Август 1963

Глава тринадцатая. Мадонна

Интересно, думал Серж, доводилось ли кому-нибудь из его однокашников выполнять задание, переодевшись в штатское? Пожалуй, разве что Фелеру или Айзенбергу - у "нравов" или в уголовном отделе, - может, еще одному-двум, но уж наверняка не многим. Когда сержант Фаррелл спросил его, не желает ли он этот месяц поработать на спецмашинах (коли справишься, добавил он, можешь получить и постоянное назначение), Серж был изумлен.

И вот уже шла вторая неделя его работы в новом качестве. Он и не подозревал, насколько удобнее нести полицейскую службу в штатском костюме, чем в тяжелом шерстяном мундире с громоздким ремнем - стариной Сэмом Брауном. Массивный "смит-вессон" он заменил на новенький и легкий кольт, купив его на последнюю получку.

Он догадался, что для работы на спецмашине сержанту его порекомендовал Мильтон. С Фарреллом они были дружны, и, похоже, сержант испытывал к бывалому служаке искреннюю симпатию и уважение. Как бы там ни было, а Серж здесь. Это просто счастье - хотя б на время, отдохнуть от черно-белой патрульной машины. И не только потому, что уличным бродягам невдомек, кто эти два прилично одетых мистера, медленно разъезжающие в дешевеньком четырехдверном "плимуте", разглядывающие дома и людей. По крайней мере теперь они оба неприметны - ровно настолько, чтобы избежать бесчисленного множества хлопот, возникающих тогда, когда бесчисленное множество людей начинает нуждаться в полицейском, полагая, что тот обязан решить бесчисленное множество их проблем, для чего он, кстати, не слишком-то пригоден, и тем не менее он, полицейский, должен хотя бы попробовать их разрешить, ибо в отличие от других представителей власти доступен для общения и традиционно уязвим для критики.

Сержу удалось выпустить разом три колечка дыма, почти идеальных, если б не налетевший ветерок, тем более приятный, что лето выдалось очень жарким и ночи не бывали такими прохладными, как это свойственно Лос-Анджелесу.

Напарнику Сержа, Гарри Рэлстону, было, похоже, понятно его состояние.

- По-моему, тебе начинает нравиться кататься в спецмашине, - усмехнулся он, повернувшись к развалившемуся на сиденье Сержу.

Тот не отрывал восхищенных глаз от томной девицы в облепившем ее роскошные формы белом бумажном платье.

- Это мне начинает нравиться, - улыбнулся Серж.

- Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Здорово, поди, вылезти из мундира?

- Здорово.

- Я таскал его восемь лет, - сказал Рэлстон. - И был сыт по горло. А на спецмашинах вот уже пять годков, но до сих пор не разочаровался. Куда там вашему патрулю!

- Мне предстоит еще многому научиться, - сказал Серж.

- Научишься, никуда не денешься. С патрулем не сравнить, здесь все иначе. Да ты уж и сам это понял.

Серж кивнул и уронил сигарету за окно. Сидя в патрульной, он никогда бы не позволил себе подобной вольности: всегда найдется какой-нибудь добропорядочный гражданин, жаждущий записать номер автомобиля, чтобы потом радостно доложить сержанту, как на его глазах патруль нарушил правила уличного движения, швырнув из машины на улицу "какой-то горящий предмет".

- Готов к осуществлению действий по коду номер семь? - спросил Рэлстон, посмотрев на часы. - Девяти еще нет, но я голоден как черт.

- Что-что, а покушать я умею, - сказал Серж, взявшись за микрофон. - Четыре-Фрэнк-Один, угол Бруклина и Мотт-стрит. Запрашиваем код номер семь.

- Четыре-Фрэнк-Один, даю добро, - сказал оператор, и Серж тоже проверил часы.

То, что управление определило им рабочий день в восемь часов плюс сорок пять минут, его раздражало. Но уж коли три четверти часа были его кровным временем, он хотел использовать его сполна, вплоть до последней минутки.

- Хэлло, мистер Розалес, - сказал Рэлстон, когда они расположились в кабинке у дальней стены рядом с кухней.

От печей сюда шел жар и было шумно, но Рэлстон любил находиться поближе к кухонным запахам. Человек, живущий, чтобы есть, подумал Серж о напарнике, а сухопарая долговязость - маневр, скрывающий его невероятный аппетит.

- Добрый вечер, сеньоры, - улыбнулся старик, выходя из-за стойки, за которой сидели еще трое посетителей.

Он протер тряпкой стол, хоть в том не было нужды. Ослепительно белым полотенцем, перекинутым через покатое плечо, он отполировал изнутри и без того сверкавший стакан Рэлстона и лишь потом наполнил оба стакана водой. Пышные усы старику очень к лицу, подумал Серж.

- Чего пожелают сеньоры? - спросил мистер Розалес, подавая каждому из них написанное от руки печатными буквами и поделенное надвое меню: справа - испанские названия блюд, слева - их английские эквиваленты, и те, и другие нацарапаны с орфографическими ошибками.

Они могут прожить здесь целую жизнь, но так и не выучить английский, подумал Серж. Так же, впрочем, как и испанский. Вместо двух языков - странная смесь обоих, над которой хохочут образованные мексиканцы с их прежней родины.

- Я попробую huevos rancheros¹, - сказал Рэлстон с акцентом, заставившим Сержа невольно содрогнуться.

Однако старику, похоже, пришлась по душе попытка Рэлстона изъясниться на чужом языке.

- А вы, сеньор?

- Ну а я выбираю chile relleno², - ответил Серж, чьи лингвистические способности, судя по произношению, оказались ничуть не лучше, чем у напарника.

Теперь уже всем полицейским было известно, что Дуран, вовсе не говорит по-испански, кое-как перебиваясь лишь несколькими словами.

- Чую запах лука и зеленого перца, - сказал Рэлстон, пока пухленькая и маленькая жена мистера Розалеса занималась стряпней в задней комнатке, переделанной под плохо проветриваемую кухню.

- С чего ты взял, что перец зеленый? - спросил Серж. Сегодня вечером он был весел и общителен. - Может, то красный перец или даже совсем никакой не перец.

- Мой нос не обманешь, - сказал Рэлстон, касаясь сбоку своей ноздри. - Бросай курить, и твое чутье на запахи тоже будет стопроцентным.

Серж подумал, что под chile releno как нельзя удачно пошло бы пиво. Интересно, знай Рэлстон Сержа получше, стал бы он заказывать по кружечке на обед? Сейчас на них нет мундиров, а пивка на обед глотнуть бы не помешало. Ребята из "нравов" пьют без зазрения совести, а детективы - такие пьянчуги, что о них легенды ходят. Чем хуже полицейские из спецотдела? - подумал он, хоть и прекрасно понимал, что в последнее время слишком уж пристрастился к пивку. Неплохо бы согнать десяток фунтов перед очередным экзаменом по физкультуре, иначе доктор непременно черкнет капитану "кляузу на толстячка". В Голливуде Серж предпочитал мартини, что было немудрено: большую часть свободного времени он попросту там не просыхал. Да ведь все это - этапы моего образования, решил он. Не следует дурно обращаться со своим телом. Во всяком случае, запускать его совершенно ни к чему. Он снова начал играть в гандбол в академии и подумывал о том, чтобы урезать норму курева до пачки сигарет в день. В его возвращении в Холленбек было нечто такое, что благотворно сказывалось на его здоровье.

Нельзя сказать, что на девушку, подавшую еду, он посмотрел небрежно или мимоходом: дымящиеся тарелки держит на двух цветных подносах, на бронзовых скулах и длинной верхней губе блестят капельки пота, волосы, как у индианки, заплетены косичкой. Лет семнадцать, прикинул Серж, не больше. Руки, едва заметно припорошенные мукой, напомнили ему руки матери. Небось совсем недавно приехала в Штаты.

- Благодарю, - сказал он и улыбнулся, когда та поставила перед ним тарелку.

Девушка одарила его ответной чистой улыбкой, и Серж заметил, что помадой она почти не пользуется, тяжелые ресницы и безупречные брови достались ей от самой природы.

- Gracias, senorita³, - сказал Рэлстон, с вожделением уставившись на тарелку с huevos rancheros и не обращая никакого внимания на девушку.

- De nada, senor⁴, - она опять улыбнулась.

- Смазливый ребенок, - сказал Серж, вертя в руках блюдо с рисом и пережаренными бобами, слишком горячими, чтобы можно было их есть.

Рэлстон восторженно кивнул и выплеснул на яйца, рис - на все без разбору - еще один черпак домашней перченой подливки. Потом вывалял в этой жгучей смеси большую мучную лепешку и отхватил от нее зубами огромный кус.

Мистер Розалес что-то шепнул девушке, и та снова подошла к их столу в тот момент, когда еда Сержа достаточно поостыла, ну а Рэлстон успел уничтожить добрую половину своей порции.

- Вы хочете... вы желайте... - Она запнулась и обернулась к мистеру Розалесу, который кивнул ей в знак одобрения.

- Кофе, - подсказал он. - Ко-фе.

- Я не разговаривай ingles⁵ хорошо, - засмеялась она, глядя на Сержа, тут же подумавшего: до чего приятна и тонка, хоть и силенок ей тоже не занимать.

Грудь и сейчас уже округлилась, а немного лишнего веса, что принесет с собой женская зрелость, пойдет девчонке только на пользу.

- От чашечки кофе не откажусь, - улыбнулся Серж.

- Si, cafe, por favor⁶, - сказал Рэлстон, и полная вилка с фрийолами застыла у резвых губ.

Когда девушка скрылась в кухне, к столу подошел; мистер Розалес.

- Все в порядке? - просиял он сквозь внушительные усы.

- Оч-чень вкусно, - причмокнул Рэлстон.

- А кто эта малышка? - поинтересовался Серж, сделав последний глоток, и мистер Розалес тут же поспешил снова наполнить стакан.

- Дочь моего compadre⁷. Только что из Гвадалахары, в прошлый понедельник приехала. Много лет назад я поклялся своему compadre, что если когда-нибудь обустроюсь в этой стране, то пошлю за его старшей дочерью, своей крестницей, и воспитаю ее как настоящую американку. Он ответил: лучше воспитай американцем моего сына, и я сказал: ладно, будь по-твоему, да только вот мальчишкой он и по сей день не обзавелся. Одиннадцать девчонок.

Серж рассмеялся и сказал:

- По ней заметно, что толк из нее выйдет.

- Да, Мариана большая умница, - тот энергично закивал головой. - Только-только исполнилось восемнадцать. В следующем месяце собираюсь отправить в вечернюю школу; подучится английскому, а там уж посмотрим, к чему душа у нее лежит.

- Как бы она не подыскала себе паренька и не выскочила замуж прежде, чем вы успеете оглянуться, - изрек Рэлстон и рыгнул.

