланкина раны Йоши не заживали. Он не обращал внимания на боль и скрывал ее от Айтаки, уверяя себя, что раны не опасны.

Эджира, Фучу, Марико, Окабе, Фуджиеда… Казалось, городам конца не было, а паланкин, покачиваясь, все двигался вперед. Великолепные виды гор, долин, океана, лесов перестали вызывать интерес путешественников, и Йоши погрузился в свои мысли, часами думая о Нами. Он не мог простить себе, что из-за ненависти к Чикаре он забыл ее. Он крепко закрывал глаза, стараясь представить ее себе. Нельзя допустить, чтобы образ Нами померк в его памяти.

На пятый день паланкин пересек реку Камо и приблизился к воротам Киото. Носильщики расстались с ними сразу, лишь войдя в город. Усталые, на несгибающихся ногах, но довольные, что путешествие кончилось, они продолжали путь пешком к улице Сузаки-Оджи – улице Красной Птицы.

Сузаки-Оджи имела почти триста футов в поперечнике, это была самая широкая и самая оживленная улица в мире. Она была обсажена ивами, обрамлявшими деятельную жизнь посередине. Паланкины высокопоставленных особ, повозки, запряженные волами, пешеходы заполняли ее всю, от Рашомон – южных ворот, где занимались своим ремеслом воры и нищие, – до ограды, имевшей девять ворот, за которой жил император.

Киото был распланирован в виде правильной сетки; Ичиджо – первая улица – начиналась в северной части, дальше шли Ниджо, Санджо, Шиджо, Годжо – вторая, третья, четвертая, пятая улица, и так до Куджо – девятой улицы, у южных ворот.

Аромат цветущей вишни, хлопотливая жизнь большого города – все это вызывало радость возвращения. Торговые здания по обеим сторонам улицы были переполнены спешащими людьми. Время от времени попадались по пути группы крестьян, собиравшихся протестовать против недавнего увеличения имперского налога. Нередко эти группы вели себя шумно, беспокойно. По улицам проезжали отряды имперской стражи, разгонявшие эти группы, которые, впрочем, снова собирались после того, как отряд проезжал. Вокруг священных изображений толпились просители, умолявшие богов синто о той или иной милости. А здания! Как и прежде, Йоши был поражен величиной и количеством зданий, – некоторые из них возвышались над улицей на пять этажей. Золото, серебро, красное, голубое. Богатая цветовая гамма лакированных карнизов и разноцветные коньки легких построек, заполнявших целые кварталы.

Сузаки-Оджи тянулась на три мили посреди столицы. Йоши и Айтака шли рядом, наслаждаясь шумом и суетой. Медленно двигались повозки с запряженными волами, теснились пешеходы. По мере их приближения к северо-восточному району уличная толпа становилась все более многочисленной и беспокойной. Были там крестьяне в широкополых соломенных шляпах, и рядом с ними – торговцы в шелковых платьях; последние открыто игнорировали указ императора, предоставлявший право носить шелк исключительно дворянству. Среди крестьян и торговцев попадались порой студенты Конфуцианского университета, потомки придворной аристократии, еще не ставшие взрослыми людьми, предпочитавшие носить одежду средних и низших классов.

Неужели всего лишь месяц тому назад Йоши был студентом того же университета? Он никогда не понимал, что заставляло этих студентов интересоваться политикой; он избегал их, предпочитая модные увлечения придворного общества. Все же Йоши знал о двух могущественных кланах, деливших Японию: это были правящие Тайра и их соперники Минамото. Семь лет тому назад Тайра в нескольких кровавых битвах нанесли поражение клану Минамото и тем самым обрели власть над Киото и территорией вокруг Внутреннего моря. Предводитель клана Тайра – Тайра Кийомори, дальний родственник Чикары, – обосновался в Киото и стал влиятельным придворным; гнет его деспотической власти усиливался с каждым днем.

В то время, как клан Тайра в столице купался в роскоши и веселился, далеко на востоке Йоритомо, новый предводитель Минамото, собирал армию.

Среди студентов, крестьян, торговцев возникала убежденность в том, что несправедливое устройство общества будет изменено в лучшую сторону, если к власти придут Минамото; последние усиленно укрепляли эту мысль. Агенты Йоритомо беспрестанно сеяли смуту среди населения, подбивая его восстать против новых податей.

Неожиданно Йоши и Айтака оказались стиснуты орущей толпой. Улица Ниджо была битком набита людьми от самых ворот дворцовой ограды и дальше, на расстоянии трех кварталов за Сузаки-Оджи. Со ступеней углового здания оратор призывал толпу протестовать против увеличения налогов. Подстрекатели, многие из них агенты Минамото, возбуждали стоящих рядом, крича: «Хей, хей, долой Тайра! Они – причина наших несчастий».

