Август 1962

Глава десятая. Горечь меда

Монотонный голос сержанта Бурка, проводившего перекличку, навевал смертельную тоску. Оглядев комнату, Серж увидел Мильтона и Гонсалвеса в окружении новых лиц - теперь, за время, что прошло со дня его возвращения в Холленбек, он уже успел перезнакомиться со всеми. Он вспомнил, как досаждали ему, бывало, Бурковы переклички. Досаждают и сейчас. Только вот раздражают куда меньше.

От тех пяти месяцев - с января по июнь, - что провел он в Голливудском округе, остались лишь нелепые да приторные воспоминания о том, чего, казалось, не было вовсе. И все-таки надо признать: там он многое почерпнул. Напарник предупреждал его, что в Голливуде кого ни возьми - все жулики, мошенники и педики. Поначалу Серж был очарован: буйное веселье, какая-то волшебная сказка, в которой герой - он сам, а к услугам его самые красивые девицы, каких он когда-либо видел, - атласный блеск золотых причесок, огненный шелк рыжих волос... Лишь темнокудрых смуглянок не было: они ему в Холленбеке; осточертели. Не все из этих восхитительных красоток, буквально отовсюду слетавшихся в Голливуд, мечтали стать актрисами, но у каждой из них имелась своя сокровенная страсть, какая именно - Сержа волновало меньше всего. Достаточно было того, что на несколько часов он сам становился их страстью, пусть порой и не обходилось с их стороны без притворства - какая разница!

А потом все это начало его угнетать, в особенности нарочитость манер прожигательниц жизни. Он понял, что это за публика. Квартиру он делил с двумя полицейскими и раньше трех утра улечься спать никогда не удавалось - голубой свет, льющийся из окна, означал: одному из этих подфартило, так что, пожалуйста, не надо портить кайф. Они были настоящие счастливчики, его товарищи по комнате, - один красивее другого, пышущие здоровьем бабники, умевшие столковаться с любой юбкой. Он многому от них научился и как сосед мог, к примеру, в полной мере насладиться талантами глупенькой пустышки, если она к тому же оказывалась бледным и трепетным существом, скроенным сплошь из губ, грудей да огромных глазищ. Когда она неистово жрала таблетки или щебетала о капельке везения, необходимой ей для того, чтобы сделаться фотомоделью и очутиться на центральной вклейке "Плейбоя", - ему это не мешало вовсе. Была там и другая, что в самый разгар пылкой любовной возни вдруг заявила: "Серж, малыш, я знаю, ты полицейский и все такое, но ты ведь не какой-нибудь жлоб и не станешь возражать, если я покурю немножко травки, правда, милый? От нее получается гораздо лучше. Тебе бы тоже не мешало попробовать. Мы сразу сделаемся чудо что за любовники". Он прикинул, что может ей это позволить, но если амфетамины подпадали под разряд проступков, то марихуана - это уже преступление, и находиться там в тот самый момент, когда она будет дымить косяком, у Сержа не было никакой охоты, к тому же своим стремлением окунуться в эйфорию она убила в нем всяческое желание. Когда девица, чтобы все приготовить, скрылась в спальне, он обулся, надел пиджак и, несмотря на боль в паху, еле передвигая ноги, выскользнул за дверь.

Бабья было сколько угодно, в основном официантки да секретарши, мало чем отличавшиеся друг от друга. Но была среди них и Эстер - красивей девушки он в целой жизни не встречал. Та самая Эстер, которая вызвала полицию и пожаловалась, что ей надоели постоянные подглядывания. Она снимала квартиру на первом этаже, но, переодеваясь, никогда не задергивала портьер, потому что "любила прохладный ветерок, вот почему". Серж предложил ей их задергивать хотя бы на ночь или переехать этажом выше. Услышав этот совет, она была непритворно удивлена. Между ними все началось сразу и бурно. Она была попросту уникальна. Влажные губы. И лицо. И руки. И полные влаги глаза. Влажный торс, особенно грудь, этот символ изобилия. Когда она занималась любовью, тело ее покрывалось легкой испариной, тонкой, соблазнительной пленкой, так что спать с Эстер значило почти то же, что ходить в сауну и делать там массаж, разве что не обладало тем же целебным эффектом: бессонные ночи с Эстер изнуряли его до одури, однако блаженства, наступавшего, когда он выходил из парной в полицейской академии, того чувства очищения, чувства, будто заново родился, с Эстер не возникало. Возможно, потому, что она не умела открыть его поры. Дышавший в нем жар не мог заменить чистилища.

Образ жизни, который она вела, с самого начала показался ему чудным. В конце концов настал момент, когда несколько ее наиболее эксцентричных выходок заставили его слегка насторожиться и испытать к ней нечто вроде неприязни. Как-то раз, в один из выходных, в очередную "блудную" субботу, оба упились у нее на квартире, - оба, хоть она не выпила и четверти того, что выдул он. Зато частенько совершала походы в спальню, для чего - он не спрашивал. Ну а потом, когда он уже собирался овладеть ею и когда она была к тому более чем готова, когда они рухнули наземь и с трудом доползли до кровати, она вдруг перестала шептать пьяную чушь и заговорила совершенно внятно. Это не был поток похабщины, которую она так часто употребляла; то, что она говорила сейчас, буквально ошеломило его. Во влажных глазах горела уже не страсть, а затаилось дикое безумие. Наполовину раздетая, она подошла к шкафу и достала из него какие-то штуковины - целый арсенал, - о назначении большинства из которых он и догадаться не мог. Потом сказала, что молодая чета за соседней дверью, Фил и Нора, - "приятная пара", как-то раз решил он про них, - готова принять участие в совместной "потрясающей и обалденной вечеринке". Стоит ему лишь вымолвить словечко, и они тут же сюда явятся, и можно будет начинать.

Когда минутой позже он покидал ее квартиру, Эстер вылила на него целый ушат нелепых ругательств. От отвращения и подступившей к горлу тошноты его всего передернуло.

Несколько дней спустя напарник, Гарри Эдмондс, спросил Сержа, чего это он притих. Он ответил, что с ним полный порядок, хотя уже тогда прекрасно сознавал, что Голливуд, где жизнь одновременно эфемерна, бесплотна, легка и запутана, - этот Голливуд не про него. Обычных, нормальных вызовов здесь нипочем не дождешься. Случится какое-нибудь ограбление, так непременно соберется консилиум врачей и приговорит несчастного неврастеника к безжалостным сеансам психоанализа, чтобы с их помощью установить истинную стоимость наручных часов или шерстяного пальто, украденных каким-нибудь голливудским лиходеем, который еще вдобавок на поверку окажется не менее чокнутым, чем его жертва.

В 9.10 того же вечера Серж и Эдмондс приняли вызов и направились по нему на Уилкокс-стрит, что неподалеку от Голливудского полицейского участка.

- Первоклассный домишко, - сказал Эдмондс, молодой полицейский с длинными бакенбардами и усами, которые смотрелись на нем просто смешно.

- Приходилось уже там бывать? - спросил Серж.

- Ага. Баба всем заправляет. Похоже, лесбиянка. Сдает одним только девкам, по крайней мере на моей памяти мужики у нее не жили. Вечно там ссоры. Обычно между хозяйкой и каким-нибудь приятелем одной из девиц, что там квартируют. Но стоит им затеять девичник - она и слова поперек не скажет.

Серж сунул под мышку свой блокнот и постучал фонариком по двери домоправительницы.

- Вызывали? - спросил он у худенькой женщины в свитере, в одной руке она держала окровавленное полотенце, в другой дымилась сигарета.

- Входите, - сказала хозяйка. - Она здесь - та девушка, с которой вы хотите поговорить.

Серж и Эдмондс прошли за ней через яркую гостиную, выкрашенную в золотисто-голубые тона, и оказались на кухне. Черный свитер и тесные брючки ей очень идут, подумал Серж. Волосы хоть и коротки, зато отливают серебром и искусно уложены. Он дал бы ей тридцать пять; интересно, она и в самом деле лесбиянка, как утверждает Эдмондс? А вообще-то, подумал он, разве есть еще в Голливуде нечто такое, что могло бы его удивить?

За кухонным столом сидела брюнетка. Она дрожала мелкой дрожью. В руке у нее тоже было полотенце, со льдом, которое она не отрывала от левой половины лица. Правое веко вздулось, глаз заплыл, по нижней губе уже пополз синяк, но рана была не особо серьезной. Наверно, догадался Серж, кровь набежала из носа, но сейчас, похоже, совсем уже остановилась, да и перелома вроде нет. Он и в лучшие свои времена был, видать, не слишком красив, этот нос, думал Серж, потом взглянул на ее скрещенные ноги. Стройные и прекрасной формы, но обе коленки ободраны. Разорванный чулок свисал с левой ноги, спрятав под собой туфлю, однако девушка, казалось, была слишком несчастна, чтобы обращать на это внимание.

- С ней проделал это ее приятель, - пояснила домоправительница и указала им на обитые кожей стальные стулья вокруг овального стола.

Серж раскрыл блокнот и перелистал страницы, отведенные под донесения о грабежах и кражах, перевернул и "рапорт о преступлении смешанного типа".

- Любовная ссора? - спросил он.

Брюнетка попыталась проглотить комок в горле, но тут же разразилась рыданиями, роняя слезы на испачканное кровью полотенце.

Серж зажег сигарету, откинулся на спинку стула и переждал, пока она успокоится, рассеянно думая о том, что, возможно, до финала мелодрамы еще далеко: ушибы-то настоящие да и болезненные наверняка.

- Ваше имя? - спросил он наконец, вдруг осознав, что уже десять часов, и вспомнив, что в любимом его ресторанчике их предпочитают кормить до пол-одиннадцатого, потому что после половины одиннадцатого туда набиваются клиенты, готовые оплачивать жратву.

- Лола Сент-Джон, - всхлипнула она.

- Этот подонок избил тебя уже во второй раз, ведь правда, милая? - спросила хозяйка. - Назови им то имя, что ты уже называла в прошлый раз.

- Рэйчел Себастьян, - ответила та, коснувшись полотенцем больной губы и тщательно затем его исследовав.

Серж вычеркнул "Лолу Сент-Джон" и вписал поверх этого другое имя.

- В тот раз вы преследовали его судебным порядком? - спросил он. - Или отказались от обвинения?

- Его арестовали.

- И тогда вы отказались от обвинений и не стали обращаться в суд?

- Я люблю его, - пробормотала она, трогая розовым кончиком языка разбитую губу.

В уголках ее глаз из-под размазанной туши сияло по драгоценному и красноречивому доказательству кипучей страсти.

- Прежде чем мы по уши влезем в эту историю, давайте-ка выясним, собираетесь ли вы теперь предъявить ему иск?

- На сей раз с меня довольно. Собираюсь. Клянусь всеми святыми.

Серж мельком взглянул на Эдмондса и принялся заполнять бланк рапорта.

- Ваш возраст?

- Двадцать восемь.

В третий раз соврала она. А может, в четвертый? Когда-то у него было такое намерение: под каждым рапортом подбивать баланс правды и лжи.

- Род занятий?

- Актриса.

- Чем еще занимаетесь? Я имею в виду, когда не заняты на съемках или в спектаклях.

- Иногда подрабатываю ночным администратором и старшей официанткой в ресторане "Фредерик", что в Калвер-Сити.

Это местечко Сержу знакомо. В графе "Род занятий жертвы" он записал: "Официантка в ресторане для автомобилистов".

Домоправительница поднялась - как змея со столба размоталась, подумал Серж - и прошла к холодильнику. Заново уложила кубики льда в чистое полотенце и вернулась к избитой.

- Этот сукин сын гроша ломаного не стоит. Больше я его сюда не впущу, милая. Как жиличка ты меня устраиваешь, тут и говорить нечего, но этот тип больше не может являться в мой дом.

- Не беспокойся, Терри, он и не явится, - сказала та, принимая полотенце и прижимая его к скуле.

- До этого он избивал вас лишь единожды? - спросил Серж, переходя в своем рапорте к повествовательному жанру и жалея, что не подточил карандаш еще в участке.

- Ну, если по правде... Его арестовывали из-за меня еще один разок, - ответила та. - Как увижу какого-нибудь симпатягу ростом под потолок, прямо липну к нему, так что и не оторвешь.

Она улыбнулась и подмигнула Сержу здоровым глазом, из чего он заключил, что его рост вполне бы ее устроил.

- Какое имя вы тогда носили? - спросил он, размышляя о том, что грудь ее в общем-то умопомрачительной не назовешь, а вот ноги, пожалуй, хороши, да и живот по-прежнему твердый и плоский, как гладильная доска.

- Кажется, тогда меня звали Констанс Девилл. Этим именем я подписала контракт с "Юниверсал". Погодите-погодите, это было в шестьдесят первом. Не думаю, чтобы... Господи, голова не варит. Мой мужичок, видать, вышиб из нее все мозги. Давайте разбираться...

- Вы что-нибудь пили сегодня? - спросил Эдмондс.

- Еще в баре начали, - кивнула она. Потом задумчиво добавила: - Нет, скорее всего, тогда я носила свое настоящее имя.

- Это какое же? - поинтересовался Серж.

- О Боже, голова раскалывается, - простонала она. - Фелиция Рэндэлл.

- Хотите обратиться к своему лечащему врачу? - спросил Серж, даже не заикнувшись о том, что для жертв уголовных преступлений предусмотрено бесплатное оказание срочной медицинской помощи: возить эту особу в больницу и обратно ему совсем не улыбалось.

- Не думаю, что мне нужен док... Минуточку, я сказала - Фелиция Рэндэлл? Господи всемогущий! Да ведь это не настоящее имя. Я урожденная Долорес Миллер, под этим именем росла и воспитывалась. До шестнадцати лет была Долорес Миллер. Боже всемогущий! Чуть не забыла свое истинное имя! Чуть не забыла, кто я такая есть, - произнесла она удивленно, взглядывая поочередно на каждого из них.

* * *

В том же месяце, около трех ночи патрулируя Голливудский бульвар вместе со своим напарником, которого звали Ривз и у которого слипались глаза, Серж внимательно оглядел гуляющую по улицам Волшебной Столицы Мира публику. Конечно, большинство - гомосексуалисты, кое-кого из них он уже узнавал, оно и немудрено после того, как столько ночей наблюдаешь за их охотой на солдат. Хватало здесь и других ловцов, что в свою очередь охотились на гомосексуалистов, но в этих уже говорила не похоть, а страсть поживиться, во что бы то ни стало выманить у тех денежки, используя для того все возможные средства. Этим и объяснялось внушительное число драк, ограблений и убийств, что были здесь явлением частым. До самого восхода солнца, когда кончалось наконец его дежурство, Серж вынужден был разбираться с этими поганцами по всякому дурацкому поводу, выступая в роли третейского судьи и испытывая чувство гадливости и отвращения, то самое чувство, что не оставляло его и неделю спустя, когда он возвратился в Альхамбру и снял там свою прежнюю квартирку. В Холленбекском дивизионе он имел беседу с капитаном Сэндерсом. Тот согласился уладить все формальности с обратным переводом Сержа сюда, в Холленбек, заявив при этом, что помнит Дурана как молодого и отличного сотрудника.

Бурк, похоже, закруглялся. Его уже давно никто не слушал, а Серж так вообще не знал, о чем тот распространяется в данный момент. Он решил, что сядет сегодня за руль. О том, чтоб сочинять рапорта, не хотелось и думать, так что сегодня он сядет за руль. Мильтон всегда разрешал ему делать то, что его душе угодно. Он любил работать с Мильтоном. И даже любил Бурка. И даже любил его занудство. Встречается начальство и похуже. Как хорошо быть снова здесь, в своем старом участке.