- Может, и так, - вздохнул мистер Розалес. - Знаете, тут настолько лучше жить, чем в Мексике, что люди не особенно заботятся о том, чтоб добиться истинного успеха. Находиться здесь - одно это куда больше, чем все, о чем они когда-либо мечтали. Они довольны уже тем, что вкалывают где-нибудь на автомойке или швейной фабрике. Только, я думаю, этой девочке ума не занимать, ее ждет лучшая участь.

Пока они обедали, девушка еще трижды подходила к их столу, но по-английски больше не заговаривала.

Перехватив взгляд Сержа, которым тот ее провожал, Рэлстон сказал:

- Восемнадцать лет. Что ж, уже совершеннолетняя, закон ничего не имеет против.

- Шутишь. Я что, похож на детсадовского налетчика?

- Девчонка что надо, - сказал Рэлстон, и Серж понадеялся, что тот не станет раскуривать сейчас одну из своих дешевых сигар. В машине, с опущенными стеклами, это было еще терпимо, но здесь... - Мне она напоминает молодую Долорес Дель-Рио, - сказал Рэлстон, насылая на него через стол два тяжелых облачка дыма.

Никакая она не Долорес Дель-Рио, думал Серж. Но есть в ней нечто такое, что сделало Дель-Рио любимицей Мексики, предметом благоговения миллионов мексиканцев, изредка или хотя бы раз видевших ее на экране; да, и в ней это есть - тот же взгляд мадонны.

- Как твоя фамилия? - поинтересовался Серж, когда она подошла к ним напоследок, чтобы подлить свежего кофе.

Он знал, что полицейские, отужинав бесплатно, дают на чай монету в двадцать пять центов, но на сей раз сунул под тарелку в три раза больше.

- Mande, senor?⁸ - спросила она и обернулась к мистеру Розалесу, но тот был занят с клиентом за стойкой.

- Твоя фамилия, - тщательно проговорил Рэлстон. - Мариана que?

- А-а, - она улыбнулась. - Мариана Палома.

Потом увернулась от настойчивого взгляда Сержа и захватила с собой на кухню тарелки.

- Палома, - повторил Серж. - Голубка. Ей это подходит.

- Обычно я ем здесь раз в неделю, не чаще, - сказал Рэлстон, не сводя с него любопытных глаз. - Нам ведь не хотелось бы разорить дотла это славное местечко слишком частыми бесплатными обедами, а?

- Не беспокойся, - быстро ответил Серж, включаясь в игру. - Это твоя кормушка. Если я и зайду еще сюда, так только с тобой.

- Что касается девочки - это твое личное дело, - сказал Рэлстон. - Хочешь - ходи к ней по выходным. Но мне бы не понравилось, если бы кто-то пустил под откос холявку, которую я возделывал да лелеял годами. Поначалу хозяин брал с меня полцены, а нынче - вообще ни гроша.

- Не беспокойся, - повторил Серж. - И, Бога ради, эта девчонка вовсе меня не занимает, вернее - не так сильно, чтоб... Знаешь, у меня и без того с бабьем дел по горло, чтобы обучать еще какого-то младенца английскому языку.

- Эх вы, холостяки, - вздохнул Рэлстон. - Мне бы ваши проблемы. Подыскал уже кого-нибудь на сегодняшний вечер? Ну, когда смена закончится?

- Да есть одна, - ответил Серж без всякого энтузиазма.

- А подружка у нее имеется?

- Вот чего не знаю, того не знаю, - улыбнулся Серж.

- Как она выглядит? - хитро покосился на него Рэлстон.

Не удивительно: утолив томления желудка, он оказался во власти новых желаний.

- Блондинка, волосы как светлый мед. А ниже все - сплошная задница, - ответил Серж, в точности описав Марджи, живущую в том же доме, что и он, на верхнем этаже.

Хозяйка уже предупреждала его быть поосторожнее и вести себя не так шумно, когда он выходит по утрам из чужой квартиры.

- Натуральная блондинка? И впрямь как мед, а? Не крашеная? - произнес Рэлстон глухим голосом.

- А что это такое - "натуральная"? - спросил Серж и подумал: по-своему да, она и впрямь достаточно естественна, да и какая разница, если искрящаяся прическа - всего лишь плод парикмахерского искусства?

Все, чем крашен мир, так или иначе подцвечено или преображено толковым мастером своего дела. Приглядись, и ты всегда поймешь, как делается красота. Только кому это нужно? Марджи была вполне "натуральна", он это не раз ощущал.

- Чем еще занимается холостяк, кроме как укладывает к себе в постель все, что плохо лежит где-нибудь в другом месте? - спросил Рэлстон. - Ты счастлив, что один?

- Не нужен даже никакой сосед, готов сам нести все расходы. Мне нравится быть одному.

Серж поднялся первым и обернулся, ища глазами девушку, но безрезультатно: она была на кухне.

- Buenas noches⁹, - окликнул Рэлстон хозяина.

- Andale pues¹⁰, - крикнул тот, перекрывая шум играющей пластинки: кто-то включил автомат.

- Телевизор часто смотришь? - спросил Рэлстон, когда они вновь сидели в машине. - Я чего любопытствую - как раз сейчас мы не слишком ладим с моей старухой, так что неизвестно, чем оно у нас с ней закончится.

- Вот как? - сказал Серж, искренне надеясь, что Рэлстон не станет докучать ему длинным отчетом о своих супружеских неурядицах. Это и без него уже неоднократно делали в долгие часы дежурств слишком многие из тех, с кем Сержу доводилось работать в патруле. Сегодня, в тихий будний "экваторный" вечер, когда до следующей зарплаты народу оставалось ждать столько же, сколько прошло с предыдущей, когда никто еще не успел получить пособия, а от последнего уцелели жалкие гроши, - сегодня, когда народ был трезв, хотелось покоя. - Пожалуй, читаю много, в основном романы. Раза три-четыре в неделю играю в гандбол в академии. Хожу в кино, немного смотрю телевизор. За какие только плутни я не брался! Не одни лишь кутежи, ты не думай. - И тут он снова вспомнил Голливуд. - Во всяком случае, с этим уже покончено. Все приедается на свете...

- Возможно, мне придется проверять это на личном опыте, - сказал Рэлстон, ведя машину к Холленбекскому парку.

Серж достал из-под сиденья фонарик и положил его рядом с собой. Чуть увеличил громкость радио, полагая, что с динамиком Рэлстон соперничать не решится, хотя и был уверен, что выслушать тираду семейного человека ему все-таки предстоит.

- Четыре-Фрэнк-Один, прием, - сказал Серж в микрофон.

- Если правильно разыграешь карту, может, тебе и удастся заманить маленькую Долорес Дель-Рио к себе в конуру, - сказал Рэлстон, не дожидаясь, когда оператор подтвердит, что услышал их.

Началось медленное и вялое патрулирование района к востоку от парка, где за последние несколько недель хорошенько поработал какой-то вор-домушник. Еще прежде они решили, что после полуночи пешком обследуют улицы, похоже, иного шанса поймать домушника не было.

- Я же говорил, младенцы не по мне, - сказал Серж.

- Может, есть у нее двоюродная сестричка, жирная тетушка или кто еще. Так я готов. Моя старуха дала мне от ворот поворот. А для сочной тетушки я отрастил бы длинные усы, как у того типа, что играет во всех мексиканских фильмах, как его?

- Педро Армендарис, - машинально ответил Серж.

- Ага, он самый. Такое впечатление, будто он ждет тебя в любой здешней киношке. Он и Долорес.

- Когда я был пацаном, они уже тогда считались суперзвездами, - сказал Серж, бросив взгляд на безоблачное небо, сегодня лишь самую малость закопченное снегом.

- Правда? Ты ходил на мексиканские фильмы? А я думал, ты испанского не знаешь.

- Мальчишкой разбирал немного, - ответил Серж, подобравшись на сиденье. - Но те глупые фильмы любой бы понял. Одна пальба да гитары.

Рэлстон притих, радио все так же бубнило, и Серж снова расслабился. Вдруг до него дошло, что он размышлял о маленькой голубке. Так ли она хороша, как Эленита, первая девчонка, с которой он это попробовал, пятнадцатилетняя смуглянка, дочь мексиканца, получившего разрешение на недолгое пребывание в США в качестве сезонного рабочего и успевшего порядком поизноситься к тому времени, как она, его дочь, совратила Сержа, своего ровесника. Целый год по ночам каждую пятницу он приходил к ней снова и снова, иногда ему везло, и она его принимала, но иногда у нее уже сидел - или лежал - кто-нибудь из ребят постарше, и тогда Серж ретировался, дабы не накликать беду на свою голову. Эленита не отказывала никому, но ему нравилось делать вид, что это его девчонка, нравилось вплоть до того июньского вечера, когда всю школу потрясла весть о том, что Элените запретили ходить на занятия: она беременна. Несколько ребят, в основном члены футбольной команды, стали о чем-то переговариваться пугливым шепотком. Еще через пару дней до них долетел новый слушок: вдобавок ко всему у Элениты обнаружили сифилис. Шепоток словно обезумел от ужаса, Серж мучился кошмарными фантазиями, ему мерещились истекающие гноем слоноподобные детородные органы, он неистово молился и каждый божий день зажигал три свечи - до тех пор, пока не почувствовал, что опасность миновала, хотя и не знал наверняка, существовала ли вообще такая опасность, и даже не ведал, так ли уж страдала бедняжка Эленита в действительности. Он едва мог наскрести тридцать центов на свечи. Неполный рабочий день на колонке, где он качал бензин, приносил в неделю жалкие девять долларов, да и те он должен был отдавать матери.

Внезапно он ощутил себя преступно виноватым: нельзя так думать о Мариане; восемнадцать лет, что бы там ни плел об этом закон, не делают человека взрослым. Ему самому уже двадцать шесть, неужто и следующие десять лет ему не помогут? Возможно, ложь, жестокость и насилие, что столь щедро демонстрирует ему его работа, заставят его скорее повзрослеть. Когда в смуглой мордашке пышущего здоровьем маленького зверька - вроде той же Марианы - он перестанет видеть лицо святой, тогда он куда ближе подойдет к тому, что зовется зрелостью. А пока что - вот она, плата за то, что ты чикано, думал Серж: суеверные страсти и томления - коричневая магия - чародейки из Гваделупы или Гвадалахары, - безродный простак, возжелавший найти мадонну в полунищем мексиканском ресторане...

Глава четырнадцатая. Специалист

- Чего ж удивляться, что Плибсли получает больше предложений от шлюх, чем кто другой в целом отделе! Вы только взгляните на него. Разве похож этот парень на полицейского? - ревел Бонелли, приземистый, пожилой и лысеющий человек с темной щетиной, которая, стоило ему не бриться два дня, принимала грязно-серый оттенок.