Конная имперская охрана, посланная разогнать бунтовщиков, прокладывала себе дорогу, выезжая из ворот ограды. В этом месте была такая плотная толпа, что людям некуда было спастись от копыт лошадей и мечей стражи. Всадники беспощадно рубили несчастных, их жертвы пронзительно кричали и размахивали руками, пытаясь увернуться. Толпа потащила Йоши и Айтаку прочь от дворца. Стража рубила толпу. Кровь, хлынувшая из обезглавленного туловища, залила улицу, превратив ее в скользкую реку; женщина, у которой была от плеча отсечена рука, кричала так отчаянно, что ее было слышно за два квартала.

– Надо пробиваться в восточном направлении, – убеждал Айтака. – Вырвемся из этой толпы, пока нас не задавили. – Помогая себе своим весом и ростом, он проталкивался через людской поток, безостановочно двигавшийся от ворот. Йоши следовал за ним, держась за его пояс. Впереди, на расстоянии двадцати футов, за фонарем, перегораживавшим улицу своей широкой подставкой, был перекресток.

Йоши споткнулся, и его пальцы разжались, – они сразу оказались разъединены. Айтаку толпа увлекла по одну сторону от фонаря, Йоши – по другую.

«Айтака!» – напрасно кричал Йоши. Он с трудом удерживался на ногах, еще быстрее увлекаемый толпой.

Оба людских потока соединились на углу. Йоши отчаянно искал Айтаку. Совсем недалеко впереди крики усилились. Два имперских стража, проскакавшие вперед, теперь прорубали себе дорогу назад – против движения. Йоши увидел Айтаку, он был близко впереди, на расстоянии нескольких футов. Он снова позвал его, но в этот момент Айтака поскользнулся и упал почти под копыта передней лошади.

Самурай поднял меч и нагнулся над упавшим. Собрав последние силы, Йоши ринулся вперед и схватил нападавшего за руку. С удивленным выражением лица самурай медленно выскользнул из седла и упал на землю. Меч его упал рядом с Йоши. Йоши бессознательно схватил его и вонзил в тело упавшего самурая. Он помог Айтаке подняться; орущая толпа затоптала раненого самурая.

Другой самурай видел происшедшее и с пронзительным боевым кличем направил коня в сторону Йоши и Айтаки. Он размахивал окровавленным мечом, пытаясь прорубиться сквозь обезумевшую толпу, но продвигался сквозь плотную людскую массу очень медленно. Понимая, что его жертвы могут ускользнуть, он подал знак другим стражам на дальнем конце улицы. Он указал на Йоши и закричал, пытаясь перекрыть шум толпы. Вряд ли его слова можно было разобрать, но смысл был ясен.

Йоши и Айтака замерли: сейчас на них нападет весь отряд. Окружавшие их люди метались в слепой панике; одни пытались прорваться вперед, другие бежали назад, Стража быстро приближалась.

– Скорей! Прочь с этой улицы! Они ловят тебя! – Айтака тянул Йоши за платье. – Иди за мной. Я знаю, как спастись.

У Йоши все внутри сжалось, когда он понял, что ему грозит. Айтака тянул его, чтобы затеряться в толпе, направляясь к узкому проходу между двумя зданиями. Они незаметно проскользнули в узкий переулок и побежали по извилистой дорожке прочь от ревущей толпы.

Теперь, когда улица Ниджо была позади, они быстро шли, прижимаясь к стенам, согнувшись, перебегали перекрестки, изо всех сил стараясь увеличить расстояние между собой и имперской стражей.

Айтака привел Йоши к маленькому домику на краю города, где пересекались улицы Киогоку и Шиджо, всего в нескольких кварталах от места резни. К востоку пролегал участок дороги на Токайдо. Вишневые рощи тянулись к зеленым холмам горы Хией. Стрекот сверчков звучал в вечернем воздухе. Толпа осталась далеко позади.

– Мы можем располагаться в этом доме. Он принадлежит друзьям, они ушли в паломничество, – сказал Айтака. – Здесь мы будем в безопасности.

Глава 11

Айтака каждый день выходил в город и сообщал Йоши о разыскивающих его сыщиках. На улицах были расклеены объявления, обещавшие десять золотых монет за его арест. Йоши сделался героем в глазах многих людей, живших в постоянном страхе перед имперской стражей. Простой человек, осмелившийся убить конного самурая!