У Сержа стала исчезать прежняя неприязнь к этому району. Совсем не Голливуд, совсем наоборот, полная противоположность всякой роскоши и волшебству. Унылые, ветхие, нищие улицы с узкими, как могильные камни, домами. И даже вонь от Вернонских боен никуда не испарилась. Место, куда съезжаются иммигранты, едва переступив границу с Мексикой. Место, где осело два, три поколения тех, кто не в силах сменить свой жребий. Он знал теперь и о многих семьях русских молокан - бородатые мужики, не снимавшие кителей, женщины в косынках, - нашедших прибежище между Лорена- и Индиана-стрит после того, как дома их превратились по чьему-то проекту в дешевые постройки, сдаваемые по низким ценам. Здесь, в Бойл-хайтс, немало было и китайцев, и китайских ресторанчиков, только вот блюда в них подавали испанские. Много было японцев, чьи старушки все еще таскали в руках солнечные зонтики. И конечно, жили здесь старые евреи, было их теперь совсем немного, и иногда горстке этих дряхлых старичков приходилось драить Бруклин-авеню, чтобы затем на измятую бумажку в десять долларов нанять какого-нибудь пьяного мексиканца и уговорить его начать в храме молебен. Скоро все эти старички перемрут, синагоги закроются, и Бойл-хайтс перестанет быть прежним. Прежний Бойл-хайтс умрет вместе с ними. Были здесь и арабы-лоточники, прямо на улице продававшие одежду и ковры. А неподалеку от Северного Бродвея, там, где по-прежнему жили целые колонии итальянцев, приютились цыгане. А на Хэнкок-стрит стоял индейский храм, чьими прихожанами по преимуществу были индейцы племен пимо и навахо. А меблированные комнаты Рамона-гарденз и Алисо-виллидж были забиты неграми, которых мексиканцы разве что терпели, но не более. И конечно, жили здесь новоявленные американцы мексиканских кровей, составлявшие восемьдесят процентов всего населения Холленбекского округа. А в остальные двадцать входили еще и несколько белых семей англо-протестантов, застрявших тут до той поры, покуда не разбогатеют.

Но главное - здесь, в Холленбеке, было мало лицемеров, размышлял Серж, медленно ведя машину по Бруклин-авеню к любимому ресторанчику Мильтона. Почти у каждого на лице написано, кто он такой. Чудо, как удобно работать там, где едва ли не у каждого написано на лице, кто он такой...

Глава одиннадцатая. Ветеран

- Сегодня ровно два года, как я пришел в Университет, - сказал Гус. - Сразу после академии. Даже не верится. Летит же время!

- Я слышал, переводиться собираешься? - спросил Крейг.

- Давно пора. Уже все сроки вышли. Жду приказа со дня на день.

- И куда же ты хочешь?

- Все равно.

- Опять в негритянские кварталы?

- Нет, не мешало бы для разнообразия сменить обстановку. Может, подамся немного севернее.

- А я рад, что попал сюда. Здесь быстро всему научишься, - сказал Крейг.

- Лучше поспешай не торопясь, - сказал Гус и сбавил скорость, медленно катя свой "плимут" к мигнувшему красным светофору.

Он начинал ощущать усталость от долгого сидения за рулем. Вечер был на удивление тих, и после нескольких часов вялого и неспешного патрулирования полицейские со скуки забавлялись одной лишь ездой, как забавляется старой игрушкой ребенок. Не стоило им ужинать так рано, подумал Гус. Гадай теперь, чем заполнить остаток ночи.

- Ты когда-нибудь попадал в перестрелку? - спросил Крейг.

- Нет.

- А как насчет лихой да отчаянной драчки?

- Не приходилось, - ответил Гус. - Так, ничего особенного. Несколько задиристых ублюдков, но возню с ними настоящей переделкой не назовешь.

- Выходит, тебе повезло.

- Выходит, что так, - сказал Гус, и на какую-то секунду на него вновь накатило прежнее чувство.

Только он уже научился подчинять его своей воле. Беспочвенный страх теперь посещал его редко. И если ему все же делалось страшно, то всякий раз на это имели веские причины. Как-то во время ночного дежурства его напарник - им был тогда один старожил-полицейский - рассказал ему, что за двадцать три года службы ему так и не довелось участвовать в сколько-нибудь серьезных заварушках или палить из револьвера, долг ему этого так и не повелел, и даже не доводилось перекинуться шепотком со смертью, если не считать нескольких дорожно-транспортных происшествий, а потому он вовсе не думает, что полицейскому так уж необходимо ввязываться во все эти неприятности, да никто и не ввяжется, покуда сам того сильно не пожелает. Такое суждение не могло не утешить, только вот до седых волос тот полицейский дослужился не где-нибудь, а в Вест-вэлли да в Ван-найсском округе, но и оттуда его уволили, так что в Университетском дивизионе, вынужденный подчиниться дисциплинарному переводу, он успел проработать лишь несколько месяцев. И все же, думал Гус, хоть оба эти года мне удавалось избегать опасностей и стычек, я боюсь. Но разве страху моего не поубавилось? Синий мундир да значок на груди, бесконечная обязанность принимать решения и разрешать людские проблемы (когда он ранее знать не знал, как это делается, да только в полночь на улице не было больше никого, кто бы мог лучше его с этим справиться, - и он брал на себя смелость решать за других, и случалось, что от его решений зависела чья-то жизнь), да, решения и проблемы, и синий мундир, и значок - все это придало ему уверенности, о которой он даже и не мечтал, даже не думал никогда, что способен на такую уверенность в себе. И пусть он до конца не избавился от сомнений, жизнь его сильно переменилась и он был, как никогда, счастлив.

Он был бы еще счастливее, если бы ему удалось перевестись в тихий белый район и не мучиться комплексом вины. Но если он убедит себя, что достаточно храбр - а больше ему нечего себе доказывать, - то почему бы не перевестись тогда для полного счастья в Хайленд-парк, поближе к дому? Только все это вздор. Если работа в полиции чему-то его и научила, то, пожалуй, именно тому, что мечты о счастье - занятие для детей и дураков. Лучше уж взирать на мир и самого себя с легким презрением.

Он вспомнил о раздавшихся бедрах Вики, о том, как лишние двадцать фунтов могут изменить даже такую хорошенькую девушку, изменить настолько, что он затруднялся сказать, почему так редко стремится к физической близости с ней - оттого ли, что она боится забеременеть, или просто потому, что она все сильней утрачивает былую привлекательность. И дело не в том, что некогда холеное тело, будто созданное для постели, стало грузным и массивным. Распадается личность - вот в чем вся штука! И виноваты здесь лишь опрометчивость юности, поторопившей с женитьбой, да трое детей. Это все оказалось не под силу девчонке, привыкшей висеть на чьей-то шее, а теперь вот захомутавшей его собственную.

Гус подумал, что если у малышки не прошла простуда, то сегодня ночью заснуть не удастся, и почувствовал, как в нем закипает благородный гнев. Но он прекрасно знал, что сердиться на Вики не имеет никакого права.

Она была самой хорошенькой девушкой из тех, кто когда-либо выказывал к нему хоть какой-то интерес. К тому же сам он отнюдь не был тем трофеем, завоевав который следовало бы особо гордиться. Взглянув на себя в зеркальце заднего обзора, он убедился, что соломенные волосы совсем поредели: он облысеет задолго до своих тридцати. Вот и морщинки уже играют у глаз. Он посмеялся над собой за то, что смеет сетовать на Викину полноту. Но ведь не в том дело, подумал он. Не в полноте. Дело в ней самой. В Вики.

- Тебе не кажется, Гус, что полицейские имеют больше шансов понять истоки преступности, чем, скажем, пенологи, или типы, что занимаются заключенными, или вообще все ученые-бихевиористы, вместе взятые?

- О Господи, - засмеялся Гус. - Ну и вопросик! Это что, из какого-нибудь теста?

- Собственно говоря, так и есть, - ответил Крейг. - Я хожу на курсы психологии в Лонг-Биче, и мой профессор как раз специализируется по криминологии. Он считает, что полицейские довольно самонадеянны, свято чтут свой клан, потому и варятся в собственном соку и не доверяют никому из специалистов, но тем не менее только они и способны по-настоящему понять суть преступления.

- Справедливая оценка, - сказал Гус.

Он напомнил самому себе, что это последний семестр, когда он может позволить себе бездельничать, иначе окончательно растеряет навыки учебы. Если он все же захочет получить диплом, для начала ему наверняка придется снова сесть за парту.

- Так ты согласен с ней? - спросил Крейг.

- Пожалуй, да.

- Сам я недавно как из академии, но не думаю, что полицейские так уж привержены своему клану. Я не расстался ни с кем из старых друзей.

- Я тоже, - сказал Гус. - Но через годик и ты почувствуешь, что стал относиться к ним чуточку иначе. Ты поймешь, что им многое невдомек. Так же, впрочем, как и криминологам. Полиция - это место, где видишь всю преступность целиком, всю ее сотню процентов. Видишь преступников настоящих и нет. Видишь свидетельства преступлений и их свидетелей, видишь совершение преступления или момент сразу после него. Видишь преступников, совершающих его у тебя на глазах, или видишь их минутой позже. И видишь жертв, случается, прежде еще, чем они ими стали, и знаешь при этом, что станут ими они непременно, и видишь преступников до того, как они ими сделались, и знаешь, что им уж суждено стать преступниками. Но сделать тут ты ничегошеньки не можешь, хоть и знаешь из собственного опыта, что так оно с ними и будет. Знаешь. Скажи об этом своему профессору, и он наверняка решит, что тебе самому нужен психолог или какой другой специалист по мозгам. Твой профессор видит людей в комнате для тестов и под замком, а мнит себе, что разглядел насквозь преступников - тех несчастных и малопривлекательных неудачников, о которых он так печется. Но вот о чем он даже не догадывается, твой профессор, так это о том, что многие тысячи удачливых победителей, гуляющих на свободе, замешаны в преступлении ничуть не меньше проигравших неудачников. Да знай он, что такое истинная преступность и как широко она распространена, он бы вмиг растерял добрую половину своего самодовольства. Пусть полицейские и снобы, да только не самодовольные болваны, потому что такое знание не приносит успокоения. Оно пугает.

- При мне ты никогда не был столь разговорчив, Гус, - сказал Крейг, глядя на напарника с каким-то новым интересом, а того будто что-то толкало выговориться, ведь с той поры, как уволился Кильвинский, ему не часто доводилось беседовать на эти темы.

Как бы то ни было, именно он, Кильвинский, научил его всему этому, ну а после ему оставалось лишь убедиться в его правоте на своем опыте.

- Трудно преувеличить близость наших контактов с людьми, - сказал Гус. - Мы наблюдаем их тогда, когда не наблюдает их никто другой. Мы видим, как они рождаются и умирают, как изменяют женам и как напиваются. - Теперь Гус знал: за него говорит сам Кильвинский, и говорит словами Кильвинского, и словно бы он снова рядом и снова рядом голос его, и слушать его так приятно... - Мы видим их тогда, когда они обирают ближних, и когда теряют стыд, и когда им очень стыдно, и узнаем тайны, о которых не ведают их собственные мужья или собственные жены, тайны, которые прячут они даже от самих себя, и, черт возьми, когда тебе становятся известны все эти вещи про людей, что не лежат в больницах, что не страдают в психиатрических лечебницах, что не сидят в тюрьме, что даже на учете нигде не состоят, про людей, которых ежедневно видишь на свободе, преспокойненько занимающихся своими делами, - что же еще! - ты знаешь их. По-настоящему. И конечно, тогда ты замыкаешься в своем кругу, общаясь лишь с теми, кто тоже знает. Это же естественно.

- Хорошо говоришь, Гус, - сказал Крейг. - Обычно ты будто воды в рот набрал, я было решил уже, что ты меня невзлюбил. Тебе ведь известно, как оно бывает с новобранцами, терзаешься по всякому поводу.

- Мне известно, - сказал Гус, тронутый детской искренностью Крейга.

- Всегда полезно послушать опытного полицейского, - сказал Крейг, и Гус, поняв, что тот почитает его за ветерана, с трудом сдержал улыбку.

- Уж коли я начал философствовать, хочешь услышать определение полицейской жестокости? - спросил Гус.

- Давай.

- Полицейская жестокость - это когда люди в форме под влиянием полученных на работе стрессов начинают поступать так, как поступили бы обычные граждане, лишенные самодисциплины полицейского.

- Шефа цитируешь?

- Нет, так говорил Кильвинский.

- Тот парень, что написал книжку о полицейском надзоре?

- Нет, Кильвинский - это великий философ.

- Никогда о нем не слыхал.

- А вот что он говорил о возмездии: "Мы отнюдь не желаем наказывать правонарушителей и отправлять их в колонии и тюрьмы, мы только хотим изолировать от них себя, если модель их поведения становится настолько отличной от общепринятой, что неизбежно влечет за собой кровь и страдания". Когда он это говорил, он был немного под мухой. Обычно Кильвинский выражался куда проще.

- Ты был знаком с ним?

- Я у него учился. Еще он говорил: "Мне плевать, пусть любая ослиная задница хоть до конца своих дней скребет бабенок да жрет наркотики, но только пусть при этом безвылазно гниет в притоне". По правде, когда речь заходила о реформах в тюрьме, Кильвинский перелибералил бы самого лютого либерала. Он считал, что тюрьмы должны быть очень даже милыми местечками. Считал, что глупо, бесполезно и жестоко пытаться карать или перевоспитывать "людей с характером", как он их называл. Здорово это у него получалось - рассуждать про то, насколько выгодны для общества изобретенные им пенитенциарные учреждения, сплошная экономия на деньгах и горе. Прямо завораживал.

- Три-А-Тринадцать, Три-А-Тринадцать, - позвал оператор. - Ищите мужчину, семейная ссора, южная Хобарт-стрит, двадцать шесть, тридцать пять.

- Эх, приятно поболтать тихим вечерком, - сказал Гус, - да долг зовет.

Пока Крейг говорил в микрофон, Гус свернул сперва на север, а потом поспешил на восток, к Хобарт-стрит.

- Хорошо бы иметь такого вот Кильвинского своим профессором, - сказал Крейг. - Думаю, он бы мне понравился.

- Да, тебе бы он понравился, - сказал Гус.

Выходя из машины, Гус вдруг осознал, до чего непривычна эта ночная тишина для четверга. Мгновенье он прислушивался, но улица, заставленная с двух сторон одноэтажными частными домишками, была совершенно безмолвна. Как правило, дел по четвергам, в преддверии выходных, было хоть отбавляй, однако, догадался он, пособия по безработице получат здесь лишь через несколько дней, а так в этот четверг безденежье сделало людей кроткими.

- Если не ошибаюсь, это вон там, сзади, - сказал Крейг, освещая фонариком розовый фасад оштукатуренного здания.

Гус разглядел освещенное крыльцо и последовал за напарником по тропинке к дому в глубине, из тени которого им навстречу выступил негр с бейсбольной битой в руке и без рубашки; в ту же секунду Гус отстегнул застежку на кобуре и, выхватив револьвер, инстинктивно припал к земле - прежде чем сам понял, зачем он это делает. Человек отшвырнул биту в сторону.

- Не стреляйте. Это я звонил. Говорю вам, то был я. Не стреляйте.

- Боже ты мой, - произнес Гус, наблюдая за тем, как негра, стоило ему замахать высоко поднятыми ручищами, качнуло влево.

- Когда, парень, вот так прыгают с палкой наперевес, обычно без труда допрыгивают до собственной могилы, - сказал Крейг, застегивая кобуру.

Гусу, чтобы убрать револьвер, пришлось задействовать обе трясущихся руки, вдобавок он не мог произнести ни слова, не осмеливался раскрыть рот, боясь выдать Крейгу - боясь выдать всему свету - свой беспричинный страх. Было унизительно видеть Крейга всего лишь удивленным, толком даже не напуганным, видеть, как он уже допрашивает пьяного негра, видеть в тот самый момент, когда кровь бешено колотится в ушах и ты не можешь вникнуть в суть их разговора, не можешь до того мгновения, пока негр не произносит:

- Я огрел недоноска битой. Там он и валяется. Кажись, я до смерти его убил и хочу заплатить за все сполна.

- Показывай, - скомандовал Крейг, и Гус двинулся за ними к коттеджу, выкрашенному, как и фасад дома, в розовый цвет, только вот каркас не оштукатурен.

Гус глубоко вздохнул воздух и попытался успокоить трепещущее сердце. На заднем дворе они обнаружили долговязого негра, лежавшего лицом вниз, мягко постанывавшего и молотившего по земле костлявым кулаком. Голова его походила на окровавленное ядро.

- Выходит, не убил, - сказал пьяный. - А был уверен, что насмерть кокнул.