Двухдневной щетина казалась постоянно, и, как бы ни протестовал против нее сержант Андерсон, Бонелли попросту напоминал ему, что они оба находятся не в военной академии, а в Уилширском отделе полиции нравов, а что касается его, Бонелли, щетины - так то лишь доказательство служебного рвения, заставляющего его подделывать свой облик под рожи тех ослиных задниц, что разгуливают по улицам, своего рода маскировка, чтоб легче было внедриться в их среду тайному агенту. К Андерсону он обращался не иначе как по имени - Майк! - так же поступали и остальные: для "нравов" подобное обхождение с начальством было вполне обычно. Гус, однако, Андерсона не любил и не доверял ему, впрочем, тут он ничем от других не отличался: Андерсона не любил никто. Он уже был занесен в лейтенантский список и, пожалуй, стал бы в один прекрасный день по крайней мере капитаном, но тут все единогласно пришли к заключению, что, будучи ярым сторонником дисциплины, этот долговязый молодой человек с редкими белесыми усиками принес бы куда больше пользы в патруле, где оказался бы ближе к армейским порядкам, чем здесь, в полиции нравов.

- Та шлюшка, которую Гус подцепил на прошлой неделе, так и не верила, что он легавый. - Бонелли расхохотался и закинул ноги на стол, уронив пепел с сигареты на рапорт, над которым корпел сержант Андерсон: губы под блеклыми усами вытянулись в струнку, однако Андерсон смолчал, поднялся и перешел работать за свою конторку.

- Ее я помню, Сэл, - обратился к Бонелли Петри. - Старине Сальваторе пришлось вызволять Гуса у нее из рук. Когда он показал полицейский значок, она приняла его за самозванца.

Петри воспроизвел негритянский говорок, каким проститутка чихвостила Гуса, и сорвал аплодисменты; раздался смех. Смеялся даже Хантер, стройный чернокожий полицейский, единственный негр в их ночной смене. Он смеялся от души - в отличие от Гуса, чей нервный смешок отчасти объяснялся тем, что смеялись над ним самим, отчасти же тем, что он так и не свыкся с подшучиванием над неграми в их присутствии, не свыкся за три месяца работы в полиции нравов, хотя и следовало бы, тем более что безжалостные издевки, повторявшиеся изо дня в день, стали чем-то вроде ритуала, совершаемого перед тем, как выйти на улицу. Каждый острил над каждым, и здесь уж запретных тем не было: их не останавливали ни раса, ни вероисповедание, ни физические недостатки другого.

Что, впрочем, не мешало шестерым полицейским заодно с сержантом Хэндлом, бывшим для них своим, как минимум раз в неделю отправляться после работы домой к Бонелли и расписывать пульку, расправляясь по ходу по крайней мере с ящиком пива. Иногда они меняли маршрут, шли к сержанту Хэндлу и ночь напролет резались в покер. Однажды, когда они так и поступили (избрали второй маршрут и оказались дома у Хэндла, здесь же, в Уилширском округе, по соседству с Пико и Ла-Бреа, в районе, где на небольшом пятачке жили представители всех возможных рас и национальностей), Бонелли шепнул хозяину на ухо, что пострадал при аресте за распутные действия какой-то проститутки получив от нее увесистый пинок ногой в плечо, а ведь в его возрасте немудрено и артритом заболеть. Закатать рукав скандального цвета гавайской рубашки до уровня волосатого плеча Бонелли так и не смог: оно, плечо, оказалось слишком уж неприличных размеров; так что ему в конце концов пришлось ограничиться высказыванием: "Ну в общем, синяк того же цвета, что и твоя задница". Гибкая, как тростинка, с кожей цвета красного дерева, жена Хэндла, войдя незаметно в комнату, спросила с неподдельным спокойствием: "Неужто красного?" Приблизительно с той поры Гус стал получать немалое удовольствие от непритворного и ничуть не вымученного товарищества, отнюдь не игравшего в "полицейское братство": в притворстве да игре не было нужды.

Но был у них и общий секрет, объединявший их, казалось, теснее, чем удается по обычной дружбе. Заключался он в общем знании того, что знают они главное - разницу между силой и слабостью, страхом и мужеством, добром и злом, в особенности между добром и злом. И хоть среди них, случалось, бушевали споры (чаще всего когда Бонелли с излишним усердием прикладывался к бутылке), они сходились в самом важном, чего, как правило, не обсуждали: любой обладающий здравым смыслом и опытом полицейский наверняка успел познать, что в этом мире почем, так что говорить о том было просто ни к чему. А потому они болтали о своей работе и женщинах, рыбной ловле, гольфе и бейсболе - в зависимости от того, кто из них - Фаррелл, Шульман или Хантер - задавал тон в разговоре. Ну а если слово брал Петри, тут уж беседа сворачивала на кино: родной дядя Петри был режиссером, а сам племянник, даже отслужив пять лет в полиции, все еще по-детски бредит голливудскими звездами.

Пройдясь несколько раз по смиренной Гусовой внешности, обсудив, почему ни одна проститутка не признает в нем полицейского, сделав вывод, что это как раз и делает его лучшим спецом по шлюхам в команде, они решили сменить тему: Гус никогда не отшучивался в ответ, а потому чаще подкалывали Бонелли с его злым язычком и находчивостью - это было куда забавнее.

- Эй, Марти, - позвал Фаррелл Хантера, вымучивавшего из себя отписку по мерам, предпринятым по какой-то жалобе. Подперев подбородок гладкой коричневой рукой, он смотрел вниз, а его карандаш судорожно скакал по бумаге. Стоило Бонелли подать реплику, и карандаш послушно замирал, пережидая хантеровский смех. Было яснее ясного, что Хантер предпочел бы работать именно с ним, с Бонелли, однако сержант Андерсон, придерживаясь твердых взглядов на сущность начальственного надзора и утвержденного плана-графика смены, тщательнейшим образом следил за соблюдением расписания. Он поставил их в известность, что до получения диплома в университете штата ждать ему теперь совсем недолго и что у него уже сдано двенадцать зачетов по психологии, так что он и есть здесь тот единственный человек, кто знает, кому, с кем и когда работать, на что Бонелли сердито прошептал: "И как только этот хрен попал к нам в отдел?" - Эй, Марти, - повторил Фаррелл, вынуждая Хантера поднять голову. - Ума не приложу, как это вам удается вечно жаловаться: черных, мол, зажимают, то тут, то там, на должность не берут, а когда мы и впрямь идем вам навстречу, вы опять недовольно брюзжите. Послушай-ка, что пишут в "Таймс": "Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения от лица всех тех, кто томится в камерах смертников, потребовала провести качественное расследование того, почему количество негров в этих камерах так несоразмерно велико".

- Людям не угодишь, - ответил Хантер.

- Кстати, Марти, не обделяет тебя та белая курвочка-либералка, что все эти дни крутится вокруг гетто? - спросил Бернбаум.

- На сей раз Марти некогда: готовится к экзамену на сержанта, верно, Марти? - сказал Бонелли. - Сорок очков заработает сам, и еще столько же ему подарят за то, что он черный.

- А после первое, что я сделаю, - это сыщу твою бабенку, Сэл, - сказал Хантер, отрывая глаза от рапорта.

- Господи, Марти, будь другом, сыщи Элси сейчас же, сможешь? Все равно эта сучка только и делает, что болтает о замужестве да моих трех разводах. Мне жена нужна другая, такая, чтобы...

- У кого-нибудь есть резинка? - спросил сержант Андерсон, внезапно шагнув на "рабочую" половину комнаты, отделенную от его конторки рядом шкафов.

- Нету. Коли нам кажется, что красотка настолько плоха, что без резинки к ней не подъехать, мы заказываем у нее другие услуги, - сказал Фаррелл, весело разглядывая Андерсона голубыми, близко посаженными глазами.

- Я имел в виду резинки для контейнеров, в которых хранятся свидетельские показания, - холодно сказал тот. - По-прежнему разливаем в них спиртные напитки, а?

- Ящик в шкафу, Майк, - сказал Бонелли, и все притихли, поняв, что шутка Фаррелла начальству не понравилась. - Сегодня в баре работаем?

- Прошло две недели, как к нам поступила та жалоба на "Погребок". По-моему, пора и отреагировать.

- Обслуживание посетителей после закрытия? - спросил Фаррелл.

- Если бы ты урвал немного времени от сочинения своих острот и взял на себя труд заглядывать в поступившие жалобы, ты бы знал, что бармен "Погребка" снимает квартиру прямо над заведением и что порой, случается, приглашает клиентов к себе наверх, где продолжает как ни в чем не бывало продавать выпивку. Естественно, после отведенных на то часов.

- Сегодня же все там проверим, лично для тебя, Майк, - примирительно сказал Бонелли, но, подумал Гус, в этих карих глазах под тяжелыми бровями примирения нет и в помине.

Они разделались с Андерсоном, даже не нарушив норм вежливости.

- Хочу заняться этим сам, - сказал сержант. - В одиннадцать жду вас с Плибсли на углу Третьей и Западной, там и решим, отправимся туда вместе или по одному.

- Только мне туда нельзя, - сказал Бонелли. - Слишком многих я там повязал. Бармен меня знает.

- Может, лучше тебе там все-таки появиться с одним из нас, - сказал Бернбаум, почесав карандашом жесткий ежик рыжих волос. - Мы могли принять по стаканчику, а потом просто уйти. Им и в голову не придет, что весь притон набит легавыми. Увидев, что мы ушли, они наверняка успокоятся.

- По-моему, там промышляют две шлюшки, - сказал Хантер. - Как-то вечерком мы заглянули туда с Бонелли и засекли их: мелкая противная брюнетка и старая бандерша, рожи как у вылитых проституток.

- Хорошо, в одиннадцать встречаемся все в ресторане у Андре, где все и обсудим, - сказал Андерсон, направляясь к своей конторке. - Да, кое-что еще. Я слышал, по воскресеньям и понедельникам наши дамочки очень уж наглеют. Должно быть, знают, что у нас в эти дни выходные, так что готовьтесь: кому-то придется работать и по воскресеньям.

- Вы, ребята, случаем не видели те журнальчики, что подцепила дневная смена в какой-то берлоге? - спросил Бернбаум.

Теперь, когда Андерсон закончил свою речь, разговор снова пошел живее.

- Этой дряни я столько перевидал, что до конца жизни с лихвой хватит, - сказал Бонелли.

- Да нет же, в тех были не просто голые задницы, - сказал Бернбаум. - Не одни только спелые красотки. Кто-то нащелкал своим "полароидом" не меньше доброй сотни мальчиков, а после вырезал из фоток их висюльки и навтыкал их журнальным девам, ни одной не обидел.

- Психи. Мир полон психов, - сказал Фаррелл.

- Кстати, Марти, сегодня идем на охоту по голубям? - спросил Петри.

- О Боже, нет! На прошлой неделе стольких переловили, что на весь месяц хватит.

- Перейду-ка я на время в дневную смену, - сказал Бернбаум. - Хочется поработать с букмекерами. Избавьте меня от всех этих слизняков, которых приходится отлавливать по ночам.

- В таком случае слушай, что я тебе скажу: все букмекеры - задницы, - сказал Бонелли. - К тому же чуть не все жиды, разве не так?

- Как же, как же, мафия тоже состоит сплошь из евреев, - парировал Бернбаум. - Но, судя по последним сведениям, на Восьмой улице объявилось и несколько букмекеров-итальянцев.