Друзья Айтаки вернулись из паломничества на четвертый день. Когда Айтака рассказал им о событиях, которые привели в их дом этого гостя, они были в восторге, поздравляли Йоши, называли храбрецом и потребовали, чтобы он выпил с ними сакэ по случаю этого события. Лишь через несколько часов после возвращения они задумались о своем положении – они укрывали беглеца! Хотя они продолжали держаться дружелюбно, Йоши почувствовал их беспокойство. Он понял, что они боятся последствий в случае, если бы его нашли у них. Он решил уйти в тот же вечер. Айтака сообщил, что розыск почти прекращен. Йоши ничего не грозит, если он будет держаться в стороне от уличной толпы и тех мест, где собиралась стража. Он переоденется купцом и пробудет сутки в одной из крупных гостиниц, а на следующий вечер уйдет из города. Йоши распрощался после наступления темноты. Слова Айтаки, желавшего ему удачи и обещавшего поддержку, еще звучали у него в ушах, когда он выскользнул из дому. Он шел боковыми улицами, пряча лицо в тени. По пути не было никаких происшествий: ночью на улицах было мало народа. Вскоре он увидел огни гостиницы и поспешил туда.

Центральное помещение гостиницы было освещено масляными лампами, издававшими неприятный сладковатый запах. Хозяин сказал ему, что одна комната свободна и он может ее снять за две золотых монеты. На комнаты большой спрос, так много народу приехало в город. Уж извините, что так дорого.

Хозяин хлопнул в ладоши, и в зал вошла молодая девушка. Ее движения были быстры, грациозны, она шла маленькими шажками, опустив голову.

– Позаботься о нашем уважаемом госте так, как он захочет, – сказал хозяин, едва заметно кивнув головой. – Он хорошо заплатил за твои услуги.

Девушка поклонилась, не поднимая головы. Хозяин улыбнулся Йоши.

– Она исполнит любое ваше желание, – сказал он. – Если вы будете чем-либо недовольны, непременно скажите мне. – Он вышел, еще раз грозно взглянув на девушку.

– Я уверен, что у меня не будет причин для недовольства, – сказал Йоши. Он взял ее за подбородок и приподнял ее лицо. И у него перехватило дыхание. Теперь он понял, почему она не поднимала голову. На одной щеке был багровый синяк, а глаз распух и был почти закрыт.

– Ой, извини, – сказал Йоши. – Тебя обидели?

– Я не жалуюсь, – сказала девушка очень тихо.

– Как это произошло? Несчастный случай?

– Нет. Это один из гостей, выпивший слишком много сакэ. Он не хотел сделать ничего плохого. Пожалуйста, не будем говорить об этом.

Еще за неделю до этого Йоши не стал бы задумываться о трудностях жизни служанки гостиницы. Теперь, после недавних разговоров с Айтакой, он был в ужасе. Как жестоки были постояльцы, которые куражились над этими девушками. Он хотел дать ей понять, что он сочувствует и понимает ее огорчение. Но его ласковый тон и сочувственная улыбка вызвали обратный эффект. Девушка отступила на шаг и, казалось, была обеспокоена его поведением.

– Пожалуйста, не будем стоять здесь, – сказала она. – Хозяин рассердится, если я не позабочусь о вас.

Йоши немедленно почувствовал влечение к этой славной, обиженной девочке. Прядь волос была у нее в беспорядке, придавая ей кроткий, ранимый вид. Йоши положил прядку на место. Он заметил мгновенное выражение страха, когда он протянул руку к ее голове.

– Пожалуйста, не бойся меня, – произнес он. – Я тебя не обижу.

Она слабо улыбнулась и немного успокоилась. – Следуйте за мной, – сказала она.

Она провела его в комнату, расположенную в дальней части гостиницы и предложила ему ванну, обед и себя, – именно в таком порядке. На минувшей неделе было столько событий, что Йоши было не до мыслей о женщинах, кроме недостижимой Нами. Теперь, наедине с этой привлекательной девушкой, он внезапно был охвачен страстью, и мысли о его преследователях были забыты. Девушка фыркнула, когда его платье непроизвольно приподнялось.

– Меня зовут Оно, – сказала она. – Единственное мое желание – угодить вам.

Она подвела его к ванне, от которой шел пар. Йоши никогда не видел женщин с такими большими грудями. Это было немодно, но это возбуждало. Они свешивались, покачивались, касались мыльной воды. Оно сзади прижималась к нему. Она мылила и массировала его плечи, руки и спину, поглаживала и что-то ласково мурлыкала, в то время как ее нежные руки скользили по его коже. Он схватил ее за плечи и привлек к себе, она смущенно отодвинулась.

– Нельзя ли подождать, пока мы не ляжем в постель? – попросила она.

Йоши дрожал от страсти. Нежно, осторожно она прикасалась к нему, а он был готов закричать от сладкой боли предвкушения. Она вытерла его и отвела назад в его комнату, – там она разостлала одеяло и легла, вся раскрытая. Когда он овладел ею, она простонала: «Пожалуйста, скажите хозяину, хорошо ли вам со мной».