- Можешь подняться? - спросил Крейг, явно успевший уже привыкнуть к виду крови и понять, что для большинства людей сильная потеря ее от нанесенных ран отнюдь не означает, что они не могут вполне прилично владеть собой, если, конечно, раны эти не входят в категорию серьезных.

- Болит, - сказал лежачий и перекатился на локоть. Гус увидел, что пьян он не меньше первого, о том же свидетельствовала и глупая ухмылка, которой одарил он полицейских, прежде чем сказать: - Отправьте-ка меня в больницу, и пусть меня там подошьют, начальник. Чего канителиться!

- "Скорую" вызвать? - спросил Крейг.

- Вообще-то необязательно, - сказал Гус, и голос его не дрогнул, - но, пожалуй что, и не помешает. Иначе он окровенит нам всю машину.

- Я, начальник, ни на каких там заботах не настаиваю, - сказал раненый. - Хочу самую малость - чтоб меня подшили.

А если б я его убил, что тогда, размышлял Гус, слушая, как отдается эхом голос напарника, а затем тяжким камнем навалилась тишина. Женский голос визгливо разогнал ее, Крейг отрегулировал громкость и повторил заявку. Как-нибудь я так же перетрушу и убью кого-то, а потом спрячу страх подальше, как спрятал его сегодня, когда он чуть не разорвал меня изнутри только оттого, что кто-то выпрыгнул из темноты, размахивая бейсбольной битой.

Крейг удивился, но револьвера не вынул, а я упал на брюхо и чуть не спустил курок. Слава Богу, я не разрядил в него всю обойму, ему бы тогда настал каюк, уж это точно! Если б не возник передо мной Крейг, я бы точно его убил, думал Гус. Тело его действовало независимо от сознания. Он обязательно это обмозгует - позже. Может, это и спасет его, когда придет настоящая опасность. Но если она придет, то хорошо бы внезапно, без предупреждения, вроде человека, выпрыгнувшего из темноты. Тогда меня спасет мое тело, думал Гус. Может быть, спасет...

Сердце билось гулко, но уже не так часто. Гус вспомнил, что на целую неделю забросил свой бег. Это не годится. За такой апатией следует тупик. Он решил сегодня же после дежурства отправиться в академию. Ночь обещает быть замечательной, и на беговой дорожке не будет никого, разве что Сеймур, старый полицейский громила с огромным пузом, толстыми ляжками, дубленой кожей и лицом как обожженная глина - результат двадцати лет езды на мотоцикле. Иногда Гус встречал Сеймура часа в три ночи: пыхтя и обливаясь потом, он топал по беговой дорожке академии. Зато, приняв душ, облачившись в синий мундир, бриджи, черные ботинки и белый шлем, он выглядел стройнее прежнего. Он гонял на мотоцикле с легкостью и грациозной небрежностью, вытворяя на нем чудеса. И еще он был другом Кильвинского. Гус и сам наслаждался ночными пробежками в компании Кильвинского. Он любил послушать, как во время передышек, лежа на прохладном дерне, оба ветерана обсуждали былые времена, когда все было просто и добро и зло разгуливали без масок. После пятнадцати кругов Гус притворялся таким же уставшим, как и Кильвинский, и тогда они вместе шли в парную и под душ, хотя Гусу ничего не стоило пробежать без всякого напряга еще столько же. Сегодня замечательная ночь! До чего же приятно ступить на свежую траву и бежать, бежать по ней! Сегодня он постарается одолеть пять миль, пять трудных миль в быстром темпе, тогда и парная не понадобится. Он примет душ, отправится домой и, если не будет слишком жарко, проспит до завтрашнего вечера. Проспит, если позволят дети, если Вики не попросит его сменить лампочку - она сделалась слишком боязливой, чтобы самой влезть на стул ("Кружится голова!"). И если Вики не потащит его за покупками. Оказывается, в наши дни женщине никак невозможно ходить по магазинам самой, в одиночку. Даже если удается оставить детей у соседки, это слабое утешение: ведь в магазинах такая неразбериха, что не найти буквально ничего, хоть криком кричи, особенно когда подумаешь, что надо возвращаться домой, где тебя ждут трое детей и... О Боже, Гус, что, если я опять беременна? У меня задержка на пять дней. Да, так и есть, так и есть!..

- "Скорая" уже едет, - сказал Крейг, цокая каблуками по дорожке, и Гус отметил про себя: надо бы ему посоветовать разжиться туфлями на резиновой подошве или по крайней мере снять с каблуков набойки: даже на обычном патрулировании лучше ходить бесшумно.

А с позвякивающим кольцом для ключей, скрипучим ремнем да болтающейся дубинкой это и так непросто.

- Зачем ты его ударил? - спросил Крейг.

Раненый принял теперь сидячее положение и, покуда боль, пробиваясь сквозь винные пары, становилась все ощутимее, подвывал настойчивее и громче.

- Я-то его предупреждал, что, коли опять будет путаться с Тилли, ему несдобровать. Прошлый раз прихожу я, значит, домой пораньше и застаю их дрыхнущими в постели, и виски мое выжрато до самого донышка, и так там им вдвоем уютно, что голая Тиллина задница преспокойненько торчит себе кверху прямо над его лапами, а эта штуковина так и сидит в ее утробе, а я, значит, дотягиваюсь куда надо и вытаскиваю ее оттудова, а потом бужу его и говорю, что, коли он хоть когда еще это сделает, я уж сумею огреть его по башке, а сегодня, значит, являюсь я сюда пораньше и застаю их по новой, ну и...

- Я свое получил, Чарли, - сказал раненый. - Ты прав. Так оно и было.

Гус услышал приближающийся вой сирены "скорой помощи" и взглянул на часы. Когда они напишут рапорт, дежурство как раз закончится, и он сможет отправиться в академию и бежать, бежать, бежать...

- Ты, Чарли, не дрейфь, я тебя не засажу, - сказал раненый. - Ты же мой лучший друг. Лучше друга у меня отродясь не бывало.

- Боюсь, приятель, что Чарли все же придется прокатиться до тюряги, - сказал Крейг, помогая раненому подняться на ноги.

- Никакого заявления я не подпишу, - предупредил тот, выпрямившись, и тут же, сморщившись от боли, нежно ощупал голову.

- Не имеет значения, - сказал Гус. - Совершено преступление, и мы упрячем его в тюрьму на случай, если с тобой что неладно и ты помрешь, на нашу беду, в ближайшие несколько дней.

- Не дрейфь, Чарли, - сказал раненый. - Больно мне нужно помирать на твою беду.

- Завтра, когда будешь болтать со следователями, можешь объяснить им, что отказываешься предъявлять обвинение - сказал Гус, и они двинулись все вместе к дороге. - Ну а сегодня твой дружок поедет в тюрягу.

Неистовая красная мигалка возвестила о приезде "скорой помощи" ничуть не хуже, чем сделала бы это уже отключенная водителем сирена. Гус посветил фонариком, указывая нужный дом, и машина подкатила к обочине. Выскочивший санитар взял раненого под руку, и водитель распахнул дверцу.

- Да ты не дрейфь, Чарли, не стану я подавать на тебя в суд, - сказал раненый. - Да и о Тилли, как умею, позабочусь, покудова ты будешь жить в тюрьме. О ней ты тоже нисколечко не беспокойся. Слышишь?

Глава двенадцатая. Клизма

У Роя глухо застучало сердце, когда в прижатой к уху трубке раздались гудки. Дверь в отдел полиции нравов была заперта, и он знал, что по меньшей мере в течение получаса сюда не забредет никто из тех, что выйдут сегодня в ночную смену. Чтобы сэкономить на междугородном тарифе, он решил позвонить Дороти по служебному телефону. Совсем непросто вносить квартирную плату сразу в двух местах, отсылать ежемесячно Дороти алименты и при этом еще что-то выкраивать себе на жизнь. Если к тому же тебе нужно рассчитаться за купленную в рассрочку машину. Становилось все более очевидным, что очень скоро ему придется продать свой "буревестник" и пересесть в автомобиль подешевле, а ведь машина - одно из немногих удовольствий, что у него остались.

Решив, что ее нет дома, он почти обрадовался и уже собирался было повесить трубку, когда услышал вдруг ни на что не похожие нотки ни на что не похожего голоса, так часто умудрявшегося обычное приветствие превратить в вопрос.

- Алло?

- Привет, Дороти, надеюсь, не помешал?

- Это ты, Рой? Я была в душе.

- О, извини, я перезвоню.

- Не нужно. Все в порядке. Я уже надела халат. Что-нибудь случилось?

- Тот самый золотистый халат, что подарил я тебе на прошлый день рождения?

- К тому времени, Рой, мы уже разошлись. А золотистый халат ты подарил мне годом раньше, короче, на мне сейчас другой халат.

- Хм, как Бекки?

- Ты же видел ее на прошлой неделе. С тех пор она ничуть не изменилась.

- Черт возьми, Дороти, неужели нельзя хоть раз ошибиться и сказать мне доброе слово!

- Можно, Рой, только прошу тебя не заводить больше этих разговоров. Еще каких-нибудь восемьдесят девять дней, и с разводом будет все окончательно улажено. Обратно мы не вернемся.

У Роя застрял комок в горле, глаза наполнились слезами. Несколько секунд он молчал, пока не удостоверился, что ему удалось с собой совладать.

- Рой.

- Да, Дороти.

- Это бесполезно, Рой.

- О Господи, я все-таки кое-что скажу тебе, Дороти. Вернись домой. Прошу тебя. Не надо искушать судьбу.

- Мы уж столько раз проходили через это...

- Мне ужасно одиноко.

- Такому красавцу, как ты? Златокудрому синеглазому Аполлону Рою Фелеру? Пока мы были вместе, у тебя не возникало никаких трудностей с тем, чтобы разделить с кем-нибудь свое общество.

- Бог с тобой, Дороти, это случилось лишь раз или два. Я же тебе объяснял.

- Знаю, Рой. Не в том штука. Конечно, ты был не самым неверным из мужей. Только мне уже все равно. Мне больше нет до тебя никакого дела, можешь ты это понять или нет?

- Пожалуйста, Дороти, отдай ее мне. - Он судорожно всхлипнул и тут же, словно в груди прорвало плотину, зарыдал в трубку, боязливо косясь на дверь и опасаясь, как бы кто из полицейских не вошел в нее раньше срока.

Оттого, что не сможет остановиться и что все это слышит Дороти, он сгорал от стыда и унижения.

- Рой, прекрати. Рой, я знаю, как ты страдаешь без Бекки.

- Отдай ее мне, Дороти, - сказал Рой, шмыгая носом и отирая лицо рукавом оранжевой спортивной рубашки в клетку, которую носил навыпуск, пряча под ней ремень, пистолет и наручники.

- Рой, я ее мать.

- Я заплачу тебе сколько угодно, Дороти. В своем завещании отец отказал мне кое-какие деньжата. Карл намекнул мне как-то, что, если я когда-нибудь изменю свое решение и войду в семейное дело, возможно, я смогу прибрать их к рукам. Я так и сделаю. Я тебе все отдам. Что только пожелаешь, Дороти...

- Я не продаю своего ребенка, Рой! Когда, черт тебя дери, ты повзрослеешь?

- Я перееду к родителям. Пока я на работе, за Бекки могла бы присматривать мама. Я уже с ней говорил. Ну пожалуйста, Дороти, ты даже представить себе не можешь, как я ее люблю. Я люблю ее больше, чем ты;

Минуту трубка молчала, и по спине Роя поползли холодные мурашки от испуга, что Дороти отключила телефон, затем она сказала:

- Может, так оно и есть, Рой. Может, ты ее и любишь по-своему. Только не думаю, чтоб ты любил ее ради нее самой. Здесь что-то другое. А то, кто ее любит больше, не имеет никакого значения. Главное, что ребенку, в особенности маленькой девочке, нужна мать...

- Но есть же моя мать...

- Будь ты проклят! Хоть бы раз в жизни заткнулся и подумал о ком-нибудь, кроме себя! Я пытаюсь втолковать тебе, что Бекки нужна мать, настоящая мать, так уж случилось, что эта мать - я. И мой адвокат, и я сама объяснили тебе, что посещать ее, и даже чаще, чем положено, - твое право. Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится, естественно, не выходя за рамки разумного. В этом отношении я буду очень либеральна. Не думаю, чтобы и мои требования были несправедливы. И конечно, не так уж это для тебя и трудно - заработать лишний доллар на грошовые алименты.

Рой трижды набрал полную грудь воздуха, его пронзила острая боль от собственного унижения. Этого он и опасался, потому и решил в конце концов высказать последнюю мольбу по телефону, и слава Богу, что решил. Из-за этого развода он совсем обезумел, так что теперь едва мог контролировать простейшие эмоции.

- Ты очень великодушна, Дороти, - наконец вымолвил он.

- Желаю тебе всего наилучшего, и воздай мне за это Господь!

- Благодарю тебя.

- Могу я дать тебе маленький совет, Рой? По-моему, никто тебя не знает лучше, чем я.

- Почему бы и нет? Сейчас так легко поязвить на мой счет. Посоветуй мне рухнуть замертво, и я, скорее всего, так и сделаю.

- Нет, Рой, не сделаешь. С тобой будет полный порядок. Послушай, приди в себя и поезжай куда-нибудь. Ты хватался то за одно, то за другое, пока не начал изучать криминологию. Ты говорил, что поработаешь в полиции какой-то годик, но прошло уже два с лишним, а до диплома тебе так же далеко, как до луны. Если быть полицейским - именно то, чего тебе хочется, - что ж, прекрасно. Только не думаю, что это так. По-настоящему тебе ведь это никогда не нравилось.

- По крайней мере это лучше, чем вкалывать ради куска хлеба.

- Прошу тебя, Рой, кончай дурачиться. Это последний совет, который я даю тебе бесплатно. Возьми себя в руки. Пусть даже ради этого тебе придется вернуться в отцовское дело. Ты можешь кончить куда хуже. Не думаю, что ты станешь удачливым полицейским. Тебя вечно что-то не устраивало в твоей работе, ты расстраивался из-за всякого пустяка.

- А может, у меня не имелось другого выхода, как быть несчастным? Может, и не будет...

- Может, и так, Рой. Может быть. Но в любом случае поступай, как считаешь лучшим для себя. Я уверена, что видеться нам придется часто, если, конечно, ты будешь заезжать за Бекки.

- Вот в этом можешь не сомневаться.

- Будь здоров, Рой.

Он присел на заваленный бумагами стол и закурил, невзирая на мучившее его несварение и подозрения на открывающуюся язву. Закончив первую сигарету, он прикурил от тлеющего окурка вторую. Он знал, что огонь принесет желудку лишь новые страдания, ну так что ж, чем хуже - тем лучше. На миг в голове мелькнула мысль о новеньком, необстрелянном "смит-вессоне", который покоился на его бедре и не давал ни на секунду забыть о том, что он, Рой, впервые за свою карьеру полицейского выполняет задание, переодевшись в штатское, словно шпик. Только сейчас он осознал, до чего жаждал такого назначения, и, когда командир патрульной службы поинтересовался, нет ли у него желания выручить коллег и поработать месяц в полиции нравов, он тут же ухватился за предложение шефа.

Немного полегчало, и он решил, что глупо - просто дурной вкус! - погружаться в размышления о "смит-вессоне", как он позволил это себе минуту назад. Все не так уж плохо. У него еще есть надежда.

Ключ в замке повернулся, дверь резко распахнулась, и в комнату вошел незнакомый Рою лысеющий, кричаще одетый человек. Ремень с кобурой свисал через плечо, в руке бумажный пакет.

- Привет, - сказал Рой, вставая и надеясь, что с лица его исчезли следы недавних слез.

- Здорово, - сказал человек, протягивая руку. - Должно быть, ты из новеньких.

- Рой Фелер. Я здесь всего на месяц, кого-то замещаю. Сегодня только третье мое дежурство.

- Вот как? А я Фрэнк Гэнт. С понедельника был в отгулах. Да, я слыхал, что мы одолжились у патруля. - Кисть у него оказалась тяжелой, а рукопожатие - крепким. - Не знал, что тут кто-то есть. Обычно тот, кто приходит на дежурство первым, отпирает дверь.

- Моя вина, - сказал Рой. - В следующий раз так и сделаю.

- Вот и ладно. С остальными уже перезнакомился?

- Да. С тобой лишь не встречался.