Когда Бернбаум это произнес, Гус почувствовал на себе взгляд Бонелли. Он знал, что тот думает сейчас о Лу Скализе, том самом, что был одновременно букмекером и сборщиком податей с ростовщиков. Бонелли ненавидел его, и ненависть эта была так сильна, что Гус, вспомнив о ней, ощутил, как повлажнели его собственные ладони.

- Между прочим, Петри, - сказал Марти Хантер, захлопывая журнал дежурства, - в следующий раз, когда мы будем брать драчуна, нельзя ли сделать так, чтобы ты не меня, а его огрел по загривку? Прошлой ночью мы разбирались с баром Биффа, обычная история - обслуживание пьяного клиента; так вот, только мы принялись вязать алкаша, а он возьми да и полезь в драку, ну а мой напарник пошел резвиться почем зря и лупить меня своей дубинкой.

- Вранье, Марти, я всего лишь слегка задел твой локоть.

- Стоит накинуться на преступника хотя бы двум полицейским разом, как один из них обязательно получит по первое число, - сказал Фаррелл. - Припоминаю ночку, когда мы сцепились с тем педиком-лесорубом. - Все рассмеялись, и Фаррелл тепло посмотрел на Бонелли. - Ну и вот, значит, парень был дровосеком из Орегона. И был он не какой-нибудь жалкий сосунок, а целый сосунище. Приперся в Лос-Анджелес с тенями на глазах. В общем, пошуршал он по Лафайетт-парку и наткнулся на Бонелли, помнишь, Сэл?

- По гроб не забуду этого гада.

- Короче, в тот день мы были в парке впятером, но минут пятнадцать все никак не могли совладать с этим рвотным порошком. Меня он зашвырнул в пруд один раз, а Стива целых два. Мы выколачивали дубинками друг из друга дерьмо до тех пор, пока, благодарение Богу, Сэл не решил подержать его голову несколько минут под водой. Этого орегонского ублюдка так ни разу никому и не удалось угостить дубинкой. Да что дубинкой! Никто не изловчился хотя бы просто попасть ему кулаком в морду, зато каждый из нас ходил потом по докторам и просил, чтоб его подлатали.

- Веселенькая история приключилась потом, - сказал Бернбаум, - когда Сэл едва его не утопил. Тот заметался в паническом страхе и все такое, а потом знаете что он сделал? Завопил: "Помогите, полиция!" Представляете? Будто ему пяти полицейских было мало.

- А он хоть понял, что вы из полиции? - спросил Гус.

- Да, конечно, - сказал Фаррелл. - Заявил еще Бонелли: "На свете не сыскать такого легаша, который бы меня взять сумел". Правда, насчет пяти он ничего не говорил.

- То же самое орал однажды один тип, когда я был при полной форме, - сказал Бернбаум. - Чего только люди не говорят, когда ты тащишь их в тюрягу. Забавно!

- Отбросы, - сказал Бонелли. - Отбросы.

- Когда берешься за этих задниц, нужно мыть руки прежде еще, чем они тебя отпоносят, - сказал Хантер.

- А помнишь, Бен, как тебя облобызал такой же вот шуршунчик? - спросил Фаррелл у Бернбаума, и молодой румяный полицейский содрогнулся от отвращения.

- Заходим мы, значит, в бар, откуда жалоба поступила, мол, голубки там танцульки устроили, - сказал Хантер, - ну и садимся у стойки, и вдруг этот маленький блондинистый стиляга подлетает - нет, не подлетает, а подпархивает так вот легонько - прямо к Бену и - чмок! - точнехонько в губы ему сажает звонкий поцелуйчик, а потом как ни в чем не бывало отплывает в танце в темноту. Бен идет в уборную и мылом, самым что ни на есть туалетным, моет рот, и мы понуро оттуда уходим, даже не поработав как следует в этом притоне.

- Ну хватит, я уже вдоволь всего наслушался. Сейчас схожу оправлюсь, и примемся за работу, - сказал Бонелли, вставая, почесывая брюшко и неуклюже шагая через всю комнату к туалету.

- Что-что? Говоришь, спешишь туда, чтобы произвести на свет сержанта? - спросил Фаррелл и подмигнул Петри, который затряс головой и зашептал:

- Андерсон не оценит твой юмор.

Вернувшись, Бонелли вместе с Гусом собрали бинокли, фонарики и дубинки, которые потом на всякий пожарный случай они положат под сиденья казенной машины. Заверив Андерсона, что не забудут о встрече с ним, они подошли к автомобилю, так и не решив еще, чем заняться.

- Хочешь отправиться по жалобам или предпочитаешь поохотиться на шлюх? - спросил Бонелли.

- Есть у нас несколько дерьмовых жалоб по статье "три-восемнадцать", - сказал Гус. - Та, что касается картежников в отеле, похоже, чего-то стоит, да только играют там по субботам.

- Ясно, тогда пошли цеплять шлюх, - сказал Бонелли.

- Будем брать или только посидим на хвосте?

- А по душе тебе их сегодня вязать?

- Не имею ничего против. Возьму-ка я свою машину, - сказал Гус.

- Бензину хватит? До следующей недели эта дешевка Андерсон ни за что не раскошелится. Можно подумать, то не городские, а его личные денежки.

- Бензин есть, - сказал Гус. - Я сделаю крюк по Вашингтон-авеню и Ла-Бреа и через четверть часа буду ждать тебя позади ресторана для автомобилистов. А подцеплю какую-нибудь проститутку, так даже раньше.

- Подцепи. Аресты нам нужны. В этом месяце улов что-то скудноват.

Гус проехал по Западному бульвару к Вашингтон-авеню и направился дальше, к Ла-Бреа. Не успел он проехать и двух кварталов, как засек парочку проституток. Он уже собирался свернуть к обочине, но вдруг узнал в одной из них Маргарет Перл, которую сам же и арестовывал три месяца назад, когда только-только пришел в полицию нравов. Она наверняка его не забыла. Пришлось проехать мимо. Но пульс уже забился многообещающе.

Гус вспомнил, как впервые пришел сюда на службу, но как-то смутно, неотчетливо. Заново восстановить в воображении подробности тех первых вечеров и первых произведенных им арестов было непросто. Память о них была окутана пеленой страха, вот этого-то он никак и не мог понять. Почему всякий раз, стоило лишь поддаться воспоминаниям о минутах, когда его терзал сильнейший испуг, он видел их, те минуты, сквозь какой-то красный туман, он будто чувствовал этот туман физически? Откуда они - красный оттенок и красный привкус - в его воспоминаниях? Что это: кровь, огонь, нечто другое? Бывало, он пугался так крепко, так основательно, так насквозь, что проститутки шли к его машине не раздумывая и делали недвусмысленные предложения, не спросив даже, кто он и откуда. Они и вообразить себе не могли, что перед ними обыкновенный легавый. Вот он, весь секрет его крайней удачливости в качестве сотрудника полиции нравов. Теперь же, когда он обрел немного уверенности и больше уж так не боялся - кроме тех случаев, когда не бояться было нельзя, - приходилось вкалывать в поте лица, чтобы от кого-то услышать откровенное предложение порезвиться. Время от времени ему даже отказывали - девицы, подозревавшие в нем полицейского. Однако ему по-прежнему удавалось подцепить раза в два больше красоток, чем кому-либо еще в отделе: все же на полицейского он смахивал меньше остальных. Бонелли сказал, что дело тут не только в его "калибре", фактически он был не ниже и не мельче того же Хантера. Дело - в его застенчивости. Стыд и срам, заявил Бонелли, позор этому миру, если в нем почти не находится места для кротости. Надо бы заселить кротостью всю несчастную землю, ну а ты, Гус, говорил Бонелли, слишком хорош для нее, чтобы легко с ней столковаться, с той самой землей.

Гус надеялся, что сегодня ему подвернется белая шлюшка. До сих пор он сумел задержать лишь нескольких белых чертовок, да и тех - в барах на Вермонт-стрит. Но подцепить белую проститутку на улице пока не удавалось, хотя здесь, в негритянской части Уилшира, и можно было встретить кое-кого из белых пройдох, их тут было совсем немного. Вообще-то в Уилширском округе работать лучше - больше разнообразия, подумал он. Из черных кварталов можно отправиться на машине к северо-западным границам округа, и вот ты уже где-нибудь на Чудесной Миле или в Ресторанном Ряду. Столько контрастных различий на небольшом пятачке в несколько квадратных километров! Он был доволен своим переводом. Лейтенант Госкин, начальник смены, почти сразу распознал в нем будущего сотрудника полиции нравов, и, как только открылась вакансия, он же его в конце концов сюда и рекомендовал. Любопытно, сколько из его однокашников по академии успели уже поработать "шпиками"? Работенка что надо. И станет еще приятнее, когда наконец исчезнет этот тошнотворный страх, страх оказаться в одиночку на улице без формы и значка, страх лишиться их охраны, а значит, и уверенности. Особо бояться чего-то еще вряд ли стоило: если ты осторожен, тебе никогда не придется выяснять с кем-либо отношения один на один. Если ты осторожен, ты всегда позаботишься о том, чтобы рядом с тобой был Бонелли, такой же могучий, как Кильвинский, и так же, как Кильвинский, умеющий разбудить в тебе утраченную было уверенность. Только вот Бонелли, конечно, не обладал интеллектом Кильвинского, но тут уж ничего не попишешь.

Гус напомнил себе, что не ответил на последнее письмо Кильвинского, и дал себе обещание, что непременно сделает это завтра. Оно его обеспокоило. В нем не было ни слова о рыбалке, ни слова об озере и ни слова о "мирных горах". Кильвинский писал о своих детях и бывшей жене, но ведь прежде, находясь еще здесь, он никогда не заводил подобных разговоров. Теперь же он рассказывал о том, как его младший сынишка написал ему письмо, и как ответное вернулось в нераспечатанном конверте, и как много лет назад с бывшей женой они договорились меж собой, что будет лучше, если мальчик о нем позабудет. Правда, почему - лучше и почему - договорились, Кильвинский не объяснил. Гус знал (хоть и не знал опять-таки - почему), что тот никогда не навещал детей в доме своей жены. Он подумал, что стоит немалого труда выведать секреты Кильвинского. Судя по последним письмам, тот хотел ими поделиться, и поделиться с Гусом, так что он, Гус, решил пригласить его до конца лета "посетить Лос-Анджелес с визитом". Господи, как это здорово - повидать своего друга, думал Гус.

Затем вспомнил, что нужно отослать чек матери и Джону. Было это менее тягостно, чем ездить проведывать их и выслушивать про то, что больше им не под силу жить на пособие да ежемесячно высылаемые Гусом семьдесят пять долларов, про то, что все нынче так подорожало и что бедный Джон не может работать из-за смещенного хряща в позвоночнике; который - Гус в том не сомневался - и сместился только для того, чтобы можно было получать компенсацию за увечье и нахлебничать за счет Гуса. Ему стало стыдно, что он думает об этих слабовольных существах чуть ли не с отвращением. Но мысли о Вики тоже радости не принесли. Ну кто ему скажет, почему все - мать, брат, жена - такие размазни? Почему каждый считает своим святым долгом повиснуть у него на шее? От гнева, дававшего выход скопившемуся раздражению, ему, как всегда, немного полегчало.