После он лежал совершенно расслабившийся и рассказывал ей о себе. Смягченный актом любви, он рассказал о детской дружбе с Генкаем и ужасных обстоятельствах его смерти. Слушая его, она смотрела на незакрывшиеся раны на плече и груди, которые нанес Чикара. Бедный юноша… как он, наверное, страдает от боли…

Оно прижала его голову к себе и гладила ее ласково и любовно. Ее груди заглушали его голос, она не все понимала, но ей было ясно, что он говорит с ней как человек с человеком. Как он отличается от бессердечных мужчин, останавливавшихся в гостинице, которые использовали ее и отбрасывали, не считая ее человеком.

Оно была продана хозяину гостиницы еще в младенчестве и работала там с тех пор, как помнила себя. Она не знала своих родителей: это были бедняки, которым пришлось отказаться от ребенка, чтобы выжить. Она знала только грубость и презрение. Ее волновали новые для нее чувства. Она постаралась сосредоточиться на том, что говорил Йоши. Да, он отправится домой в Окитсу. Она слушала его утонченную речь, так непохожую на грубые голоса, к которым она привыкла. Он был воспитанный человек, придворный, она никогда не видела никого, похожего на него. Она вытянулась и тихонько, по-кошачьи мурлыкая, стала ласкать его. Вскоре его голос стал тише, и он опять повернулся к ней. Теперь он гладил ее, его ласки становились все более страстными. Когда она слегка вскрикнула от наслаждения, он ответил сильным движением, немедленно вызвавшим оргазм.

Йоши оставался в своем помещении до середины следующего дня. У Оно почти не было возможности оторваться от работы. Она виделась с ним наедине только один раз, в пять часов – час обезьяны. Через час Йоши сидел за обедом вместе с группой паломников, сделавших остановку по пути к знаменитому святилищу Исе. Паломники разговаривали о событиях прошлой недели. Это были южане, и среди них оказались представители различных слоев: крестьяне, торговцы и служащие. У каждой группы были свои взгляды, вытекавшие из их собственных интересов. Крестьяне считали, что требования несогласных с правительством были справедливы. Торговцы и служащие находили, что эти требования не только были ошибочны, но что любого, оказывавшего сопротивление имперской страже, следовало казнить.

Один из обедавших, не принадлежавшим к группе паломников, защищал самураев. Он рассказал обедавшим о юноше, убившем одного из имперской стражи несколько дней тому назад, во время бунта.

– Он сопротивлялся и убил одного из самураев императора, а потом скрылся. Весь город ждет, чтобы он появился снова. Насколько я знаю, много добрых людей погибло на улицах из-за того, что этот человек оказал сопротивление властям. Разве он не дурно поступил? – рассказчик посмотрел на окружающих, ожидая ответа.

Йоши отставил свою миску с рисом.

– А может быть, имперская стража дурно поступила, когда напала на толпу, – сказал он. – И может быть, этот человек просто старался спастись или спасти друга.

Один из паломников принял участие в разговоре.

– Стража действует только на законном основании, Они представляют императора и канцлера Тайра Кийомори, – сказал он. – Они всегда правы. Если народ начнет сопротивляться, тогда наступит конец законности и наше общество погибнет.

Еще один из присутствующих заговорил, и вскоре в беседе участвовали все сидевшие за столом. Большинство паломников приходило в ужас от мысли о возможности сопротивления императору или правительству Тайра. Вскоре Йоши оказался единственным, оправдывавшим действия неизвестного бунтовщика.

Пока они спорили, человек, начавший разговор, незаметно выскользнул из столовой. Он вышел из гостиницы и быстро пошел по направлению к императорскому дворцу.

Йоши был увлечен разговором и не заметил, как тот человек ушел. Он продолжал говорить, как вдруг обнаружил, что в комнату вошла Оно и что она дергает его за рукав. Он нахмурился и отмахнулся, ему хотелось закончить очень доказательное, по его мнению, соображение, но она не отставала.

– В чем дело? – нетерпеливо спросил он.

– Человек, который сейчас ушел, – прошептала сна, – это был сыщик из министерства юстиции.

Глава 12

Прежде чем уйти, Йоши взял Оно за руку и пожелал ей счастья.

– Пожалуйста, спеши, – взволнованно сказала она. – Задерживаться опасно.

– Будь здорова, Оно, – сказал Йоши, нежно гладя ее ушибленную щеку. – Я вернусь и награжу тебя за то, что ты мне помогла.

Она молча кивнула в смахнула слезу, глядя, как он быстро уходит полями, Если сыщик сообщил в министерство юстиции, что он в Киото, в городе ему негде спрятаться. А если имперские войска его найдут? Она содрогнулась, представив себе, как голову Йоши пронесут по улицам на острие копья.