- Выходит, отложил сливки напоследок, - улыбнулся Гэнт и положил бумажный пакет поверх металлического ящика с картотекой. - Мой ленч, - указал он на сверток. - А ты с собой не носишь?

- Нет, обе ночи выкладывал за него денежки.

- Лучше, пожалуй, приносить с собой, - сказал Гэнт. - Работая у нас, лишаешься массы преимуществ, ты еще убедишься в этом. Сняв свой синий костюмчик, ты сразу теряешь все дармовые кормушки. Приходится платить за жратву и таскать ее с собой. Я вот таскаю. Работать в "нравах" довольно накладно.

- Похоже, я перейму твой опыт. Выбрасывать на ветер кучу денег - сейчас это не по мне.

- Кучу не кучу, а кое-что придется, - сказал Гэнт, садясь за стол и раскрывая вахтенный журнал, чтобы внести в него запись за третье августа. - Нам вручают несколько монет в неделю и хотят, чтоб мы укладывались в эту сумму - слышишь, эта мелочь у них "суммой" называется, - только обычно мы спускаем ее в первый же вечер. Ну а после тратишь собственные бабки, иначе ведь и работа не выгорит. Что до меня, то я стараюсь тратить их как можно меньше. У меня пять малышей.

- Полностью с тобой согласен, - сказал Рой.

- Тебе еще ничего не выдавали?

- Вчера в баре работали, копались в нарушениях закона по отпуску спиртного, - ответил Рой. - Заказал на два доллара, но фактически истратил пятерку. Недодали сдачу - три доллара.

- Такова уж наша судьба, - вздохнул Гэнт. - Работенка, конечно, что надо, и, коли ты не привык сидеть сложа руки, тебе она придется по душе, беда только с этими негодяями, что не желают раскошелиться ровно настолько, насколько оно для пользы дела необходимо.

- Остаться здесь на постоянку я б не отказался. Может, появился бы шанс показать, на что гожусь.

- Это уж точно, - сказал Гэнт, открывая пухлую картонную папку и перелистывая какие-то бланки, в которых Рой научился уже узнавать заявления о нарушении общественной морали. - Долго работаешь в Центральном? По-моему, я тебя раньше не видал.

- Всего несколько месяцев. Пришел туда из Ньютонского.

- Из самых джунглей, а? Держу пари, ты рад, что вырвался оттуда.

- Хотелось перемены, чего-то нового.

- Когда уносишь ноги из Ньютона, любая перемена - к лучшему. Прежде я тоже там работал, только до того, как началась эта возня за гражданские права. Раз уж ниггеру обещают рай на земле, там уже по-человечески не поработаешь. Никогда туда не вернусь.

- Это очень сложная проблема, - сказал Рой, закуривая новую сигарету.

Он потер ладонью пылающий желудок и выпустил через нос облачко дыма.

- В Центральном у нас тоже есть свои наседки, но не слишком много. Большей частью они толкутся по Ист-Сайду и новостройкам, да еще кое-кто слоняется поблизости. А в деловой части города им неинтересно: многовато бизнеса и индустрии.

- Если хочешь, я помогу тебе с писаниной, - сказал Рой, начиная раздражаться и чувствуя себя не в своей тарелке.

Так всегда с ним случалось, когда кто-то принимался рассуждать в том же духе о неграх.

- Да нет, ни к чему. Это старые заявления, подошла очередь проверить, что по ним предпринято. Обычно ума не приложишь, что тут писать. Ты лучше просмотри регистрационную книгу по проституции. С клиентурой ознакомиться не помешает. Или почитай рапорта, чтобы знать, за что у нас тут арестовывают. Успел уже словить какую-нибудь шлюшку?

- Нет, вчера сели на хвост одной парочке, но потом упустили. Пока что в основном по барам промышляем. Взяли какого-то бармена за то, что обслужил алкаша, вот и все аресты за два дня.

- Не печалься, Гэнт опять с вами, так что теперь поработаем.

- Ты случаем не сержант? - спросил Рой, отчетливо понимая, что все еще не может с точностью определить, кто тут простые полицейские, а кто начальство.

Атмосфера здесь была совсем непринужденной и отличалась от той, к которой он привык в патруле.

- О дьявол, да нет же, - рассмеялся Гэнт. - Конечно, мне следовало им стать, да вот не сдал проклятого экзамена. Вот уже четырнадцать лет валяю дурака и никак не сподоблюсь повыситься. Я такой же обыкновенный полицейский, как и ты.

- Никак не разберусь в здешней структуре, - улыбнулся Рой.

- Сколько времени служишь?

- Три года почти, - ответил Рой и тут же испугался, что Гэнт припрет его к стене, заставив считать месяцы: два года и три месяца явно не дотягивали до "почти трех лет".

- В "нравах" все иначе, правда? Зовешь сержанта по имени и все такое. Большая разница, если сравнивать с патрулем, а? У нас тут все равны. Работа того требует. А она у нас тонкая. Приходится якшаться с самым разным людом. Видишь грех во всех его разновидностях, какие только мог вообразить, и даже в таких, которых себе и представить-то прежде не мог. Обычный срок работы в этом дерьме - полтора года. Слишком много сучьей грязи да подлости - в том, что видишь, и в том, какую жизнь ведешь. Слоняешься всю ночь по барам, пьянствуешь и увиваешься за бабьем. Ты женат?

- Нет, - сказал Рой, и резкий спазм заставил его вновь схватиться за живот.

- Сами проститутки никого не прельщают, по крайней мере вряд ли это им удастся, когда ты успел уже покрутиться в их обществе и узнать их достаточно хорошо. Но по тем же барам шныряет множество сексапильных смазливых задниц, одинокого бабья в поисках приключений, ну, знаешь, просто любительниц-дилетанток и разных подстилок, ну а мы, ясное дело, тоже там вечно околачиваемся. Тут уже попахивает соблазном. Единственное, что требует от нас сержант Джакович, - не заводить любовных интрижек во время работы. Если уж встретилась какая-нибудь очаровашка, назначать свидание следует только на дни отгулов. Джейк говорит, что, если подловит кого в пивной болтающимся с красоткой, уж лучше пусть она окажется профессиональной шлюхой, не то он вышвырнет нас из отдела коленкой под зад.

- Я как раз сейчас развожусь, так что мне пока не до женщин, - сказал Рой и понадеялся, что Гэнт спросит его, когда намечается последнее разбирательство, или выскажет хотя бы на сей счет какое-либо соображение.

Рой вдруг ощутил страстное желание говорить об этом - с кем угодно, с любым, - возможно, что и Гэнту доводилось проходить через все это. Среди полицейских таких людей хватает.

- Округ хорошо знаешь, Рой? - спросил Гэнт, вызвав у него разочарование.

- Еще бы.

- Тогда можешь изучить вон ту карту со значками, - сказал Гэнт, неопределенно махнув рукой на стену и начиная заполнять отчет, который позже, Рой это знал, будет перепечатан и подшит к исковому заявлению.

- Чем мы сегодня займемся, шлюхами?

- Ага, ими самыми. Надо бы обстряпать несколько арестов. Давненько что-то нам ничего стоящего не попадалось. Может, какие голубые объявятся. Когда в журнале недостает записей, мы промышляем по этим мальчикам. Так проще всего.

Рой услышал голоса, и в дверь вошел Филлипс, смуглый юноша с непокорными волосами и жесткими колючими усами.

- Всем привет, - объявил он, швырнул на стол футляр из-под бинокля.

Под мышкой он держал "болтушку" - переносную рацию.

- Ты что, прямо из торговой палаты? Или из кабельного телевидения? - спросил Гэнт. - Намечается крупная сделка?

- Может быть, - сказал Филлипс, кивая Рою. - Вчера, когда мы уже собирались разойтись по домам, сюда позвонил тот головорез-стукач, с которым работает Зигги, и сказал, что в "Пещере" сегодня будут крутить порнуху. Не мешает проверить это гнездышко.

- Дьявол, да ведь тамошний бармен, Микки, знает любого из нас как облупленного. Особо там не поработаешь. Я успел у них стольких повязать, что меня они признают, даже если я явлюсь туда переодетый гориллой.

- Для притона, где посетители если не психи, так чокнутые, костюм гориллы - наряд идеальный.

- Бывал в "Пещере"? - спросил Гэнт у Роя.

- Тот голубой бордель, что на Главной? - Рой вспомнил, как в первую же ночь в Центральном ездил туда усмирять драку.

- Да, только там не одни голубые. Хватает и лесбиянок, и садистов, и мазохистов, и наркош, и шлюх, и мошенников, и темных личностей, от проституток-карманниц до убийц, - уголовнички на любой вкус, причем у каждого свои причуды. Кто бы потрудился там заместо нас, а, Филлипс?

- А ты не догадываешься? - сказал тот и улыбнулся Рою.

- Вот-вот, - сказал Гэнт. - Тебя в здешних краях никто покамест опознать не может.

- Однажды я уже заглядывал туда в форме, - сказал Рой, отправляться в одиночку в "Пещеру" ему отнюдь не улыбалось.

- В форме ты просто безликий самец, выкрашенный в синий цвет, - сказал Гэнт. - А в цивильной одежде никто тебя и не узнает. Послушай, Филлипс, я думаю, старина Рой прекрасно с этим справится.

- Угу, голубенькие пупсики кинутся на такого блондинчика, как мухи на мед, - сказал Филлипс и издал смешок.

Вошли остальные члены дежурной команды. Симеоне и Ранатти были не только напарниками, но и соседями, а потому ездили на работу вместе. Сержант Джакович появился последним. Пока все рассаживались за длинным столом в кабинете, где царил полный хаос, и занимались писаниной, Рой на правах профана, не свыкшегося с установившейся практикой службы в команде "нравов", почитывал рапорты по произведенным арестам. За исключением Гэнта и Джаковича, которых можно было без особого преувеличения назвать людьми пожилыми, его новые коллеги были сплошь молодыми ребятами, немногим старше его самого. Одевались все примерно одинаково: яркие хлопчатобумажные рубашки навыпуск и удобные брюки тоже из хабе. Такие не обидно испачкать или разорвать, когда лезешь, к примеру, на дерево или ползешь вдоль темной ограды. Рой это испробовал прошлой ночью, преследуя проститутку с клиентом до дома последнего, где они надеялись пошалить, но только Рой с напарником их все равно упустили: едва те исчезли в подъезде тусклого и выцветшего жилого дома, как какой-то длинный негр с химической завивкой, без сомнения выставленный там в качестве дозорного, вычислил обоих полицейских. Рой обратил внимание, что у всех его товарищей туфли на мягкой резиновой или рифленой подошве, с такой подметкой легко подкрасться, поглядеть или по самый лоб засунуть нос в чужие дела. Рой так до конца и не уверился в том, что хотел бы получить сюда назначение на целых восемнадцать месяцев: он уважал чужие тайны. И подозревал, что от такой секретной слежки попахивает фашизмом. И полагал, что люди, черт бы их побрал, заслуживают доверия и что среди них, о чем бы там ни твердили циничные полицейские, паршивцев - ничтожная малость. Тут он вспомнил замечание - или предостережение? - Дороти о том, что ему никогда по-настоящему не нравилась его работа, но, дьявольщина, чего ж ему еще нужно? - подумал он, работа в "нравах" обещает быть просто захватывающей. По крайней мере с месяц.

- Рой, неси-ка сюда те рапорта, - позвал его Джакович, отодвигая в сторонку свой стул. - Может, тебе будет полезнее сесть вот тут и заодно с чтением этого вранья послушать и другую муть.

- Что еще за вранье? - спросил Ранатти, красивый юноша с глазами с поволокой, носивший поверх тенниски перевернутую вверх тормашками кобуру.

Его темно-синяя рубашка с длинными рукавами аккуратно висела на спинке стула, и Ранатти частенько проверял, не сползла ли она на пол.

- Сержант думает, что мы иногда преувеличиваем при составлении рапортов, - пояснил Симеоне Рою.

Розовощекий, чуть лопоухий, он выглядел еще моложе Ранатти.

- Мне бы не стоило этого говорить, - сказал Джакович. - Но на деле Руби Шэннон я проверил дюжину оперативников, и вы, ребята, оказались единственными, от кого хоть изредка был какой-то толк.

- Ну что ты ноешь, Джейк, мы же завели на нее дело, ведь так? - просиял Ранатти.

- Так-то оно так, - сказал Джакович, бросив осторожный взгляд сперва на Ранатти, а потом на Симеоне. - Только вот она сообщила мне, что вы ее накололи. Вам известно, что наш лейтенант не желает связываться с арестами по ложному обвинению.

- Ф-уф, никакое оно не ложное, Джейк, - сказал Симеоне, - просто она не устояла перед стариной Россо.

Он ткнул пальцем в сторону ухмыляющегося Ранатти.

- Да, выглядит и впрямь смешно, - сказал Джакович. - Обычно ей ничего не стоит за целый квартал унюхать полицейского, а вот Ранатти, видите ли, ее одурачил. Чушь, посмотри-ка на него: чистый легавый, только что вернувшийся с патрулирования.

- Нет, ты послушай, Джейк, - сказал Ранатти. - Мы в самом деле подцепили ее на крючок совершенно законным образом. Честно говорю. Я обработал ее в своем неподражаемом стиле: прикинулся лощеным молоденьким итальяшкой, не вылезающим из бильярдных, она и клюнула. Думать не думала, что я из "нравов".

- Настораживает и кое-что еще: совсем не похоже на Руби идти по шесть-сорок-семь-А, - сказал Джакович. - Эй, Россо, она что, тебя потискала?

- Клянусь, как перед Богом, она поиграла моей бибикалкой, - сказал Ранатти, вздымая в небеса короткопалую и толстую десницу. - Прежде чем я одел ее кулачки в железо, она своими пальчиками - большим и указательным - успела дважды заставить ее продудеть.

- Ни одному из вас, мерзавцев, не верю, - сказал Джакович хихикающим юношам. - На прошлой неделе мы с лейтенантом Фрэнсисом объезжали тусовки местных шлюх, а на углу Пятой улицы и Стэнфорд-стрит остановились и поболтали с Руби. В разговоре она упомянула "миловидного итальяшку", "глазастого легаша", что оформил ее по ложному обвинению. Она утверждает, что положила тебе руку на колено, а ты в момент арестовал ее за распутное поведение.

- Послушай, босс, я распутен от колена и выше. Разве не слышал про горячую кровь латинян?

Все рассмеялись, и Джакович обернулся к Рою.

- Я пытаюсь втолковать этим парням, чтобы они прекратили пробавляться ложными обвинениями. Наш лейтенант очень щепетилен и не признает ничего, кроме самых что ни на есть законных арестов. Если проститутка не говорит тех нужных слов, после которых ты мог бы действовать решительно, или если в ее потискиваниях да щекотке нет должного непотребства, в таком случае нет и основания для законного задержания.

- А что, если она трясет тебя за ствол, Джейк? - спросил Симеоне, закуривая толстую сигару, которая смотрелась комично в пухлых детских губах. - Если она это делает, я говорю, что она заслуживает ареста за распутное поведение. Рапорт можно чуточку и приукрасить.

- Черт тебя подери, Сим, никаких приукрашиваний! Это я и стараюсь вбить тебе в башку. Послушайте, я ведь тоже не гвоздь цирковой программы, а всего лишь один из клоунов. Босс говорит, чтоб мы выполняли полицейскую работу честно и не сворачивали с прямой дорожки.

- О'кей, Джейк, но "нравы" - это особая полицейская работа, - сказал Гэнт, впервые вступая в разговор.

- Послушайте, - сказал Джакович в раздражении. - Вы что, и вправду хотите пересажать всех шлюх? Коли так, тогда лезьте вон из кожи, чтобы состряпать фальшивый рапорт, и потом лжесвидетельствуйте в суде, добиваясь обвинения. Но такая игра не стоит свеч. Проститутки неистребимы. Они будут всегда. Зачем же рисковать своей работой из-за паршивого вранья, к тому же уголовно наказуемого? И раз уж я об этом заговорил, босс иногда бывает малость не в себе и может защемить тот хвост, что вы, к примеру, выставляете под окном у гнездышка, где проститутка будто бы за десять монет предлагает парню сеанс на французский манер, а ваши уши умудряются про то прослышать.