По Вашингтонскому бульвару по направлению к Кловердэйлу шла, покачивая задом, круглолицая негритянка. Он подкатил к обочине и состроил нервную улыбку, которая обычно выходила у него так естественно.

- Привет, малышок, - сказала проститутка, заглядывая в окно автомобиля.

Гус принялся исполнять свой коронный номер с поглядыванием по сторонам, словно опасался появления полиции.

- Привет, - ответил Гус. - Прокатиться не хочешь?

- Не для того я тут, чтобы кататься, малышок, - сказала та, глядя на него в упор. - По крайней мере не для того, чтобы кататься на машинах.

- Я готов и на кое-что другое, - сказал Гус, тщательно следя за тем, чтобы не произнести ни одного запретного слова, которое на юридическом языке можно было бы истолковать как "провоцирование на уголовно наказуемое деяние"; Сэл часто спорил с ним, что никак невозможно "спровоцировать" шлюху, нет в природе ничего такого, что могло бы ее "спровоцировать", и нужно лишь беспокоиться о том, как бы не спровоцировать неприятностей позже, когда сочиняешь рапорт, а следовать всем правилам игры - значит расписываться в том, что у тебя не все дома.

Гус же отвечал, что именно следование правилам придает всему этому цивилизованный характер.

- Послушай, начальник, - сказала вдруг девица, - а почему бы тебе не вернуться в академию и не поиграть там с самим собой в замечательную игру собственными шариками? Гандбол, кажись, называется.

- Что-что? - вежливо переспросил Гус, она не спускала с него глаз.

- Шутка, малышок, - наконец сказала она. - Приходится осторожничать из-за этих типов из полиции нравов.

- Полиция нравов? Где? - сказал Гус, врубая мотор на полную мощность. - Может, лучше забудем...

- Да ты не нервничай, дорогуша, - сказала та, усаживаясь в машину и придвигаясь к нему вплотную. - Я устрою тебе такую французскую ночку, что ты будешь рад, что заехал сегодня в наши края, и не трави ты себе мозги из-за чертовых "нравов". Я расплатилась с ними сполна, так что меня они не тревожат.

- Куда едем? - спросил Гус.

- Туда вон, в Ла-Бреа. В "Отель Мотель". Там у них кровати электрические, с вибрацией, а по всем стенам и потолкам - зеркала. У меня там своя комнатка забронирована, но за это тебе раскошеливаться не придется. Какие-нибудь пятнадцать долларов - и все в твоем распоряжении.

- Вроде справедливо, - сказал Гус, развернулся и на всех парах ворвался на стоянку за рестораном для автомобилистов, где их уже поджидал Бонелли.

Увидев проститутку, Сэл усмехнулся сквозь густую щетину.

- Привет, крошка, как твои плутни? - сказал он, распахивая перед ней дверцу.

- Пока не клюнула вот на этого, с плутнями, мистер Бонелли, все было просто прекрасно, - сказала девица, глядя на Гуса в неверии. - Присягнуть была готова, что и он из плутов. Он что же, и в самом деле легавый?

Гус показал ей свой значок и снова сел в машину.

- Больно он смирный для легаша, - произнесла проститутка с отвращением.

Гус выехал со стоянки, чтобы еще раз попытать счастья, прежде чем они пустятся в долгий путь до линкольн-хайтской тюрьмы.

Он дважды обогнул квартал, затем сделал крюк пошире. Наконец решил проехать по Ла-Бреа на север в сторону Венис, в прошлые дежурства он несколько раз встречал там проституток. У мотеля он увидел сразу три припаркованных один подле другого "кадиллака". Рядом с тем, что был окрашен в фиолетовый цвет, стояла какая-то проститутка и болтала с Эдди Парсонсом, Большим Псом Хэнли и с незнакомым Гусу негром-сводником. Гус вспомнил, как в прошлом году, едва он прибыл в Уилширский округ, все еще служа в патруле и, следовательно, находясь в форме, - вспомнил, как арестовывали Большого Пса. Сперва они остановили его за неправильную смену полосы движения, и, пока Гус оформлял талон, Дрю Уотсон, его напарник, энергичный и пытливый полицейский, заприметил торчавшую из-под сиденья перламутровую рукоять револьвера калибра 0,22. Тогда он сунул его в карман, арестовал Большого Пса и отвез его к сыщикам, а те, зная, что тот сводник, за которым тянется хвост грехов в пять мелко исписанных страниц, решили оформить его по краже, конфисковать машину и в качестве вещественного доказательства зарегистрировать найденную при нем пачку фальшивых денег. Когда они их пересчитали - почти восемьсот долларов - и сообщили Большому Псу, что намерены занести их в протокол, он потерял всяческое самообладание и разрыдался, умоляя сыщиков не вписывать никуда его деньги, их для него сделали раньше, давно еще, и, чтобы возместить убытки, ему потребуется несколько месяцев, и ведь это его кровные денежки, пожалуйста, не нужно их регистрировать. Гуса поразило тогда, что Большой Пес, одновременно самый дерзкий и самый надменный из всех сводников, вдруг - вот он: умоляет, как нищий, вернуть ему пачку фальшивых банкнотов и обливается слезами. Но потом до Гуса дошло, что без этой пачки и "кадиллака" он попросту был ничем и что сам Большой Пес прекрасно знал это и понимал, что знают это все сводники и проститутки, а значит, он теряет все. И это все растащат сутенеры побогаче, те, кто умеет внушить к себе уважение.

Внезапно на углу Венис и Ла-Бреа Гус увидел девицу. Он прибавил газу, но она уже подошла к красному "кадиллаку" с жестким верхом. Гус сбавил скорость и подъехал к нему сбоку. Она была одна и как раз садилась на водительское место. Он улыбнулся ей той тщательно отрепетированной улыбкой, что пока почти не знала осечки.

- Не меня ли ты ищешь, солнышко? - спросила девица.

Вблизи она совсем не была так хороша, хотя узкие серебристые брючки и черная вязаная кофточка сидели на ней замечательно. Даже при таком освещении Гус заметил, что вьющиеся светлые волосы - парик, а косметика - лишь яркая штукатурка.

- Пожалуй, тебя, - улыбнулся Гус.

- Подруливай вперед и притормози, - сказала девица. - Потом возвращайся, поболтаем.

Гус подал машину к тротуару, отключил фары, незаметно сунул под сиденье зачехленный "смит-вессон", вышел из машины и подошел к "кадиллаку" со стороны водителя.

- Желаешь поразвлечься, солнышко? - спросила та и одарила его такой же отрепетированной улыбкой, как и его собственная.

- Еще как, - засиял он в ответ.

- И сколько же ты хочешь прокутить? - спросила девица застенчиво.

Вытянув из окошка когтистый палец, она соблазнительно пробежалась им по его торсу в поисках оружия, так что теперь Гус улыбнулся самому себе.

Не нащупав ничего подозрительного, она тем и удовлетворилась и, казалось, явно не видела теперь никакой пользы в дальнейшей пустой трате времени.

- Как насчет отличного траха в десять долларов? - спросила она.

- Что ж, лицемерить ты не привыкла, - сказал Гус, доставая из заднего кармана свой значок.- Ты арестована.

- Ну и дерьмо! - застонала девица. - Приятель, я только что из тюряги. Не-е-ет! - завыла она.

- Пошли, - сказал Гус, распахивая дверцу "кадиллака".

- Ладно, чего уж там, дай только сумку прихвачу, - фыркнула она, но тут повернула ключ и судорожно кинула руль до отказа влево, креня на сторону рванувший вперед "кадиллак", а Гус, сам не зная почему, запрыгнул на борт машины и через считанные мгновенья уже прилип к спинке сиденья, зависнув в воздухе, а могучий "кадиллак" мчался во весь опор по Венис.

Он потянулся в отчаянии к ключам, он скользнул назад и почувствовал вкус бегущей из носу крови. Краем глаза он ловил движение стрелки на спидометре, скакнувшей от "шестидесяти" к отметке "семьдесят". Его слабеющее тело смело назад порывом ветра, он вцепился в сиденье, а сыплющая бранью проститутка, пытаясь скинуть нежеланного пассажира навстречу неминуемой гибели, швырнула "кадиллак" через три полосы движения разом, и, только тут осознав впервые, что же он в действительности делает, Гус взмолился, чтобы Тот не позволил его телу изменить ему, подвести его, пусть оно просто держится - больше ничего ему от него не нужно! - пусть просто держится...

Мчались по Венис и другие машины. Гус понял это по реву клаксонов и визгу покрышек, понял, не раскрывая глаз и не отпуская сиденья, хоть она, девица, молотила его по рукам сперва сумочкой, а потом и острым каблуком, а "кадиллак", несущийся по бульвару Венис, мотало и кидало в разные стороны. Зная, что аварии не избежать - они разобьются в лепешку, а потом эту лепешку сожрет пламя, - Гус все пытался вспомнить какую-нибудь простенькую молитву из поры своего детства, но она никак не вспоминалась, и, когда он внезапно ощутил, как машина вошла, влетела, вонзилась в головокружительный вираж, он понял, что это и есть конец, и сейчас его выбросит со свистом в пустоту, и он станет пулей, несущейся к собственной смерти. Но машина как-то сама собой выбралась из крена и вот опять катилась с бешеной скоростью по Венис, но теперь - в обратную сторону. Если б только удалось дотянуться до револьвера, подумал Гус, если б я только осмелился ослабить хватку и высвободить одну-единственную руку, я бы отправил ее вместе с собой в преисподнюю; тут до него дошло, что он оставил оружие в своем автомобиле, и тогда он подумал: если б только я сумел сейчас вывернуть баранку, когда на спидометре восемьдесят миль в час, я бы превратил ее "кадиллак" в гармошку; это ничуть не хуже револьвера. Он так и хотел поступить, но тело отказывалось повиноваться, упрямо вцепившись - будто бы вросши - руками в спинку сиденья. Вертя рулем то влево, то вправо, проститутка принялась толкать дверцу наружу, и его ступни немедленно запрокинуло назад, и тут Гус наконец обрел свой голос, да только то был всего лишь шепот, встреченный диким визгом, сплошь состоящим из брани; каким-то образом магнитофон в салоне тряхнуло на полную громкость, так что теперь от всего вместе - стереомузыки из автомобиля, шума ветра и воплей проститутки - лопались перепонки, и Гус закричал ей в ухо:

- Пожалуйста, ну пожалуйста, выпусти меня! Дай мне уйти, и я не стану тебя арестовывать. Не так быстро, дай мне хоть спрыгнуть!

В отчаянии и полном безрассудстве заломив руль вправо, она ответила:

- Подыхай! Сморчок вонючий, мать твою!..