Йоши следовало поскорее уйти из Киото. Он сказал Оно, что отправится в замок Окитсу, однако он навлечет опасность на Фумио, если попытается скрыться там. А куда еще ему обратиться? У него в душе рос неодолимый страх, свойственный беглецу. В отчаянии он решил вернуться в дом друзей Айтаки. Он попросит снабдить его одеждой и золотом, а потом отправится на север. Может быть, ему даже удастся уговорить Айтаку уйти вместе.

Он успел лишь немного удалиться от опасного здания, когда солнце уже село. Переходя дорогу под защитой деревьев, он услышал позади крики и увидел свет факелов вокруг гостиницы. Сотня с лишним самураев окружали гостиницу. У него все сжалось внутри, и на лбу выступили капли пота. Он только-только успел уйти.

Он ускорял шаги, бросался в заброшенные переулки, шел открытым полем и под группами деревьев и наконец достиг лесистых холмов к северу от Киото. Еще час панического бегства – и он нашел небольшую пещеру в самой густой части леса. Он замаскировал отверстие ветвями и камнями и, забираясь внутрь, уложил на место последний сучок. Он дрожал от страха и усталости. От имперских войск он скрылся, но опасность не миновала. В лесах ночью было страшно. В них жили разбойники, и неосторожный странник, попав к ним в руки, мог поплатиться жизнью.

Воспитание совершенно не подготовило его к положению; в котором он оказался. Пытаясь заснуть, он вспомнил страшное происшествие, о котором он слышал в детстве… Молодой человек ушел с фермы отца, чтобы попытать счастья в городе. Он был единственным сыном вдовца, и расставание было очень тяжелым. Радость и печаль смешались воедино – радость по поводу того, что Тойо, совсем еще мальчик, хотел сам проложить себе дорогу в жизни, и печаль при расставании с отцом, которого он горячо любил.

Тойо ушел совсем молодым, черты лица его еще не определились, жизнь еще не наложила на них свою печать. Несмотря на его молодость, искренность и целеустремленность Тойо произвели хорошее впечатление на одного плотника, и тот нанял его. Он работал усердно, и со временем его внешность изменилась: он стал выше ростом и фигура стала более массивной.

Через пять лет усердной работы в жизни Тойо предстояла важная перемена – он собирался жениться через месяц, и ему хотелось, чтобы отец разделил с ним его радость и успех. Он решил вернуться домой на короткий срок, чтобы пригласить отца на свадьбу. Его невеста не очень одобрительно отнеслась к этому его решению. Джинио, дочь хозяина Тойо, была девушкой нервной, впечатлительной, она просила его быть осторожным: на дорогах скрывались разбойники, выслеживавшие беспечных путников.

– Я люблю тебя, – сказала она Тойо, – и если с тобой что-нибудь случится, жизнь мне не нужна.

– Не бойся, – успокаивал ее Тойо. – Я хорошо знаю леса на всем протяжении отсюда до фермы отца. Ничего со мной не случится.

Хотя Тойо собирался отсутствовать совсем недолго, его друзья и товарищи по работе захотели обязательно отпраздновать его отбытие. Они пришли к нему и веселились, произнося один тост за другим; из-за этого он не смог уйти вовремя, как он рассчитывал.

– За моего лучшего друга, – сказал один.

– Я пью за благородного человека, – сказал другой.

– За моего будущего зятя, – сказал хозяин.

У него было много друзей, а у невесты много родственников, и он освободился лишь незадолго до наступления вечера.

Наконец отправившись в путь, Тойо шел быстро; он избегал больших дорог и, хотя шел густым лесом, прошел значительное расстояние к наступлению темноты, почти наверстав время, которое он потерял из-за задержки с уходом. Он думал, что дорога займет два дня, но, когда на второй день солнце стало склоняться к западу, он понял, что ему не дойти до наступления темноты. Усталый, голодный, он оказался в маленьком городке вблизи места, куда он шел.

«Я зайду к моей тете Обаасен, – решил он. – От нее совсем близко до дома отца, я знаю эти места хорошо, можно сейчас отдохнуть и идти дальше, когда будет темно».

Обаасен была радехонька его приходу. Тойо так изменился, что она его не узнала, когда он постучался к ней. Но когда Тойо сказал, кто он, она встретила его раскрытыми объятиями. Обаасен была женщиной добросердечной и весьма болтливой. Раз уж Тойо пришел, она стала хлопотать и настояла на том, чтобы он хорошенько поел. Уговорить его было нетрудно: он проголодался, пока шел через лес.

Пока Тойо жадно ел, Обаасен без умолку говорила, рассказывая ему о неприятностях, свалившихся на его отца за время его отсутствия.