- Ну и что? - спросил Симеоне, теперь уже без улыбки. - На прошлой неделе мы так одну и застукали. Что-нибудь не так?

- Лейтенант рассказал мне, что не поленился подрулить к одному из жилых домов, где какая-то команда вот таким же образом словила какую-то девицу. Он не говорил, что это был ты, Сим, зато сказал, что чертов дом с той самой стороны, откуда, как предполагается, подслушали ее наши доблестные полицейские, не имеет окон. Сплошной бетон.

- Проклятье, - сказал Гэнт, внезапно поднявшись и широко зашагав через всю комнату к свертку с ленчем, из которого вытащил новую сигарету. - Он что, этот трахнутый мальчишка-лейтенант, считает, что здесь у нас дискуссионный клуб при колледже с расписанными раз и навсегда вшивыми правилами игры? Я никогда прежде на него не капал и не жаловался, Джейк, но знаешь, как-то ночью он спросил меня, не пил ли я спиртного? Нет, ты слышишь?! Спросить у "нрава", не пил ли он! Я ответил, да, лейтенант, мать твою, как по-вашему, чем это я должен заниматься, когда промышляю в каком-нибудь баре? Тогда он меня спрашивает, всегда ли мы платим за выпивку и не принимаем ли бесплатных сандвичей от тех владельцев баров, которым известно, что мы из легавых? Он хочет видеть здесь стадо благочестивых трезвенников, прикалывающих денежки на обед к нижнему белью. Если этот хрен не уймется, я увольняюсь из команды.

- Да успокойся ты. О Боже, - произнес Джакович, с опаской косясь на дверь. - Он наш босс. Надо проявлять хоть немного лояльности.

- Этот парень своего не упустит, Джейк, - сказал Симеоне. - Пуп готов себе надорвать, лишь бы стать самым молоденьким капитаном в нашем деле. Бутончик расцветает. За такими вот бутончиками нужен глаз да глаз, иначе они используют нас заместо навоза, чтоб сподручней цвести было.

Джакович беспомощно взглянул на Роя, и тот уже абсолютно точно знал, что позже сержант будет увещевать его хранить полное молчание и не выносить из этой комнаты прозвучавшие в ней жалобы и сетования. Несчастный же он будет начальник, если позволит всему вот так закончиться, подумал Рой. Ему не следовало доводить до такого, но уж коли довел, сейчас он должен поставить их на место. Нравится это или нет, но лейтенант был здесь старшим офицером, командиром. Поменяйся Рой вдруг с ним местами - и спаси Господь сержанта, разрешающего оскорблять своего командира.

- Эй вы, мятежники, давайте поговорим о чем-нибудь другом, - нервно объявил Джакович, срывая с носа очки и принимаясь их протирать, хоть в этом не было ни малейшей необходимости.

- Слыхали, скольких морячков повязали за эти выходные "нравы" из Голливудского? - спросил Симеоне, и Рою показалось, что Джакович испытал истинное облегчение, когда беседа перешла в иное русло.

- А что у них там, в Голливуде? - поинтересовался Гэнт.

- А что всегда? - спросил Симеоне. - Местечко кишмя кишит гомиками. Я слышал, за этот уик-энд двадцать морячков арестовали по голубому делу. Собираются уведомить генерала в Пендлтоновской учебке.

- Сейчас обмочу себе штаны, - сказал Гэнт. - Я тоже служил в армии, но в то время все было иначе. А нынче даже морские пехотинцы сделались другими.

- Точно. Я слыхал, там уже стольких голубей словили, что самые толстые шишки в Пендлтоновском лагере боятся, как бы их кто не засек жующими бананы, - сказал Ранатти. - И теперь они грызут их боком, все равно что кукурузные початки.

- Кому-нибудь из вас посчастливилось уже работать по иску в "Риджент армз"? - спросил Джакович.

- Может, используем нашего одолженного? - сказал Ранатти, кивая на Роя. - По-моему, забраться в этот притон - единственный выход. Мы уже раз туда прокрались. Я приставил лестницу к балкону второго этажа и поглядел на комнату, где забавляются те две шлюшки, только вот не смог подобраться близко к окну.

- Беда в том, что им подавай особеньких, - сказал Симеоне. - Думаю какой-нибудь посыльный, а может, даже двое работают с ними заодно и засылают к ним наверх девчонок. Зарегистрируйся, Рой, в гостинице, и мы сумеем что-нибудь подстроить.

- Рой слишком молод, - сказал Гэнт. - Нам нужен старичок, вроде меня, да только я там уже столько времени кручусь, что какая-нибудь из тех шлюх меня узнает почти наверняка. Как насчет тебя, Джейк? Ты уже не юн и выглядишь вполне состоятельно: преуспевающий мужчина. Устроим тебе загородное развлечение и что-нибудь выясним между делом.

- Было бы неплохо, - сказал Джакович, пробежав пальцами по редеющим черным волосам. - Но босс не любит, когда сержанты слишком часто выходят на охоту. Придется разведать, что у него на уме.

- В меблированных комнатах Кларка дело тоже кипит вовсю, - сказал Ранатти. - В номерах шестом, седьмом и восьмом кровати превратились в парники. Вчера мы с Симом отметились там, пробыли меньше часа, но за это время бригада из трех проституток пропустила то ли дюжину, то ли чертову дюжину клиентов. Клиенты шли один за другим, а поскольку они еще прежде, чем попасть в парничок, регистрировались как постояльцы, местечко стало золотым дном.

- Один парничок - уже золотое дно, - кивнул Джакович. - Из него еще много чего может вырасти.

- Эта тройка и в самом деле трудится в поте лица. Даже не побеспокоятся сменить простыни, - сказал Ранатти.

- А раньше была такая тихая заводь - мечта обывателя, - сказал Гэнт. - Всякий раз, когда мне везло, я назначал там и после работы свидание. Ужасно, что проституция проникла и туда. Хозяин притона - милый старичок.

- Слишком много денег кроется в пороке, - сказал Джакович, обегая взглядом каждого из них. - Кого угодно могут развратить.

- Эй, а вы слыхали, ребята, что натворил Харуэлл в уборной Гартуэйтского театра? - спросил Симеоне.

- Харуэлл - это полицейский дневной смены, - пояснил Джакович Рою. - Такой же псих, как Симеоне и Ранатти. У каждого из нас свой крест.

- Что он сделал на сей раз? - спросил Гэнт, заканчивая терзать каракулями желтый лист стандартной бумаги.

- Он работал в уборной по поступившей от тамошнего директора жалобе. Так вот, просверлил он, значит, по новенькой смотровой дырочке в стенках между туалетами, а сам плюхнулся, не спуская штанов, толстым задом на последний стульчак, просто сидел там и покуривал свою огромную сигару. Не успел он докурить ее до конца, как входит какой-то голубь и идет прямиком к дыре, что тот расковырял, и сует в нее под нос старине Харуэллу свой конец. Лопес наблюдал за происходящим, спрятавшись за решеткой кондиционера, что в восточной стене, и, поскольку мы добились от директора оставлять в сортире все двери нараспашку, отбивая у голубей охоту устраивать там насест, Лопес видел все, как на ладони. Он сказал, что, когда тот парень пропихнул шланг в дыру, старина Харуэлл стряхнул пепел с сигары, подул на ее кончик и, стоило тому раскраснеться, сунул тому типу куда следует. Говорит, когда они оттуда уходили, голубь валялся на полу и визжал благим матом.

- Этот выродок настоящий псих, - проворчал Джакович. - То был его второй поход на дело. Не вызывает он у меня доверия. Выродок и псих.

- Слыхали про дырку в дамской гардеробной в универмаге Блумфильда? - спросил Ранатти. - Ну, в которую один болван, мнящий себя остряком, воткнул свою штуку, а она возьми да вылези с той стороны, где как раз переодевалась какая-то старушенция. А та, не долго думая, всадила в нее шляпную булавку, так что сукин сын покорно ждал, приколотый к собственной веселой штуке, пока не приехала полиция.

- Я. так давно слышу этот анекдот, что готов подстричь ему бороду, - сказал Филлипс. - По-моему, его в свое время сочинил какой-то легавый-балагур.

- Не знаю, не знаю, но история с Харуэллом - чистая правда, - сказал Симеоне. - Ее мне Лопес рассказал. Говорил, еле ноги унесли. Харуэлл хотел еще окольцевать того голубя. Нет, вы можете себе это представить: чуть было к чертям собачьим не спалил парню конец, так еще хочет засадить его в тюрягу? Лопес сказал ему: "Давай-ка лучше отсюда сматываться, чтобы голубок никогда не дознался, что это его полицейский клюнул".

- В один прекрасный день выродка просто уволят, - не унимался Джакович.

- Послушай, на такой работе необходимо сохранять чувство юмора, - осклабился Ранатти. - В противном случае спятить легче легкого.

- А хотел бы я увидеть ту сценку, - сказал Гэнт. - Голубь был белый? То бишь сизый?

- Почти, - сказал Симеоне. - Он был итальянец.

- Ах ты, задница, - сказал Ранатти.

- Напоминаю, ребята, сегодня у нас мусорная ночка, - сказал Джакович.

- Как серпом по одному месту, - сказал Симеоне. - Я и забыл. Господи-Господи, и оделся, как назло, прилично.

- Мусорная ночь - это ночь, когда помогаем дневной смене, - объяснил Джакович Рою. - Согласились рыскать в отбросах, проверяя затемно ящики перед еженедельным наездом мусорщиков, собирающих все это дерьмо. Дневная смена снабжает нас адресами, где, по их подозрению, происходят сходки букмекеров, а мы копаемся там в мусорных баках.

- Могу говорить всем своим приятелям, что я работаю в ФБР, - пробурчал Ранатти, - во Ф-шивой да Б-лошиной Радости.

- Пока что это здорово срабатывало, - сказал Джакович Рою. - Уже в трех местах бочки с мусором оказались набиты списками сделанных ставок. Так что и дневная смена без дела не остается.

- А в благодарность за все я иду домой, воняя не хуже кучи мусора, - сказал Ранатти.

- Как-то ночью мы ковырялись в ящиках, что за рестораном "Рыжий Кот Сэма", - сказал Симеоне, улыбнувшись Джаковичу, - и нашли там голову здоровенного хряка. У этого чертова борова башка была все равно как у льва. Старый Рыжий Кот - тип еще тот, специализируется на негритянской кухне. В общем, мы захватили голову с собой и принесли сюда вот, к Джейку, сунули в его настенный шкаф и пошли по домам. А на следующий вечер явились на работу пораньше, чтобы не прозевать момент, когда он его откроет, да только в тот самый вечер наш новый лейтенантик получает сюда перевод, и никто из нас его еще в глаза не видал. А ему предоставляют шкафчик Джейка. Он отворяет дверцу и... не говорит ни слова. Ничего! А вслед за ним молчат и остальные. Мы все, как один, уткнулись носом в писанину или в свои ящики и ничегошеньки не сказали!

- Он потом признался мне, что принял это за посвящение в командиры, - произнес Джакович, закурив сигарету и хрипло закашлявшись. - Может, потому и взял нас в оборот.

- Давайте больше о нем не заговаривать. Меня это приводит в уныние, - сказал Гэнт. - Ну что, ребята, готовы накинуться на работу?

- Прежде чем двинетесь, обождите минутку, - сказал Джакович. - На сегодня у нас намечается большая заварушка. Ровно в час ночи идем брать "Пещеру". Полагаю, до вас, парни, уже долетел об этом слушок, в такой компашке просто невозможно что-либо утаить. Короче, из надежного источника нам стало известно, что вечером в "Пещере" готовится солидное жульничество: демонстрация непристойного фильма. Ума не приложу, в чем тут причина, разве что дела Фриппо, хозяина заведения, идут из рук вон плохо. В общем, слово сказано, и дьявольское местечко будет набито сегодня до отказа. Что-нибудь знаешь о "Пещере", Рой?

- Немного, - кивнул тот.

- За последнее время мы здорово их потрепали, - сказал Джакович. - Еще один хорошенький налет, и, я думаю, отберем лицензию на торговлю спиртным. По всей видимости, сегодня это и случится. Ближе к полуночи вы, ребята, бросаете все свои дела, встречаемся здесь. Займем у патруля с дюжину одетых по всей форме полицейских, нам собираются помочь и две бригады из административного отдела. Сеанс должен начаться около часу, мы зашлем внутрь Роя. Как только фильм начнется, ты, Рой, будто бы случайно пройдешь к уборной. Осведомитель сообщил нам, что после часу никто больше через парадный вход не войдет и не выйдет. Выставь в окно сигарету и нарисуй ею круг. Мы будем сидеть снаружи и следить за окном. Ну а затем откроем ключом дверь и явимся через парадное.

- У вас есть ключ? - спросил Рой.

- А как же, - ухмыльнулся Ранатти. - Вон там, в углу.

Он указал на металлическую подпорку в четыре фута длиной. К краю ее была приварена тяжелая стальная плита с приделанными к ней со всех сторон ручками, чтобы при необходимости четыре человека, взявшись разом, могли ее раскачать.

- С этим проблем не будет, - сказал Джакович. - Не думаю, что у тебя возникнут какие-то трудности, но, если все же они возникнут, к примеру, случится нечто непредвиденное - вычислят в тебе "нрава" или попадешь в какую беду, - хватайся покрепче за табуретку, кружку пива или что-нибудь еще и швыряй прямо в переднее окно. Тут-то мы и подоспеем. Да только никаких проблем у тебя не будет.

- Значит, я просто сижу там и глотаю пиво? - спросил Рой.

- Вот именно. Закажи пиво и соси себе из бутылки, - сказал Ранатти. - В этой гнусной норе ни к чему соблюдать приличия и тянуть его из стакана. Эй, Сим, а Доун Лавере по-прежнему околачивается у "Пещеры"?

- На прошлой неделе видел ее у входа, - кивнул Симеоне. - Последи, Рой, за этой сучкой. Самая сметливая из всех шлюх, которых я когда-либо видел. Вмиг умеет раскусить легавого. Стоит ей заподозрить, что ты из "нравов", она тут же примется за свой номер. Присядет рядом с тобой, обнимет за талию и насквозь ощупает в поисках оружия и наручников, а чтобы занять тебя на время, упрячет тебе под мышку огромный сосок. Будет шарить по тебе, пытаясь найти кольцо от ключей, или вцепится в него руками - если, конечно, сможет, - чтобы проверить, нет ли у тебя при себе ключей от телефонной будки или от браслетов. И будет рыскать в поисках пары бумажников: ей не хуже нашего известно, что большинство полицейских в одном бумажнике носят деньги, а в другом - свой значок. Перед тем как туда войти, советую тебе передоверить Гэнту и значок, и пушку, и что там еще у тебя есть - тоже.

- Не знаю, нужно ли, - сказал Джакович. - Лучше уж пусть будет вооружен. Не хочу, чтобы его обижали.

- Револьвер может изгадить все дело, Джейк, - запротестовал Ранатти. - Не мешает ему свыкнуться с тем, что возможности у нас не слишком широки. Всем нам нужно с этим свыкнуться, если мы желаем работать в полиции нравов.

- Не знаю. Я подумаю над этим, - сказал Джакович.

- И еще, не дозволяй старушке Доун себя целовать, - хихикнул Ранатти. - Она от души любит потереться о мальчиков, которых ей удается заманить. Очень страстная шлюшка, только вот больна триппером да туберкулезом.

- Течет с обеих дырок, - кивнул Симеоне. - И постоянно.

- Выжирает по двадцать порций за ночь, - сказал Ранатти. - Как-то Доун поведала мне, что уже даже не трахается. Мальчики большей частью предпочитают ее голову, а не все остальное, оно и для нее гораздо легче: не нужно раздеваться.

- Она лесбиянка? - спросил Гэнт.

- Еще бы, - ответил Ранатти. - Живет где-то там, в районе Альварадо, с какой-то жирной и злющей буйволихой. Однажды призналась мне, что больше не может заставить себя спать с мужиками.

- Мы выслушиваем исповеди обо всех девчоночьих трудностях, - сказал Рою Филлипс. - Мы обязаны знать этих задниц вдоль и поперек.

- Хочешь, чтобы Рой поработал со мной? - спросил Гэнт у Джаковича.