Гус увидел, как на них надвигается Ла-Бреа. Поток движения здесь был умеренным, но тут на скорости в девяносто миль она рванула на красный свет, и Гус услыхал характерный скрип и треск и понял, что еще кто-то разбился на перекрестке, только это были не они: их "кадиллак" по-прежнему продолжал свой бешеный полет; но уже на следующем перекрестке все полосы движения оказались перекрыты с обеих сторон, в том числе и к западу от Ла-Бреа: тяжело громыхая, на север шла вереница пожарных машин. Проститутка ударила по тормозам и свернула влево на темную улицу, но только сделала это слишком резко, и "кадиллак" словно бы поскользнулся, потом опять выпрямился, потом накренился вправо и заскочил на газон, выдернув из земли футов двадцать штакетника. Тот с треском обрушился на капот, разнеся в мелкие осколки ветровое стекло, и, пока проститутка, сжигая тормозные колодки, мчалась в своем "кадиллаке" дальше, обломки сеялись острым дождем по газонам, лужайкам и живым изгородям. Но гонка - гонка по лужайкам - все больше и больше замедляла свой бег, и, когда Гус прикинул про себя, что скорость упала до тридцати, он выпустил спинку из рук. Удар о траву оказался сокрушительным, и тело его сгруппировалось и откатилось без всякой команды, само по себе, и кувыркалось до тех пор, пока не врезалось в стоявшую на обочине чью-то машину. Он сел, выжидая долгую томительную минуту, когда земля перед глазами перестанет раскачиваться - вверх-вниз, вверх-вниз. Потом поднялся на ноги. Во всем квартале зажигались огни, местные собаки, казалось, просто сбесились, "кадиллак" таял вдали и был уже почти неразличим.

На улицу начали высыпать люди, и тогда Гус побежал. Уже где-то в районе Ла-Бреа он ощутил боль в бедре и предплечье, болели еще несколько ушибов, и он подивился тому, что бежит: зачем? Но сейчас лишь в беге он находил хоть какой-то смысл. И он бежал, быстрее и быстрее, а потом, сидя в своей машине, пытался вести ее, однако ноги, вполне готовые бежать, все еще слишком дрожали, чтобы он мог спокойно управлять автомобилем, и потому, прежде чем добраться до участка, ему пришлось дважды останавливаться и растирать их.

Машину он подал с тылу, вошел в заднюю дверь и заспешил в умывальную. Там он внимательно изучил свое бледное серое лицо. Оно все было в царапинах и синяках. Смыв кровь, он убедился, что вид у него не такой уж страшный, но вот левое колено походило на горячую жидковатую кашицу. Студеный пот холодил грудь и спину. Он почувствовал ужасный запах, и, когда понял, что это, его затошнило, и он бросился к шкафу, благодарный судьбе за то, что держит там спортивную куртку и широкие брюки на случай, если порвет свои вещи на "охоте" или если задание потребует от него заняться маскарадом. Неуклюже семеня, он вернулся в уборную и начисто вытер ноги и ягодицы, рыдая от стыда, страха и облегчения.

Помывшись, он надел чистые штаны. Старые же вместе с испачканным нижним бельем скатал шаром и кинул вонючий сверток в мусорный ящик в дальнем конце участкового двора. Потом сел в машину и поехал к ресторану для автомобилистов, где, как он знал наверняка, безумствует Бонелли из-за того, что Гуса нет уже битый час. Подрулив туда, Гус все еще не был уверен, что сумеет до конца держать собственную ложь. Неподалеку от Бонелли стояли две дежурные полицейские машины, начавшие поиски его напарника. Гус рассказал историю, которую сочинил по дороге, задыхаясь от слез. Врать он был вынужден: стоит им узнать, что плечом к плечу с ними служит полицейский, настолько тупой и безмозглый, что может себе позволить запрыгнуть на борт машины, - ничто им не помешает вытолкать его из отдела пинками под зад, и поделом ему! Такого полицейского еще учить и учить, а может, еще и лечить - в психиатрии. Так что он их попичкал тщательно продуманной чепухой насчет какой-то проститутки, угодившей ему каблуком по физиономии и выскочившей из машины, и насчет того, как он с полчаса преследовал ее на своих двоих, пока не потерял из виду. Бонелли на это проворчал, что он поступил опрометчиво, покинув автомобиль и подвергая себя опасности, но сам был настолько рад увидеть перед собой Гуса, живого, здорового, что не стал больше распространяться на данную тему, даже не заметив, что напарник переоделся. Ну а затем они отправились в Центральную тюрьму. Несколько раз Гусу казалось, что он вот-вот сломается и разрыдается, ему и впрямь пришлось дважды давить в глотке всхлип. Но он сдержался, а еще через час прекратили дрожать ноги и руки. Есть, однако, он не мог, и когда чуть позже они остановились, чтобы проглотить по гамбургеру, от одного взгляда на пищу ему сделалось дурно.

- Выглядишь ты отвратительно, - сказал Бонелли, плотно закусив и теперь ведя машину по Уилширскому бульвару.

Гус наблюдал в окно за улицей, автомобилями, прохожими. Он не ощущал никакой душевной приподнятости оттого, что остался жив. Наоборот, чувствовал жуткую подавленность. На мгновенье он пожалел, что тогда, в тот момент, когда на скорости девяносто миль в час "кадиллак" пошел юзом и от жути свело кишки, машина не перевернулась.

- По-моему, та стычка со шлюхой немного выбила меня из колеи, - сказал Гус.

- Так сколько, говоришь, ты за ней гнался? - спросил Бонелли, взглянув на него с недоверием.

- Думаю, несколько кварталов. А что?

- По счастью, мне известно, что бегаешь ты не хуже пумы. Как же тебе удалось ее не поймать?

- Ну... По правде, Сэл, она пнула меня прямо по яйцам. Стеснялся тебе сказать. Я провалялся на аллее двадцать минут.

- Так какого хрена, скажи мне Бога ради, ты не сознался, что тебе там кололи орехи? Неудивительно, что ты весь вечер как отравленный. Отвезу-ка я тебя домой.

- Нет, не хочу домой, - сказал Гус и подумал, что позже когда-нибудь пораскинет мозгами над тем, почему предпочитает даже сейчас, когда ему весь свет не мил, остаться на работе.

- Тогда возьми себя в руки. Завтра же ты пролистаешь от корки до корки всю книжку со шлюхиными рожами и будешь любоваться ими до тех пор, пока не найдешь среди них эту сучку. Постараемся добиться ордера на ее арест за оскорбление действием полицейского, находящегося при исполнении.

- Я же говорил тебе, Сэл, это новенькая. Никогда ее раньше не видел.

- Все равно мы найдем эту лоханку, - сказал Бонелли, удовлетворенный, казалось, Гусовым объяснением.

Гусу немного полегчало. Живот уже почти не беспокоил. Откинувшись назад, он гадал, откуда взять ему деньги для матери, если после этой получки нужно непременно внести плату за купленную в рассрочку мебель. И решил не ломать сейчас над этим голову, мысли о матери и Джоне всегда отзывались судорогой в желудке, на сегодня подобных ощущений он и без того испытал предостаточно.

Ровно в одиннадцать Сэл произнес:

- По-моему, самое время повидать нашего юного вожака, а?

- О'кей, - пробормотал Гус.

Он и не подозревал, что дремал.

- Уверен, что не хочешь домой?

- Я в полном порядке.

Андерсон, которого они встретили в ресторане, вид имел угрюмый и выказывал все признаки нетерпения, отхлебывая из чашки кофе со сливками и барабаня по столу чайной ложечкой.

- Опаздываете, - буркнул он, когда они уселись.

- Да вот... - сказал Бонелли.

- Чтобы нас никто не подслушал, я снял кабинет, - сказал тот, теребя черенком ложки тонкие усики.

- Понятно, когда идешь на дело, лишняя осторожность не повредит, - сказал Бонелли, и Андерсон внимательно посмотрел в его холодные, словно галька, глаза, пытаясь обнаружить в них следы иронии.

- Больше никто не придет. Хантер со своим напарником подцепил пару шлюх, остальные повязали игроков.

- В кости?

- В карты, - ответил Андерсон.

Гус начинал раздражаться. С ним всегда так бывало, когда Андерсон упоминал Хантера с его напарником или остальных. Пора бы уже запомнить имена этих остальных да напарников, их всего-то восемь человек.

- В баре работаем втроем? - спросил Бонелли.

- Без тебя. Тебя там знают, так что останешься снаружи. Я подобрал отличное местечко для наблюдения - через дорогу на автостоянке у жилого дома. Будь там, когда мы выведем арестованного. Ну а если после положенного часа нас пригласят в квартирку отведать по рюмочке - а я на это, признаться, очень рассчитываю, - может, мы только промочим горло, а потом уйдем и вызовем подкрепление.

- Не забывайте разливать выпивку по резинкам, - сказал Сэл.

- Ну разумеется, - сказал Андерсон.

- Только не лейте слишком много. Эти резинки не выдержат, если вы вольете в них слишком много градусов.

- Я справлюсь, - сказал Андерсон.

- Особливо та самая резинка. Не лей в нее слишком много.

- Это почему же?

- Мы с моей подружкой Бертой немного попользовались ею прошлой ночкой. Нельзя сказать, чтобы теперь она была новенькой.

Секунду Андерсон глядел на Бонелли, затем застенчиво хихикнул.

- Думает, я шучу, - повернулся Бонелли к Гусу.

- Великие насмешники, - сказал Андерсон. - Давайте-ка двигаться; Мне не терпится заняться полицейскими обязанностями.

Бонелли пожал плечами и подмигнул Гусу. Они проводили Андерсона до его машины и отправились следом за ней. Не доезжая примерно квартала до "Погребка", они остановились и решили, что Гус и шеф войдут туда поодиночке с интервалом в пять минут. При желании, конечно, можно было найти предлог и войти туда разом, но по плану они должны были действовать как незнакомцы.

Едва очутившись внутри, Гус потерял всякий интерес к арестам, полицейской работе и чему бы то ни было еще. Более его не интересовало ничего, кроме стоявшей перед ним на обитой кожей стойке выпивки. Проглотив два виски с содовой, он заказал третью порцию, но благодатное тепло начало бродить в нем прежде, чем он разделался со второй. Неужто я отношусь к категории людей, предрасположенных к алкоголизму? - подумал он. Пожалуй, так оно и есть, и это одна из причин, почему он пьет столь редко. Но главная причина в том, что он терпеть не может вкуса спиртного, за исключением разве что виски с содовой, эта смесь - еще куда ни шло. А сегодня - так вообще приятна. Он начал постукивать рукой в такт орущему музыкальному автомату и впервые оглядел бар. Для буднего вечера здесь было всего полно - и народу, и шума. Почти все кабины и столики были заняты, тесно было и у стойки. Отхлебнув из третьего бокала, он заметил одиноко сидящего за маленьким круглым столиком сержанта Андерсона. Тот потягивал коктейль и сурово сверлил Гуса глазами. Потом поднялся и подошел к автомату.