– Засуха уничтожила урожай. Лошадь и корова издохли от неизвестной болезни. Прошлый год был для него страшно тяжел. Бедняга, я не представляю себе, как ему удается изворачиваться, чтобы хоть на еду хватало. Его старые друзья охотно помогли бы ему, но он их избегает, живет в одиночестве на ферме. Тойо, твой приход поднимет ему настроение. Твое возвращение – знак того, что его несчастья кончились и счастье опять улыбнется ему.

Обаасен убрала посуду со стола и продолжала:

– Хотела бы я видеть его лицо, когда он тебя узнает утром. Ты, конечно, переночуешь здесь. Сейчас стало опасно в лесу в темное время. Здесь появился разбойник, он многих путников подстерег.

– Нет, – сказал Тойо, – я уже так близко от дома, что не стоит мне задерживаться. Я хочу сегодня же увидеть отца. Чувствую, что я ему нужен.

Тойо отправился по темноте, не обращая внимания на предупреждения Обаасен о том, что это опасно.

Обаасен не могла заснуть от беспокойства и на следующий день отправилась к брату. Она была уверена, что он ей обрадуется, раз Тойо вернулся домой. К ее удивлению, отец Тойо был один.

– А где Тойо? – спросила она. – Я была уверена, что он выйдет поздороваться со мной. Как замечательно, что он стал таким красивым молодым человеком.

Отец молчал. Он смотрел на нее, ничего не понимая, пока она болтала о предстоящей женитьбе Тойо; судя по выражению лица, он не понимал, о чем она говорит. Он неохотно пригласил ее войти и провел в главную комнату, где висели платье и сумка Тойо.

– Ах, как прекрасно, твой сын благополучно добрался! – сказала она. – Ее брат посмотрел на нее озадаченно… через несколько секунд он понял. Со слезами на глазах он воскликнул:

– Я ошибся, это была ошибка, да простит мне Амида! – с этими словами бедный крестьянин, восполнявший нехватку средств разбоем, выбежал из дома.

Когда горожане нашли его, он стоял на коленях в луже крови и внутренностей около неглубокой могилы его сына. Сеппуку. Он разрезал свой живот от одного до бока до другого.

Свернувшись под своим платьем, Йоши наконец заснул беспокойно, мучимый кошмарами. Он проснулся с набухшими ранами, разгоряченной головой. Напряжение последних дней сказалось. Он с трудом умылся в ручейке, протекавшем поблизости, и переоделся.

Накануне его паническое бегство заняло всего один час; обратный путь из убежища продолжался полдня. Ему надо было избегать встреч с другими путниками: любой из них мог оказаться доносчиком. Постоянная бдительность, необходимость прятаться ослабили его еще больше, ему приходилось часто отдыхать. Он добрался до дома друзей Айтаки после полудня и постучался из последних сил.

– Айтака, – закричал друг, открывший дверь, – скорее! Йоши нужна помощь. – Айтака выбежал на крыльцо.

– Входи, – торопливо сказал он. – В городе полно сыщиков, которые тебя ищут. – Он поспешно ввел Йоши в дом.

– Ты плохо выглядишь, – сказал он.

– Я просто ослаб от голода, – сказал Йоши. – Я ничего не ел после того, как ушел из гостиницы вчера вечером.

– Ладно, мы дадим тебе пообедать, а я осмотрю твои раны, пока обед приготовляют.

Когда Йоши снял платье, Айтака увидел его исхудалые руки и ноги и прозрачную кожу вокруг воспаленных мест.

– Как я и ожидал, – сказал он ворчливо, чтобы скрыть беспокойство, – состояние ран ухудшилось. Тебе придется потерпеть, пока я их промываю и перевязываю.

Йоши апатично принимал заботы Айтаки. Несмотря на то, что он жаловался на голод, за обедом Йоши ел немного. Когда он отставил свой недоеденный рис, Айтака сказал ему:

– В квартале полно разговоров о рейде имперской стражи. Когда я услышал, что самураи недовольны, я понял, что тебе удалось бежать. – Айтака помолчал, поднял и поставил свою миску для риса, ему было трудно решиться сказать то, что надо было сообщить брату. Внезапно он выпалил:

– Йоши, у меня плохие вести.

– Какие?

– Девушка Оно, – Айтака поерзал на своем коврике. – Самураи пытали ее, чтобы узнать, где ты. Я не знаю, что она им сказала, прежде чем умерла.

– Оно… умерла? – плечи Йоши опустились, и голова поникла, как будто его ударили.

– Да, к сожалению. И розыск возобновился, награда за поимку увеличена. Министр юстиции объявил, что не успокоится, пока тебя не схватят.

– Ну что ж, пусть они меня заберут, – в отчаянии сказал Йоши. – Я приношу горе и страдания, куда бы я ни пришел. Бедная девушка! Замученная и убитая за то, что помогла мне. – Йоши тяжело поднял голову и посмотрел в глаза Айтаке. – Мне не надо было приходить сюда. Ты и твои друзья – теперь в опасности из-за меня, – сказал он уныло.