- Хочу, чтобы сегодня все четверо работали заодно, - сказал тот. - И не хочу, чтобы вы застряли на чем-нибудь другом, когда подоспеет время отправляться в "Пещеру". Все четверо выходят отсюда вместе. Можете взять две машины, но прежде решите, чем будете заниматься до полуночи, но занимайтесь этим опять-таки вместе. Филлипс поработает со мной.

- Поедем-ка на Шестую и посмотрим, сумеет ли Рой обстряпать дела с какой-нибудь проституткой, - предложил Гэнт Ранатти и Симеоне, достававшим из ящика картотеки маленькие фонарики.

- Мусорная ночка, а я нацепил новенькую рубашку, - заворчал, жалуясь, Ранатти, осторожно застегивая все пуговицы.

Рой заметил, что была она ему как раз впору, а кобура, подвешенная к плечу, оказалась совсем невидимой. Не стоит ли и мне разжиться такой кобурой, подумал Рой, но решил обождать. Пока что он в "нравах" лишь на какой-то месяц, и может пройти много времени, прежде чем он получит сюда настоящее назначение. Но он непременно им понадобится, и даже скоро. Спецмашина, полиция нравов... Кто-нибудь обязательно им заинтересуется. Он был уверен, любому очевидно: полицейский он исключительно хороший, но работа здесь - это лишь временно. Он знал, что нужно думать об экзаменах, которые предстоит сдавать в текущем семестре. Похоже, тут он сбился с курса. Возможно, подумал он, в этом семестре я возьму отпуск.

Они расселись по двум машинам. Гэнт расположился за рулем зеленого "шевроле" весом в две тонны, на кузов которого сзади "нравы" прикрепили огромные покрышки, выказав максимальное старание в маскировке. Кто-то подвесил на зеркало пушистого зверька, и Гэнт сказал Рою, что всю ответственность за налепленные на заднее стекло переводные картинки несет Симеоне. И все же, думал Рой, она, машина, похожа на ободранный, упавший в цене, "переодетый" полицейский автомобиль. Судя по тому, что утверждал Гэнт, управление выказало неприличную прижимистость в выделении средств на финансирование своей секретной оперслужбы.

Гэнт подвез Роя к автостоянке, на которой ждала его собственная машина.

- Послушай, Рой, - сказал он. - Мы будем на пустыре за желтым домом, что севернее Шестой, прямо у въезда на Таун-авеню. Совершишь мимо прогулку и там нас увидишь. Потом прокатишься несколько кварталов по Шестой улице и постараешься, несмотря на столь раннее время, найти какую-нибудь проститутку, а может, и парочку. Если приколешь, тащи обратно к месту встречи.

- Ладно, - сказал Рой.

- Ты уверен, что прошлой ночью отчетливо понял, что требуется для ареста шлюхи? - спросил Гэнт.

- Получить от нее предложение заняться сексом за деньги, - ответил Рой. - По-моему, достаточно просто.

- О'кей, Рой, действуй, - сказал Гэнт. - Если встретишь шлюху, очень похожую на переодетого бабой мужика, не кидайся на него. Пропусти и попытай счастья с другой. Мы не расставляем силки голубкам в одиночку. Это самые опасные и непредсказуемые ублюдки в целом мире. Так что промышляешь только по женщинам - настоящим женщинам.

- Ладно, - сказал Рой, горя желанием поскорее начать.

Ночь была темной, и находиться здесь, на городских улицах, облаченным в гражданское платье, было почти то же самое, что впервые выйти сюда из домашних стен. Было это одновременно жутко и волнительно. У Роя глухо застучало сердце.

- Действуй, малыш, - сказал Гэнт. - Только будь спокоен.

Сворачивая на восток к Шестой улице, Рой обратил внимание, что руки его стали липкими и холодными, а руль сделался скользким. Причина была не в том, что он один, да один он, по сути, и не был: от Гэнта, Ранатти и Симеоне его отделяли лишь несколько кварталов. Но в первый раз разъезжал он по городу в качестве полицейского, не имеющего при себе ни значка, ни синего мундира, - полицейского, лишенного их защиты, и пусть он знал эту улицу как свои пять пальцев - все ему казалось чем-то странным и незнакомым. Сотрудник полиции нравов теряет это удобство - носить большой медный знак на груди, подумал он. Зато обретает подлинность. Без синего мундира он превращается в рядового человека, обязанного действовать так же, как любой другой житель, вышедший на улицу. Его уверенность явно пошла на убыль. Что это, нервозность или нечто серьезнее? Он положил руку себе на грудь и сосчитал гулкие удары. Неужели страх?

Первую проститутку Рой увидел на углу Пятой и Стэнфорд-стрит. Тощая негритянка с прямыми ногами; по ее алчущему взгляду он догадался: наркоманка. Он поравнялся с ней, и она улыбнулась.

- Привет, блондинчик, - сказала она, подходя справа к его машине и заглядывая внутрь.

- Привет-привет, - сказал Рой и выдавил ответную улыбку, мысленно отругав себя за дрожь в голосе.

- Я тебя тут раньше не встречала? - спросила та, не стирая с лица не слишком аппетитной ухмылки, обнажившей плохие зубы, и внимательно осматривая машину.

Сразу заподозрила неладное, подумал Рой.

- Никогда здесь раньше не бывал, - ответил он. - Один дружок рассказывал про это местечко. Говорил, при желании я мог бы неплохо тут поразвлечься.

- Чем зарабатываешь на хлеб, малютка? - улыбнулась она.

- Я страховой агент.

- Забавно, а по-моему, похож на легавого, - сказала та, буравя его глазами.

- Легавый? - Он судорожно рассмеялся. - Только не я.

- Похож на молодого легаша, ну прямо копия, - произнесла она не мигая.

Он совсем сник.

- Слушай, своей глупой болтовней ты действуешь мне на нервы, - сказал Рой. - Могу я тут поразвлечься или нет?

- Может, да, может, и нет, - сказала она. - А что у тебя на уме?

Рой вспомнил вчерашнее предупреждение Джаковича остерегаться всяческих ловушек. Он знал, что девица пытается вынудить его самого сделать ей предложение.

- А то не догадываешься, - сказал он, стараясь изобразить на лице застенчивую улыбку, но не ручаясь за конечный результат своих стараний.

- Дай-ка мне свою карточку, малютка, может, когда и захочу оформить у тебя страховку.

- Карточку?

- Визитку. Дай мне свою визитную карточку.

- Послушай, я человек женатый. И не хочу, чтоб ты узнала, как меня зовут. На что она тебе? Собираешься меня шантажировать, так, что ли? - сказал Рой, поздравляя себя по поводу собственной находчивости и отмечая на будущее, что хорошо бы позаимствовать несколько визиток в каком-нибудь страховом бюро.

- Ну ладно, - спокойно улыбнулась та. - Тогда сотри с нее свое имя или зачеркни вон той ручкой, что торчит у тебя из кармана рубашки. Только дай мне убедиться, что она у тебя имеется, эта твоя визитка.

- Да у меня и нет при себе, - сказал Рой. - Будь смелее, давай лучше перейдем прямо к делу.

- У-гу, - произнесла она, - давай перейдем, только мое дело - забота о собственной фирме. Коли у страхового агента бумажник не набит миллионами карточек, выходит, он нищ, этот страховой агент.

- Пусть я буду нищим страховым агентом, ну и что с того? - сказал Рой без всякой надежды, глядя, как она поворачивается, чтобы уйти.

- Да из тебя даже легаш никудышный. - Она одарила его через плечо презрительной усмешкой.

- Ах ты, сучка, - сказал Рой.

- Ирландская харя, онанист голубоглазый, мать твою... - парировала проститутка.

Рой свернул направо, проехал к югу до Седьмой улицы, затем вернулся на Шестую и остановил машину, загасив фары в полуквартале от того места, где тормозил перед тем, и принялся наблюдать за проституткой, болтавшей с длинным негром в серой фетровой шляпе. Тот кивнул ей и быстро направился вниз по улице к жирной девке в зеленом атласном платье. Рой ее прежде не встречал. Она кинулась в дом и заговорила о чем-то с двумя женщинами, столкнувшись с ними у входа. Рой включил зажигание и поехал к месту встречи, Гэнта он нашел сидящим на заднем сиденье той машины, в которой прибыли сюда Ранатти и Симеоне.

- Лучше попытать счастье где-нибудь еще, - сказал Рой. - Я засыпался.

- Что случилось? - спросил Гэнт.

- Одна тощая кляча в коричневом платье узнала меня: скорее всего, видела тут как-то в форме, - солгал Рой. - Уставилась на меня, а потом побежала и растрезвонила об этом всем местным шлюхам. Здесь торчать бесполезно. Я засыпался.

- Давайте прошвырнемся к парку и повяжем какого-нибудь бойкого голубка, - предложил Ранатти. - Давненько мы их не ловили.

Оставив свою машину на стоянке рядом с участком, Рой вновь пересел в казенный автомобиль к Гэнту, и они отправились в парк. Рой был удручен тем, что до сих пор так и не сумел никого арестовать, но решил, что позже вечером, в "Пещере", он наконец наверстает упущенное. Тут вдруг его осенило, что он ни малейшего понятия не имеет о том, как арестовывать гомосексуалиста.

- Расскажи-ка мне в деталях, как можно подцепить на крючок голубого, - попросил он.

- Это проще, чем вязать шлюх, - сказал Гэнт, небрежно ведя машину по вечернему городу. - Достаточно ему в публичном месте сделать непристойное предложение. Или начать тебя щупать. Но, насколько я понимаю, совсем не обязательно дозволять ему мять твои причиндалы. Как только почудится, что он потянулся почесать тебе яйца, хватай его сразу за лапу, вот и весь арест. А в рапорте напишем: он трогал тебя за наружные половые органы. А то, что говорит Джакович о незаконных арестах да привирании в отчетах, - всю эту муть я даже на свое дерьмо не обменяю. Я никому не позволю касаться моего инструмента, пока не удостоверюсь, что этот "кто-то" носит платье и что под ним млеет женское тело.

- Выходит, вполне хватает одного только устного предложения, - сказал Рой.

- Да, вот именно. Но кое-кто из гомиков по-настоящему агрессивен. Не успеешь сказать "привет" - бац! - а он уж огрел тебя по загривку. Я не настаиваю, чтобы ты принимал всю эту чушь на веру, просто скажу, что расставлять силки для голубков - занятие не из приятных. Может, нам удастся словить их в капкане.

- Только и разговоров, что о капкане. Что это такое? - спросил Рой, начиная ощущать легкий дискомфорт от перспектив "голубиной охоты".

- То, что мы зовем "выгодной позицией", - ответил Гэнт и за Центральной приемной больницей прибавил скорости, поднимаясь по Шестой улице. - Голуби ошиваются в самых разных местах, к примеру в общественных туалетах. Ну и в некоторых из них имеются вентиляционные отверстия, заделанные тяжелой решеткой или чем-нибудь еще. Сквозь них можно подглядеть за всем, что происходит внутри. К тому же почти везде для нас оставляют нараспашку сортирные двери. Вот мы, стало быть, садимся в капкане, как его у нас окрестили, и подсматриваем за тем, что творится в уборной. Конечно, есть здесь и юридические тонкости типа предполагаемых мотивов и пробного осмотра, но я расскажу тебе о них, когда будем составлять рапорт по аресту - если, разумеется, кого-то поймаем. Порой мы используем электронику и запускаем в капкан какого-нибудь парня с рацией, если он засекает в сортире непотребство, то шепчет нам в микрофон, тут-то мы и являемся. Хочу предупредить тебя насчет голубых. Не знаю, кого ты рассчитываешь увидеть, но могу сообщить тебе, что голубь частенько не отличается от обычного мужика. Он может быть здоровенным лбом с мужественной физиономией, собственной женушкой, детьми и отличной работой, может быть интеллигентом, профессиональным спортсменом, адвокатом и военным, священником и даже полицейским. В эти капканы попадались люди самых разных занятий, представляющие все уровни общественного положения. У каждого свои причуды, и, если желаешь услышать мое мнение, любой паренек с такой вот "голубенькой" причудой, которой он вынужден время от времени потакать, рано или поздно примется искать подходящую общественную уборную или какой другой вонючий пятачок, где шастают гомики. По-моему, это вроде прелюдии к любовной игре, способ распалить похабный трепет. В свое время я перебеседовал с миллионом голубков, так вот, многие из них признавались, что, даже имея возможность получить удовольствие наедине с осмотрительным и неболтливым дружком, тем не менее от случая к случаю ощущали настоятельнейшую необходимость отправиться на поиски приключений в подобное местечко. Не знаю почему, но только знаю, что так оно и есть. Беда в том, что тут, как я уже говорил, можно нарваться на совершенно добропорядочного с виду парня, респектабельного супруга и все такое, и, если он раскусит, что ты из полиции, сукин сын делается невменяем. Вдруг в его башке рисуется крупный скандал, а мамочка с детишками и все знакомые уже читают на первой странице "Лос-Анджелес таймс" про то, что старина Херби оказался на поверку грязным педом. Вот что творится в его расплавившихся от страха мозгах. Так что с ним надо держать ухо востро. Бери ты его за убийство, он бы и близко так не паниковал. И не был бы столь опасен. Этот хрен буквально готов тебя прикончить, лишь бы убраться подобру-поздорову. И слушай мой совет: нечего рисковать своей шкурой ради какого-то паршивца, за поимку которого в суде тебя никто не наградит даже плевком. Знаешь, что причитается голубю, угодившему на скамью подсудимых? Около пятидесяти долларов штрафа, только и всего. Иначе ему пришлось бы ждать сотни лет, прежде чем суд разберется с его предшественниками и дойдет очередь до него. Но они, голуби, ни о чем таком даже не подозревают, а если не подозревают, значит, и не думают об этом тогда, когда ты их арестовываешь, а вместо этого каждый из них думает лишь о том, как бы от тебя улизнуть. Короче, все они чокнутые, если б было не так, они бы вообще никогда не очутились в этих чертовых сортирах и не угодили бы в наш капкан. А потому будь осторожен, когда расставляешь голубям силки.

- Буду, - сказал Рой, чувствуя, как бешено заколотилось сердце.

Он не был готов к тем опасностям, что подстерегали его на службе в полиции нравов. Когда он прознал, что получает сюда назначение, он смутно представлял себе лишь девчонок да выпивку. Сейчас он вспомнил, что за два года работы полицейским ему, по сути, так и не доводилось участвовать в сколько-нибудь приличной драке. Несколько раз пришлось помогать напарнику валить кого-нибудь на землю и без особого труда надевать на него наручники. Но он никогда по-настоящему не ударил человека и никогда не был избит сам. А у сотрудника полиции нравов нет даже дубинки при себе.

- Ты носишь с собой кастет? - спросил Рой.

- Уж будь уверен, - сказал Гэнт, задирая рубашку и показывая черный кастет с зазубренными краями, торчавший у него из-за пояса.

- Может, и мне стоит прикупить, - сказал Рой.

- Думаю, совсем не помешает, - кивнул Гэнт. - Иногда наши парни уясняют на собственной шкуре очень полезные вещи. То, к примеру, что захват, который учат тебя в академии выполнять на счет раз-два, похоже, никак не применим, если ты скользишь, изгибаясь, будто змея, по облитому мочой кафельному полу в каком-нибудь сортире заодно с потным, как боксерская подмышка, голубком; или если борешься в темном гостиничном коридоре со сводником какой-нибудь стервы, а твой напарник знать не знает, где тебя черти носят.

- После всего, что ты порассказал, эта работка не кажется чересчур приятной, - слабо улыбнулся Рой.

- Я только говорю о худшем из того, что может стрястись, - сказал Гэнт. - Обычно такое случается с юными горячими головами, с дикими борзыми, вроде Ранатти и Симеоне. Ну а ты держись старых бывалых псов, вроде меня, и все обойдется. Пусть мы не повяжем стольких, скольких успеют эти ребята, зато домой каждую ночь будем возвращаться целыми и невредимыми.

Гэнт остановил служебную машину неподалеку от парка, и они пошли к живой изгороди, окаймлявшей пруд с южной стороны. Там они нашли Ранатти и Симеоне. Растянувшись на травке, те курили и швыряли жареными кукурузными зернами в шипящего черного гусака, который хоть и принимал их подношение, но откровенно презирал обоих за чересчур назойливое милосердие.