Гус решил не отставать и, нащупав в кармане монету в двадцать пять центов, приблизился к сверкающей машине, отбрасывающей на напряженное лицо Андерсона зелено-голубые блики.

- Ну и толпа, - сказал Гус, делая вид, что выбирает мелодию.

Он обратил внимание, что губы его немеют, голова кружится, как в легком бреду, а музыка заставляет быстро биться сердце. Потом опустошил бокал, который держал в руке.

- Не очень-то налегай на выпивку, - зашептал Андерсон. - Если мы намерены здесь делать дело, ты обязан быть трезв.

Он выбрал мелодию, ударил по кнопке и притворился, что выбирает еще одну.

- Когда выглядишь так же, как эти пьянчужки, лучше работается, - сказал Гус и подивился сам себе: никогда прежде он сержантам не перечил, меньше всех - Андерсону, того он просто побаивался.

- Кончай пить, - сказал Андерсон. - Смотри не переусердствуй, иначе начнут на тебя коситься.

- Ладно, - сказал Гус. - Вместе сядем?

- Пока что нет, - ответил тот. - Прямо передо мной за столиком сидят две дамочки. Шлюхи, по-моему, но не уверен. Получить предложение от проститутки делу не помешает. Если и с этими сладим, они нам пригодятся, чтобы представить нас по высшему разряду на попойке там, наверху. А как возьмем то местечко, и их повяжем.

- Отличный план, - сказал Гус и глупо икнул.

- Чтобы не объявлять об этом во всеуслышание, достаточно потише говорить.

- Прости, - сказал Гус и снова икнул.

- Иди к стойке и следи за мной. Если у меня с теми: бабами не выгорит, прогуляешься до их столика и постараешься приколоть. А будешь иметь успех, я и сам себя туда еще разок приглашу.

- Ладно, - сказал Гус, и Андерсон запустил свою последнюю мелодию.

Гул голосов в баре грозил заглушить автомат, грозил до того мгновения, пока Гусу не заложило уши и он не понял, что гул большей частью сидит у него в голове; он вспомнил о летящем "кадиллаке" и снова ужаснулся, силясь выбросить его из головы заодно с гулом.

- Сейчас же возвращайся к своему столу, - зашипел Андерсон. - Мы и так уже торчим здесь слишком долго.

- А разве мне не нужно проиграть какую-нибудь запись? Я вроде для того сюда и пришел, - сказал Гус, тыча; пальцем в сверкающую машину.

- Ах, да, - согласился Андерсон. - Сперва что-нибудь проиграй.

- Ладно, - сказал Гус и опять икнул.

- И не особо налегай на выпивку, - повторил Андерсон, зашагав обратно к своему столику.

Обнаружив, что расплывчатые надписи тяжело поддаются прочтению, Гус просто ткнул в три кнопки на машинной панели. Зазвучавший "хард-рок" пришелся ему по душе. Щелкая пальцами и поводя плечами, он вернулся к стойке и тут же заказал еще виски с содовой, но пил теперь украдкой в надежде, что не заметит Андерсон. Затем он попросил повторить и продрался сквозь толпу к двум женщинам, сидящим за столом. И впрямь на проституток смахивают, подумал он и встал перед их столом, притопывая ногой в такт музыке.

Та, что была помладше, пухленькая брюнетка с посеребренными волосами и в узком, как чулок, золотистом платье, мгновенно ему улыбнулась. Попивая из стакана, он одарил обеих плотоядным взглядом, уверенный, что без ответа он не останется, потом быстро посмотрел на Андерсона, свирепо и мрачно следящего за ним поверх своего бокала, - посмотрел и едва не расхохотался, ибо давно уже не был так счастлив, как сейчас. Он радостно пьянел и знал, что пьянеет. Однако его восприимчивость и чувствительность сделались лишь острее, решил Гус, он видел все как бы в перспективе, ну а жизнь, великий Боже, жизнь - прекрасна! Он с вожделением покосился на толстуху с обесцвеченными волосами, которой было никак не меньше пятидесяти пяти, и та подмигнула ему голубым глазом алкоголички. Не профи, догадался Гус, дилетантка, сопровождающая ту, что посвежее. Если подвернется случай, она, конечно, в стороне не останется, только кому охота платить за старую каргу?

- Един, как перст? - произнесла карга, с трудом ворочая языком и глотая звуки.

Гус стоял перед ними, покачиваясь и дергаясь под музыку, перешедшую теперь в крещендо из барабанов и электрогитары, и с каждой минутой ему делалось все веселее.

- Покуда есть музыка, выпивка и любовь, никто не одинок, - сказал Гус и выпил за здоровье каждой из них в отдельности, опрокинув в глотку виски с содовой и думая о том, как это чертовски элегантно и эффектно у него все выходит...

- Ну так присядь и порасскажи мне что-нибудь еще, коли ты такой смышленый мизинец, - предложила старая блондинка и указала на свободный стул.

- А могу я вас, девочки, угостить парой глоточков? - спросил Гус, облокотившись на стол и думая о том, что моложавая не так уж и дурна, кабы еще не свернутый на сторону нос да не эти пушистые брови, начинавшиеся, казалось, из самой бесконечности и туда же, в бесконечность, уползавшие.

Зато груди размеров просто чудовищных. Он откровенно уставился на них, потом швырнул ей в лицо порочную улыбку и щелкнул пальцами, призывая официантку, только что поднесшую Андерсону новый коктейль.

Обе женщины заказали по "манхэттену", Гус - виски с содовой, обратив внимание на то, что Андерсон выглядит злее обычного. Шеф его успел прикончить два бокала за то время, что толстая блондинка рассказывала Гусу длиннющий непристойный анекдот про маленького еврея и верблюда с голубыми глазами, и хоть Гус так и не распознал, в чем там соль, хохотал во все горло, а когда наконец успокоился, блондинка сказала:

- Мы даже не перезнакомились. Меня звать Флаффи Ларго. Можно просто - Пушок. А это Поппи Ла Фардж.

- Разрешите представиться: Лэнс Джеффри Сэвидж, или Джеффри Беспощадное Копье, - сказал Гус, шатко поднявшись и поклонившись хихикающим дамочкам,

- Ну разве он не прелесть, этот маленький какунчик? - спросила Флаффи у Поппи.

- А где ты работаешь, Лэнс-Копье? - поинтересовалась Поппи, уложив кисть на предплечье и подавшись телом вперед, а заодно обнажив еще полдюйма глубокой расселины, расколовшей надвое ее увесистое богатство.

- На фабрике по разделыванию дынек, - ответил Гус, не спуская глаз с ее груди. - То бишь на фабрике одежды, - добавил он и посмотрел на них, дабы удостовериться, что шутка ими схвачена.

- Дынек, - повторила Флаффи и разразилась пронзительным квакающим смехом, который завершился мощным полухрапом-полувсхлипом.

Чертовски здорово, думал Гус. До чего же здорово, черт возьми! Как только ему удается сегодня выдумывать такие лихие штуковины, ну прямо хоть в кино снимай! Тут он повернулся к Андерсону, расплачивавшемуся за новый коктейль, и сказал женщинам:

- Эй, видите вон того парня?

- Этот ублюдок только что пытался нас подцепить, - сказала Флаффи, почесывая широченный живот и подтягивая соскользнувшую с плеча на дряблый розовый бицепс бретельку лифа.

- Мой знакомый, - сказал Гус. - Пригласим его сюда?

- Ты его знаешь? - спросила Поппи. - По мне, так вылитый легавый.

- Ха-ха-ха, - ответил Гус. - Легавый! Я знаю этого сосунка целых пять лет. Раньше он владел собственной сетью бензоколонок, но так опостылел своей старухе, что та с ним развелась, и теперь он упал в цене втрое. Но на хлеб-то ему всегда хватит.

- А как с хлебом у тебя, Лэнс? - внезапно спросила Флаффи.

- Каких-нибудь семьдесят пять долларов, - сказал Гус. - Пойдет?

- Ну... - улыбнулась Флаффи. - Как закроется этот бордель, мы думаем устроить тебе славное представление, а за все славное да хорошее нужно расплачиваться звонкой монетой, это же естественно.

- Флаффи, какие платья ты предпочитаешь? - спросил Гус, гулять так гулять! - У меня в машине есть кое-что из наших новейших моделей, хочу, чтобы куколки вроде вас обрядились во что-нибудь стоящее.

- Нет, правда? - спросила Поппи, улыбка с трудом умещалась на ее физиономии. - А есть у тебя что-нибудь четырнадцатого размера?

- Само собой, малышка, - ответил Гус.

- А двадцать два с половиной? - загорелась Флаффи. - Мое старое зеленое платье уже разваливается на части.

- Само собой, Флаффи, - сказал Гус и почувствовал досаду: его нижняя челюсть, губы и язык совершенно онемели.

- Слушай, Лэнс, - сказала Поппи, придвигаясь вместе со стулом к нему поближе. - Обычно мы ни с кем не ложимся меньше чем за сотню в ночь. Но, может, за те платья я бы решилась удружить тебе, ну, скажем, за пятьдесят хрустящих, и, может, за оставшиеся двадцать пять нам удалось бы уговорить и Флаффи поработать. Что скажешь, Флаффи? Больно хорош этот чертенок.

- Прелесть, а не какунчик, - сказала та. - Я согласна.

- Вот и отлично, куколки, - сказал Гус, кожей чуя, как свирепо таращится на них сквозь дымную темень Андерсон.

Тем не менее Гус поднял три пальца, подзывая официантку.

- Почему бы нам сразу и не начать? - спросила Поппи. - Времени уже почти час.

- Рановато еще, - ответил Гус. - Я слышал, они тут крутятся и после закрытия. Как вам такая идея: после двух идем наверх, выпьем немного, повеселимся, а потом можем отправиться в мотель, ну как?

- Джордж дерет наверху втридорога, - сказала Поппи. - А у тебя всего-то семьдесят пять долларов, они нам нужнее, чем Джорджу.

- Послушайте, - заворчал Гус, на мгновение запнувшись и глядя с жалостью на обреченную муху, барахтавшуюся в круглой лужице на грязном столе. - Есть план. Приглашаем того парня, ну, моего знакомого, и, как закроется бар, берем его с собой наверх к Джорджу. А там просаживаем все его денежки. У него их куры не клюют. Ну а после того, как всласть напьемся, пускаем его под откос и втроем спешим в постельку. Покамест я для нее не созрел, для постельки, мне еще веселиться и веселиться.

- Я вижу, ты не знаешь, что такое веселье, какунчик, - сказала Флаффи, короткопалой розовой рукой стиснув ему бедро и тяжело навалившись на Гуса в попытке чмокнуть его в щечку губами, похожими на спущенную камеру от колесной покрышки.

- Прекрати, Флаффи, - сказала Поппи. - Ради Бога, не хватает только, чтобы тебя сунули в каталажку протрезветь. Как нам тогда быть?

- Она не пьяна, - сказал вдребезги пьяный Гус.

Не выдержав нагрузки, локоть его соскользнул со стола из-под массивного тела Флаффи.