– У тебя не было выбора! Ты не можешь спастись от Тайра без моей помощи. Ты ослаб от ран. Завтра мы уйдем вместе. Вместе мы прибудем в Окитсу и попросим о помощи дядю Фумио. Мы там побудем, пока ты не поправишься. А когда ты будешь здоров, мы отправимся на север, подальше от властей Тайра. Я давно хотел уехать из Киото и поступить на службу к Йоритомо Минамото. Таким образом, я смогу помочь тебе и привести в исполнение мое давнишнее намерение. – Айтака старался говорить уверенно, но в душе его грыз червь сомнения. Йоши плохо выглядел. У него был жар, он ослабел. Лицо было очень бледно, а на щеках горели два лихорадочных пятна. Ну… может быть, крепкий сон…

На утро состояние Йоши ухудшилось. Воспаление ран усилилось. Айтака снова переменил повязки перед завтраком. У Йоши не было аппетита. Айтака заставил его поесть: путь в Окитсу будет долгим. Затем Айтака привел Йоши на дорогу Токайдо, где они спрятались в канаве в ожидании какой-нибудь группы паломников, то и дело проходивших там, направляясь к почитаемому святилищу Исе. Менее чем через час Айтака заметил группу, казавшуюся подходящей для них и, ведя за собой Йоши, поспешил присоединиться к ним. За небольшую цену они купили шляпы и платья у одного из паломников. Если им удастся полностью раствориться среди группы, смешаться с нею, это их спасет.

По пути группу все время останавливали для проверки самураи. Время от времени мужчин помоложе отводили к краю дороги и допрашивали. Йоши был уверен, что это разыскивают именно его. Он боязливо прятал лицо под своей новой шляпой. Его длинные волосы были запрятаны под шляпу, и это совсем изменило его внешность, так что его ни разу не вызвали на допрос. Через три дня они расстались с паломниками и наняли повозку, запряженную волом, чтобы доехать до Окитсу. Уже на протяжении двадцати миль они не встречали самураев и были уверены, что ушли из зоны розыска.

Недалеко от Хамаматсу повозка остановилась на обочине при звуке колокольчика, означавшем приближение императорского курьера. Курьер тяжело бежал, не глядя по сторонам, с лицом, искаженным от усилия. Его кимоно было собрано и связано поверх его оби, он был весь в поту, пот стекал по ногам и там, где его соломенные сандалии касались дороги, оставался влажный след. На плече у него был длинный шест, на конце которого покачивался запечатанный пакет с депешей.

Йоши посмотрел вслед ему. У него вдруг пересохло горло от предчувствия, что депеша имеет отношение к нему. Айтака понял его опасения, он высунулся и показал возчику золотую монету.

– Езжай быстрее, нам еще пятьдесят миль осталось, не надо, чтобы курьер нас сильно обогнал.

Через два дня они отпустили повозку на дороге к замку Окитсу. Они зашли в Сейкен-джи, чтобы произнести краткую молитву о душе Генкая. У Йоши было нехорошее предчувствие. «У тебя тоже?» – спросил он Айтаку, мрачно кивнувшего в ответ.

Поездка заняла слишком много времени. Йоши чувствовал, что опоздал, но не знал, в чем дело. Даже сад, который он так любил, не успокаивал его. Сейчас все вокруг дышало злом.

Тучи закрыли солнце, и молния осветила пейзаж, когда они вышли из храма.

Перед самыми воротами замка из-за деревьев послышался голос: «Йоши, Айтака, сюда!»

Братья удивленно посмотрели в темноту. Они увидели дядю Фумио, наполовину скрытого деревом, он отчаянно показывал им знаками, что им надо уйти.

– Уйдите с дороги! Возвращайтесь через лес! – крикнул он. – Не подходите к замку.

– Не подходить? Почему? – спросил Айтака. Прежде чем Фумио успел ответить, он добавил: – Мы пришли к тебе, потому что Йоши нужно отдохнуть. Он страдает от ран. Ты должен помочь нам, ты не можешь отказать.

– Йоши, мне очень жаль, я вижу, что ты болен, и я хотел бы помочь, но здесь солдаты ждут, чтобы тебя схватить. Я их задержал у замка, чтобы дать вам время уйти. Не идите через ворота.

– Откуда они узнали, что я приду сюда? – спросил Йоши безжизненным голосом. – Он уже угадал ответ.

– Вчера прибыл курьер с письмом Чикаре от министра юстиции.

– Что было в письме? Откуда министр мог знать, куда я отправлюсь?