- Всем на дармовщинку наплевать, - сказал Ранатти, указывая сигаретой на свирепого гуся, пресытившегося кукурузой и враскачку направившегося к дальней кромке воды.

- Ну что, поохотимся или проверим капканы? - спросил Гэнт.

- Как пожелаешь, - пожал плечами Симеоне.

- А как пожелаешь ты, Рой? - спросил Гэнт.

- Черт, почем я знаю, я ведь еще зеленый, - сказал тот. - Шляться по парку, прикидываясь педиком, - это и есть "охотиться"?

- Нужно лишь притвориться доступным товаром, - сказал Симеоне. - Вовсе не обязательно носиться по всему парку и звенеть монетами в кармане брюк. Просто разгуливай себе и трави байки с голубками, что клюнут на тебя. Обычно один или двое из нас охотятся под деревьями, а еще парочка где-нибудь выжидает. Если тебе сделают предложение, веди голубя к месту встречи, точнее - к засаде. Скажи, что у тебя здесь рядом машина или квартирка, или наври с три короба чего-нибудь еще. Только доставь его к нам, а там уж мы навалимся всей гурьбой. Никто никогда не берет голубя в одиночку.

- Я уже ему объяснял, - сказал Гэнт.

- Ну, а коли брезгуешь играть роль гомика, за что я, кстати, нисколько тебя не виню, сам того не выношу, - что ж, в таком случае можно проверить капканы, - сказал Ранатти. - Тут тебе понадобится только глядеть на то, как они меж собой распутничают. Фактически ты с ними и не общаешься, не то что во время охоты.

- Давайте проверим капканы, - сказал Рой.

- Вы как предпочитаете, сидеть внутри или снаружи? - спросил Симеоне у Гэнта.

- Снаружи. А ты как думаешь?

- Ты хотел от него чего-то другого? - спросил Ранатти.

- Он уважает старших, - сказал Гэнт, и они побрели через парк.

Вечер был теплым и по-настоящему летним, легкий ветерок, бегущий от пруда, приятно холодил Рою лицо. Почти все утки уже спали. Здесь, в стороне от неукротимого потока машин и уличного шума было тихо и покойно.

- Красивое место, - сказал Рой.

- Парк? - спросил Ранатти. - Конечно. Только кишмя кишит гомиками, ворами и всякими задницами. После наступления темноты никто из порядочного люда тут прогуляться не отважится.

- Кроме нас, - сказал Симеоне.

- Он ведь сказал "порядочного люда", - напомнил ему Гэнт.

- Периодически затемно сюда забредают всей семьей какие-нибудь простачки, приехавшие в наши края совсем недавно, но очень скоро они понимают, что почем. Прежде уборные запирались на ночь, но потом один мозговитый администратор парка решил оставлять их открытыми. Открытые сортиры приманивают голубей, словно мух.

- Голубых мух, - сказал Симеоне.

- Раньше по ночам их здесь крутилось не больше сотни. Теперь - не меньше тысячи, тьма-тьмущая. Возможно, мы закроем сортиры опять.

- Вон он где, - сказал Гэнт Рою и показал на большое оштукатуренное строение, расположившееся у рощицы из вязов, шелестевших листвой на крепчавшем ветру. - Там-то мы с тобой и переждем, Рой, за теми деревьями, - сказал Гэнт. - Когда они выйдут из капкана, мы их увидим, подбежим и поможем.

- Как-то раз, - сказал Симеоне, - мы тут вдвоем словили восемь голубков. Один из них жрал у другого, а еще шестеро окружили их и ласкали им все, что только попадало под руку.

- Настоящая цирковая акробатика, - сказал Ранатти. - Мы незаметно выбрались из капкана и ломали голову над тем, что же, черт подери, делать со всей этой восьмеркой. В конце концов Сим замечает около сарая с инструментами связку черепицы, тогда он засовывает к тем свою башку и орет: "Эй вы, голуби, все арестованы!" Потом захлопывает наглухо дверь и несется обратно к связке с черепицей, а как только кто-то из них пытается выйти наружу, начинает метать черепицей в дверь. По-моему, он забавлялся от души. Сам я побежал к телефонной будке, что на углу, и вызвал подмогу, и когда сюда понаехали зебры, все восемь голубков так и торчали в нужнике. Ну а у стенки вид был такой, словно ее атаковал взвод пулеметчиков.

- Понял, почему я говорил держаться меня, и тогда беда пройдет стороной? - сказал Гэнт, шагая к рощице, где им предстояло ждать. - Почему бы тебе не сходить с ними внутрь на какое-то время, а, Рой? Лучше один раз увидеть...

Ранатти вытащил из кармана кольцо с ключами и отпер висячий замок на двери огромного сарая с инструментами, пристроенного к боковой стене. Рой вошел в него, за ним последовал Ранатти. Он придержал дверь и после прикрыл ее за ними. Внутри было темно и мрачно, только в шести футах над землей, прямо под самой крышей, на стене виднелось пятно света. Ранатти взял Роя за локоть, повел его сквозь темень и указал на ступеньку и лестницу длиной фута в три, ведущую к светлому лоскуту. Рой поднялся по ней и заглянул через тяжелую решетку из толстой проволоки в уборную. Футов тридцать на двадцать, прикинул он. Если ему когда-либо придется предстать перед судом и отвечать на вопросы защиты по поводу произведенного ареста, среди них может оказаться и вопрос о размерах помещения. Четыре писсуара отделены от четырех стульчаков металлическими перегородками. Рой обратил внимание, что ячейки спереди не имеют дверей, а в перегородках между туалетами просверлено несколько глазков.

Какое-то время они ждали в полной тишине, затем Рой услыхал направлявшиеся по бетонной дорожке к уборной шаркающие шаги. В дверь ввалился старый сгорбленный бродяга, в руке он держал узел, который тут же, не успев войти, принялся открывать. Из грязного пакета он достал четыре винные бутылки и осушил каждую до дна, едва ли нацедив в общей сложности больше чем с полглотка. Потом сложил бутылки обратно в пакет, и Рой с удивлением подумал, какую они еще могут иметь для него ценность? Старик прошел, шатаясь, к последнему стульчаку, снял грязнющий пиджак, его качнуло, он врезался боком в стенку, выпрямился и стащил с огромной лохматой головы давно поникшую шляпу. Потом бродяга снял штаны и одним махом приземлился на стульчак. Эхо могучего взрыва потрясло уборную.

- О Господи, - прошептал Симеоне. - Повезло же нам с этой газовой атакой!

Мгновенно комната задохнулась зловонием.

- Боже ты мой, - произнес Ранатти, - тут запахи как в нужнике.

- А ты что, думал, сидишь в цветочном магазине? - спросил Симеоне.

- Эта работа просто унизительна, - буркнул Рой и пошел к двери, чтобы глотнуть свежего воздуха.

- Смотри-ка, у старого негодяя столько патронов, что хватит продержаться целую неделю, - сказал громко Симеоне.

Рой снова заглянул в уборную и увидел, что бродяга все еще сидит, притулившись к боковой стене, но теперь уже звучно храпит, а из-под дырявой майки его торчит увесистый моток туалетной бумаги.

- Эй, - позвал Симеоне. - Просыпайся, старый барахольщик. Вставай!

Бродяга шевельнулся, пару раз мигнул, но тут же опять закрыл глаза.

- Эй, он еще не успел крепок заснуть, - сказал Ранатти. - Эй! Старина! Проснись! Поднимай свою задницу и убирайся вон!

На этот раз бродяга вздрогнул, хмыкнул и, тряхнув головой, поднял веки.

- Ты, старая сволочь и мразь, ну-ка, катись отсюда к дьяволу! - закричал Симеоне.

- Кто это сказал? - спросил бродяга, склонившись вперед на стульчаке и пытаясь быстро оглядеть перегородку.

- Я сказал, Господь, - откликнулся Ранатти. - Убирайся к дьяволу!

- Ишь какой выискался, - сказал бродяга. - Ладно, обожди минутку.

Пока он с трудом влезал в свои штаны, Рой услышал шаги. В уборной появился бледный и нервный мужчина с залысиной на лбу и в темных очках с зелеными стеклами.

- Голубь, - шепнул Ранатти Рою в ухо.

Мужчина заглянул в каждую из ячеек и, увидев в последней только бродягу, явно не представлявшего для него интереса, подошел к писсуару в дальнем конце комнаты.

Бродяга не стал застегивать ремень на пряжку, а попросту обвязал его вокруг талии. Он водрузил свою поникшую шляпу на место, поднял сверток. Затем заметил у писсуара человека и опять положил сверток на пол.

- Здорово, Боже, - сказал он.

- Простите, не понял? - произнес мужчина, по-прежнему не отходя от писсуара.

- Разве ты не Боже? - спросил бродяга. - Разве ты не говорил, чтоб я убирался отсюда к дьяволу? Оно, может, я выгляжу и не очень, да только ни один сукин сын не скажет мне, чтобы я вынес свой зад из общественного нужника, слышишь, сучье отродье?

Пока тот в ужасе застегивал молнию на брюках, бродяга не спеша согнулся над свертком. Мужчина помчался, оскальзываясь, по мокрому полу уборной к двери. Бродяга швырнул в него пустой бутылкой. Разбившись о дверной косяк, она осыпала мужчину осколками. Бродяга заковылял к выходу и поглядел вслед спасавшемуся бегством врагу, потом вернулся за своим свертком и положил его себе на плечо. Шатаясь, но с торжествующей беззубой ухмылкой на устах, он вышел вон.

- Иногда на этой работе удается удружить людям, - сказал Симеоне, закуривая сигарету.

Рой предпочел бы, чтобы он не делал этого в душном и темном сарае.

Прошло еще минут пять, и снова послышались шаги. Высокий мускулистый мужчина лет тридцати вошел в туалет и направился к раковине, неторопливо и не оглядываясь по сторонам причесал вьющиеся каштановые волосы, тщательно исследовал широкий воротник зеленой спортивной рубашки, поверх которой был надет легкий свитер лимонного цвета, сидевший на нем ладно, как влитой. Потом прошелся мимо ячеек, не забывая заглядывать внутрь каждой из них, после чего оказался у того писсуара, где до него уже стоял другой, расстегнул молнию на брюках, но мочиться не стал. В темноте Ранатти кивнул Рою, но тот отказывался верить, что и этот тоже голубой. Мужчина так и стоял перед писсуаром, время от времени вытягивая шею к двери и вслушиваясь в звуки снаружи. Дважды Рою померещилось, что кто-то вот-вот явится на порог; зная теперь, чего ждет этот человек, зная наверняка, Рой решил, что вовсе не желает наблюдать за тем, что произойдет позже, когда сюда войдет еще один. Его и без того уже мутит, а по шее бегут мурашки. Он всегда полагал, что все педики женоподобны, а значит, легкоузнаваемы, и потому встретить здесь нормального с виду мужчину было для него потрясением. Его тошнило.

Вошел какой-то старичок. Рой не замечал его до тех пор, пока тот не пересек порог и не направился легкой походкой к первому писсуару. Было ему, пожалуй, не меньше семидесяти. Одет он был очень опрятно: синий костюм-тройка с неподбитыми плечами, синий галстук, повязанный поверх голубой сорочки. Седые волосы со стальным отливом аккуратно уложены. Рукой с тонкими прожилками вен он нервно снял невидимую соринку с безупречного пиджака. Потом взглянул на высокого мужчину у дальнего писсуара и улыбнулся. Свет заиграл на серебряной булавке в его воротнике, и на Роя нахлынула волна отвращения, мощнее прежней, способная, казалось, вывернуть наизнанку кишки, а старик, не отрывая рук от паха, захромал вдоль писсуаров и остановился только тогда, когда вплотную приблизился к Высокому. Он тихо рассмеялся, Высокий рассмеялся ему в ответ и сказал:

- Ты слишком стар.

Рой недоверчиво зашептал Ранатти:

- Он ведь и вправду старик! Бог ты мой, он же старик!

- Какая, к черту, разница! - сухо ответил тот. - Голуби тоже стареют, представь себе.

Вторично получив отпор, старик отступил. В дверях остановился, но в конце концов убрался в полном унынии.

- Ничего в действительности непристойного он не совершил, - шепнул Симеоне Рою. - Просто стоял рядом с тем у писсуара. Никакого прикосновения, ничего подобного. Даже толком им и не потряс. Для ареста недостаточно.

Будь оно все проклято, подумал Рой, он уж довольно нагляделся. Едва он надумал присоединиться к Гэнту - чистая прохладная трава, бодрящая воздух! - как вдруг, услышав голоса и шарканье ног, решил дождаться и посмотреть, кто - или что? - войдет в уборную. Какой-то мужчина произнес что-то на быстром испанском, ему ответил детский голос. Из всего разговора Рой разобрал только "Si, Papa"¹. Потом послышались удаляющиеся мужские шаги, а вслед за этим - детская болтовня все на том же испанском. Подпрыгивая, в комнату вбежал мальчишка лет шести и, не глядя на Высокого, заскочил в туалет. Повернувшись спиной к наблюдателям, скинул на пол свои короткие штанишки, обнажил пухлую коричневую попку и, мурлыча детскую песенку, помочился в унитаз. На мгновение Рой улыбнулся, но тут же вспомнил о Высоком. Он увидел, как рука мужчины неистово мелькает в области промежности, как тот делает шаг от писсуара и мастурбирует, стоя лицом к ребенку, но тут же, стоило пронзительному детскому смеху растерзать тишину за стенами, поспешно возвращается назад. Мальчишка напялил шорты и, все так же напевая, выбежал из уборной. Рой услышал, как он закричал: "Карлос! Карлос!", и какой-то ребенок отозвался из глубины парка. Мальчишка так и не увидел Высокого, стоявшего теперь на прежнем месте и издающего хрюкающие звуки под неистовое мелькание руки.

- Видал? Все-таки не зря мы делаем свое дело, - зло усмехнулся Симеоне. - Пошли брать этого ублюдка.

Едва они втроем вырвались из сарая, Симеоне свистнул, и Гэнт бегом выскочил из-под раскачивавшихся на ветру вязов. Сквозь толстую мглу Рой углядел отца и трех детишек, бредущих по траве с хозяйственными сумками в руках. Они почти уже выбрались из парка.

Рукой, не выпускавшей значка, Симеоне распахнул дверь в уборную. Взглянув на четверых полицейских, мужчина неуклюже вцепился в молнию на штанах.

- Мальчиков любишь? - осклабился Симеоне. - Бьюсь об заклад, у тебя имеются собственные малявки, небось пристают к тебе на прогулке: "Папочка, купи нам жвачку". Хочешь пари, Россо? - сказал он и обернулся к Ранатти.

- В чем дело? - спросил мужчина, лицо его побелело, челюсть задергалась.

- Отвечай! - приказал Симеоне. - Есть у тебя дети? Жена?

- Пойду-ка я отсюда, - сказал тот и шагнул к Симеоне, но был отброшен к стене.

- Это уже лишнее, - сказал Гэнт, встав на самом пороге.

- Я грубить не собираюсь, - сказал Симеоне. - Просто хочу узнать, есть у него жена да детишки? У них почти всегда бывают. Что скажешь, приятель?

- Да, конечно. Только зачем вам меня арестовывать? Господи, я же ничего не сделал, - говорил он, пока Симеоне, сложив ему руки за спину, надевал наручники.

- Всегда цепляй на них браслеты. Всегда. И никаких исключений. Голуби хороши лишь окольцованные, - улыбнулся Рою Симеоне.

Когда они выходили из парка, Рой пристроился сзади к Гэнту.

- Ну как тебе эта работка, малыш? - спросил тот.

- Не больно-то приятна, - ответил Рой.

- Взгляни вон туда, - сказал Гэнт и указал пальцем на пруд, где у самой кромки воды быстро семенил по берегу стройный юноша в кофейного цвета штанах в обтяжку и в кружевной оранжевой рубашке.

- Такими я себе их и представлял, - сказал Рой.

Пройдя футов тридцать или около того, юноша всякий раз преклонял колена, крестился и молился в полном безмолвии. Шесть, насчитал Рой, прежде чем тот добрался до улицы и растворился в потоке пешеходов.