– Чикара показал мне письмо… Девушка, с которой ты познакомился в гостинице…

– Значит, она им сказала, – промолвил Йоши, глубоко вздохнув. – Бедняжка, в конечном счете ее страдания были ни к чему. – Йоши тряхнул головой, чтобы прогнать невыносимое видение. Он молчал и лишь краем уха слушал Фумио.

– Они обещают вознаграждение доносчикам и грозят смертью всем, кто окажет тебе помощь, но ты не бойся, твоя жизнь вне опасности. Свадьба Чикары и Нами состоялась, он не предпримет ничего против родни его жены. Он располагает властью распоряжаться войсками, которыми командует. Если тебя схватят, я вступлюсь за тебя. Чикара меня послушает.

В мозгу Йоши все лихорадочно кружилось. Напоминание о мучительной смерти Оно, известие о том, что Нами официально стала женой Чикары, наконец, вид Фумио, прячущегося от самураев на своей собственной земле, – невозможно все это вынести.

– Нет, – проворчал он. – Ни за что не унижайся ради меня. Чикара – убийца. Если только у него будет возможность убить меня, он убьет, как убил Генкая, и никакие родственные связи его не остановят. – Голос Йоши становился все громче. Айтака схватил его за рукав, чтобы успокоить. Он вырвался и крикнул: – Я поклялся отомстить и не успокоюсь, пока не совершу этого. Я не нуждаюсь в прощении Чикары, мне нужна его жизнь. Иди домой, скажи моей матери и Нами, что я здоров. Все, что у меня есть, это – лохмотья на мне и несколько золотых монет в поясе. Я привыкну к лишениям и страху и вернусь, когда буду готов сразиться с Чикарой.

Йоши кричал так громко, что не слышал шума в лесу позади Фумио.

– Что это? – в тревоге спросил Айтака.

– Кавалерия! Войска! – воскликнул Фумио. – Верно, нас услышал часовой.

– Идем! Скорей! – задыхаясь произнес Айтака и потянул Йоши за рукав.

– Помни… я когда-нибудь вернусь! – крикнул Йоши и поспешил за Айтакой в самую густую часть леса.

Молнии стали чаще, и между вспышками лес казался еще темнее. Воздух был пропитан влагой, скоро должен был пойти дождь. Братья направились сквозь кустарник на горе Сатта к реке Окитсу. Каждая миля была мучительна. Им надо было пересечь реку до дождя, иначе они окажутся в западне и их поймают, как горных зайцев.

Йоши била лихорадка, ноги ослабели и плохо слушались его. Он был весь в царапинах от ветвей. Сандалии разваливались от бега по неровной почве. Слышно было, как стучат копытами лошади самураев, мчавшихся по дороге, огибавшей гору.

Первая капля упала, когда они были в миле от перевоза через реку. Айтака ускорил бег, Йоши, шатаясь, следовал за ним. Дождь усиливался. Наконец внизу, в долине, они увидели реку. Она быстро поднималась, с гор неслись потоки.

Носильщики на перевозе складывали свои пожитки, собираясь уйти. Йоши и Айтака, похожие на страшные видения, покрытые грязью, оставляя кровавые следы от израненных ног, спотыкаясь, подбежали к носильщикам.

– Перенесите нас, – задыхаясь, крикнул Айтака.

– Поздно. Опасно. Реку не перейти, пока дождь не прекратится.

– Успеем, если быстро идти, – настаивал Айтака.

– Нет. Поздно.

Йоши вытащил свои последние золотые монеты.

– Переправьте нас, это все будет вам. Носильщики переглянулись. Один приподнял брови и взял монеты.

– Это больше, чем мы за месяц зарабатываем. Попробуем.

Йоши и Айтака сели на грубо обработанное сиденье на плоской открытой площадке, Оба держались за ремни, чтобы не упасть; носильщики подняли площадку и ступили в бешеный поток. Прощупывая каждый камень, каждое возвышение своими загрубелыми ногами, носильщики медленно продвигались вперед. Буря усиливалась, вода продолжала подниматься.

За десять футов от противоположного берега один из носильщиков поскользнулся, его понесло по течению, он кричал и боролся с волнами. Площадка наклонилась вбок, выправилась и снова медленно повалилась набок, и Йоши вылетел в темноту. Айтака чуть не сорвался с ремня, стараясь схватить Йоши за платье.

Поздно! Йоши исчез. Айтака услышал только один последний крик, замерший вдали: «А-а-айта-а-а-а-ка-а!» Потом – только звук дождя и шум стремительно несущейся воды.

Оставшиеся три носильщика выправили площадку и с трудом добрались до берега, преодолев последние несколько футов. Выйдя на берег, Айтака услышал слабые крики сквозь рев бури. На той стороне реки отряд конных самураев размахивал мечами и проклинал дождь.