- Кое-кто из них очень уж жалок. Этот вот пытается еще сопротивляться, - пожал плечами Гэнт, предлагая Рою сигарету. - Самые неразборчивые создания в целом свете. Они вечно не удовлетворены, всегда им хочется, они постоянно ищут. Теперь ты понимаешь, почему мы, насколько это возможно, предпочитаем таскаться по притонам, игорным заведениями да барам? И запомни: охотясь на голубей, рискуешь быть клюнутым в задницу, клюнутым так, что из тебя вышибет все дерьмо. Они опасны, как печи в аду, и это - вдобавок к тем мерзостям, от которых и так уж тошнит.

Словно течением, мысли Роя унесло назад, в прошлое. Колледж! Все это кого-то ему напоминает. Ну да, конечно! - подумал он вдруг, вспомнив манерность профессора Рэймонда. Как это раньше не приходило ему в голову! Рэймонд был гомиком!

- Нельзя ли нам завтра заняться проститутками? - спросил Рой.

- Конечно, можно. Конечно, мальчуган, - усмехнулся Гэнт.

К полуночи Рою уже порядком осточертело торчать в кабинете и наблюдать, как Гэнт возится со своей писаниной, переговариваясь о бейсболе с Филлипсом и сержантом Джаковичем. Ранатти и Симеоне еще не вернулись из тюрьмы, куда отправились, чтобы сдать пойманного голубка, но Рой услышал, как Джакович упомянул их имена в телефонном разговоре. Повесив трубку, он выругался и, пока Рой в соседней комнате просматривал донесения, что-то шепнул по секрету Гэнту.

Сами Ранатти и Симеоне в двери влетели сразу после двенадцати.

- Ну что, устраиваем облаву в "Пещере"? - весело спросил Ранатти.

- Есть новости, Россо, - тихо сказал Джакович. - Звонила какая-то шлюха, хотела непременно говорить с сержантом. Представилась как Рози Редфилд. Утверждает, что вы, ребята, вырвали у нее провода в машине и спустили весь воздух из шин.

- Мы? - переспросил Ранатти.

- Она назвала ваши имена, - холодно произнес Джакович, не сводя глаз с обоих юношей, которые, казалось, были не слишком-то удивлены.

- Эта дрянь считает, что ей принадлежит весь угол Шестой и Альварадо, - сказал Симеоне, - Да мы тебе, Джейк, о ней рассказывали. В прошлом месяце мы ее трижды вязали, за все про все она получила условный срок. Что мы только ни делали, лишь бы вынудить ее таскаться где-нибудь подальше от того места! Да у нас имеются две жалобы на то, что она сшивается на этом чертовом углу!

- Вам было известно, где припаркована ее машина? - спросил Джакович.

- Ясное дело, было, - признался Ранатти. - Разве она не сказала, что засекла нас?

- Вообрази себе, нет. Если б сказала, мне пришлось бы против каждого из вас возбудить уголовное дело. Надеюсь, это вам понятно? Началось бы расследование... А так - она лишь подозревает, что то были вы.

- Мы играем по-честному, - сказал Симеоне. - Чуть пупки себе не надорвали, лишь бы от нее избавиться. Это же не просто шлюха, она и наводчица, и мошенница, и сводня, и Бог ее знает кто еще. Поганая сука работает на поганца Сильвера Шапиро, а тот разом и сутенер, и вымогатель, и ростовщик - короче, сам черт ему не брат.

- Я не стану выспрашивать у вас, что вы там натворили, - сказал Джакович, - но предупреждаю в последний раз: не лезьте с головой в дерьмо. Ваша задача - всегда и везде оставаться в рамках закона и утвержденных управлением инструкций.

- Знаешь, Джейк, что я тебе скажу? - спросил Ранатти, тяжело усевшись на стул и упершись резиновой подметкой в столик для пишущей машинки. - Мне вдруг подумалось, что, если следовать твоим рекомендациям, можно целую неделю ходить за ними по пятам и уговаривать признаться в том, что они задницы, да так никого и не уговорить. Если делать все по инструкции, нужно подвязать себе поджилки к затылку, чтобы меньше тряслись, когда выходишь на эти долбаные улицы...

* * *

Без пяти час Рой остановил свою машину на углу Четвертой и Бродвея и зашагал пешком в сторону "Пещеры". Несмотря на теплый вечер, он поежился, выжидая на перекрестке, когда загорится зеленый свет. Рой знал, что команда уже сидит в засаде, что в задании его нет особой опасности, но, безоружный, чувствовал себя ужасно одиноким и уязвимым. Робко миновав овальный вход в "Пещеру" и зацепив головой за свисающий с потолка у передней гипсовый сталактит, он переждал с минуту, пока глаза привыкнут к темноте. Вместительных размеров помещение было битком набито народом. Протолкавшись к бару и вмиг за этим трудным делом покрывшись испариной, Рой наконец отвоевал пятачок между строившим ему глазки рыжим гомосексуалистом и черной проституткой, смерившей его взглядом с головы до ног и явно нашедшей его менее привлекательным, чем тот лысеющий тип, что нервно терся плечом о ее огромный бюст.

Рой хотел заказать виски с содовой, но, вспомнив совет Ранатти, удовлетворился бутылкой пива. Пренебрегая стаканом, он отер рукой горлышко бутылки и отпил из нее.

Несколько кабинок и столиков были заняты лесбиянками, обладательницы мужеподобной внешности ласкали своих подружек, целуя им плечи и руки. Добрая половина комнаты состояла из парочек гомосексуалистов. Когда одна из них решила потанцевать, мало похожие на женщин официантки приказали им сесть, кивнув на надпись "У нас не танцуют". Здешние проститутки были на любой вкус. Кое-кто из них - переодетые женщинами мужики, но негритянка, та, что рядом, баба наверняка, размышлял Рой, глядя на то, как она стряхнула с плеча бретельку, предоставляя Лысому щедрый шанс оценить на глаз объем коричневых и тяжелых шаров - слову "грудь" в данном случае не хватало должной емкости.

За решетчатой перегородкой Рой увидел компанию каких-то типов в кожаных куртках, туда же, словно спеша на зрелище, сходилась и другая публика. Он протиснулся сквозь толпу из нескольких человек, круживших по проходу и стучавших стаканами по столам в такт воплям из оглушительно ревущего красного музыкального автомата. Добравшись до решетки и всмотревшись через нее, он заметил двух опоясанных цепями близнецов, боровшихся на руках за качавшимся столом. По краям его горело по свече, грозившей подпалить предплечье неудачника. В кабинке справа от Роя сидели двое мужчин и как зачарованные наблюдали за происходящим. Первый из них, блондин, походил на интеллектуала. Второй, с роскошной темной шевелюрой, производил не менее благоприятное впечатление. Они явно не вписывались в местный интерьер (так же, как и я, подумал Рой), но стоило язычку пламени лизнуть вьющиеся волосы на руке одного из борцов, как юный блондин сдавил бедро приятеля. Тот ответил трепетным вздохом, а когда свеча обожгла плоть, ухватил блондина пальцами за мочку уха и неистово ее скрутил. Никто, кроме Роя, этого не видел: будто враз зрители поголовно сделались огнепоклонниками и были не в силах оторваться от жадно шипящего пламени.

Возвратившись к стойке, Рой заказал еще пива, потом попросил повторить. Часы показывали половину второго, и он стал уже подумывать о том, что поступившая информация оказалась ложной, но вдруг музыкальный автомат смолк, и публика притихла.

- Заприте дверь, - крикнул волосатый гигант-бармен и объявил собравшейся толпе: - Начинаем представление. До его окончания все остаются на своих местах, никто никуда не выходит.

Мужеподобная официантка включила кинопроектор, выставленный на столе близ надвое разделившей помещение решетки. Экраном служила белая стена. Когда на ней появилось безмолвное изображение Лесного Дятла из мультфильма, раздался дружный хохот.

Недоумевая, Рой пытался понять, в чем тут секрет, но внезапно Дятел исчез, а на стене вместо него возникли двое обнаженных мужчин, обмазанных маслом и боровшихся на грязном мате в допотопном спортивном зале. Из стана кожаных курток послышались одобрительные возгласы, но через несколько секунд эту экранную парочку сменила другая: голые женщины (одна молодая и довольно привлекательная, вторая не первой свежести и вдобавок к слишком пышным телесам страдавшая одышкой) любились на неразобранной постели. Пока они самозабвенно занимались ласками, целовались да покусывали друг друга, свист со столов, за которыми сидели лесбиянки, перекрывал остальные звуки. Очень скоро прервался и этот сюжет, а действие перенеслось на задний двор какого-то особняка, где дамочка в гофрированном купальнике ублажала непристойным образом толстяка в шортах цвета хаки. Толпа на это зрелище отреагировала хохотом, однако особой радости и аплодисментов уже не было. Затем на стене опять появились борцы, а из толпы кожаных курток раздались стоны, свист и мяуканье. В критический момент схватки лента соскочила с колеса, у изображения сбился фокус, и Лысый, к изумлению Роя, позабыв о прежнем увлечении негритянкой, скинул с ноги коричневую туфлю и замолотил ею по стойке бара, надрывая глотку: "А ну давай чини! Да поживее! Ну-ка, включай эту хреновину!" Потом покинул общество проститутки и присоединился к кожаным в соседней комнате.

Пока возились с кинопроектором, Рой бочком выбрался из бара. Пройдя незамеченным в дверной проем, он очутился в тускло освещенном коридоре и увидел табличку с указательными стрелками. Надпись "Ж?" смотрела налево, а "М?" - направо. Едва ступив в мужскую уборную, он явственно почуял запах марихуаны, и тут же из ячейки у раскрытого окна вышел какой-то Кожаный субъект в "ливайсах" и ботинках на ребристой подошве.

Пьяно покачиваясь, он поигрывал цепью, которой был подпоясан.

Сделав вид, что моет руки, Рой косился на его огромную косматую голову и клочковатые рыжие усы.

Стараясь потянуть время, Рой нервно теребил в руках бумажное полотенце. Подобраться к окну и подать сигнал не удавалось.

Наконец Кожаный поднял на него глаза.

- Не сейчас, светлячок, пока что мне не до тебя, - сказал он, плотоядно оглядев Роя. - Встретимся позже. Черкни мне номер своего телефона.

- Да пошел ты!.. - ответил Рой, рассвирепев и на секунду позабыв об окне.

- Ах, ты к тому же еще и храбрец? Это мне по душе, - сказал Кожаный и подбоченился. Он оказался здоровее, чем можно было ожидать. "Легче перепрыгнуть, чем обойти", - подумал Рой. - Может, в конце концов у тебя, светлячок, и получится меня раззадорить, - усмехнулся тот похотливо.

- Лучше не прикасайся ко мне, - предупредил Рой, но садист, выпятив грудь колесом, уже двинулся вперед, отвязывая на ходу цепь.

И тут, в этот миг, Рой впервые в жизни познал, что такое страх, настоящий, всепоглощающий, губительный страх, мгновенно уничтоживший всю его силу и мужество, пронзивший насквозь и парализовавший его. Он был охвачен паникой и так до конца и не понял, как это он умудрился спастись. Но позже узнал, что, едва только цепь раскрутилась и скользнула с кулака, он лягнул нападавшего, Кожаный издал вопль и свалился на пол, держась одной рукой за пах, а второй успев-таки обхватить ногу Роя, и, пока тот отчаянно вырывался, лицо с бакенбардами метнулось к его лодыжке. Рой почувствовал, как чужие зубы вонзились ему в икру, но тут же дернулся и освободился. Услышал, как что-то рвется, и увидел во рту под усами клок своих штанов. Перепрыгнув через лежащее тело, кинулся к ячейкам туалетов, в каком-то диком исступлении думая о том, что крик слыхали и остальные кожаные куртки. Он швырнул в стекло металлическую мусорную корзину, выпрыгнул из окна, пролетел пять футов до бетонной дорожки и был пойман резким лучом света.

- Ты и есть тот самый агент, которого мы дожидаемся? - шепотом спросил полицейский, одетый по всей форме.

- Да, пошли же, - сказал Рой и побежал к парадному входу "Пещеры", там он увидел дюжину приближавшихся синих мундиров. К двери бара с визгом подкатила машина полиции нравов. Ступив на землю, Гэнт и Ранатти взяли свой "ключ" и ударили им по двойным дверям "Пещеры". Рой, волоча ноги, пересек тротуар и уселся на крыло автомобиля, чувствуя в горле рвотный комок.

Он отступил подальше от входа, решив, что слишком слаб сейчас, чтобы возвращаться в гадкий, вонючий, полный миазмов притон. Дверь наконец сорвалась с петель, и подъехавшая полицейская машина затормозила у самого входа, выгрузив полтора десятка синих мундиров. Сейчас меня стошнит, думал Рой, задыхаясь от стука бешеного молотка в груди и следя за тем, как внушительный полицейский клин врезается в проем зияющего отверстия и быстро исчезает в "Пещере", а потом оттуда начинает литься новый поток - скорченных, извивающихся, бегущих, вышвырнутых за шкирку посетителей. Пьяных, освидетельствованных двумя опытными полицейскими в черных перчатках, кинули в "вагончик". Остальных попросту растолкали в разные стороны, и Рой, приложив носовой платок к губам, наблюдал, как рассыпались они по улице - теперь, когда погасли огни над входом и потухли кричащие краски, когда страх выветрил дух фривольности, люди превратились в безликие, серые, мутные пятна. Рой стал гадать, когда же иссякнет это движение, но и пять минут спустя поток из бара, шумный и потный, не перестал стекать на улицу. Рой подумал, что смог бы учуять их всех по запаху. Достигнув тротуара, те, кого никто не собирался ни задерживать, ни регистрировать, мгновенно разбегались без оглядки. Вскоре он увидал двух полицейских, помогавших Кожаному, по-прежнему державшемуся за пах, выйти на улицу. Рой хотел было им сказать, чтобы не отпускали этого типа, да только его и без того посадили в фургон, и Рой смолчал. С болезненной завороженностью он продолжал следить за тем, что делается на улице, до тех пор пока все не успокоилось и неровный синий клин полицейских не выполз из разинутой пасти "Пещеры". Фургон тронул с места, а Ранатти и Симеоне, взяв под стражу хозяина притона и двух барменш, наглухо забили гвоздями сломанную дверь и навесили сверху замок.

- В чем дело, малыш? - спросил Гэнт, подойдя к Рою, все так же державшему у губ носовой платок.

- Немного повздорил там, внутри.

- Правда? - Гэнт положил ему руки на плечи.

- Тошнит, - сказал Рой.

- Ты не ранен? - спросил Гэнт, внимательно вглядываясь в его лицо широко открытыми глазами.

- Только тошнит, - сказал Рой, мотая головой. - Я просто видел, как во вселенскую задницу впивается голубая клизма.

- Вот как? Что ж, привыкай, малыш, - сказал Гэнт. - Скоро все, чего ты тут насмотрелся, станет законным.

- Давайте-ка сматываться отсюда, - окликнул их Симеоне из-за баранки автомобиля, кивая на медленно ползущую желтую поливальную машину, осторожно крадущуюся по Мэйн-стрит.

Рой и Гэнт протиснулись в салон, где уже сидели арестованные и Симеоне с Ранатти.

Когда они отъехали от бара, Рой высунулся из окна и увидел, как поливалка ударила тугой водяной струей, заливая брызгами улицу и тротуар у "Пещеры". Машина шипела и урчала, а Рой все глядел, как смывается и уличная грязь, и вся эта мерзость...

---

1 Да, папа (исп.).

процедура огонь и лед для лица

---

Пользователь, раз уж ты добрался до этой строки, ты нашёл тут что-то интересное или полезное для себя. Надеюсь, ты просматривал сайт в браузере Firefox, который один правильно отражает формулы, встречающиеся на страницах. Если тебе понравился контент, помоги сайту материально. Отключи, пожалуйста, блокираторы рекламы и нажми на пару баннеров вверху страницы. Это тебе ничего не будет стоить, увидишь ты только то, что уже искал или ищешь, а сайту ты поможешь оставаться на плаву.

---

---

Пользуйся браузерами Yandex, Firefox, Opera, Edge - они правильно отражают формулы, встречающиеся на страницах, как в десктопном, так и в мобильном вариантах.

Отключи на минуту блокираторы рекламы и нажми на пару баннеров на странице. Тебе ничего не будет стоить, а сайту поможешь материально.

---