- Лучше уйти отсюда и отправиться в мотель сейчас же, - сказала Поппи. - Когда вас повяжут как последних алкашей, от всей нашей сделки останется кучка дерьма.

- Обожди чуток, - сказал Гус и помахал рукой в ту сторону, где, по его расчетам, должен был находиться Андерсон.

- Не хотим мы этого типа, - сказала Поппи.

- Заткнись, Поппи, - сказал Гус.

- Заткнись, Поппи, - сказала Флаффи. - Больше людей - трах веселей, - срифмовала она.

- Считай, что я взяла тебя с собой в последний раз, Флаффи, - сказала Поппи и щедро отпила из своего стакана.

- Ты звал меня? - спросил Андерсон, Гус поднял голову и увидел над собой красные глаза сержанта.

- Да, конечно, - пробормотал Гус. - Присаживайся... Чонси. Девочки, это вот Чонси Дангхилл¹¹, мой старый приятель. Чонси, знакомься: Флаффи и Поппи, мои новые приятельницы.

Гус поднял бокал с виски, приветствуя всех троих, и сделал большой глоток, однако вкуса почти не разобрал.

- Очень приятно, - с неловкой чопорностью произнес Андерсон, и Гус покосился на сержанта, вспомнив слова Бонелли: хреновей работника по барам, чем Андерсон, не найти, этот трезвенник пьянеет с двух бокалов, да и то пьет лишь тогда, когда этого требует долг.

Гус ухмыльнулся и перегнулся через стол, разглядывая, как заливает начальственные глаза "фирменный" андерсоновский гнев.

- Старина Чонси должен нас догнать, - сказал Гус, - если, конечно, он хочет после двух подняться с нами в личный бар Джорджа и пропустить там по паре рюмочек.

- Дерьмо, - сказала Поппи.

- Личный бар? - переспросил Андерсон, бросая на Гуса хитрый взгляд и пощипывая редкие усики.

- Вот именно, нас отведут наверх девочки. Они знают этого Джорджа, у него первоклассный притончик, действующий после отбоя, и, если уж ты согласен оплатить нам всю выпивку, можешь присоединяться, верно, девочки?

- Прав-фф-да, - сказала Флаффи и чмокнула Гуса, ткнувшись ему в щеку, отчего его едва не передернуло; несмотря на выпитое спиртное, при мысли о болезнях, которыми могут наградить его губы проститутки, он содрогнулся. Украдкой плеснул немного виски на руку и, чтобы убить всех микробов, смазал им влажный след. - Так ты заказываешь выпивку, а, Чонси? - спросила Флаффи с вызовом в голосе, буравя Андерсона глазами, все равно как боксер своего противника.

- Четыре бокала, - обратился тот к официантке.

- Для себя два, - сказал Гус.

- Что?

- Ты должен догонять.

- Так что же? - спросила скучающая официантка, все еще колеблясь и не зная, кому повиноваться.

- Или ты нас догоняешь, или мы не берем тебя наверх, - сказал Гус.

- Принесите мне два дайкири, - сказал Андерсон, не сводя с Гуса ненавидящих глаз, а тот безостановочно хихикал, пока Флаффи специально для шефа повторяла анекдот про еврея и голубоокого верблюда.

- Пей до дна, - приказал Гус Андерсону, когда дайкири прибыли.

- Выпью так, как мне нравится, - сказал Андерсон.

- Пей до дна, мадь д-д-вою, - скомандовала Флаффи, и багровые мешки у нее под глазами угрожающе набухли.

Когда Андерсон отставил в сторону первый бокал, Гус зааплодировал и слабо улыбнулся Поппи. Та курила и поглаживала свой стакан.

Гус со старательным вожделением поглядел на ее выпуклые груди и рассказал Флаффи анекдот про "девицу из стриптиза с одной титькой", только концовку он позабыл и смолк где-то на середине. Флаффи заквакала, всхрапнула-всхлипнула и заявила, что смешнее ничего вовек не слыхала.

Прикончив второй бокал, Андерсон подал знак поднести еще пять и теперь радостно скалился, допытываясь у Поппи, не работала ли та когда-нибудь танцовщицей: у нее замечательные ноги.

- Пей до дна, - сказал Андерсон, когда прибыла выпивка.

- Мадь д-д-вою, - сказала Флаффи и разразилась кудахтаньем, больно столкнувшись с Гусом лбами.

- Полный порядок, - сказал Андерсон, осушив бокал, и тут же взялся за новый. - Я догоняю, Поппи.

- Это до добра не доведет, - захныкала та. - На этой работе нельзя напиваться, Флаффи.

- А я и не пьяна. Пьян Лэнс, - сказала Флаффи. - Да и Чонси тоже.

- Красивая ты девушка, Поппи, ей-Богу, что думаю, то и говорю, - сказал Андерсон, а Гус заорал:

- Оооооох, Чонси, кончай, ты меня убиваешь, - и в каком-то диком и бесконечном приступе веселья принялся ржать, рискуя подавиться собственным смехом.

Придя в себя, он обнаружил, что над ним хохочет весь бар, и это, в свой черед, заставило его зайтись смехом пуще прежнего. Он остановился лишь тогда, когда Флаффи сграбастала его в свои пышные объятия, назвала какунчиком и поцеловала взасос. Съежившись в ужасе, он подумал: небось за этот вечер она успела обойти весь мир. Он глотнул в спешке из стакана, яростно прополоскал рот и потянулся за следующим.

- Хорош пить, - сердито пробормотал Андерсон.

- Ты, Чонси, лучше за собой смотри, - сказал Гус, стараясь не думать о том, как используют проститутки свои губы.

Его тошнило.

- Всем нам хорош пить, - сказала Поппи. - Я уж чувствую, что-нибудь точно стрясется.

- Нет, ты и вправду милая девушка, - сказал Андерсон и выплеснул полстакана на ее золотистую сумочку.

- Шобла пьяных скотов, мать вашу... - сказала Поппи.

- Сожалею, Поппи, - сказал Андерсон. - В самом деле.

Андерсон допил бокал и, хотя Поппи к своему даже не прикоснулась, заказал еще раз по кругу. В конце концов он проглотил свой стакан и, подзадориваемый Флаффи, опрокинул в себя еще и два "манхэттена" Поппи. У Гуса раскалывалась голова, тошнота не проходила. Он припомнил, что однажды подслушал какую-то шлюху в "вагончике", признавшуюся, что как-то за вечер она отфранцузила целых двадцать два раза. Он поглядел на лобызавшие его губы Флаффи. Потом прополоскал рот виски, отпихивая Флаффи всякий раз, как та склонялась над ним и стискивала ему бедро. Теперь его бесило все, что ни делалось, а ведь каких-нибудь пару минут назад он был счастлив... Свирепо уставившись на редкие усики Андерсона, он думал: ну что за убогий сукин сын!

- Сейчас мне не слишком-то здорово, Поппи, - сказал тот, похлопывая девицу по руке и травя байки про то, что за прошлый год бизнес явно не удался и принес ему каких-то жалких пятьдесят тысяч доходу.

Поппи глядела на него, не особенно веря.

- Давайте-ка выметаться отсюда, - сказала она. - Ты ходить-то еще можешь, а, Флаффи?

- Я могу танцевать, - прорычала Флаффи, голова ее, казалось, все глубже и глубже погружается в бездну рыхлого тела, грозя окончательно в ней утонуть.

- Меня начинает мутить, - сказал Андерсон.

- Ну-ка поцелуй этого сукина сына, - шепнул вдруг Гус в ухо Флаффи.

- Чего? - переспросила та и слизнула упрямую капельку подозрительной влаги, зависшую на кончике носа.

- Сграбастай ублюдка так же, как проделала это со мной, и ублажи его мощным стопроцентным сопливым засосом, да так, чтобы ни я, ни ты, ни тем более он - никто не сомневался, что твой старый язычок не промахнулся.

- Да мне он вовсе даже не нравится, этот засранец, - прошептала Флаффи в ответ.

- После я отблагодарю тебя лишней пятеркой, - так же шепотом сказал Гус.

- Лан-н-но, - согласилась Флаффи и потянулась через весь стол.

Не обращая внимания на задетый ею стакан, который упал на пол и разбился, она зажала в тиски руки изумленного Андерсона и впилась ему в губы, не выпуская до тех пор, пока тому, согнувшись в каком-то дурном подобии рычага, не удалось вырваться и отбросить ее на стул. Звук был такой, будто упала в воду бетонная свая: бултых!!!

- Зачем ты это сделала? - прошептал Андерсон, с трудом ловя воздух.

- А з'тем, что я люблю тебя, засранца, - ответила Флаффи и стащила кружку пива у спешащей к соседнему столику официантки прямо с подноса. Воткнув подбородок в пену, она сказала: - Смотрите на меня, я - козленок.

Андерсон оплатил пиво и всучил рассерженной официантке два доллара на чай.

- Ну-ка, Флаффи, подъем, - сказала Поппи, когда официантка ушла, - пошли в уборную, помоем твою проклятую рожу, а после цепляем Лэнса и сразу отправляемся в мотель. Ты понял, Лэнс?

- Конечно, конечно, Поппи, как скажешь, - ответил Гус, усмехаясь в лицо оскорбленному Андерсону и ощущая новый прилив счастья.

Когда те отошли, сержант накренился вперед, едва при этом не упав на грязный пол, и с мукой поглядел на Гуса:

- Плибсли, мы слишком-очень-чертовски пьяны, чтобы делать нашу работу. Ты это хоть понимаешь?

- Мы не пьяны, сержант. Пьян ты, - сказал Гус.

- Меня мутит, Плибсли, - взмолился Андерсон, словно оправдываясь.

- А знаешь, сержант, что рассказала мне Флаффи? - спросил Гус. - Она рассказала мне, что день напролет потеет в публичном доме, выдувая там свою норму. А норма выдува у нее - двадцать два шланга.

- Она... это правда? - спросил Андерсон, прижимая ладонь ко рту.

- Сказала, что дает кому попало и где попало, а то и французит, запросто, без лишних разговоров, потому как с трахом хлопот куда больше, так что она, если какому парню охота, лучше уж поиграет с ним в старый добрый парашют.

- Не рассказывай мне это, Плибсли, - сказал Андерсон. - Я сейчас, Плибсли, рыгну.

- Сожалею, сержант, что она тебя поцеловала, - продолжал Гус, - сожалею, потому что как раз в эту самую минуту чертовы сперматозоиды, скорее всего, кишат в твоей чертовой онанирующей глотке и хлещут хвостиками по твоим чертовым онанирующим гландам.

Андерсон выругался, направился боком к выходу, споткнулся и выронил наручники, лязгнувшие сталью об пол. Гус осторожно нагнулся, поднял наручники и запетлял мимо столиков вслед за Андерсоном. Ругань Поппи, обнаружившей, что столик пуст, была слышна даже на тротуаре. Гус пересек улицу, тщательно держась волнистой белой линии. До темной автостоянки, казалось, было не меньше мили. Пройдя ее, эту "милю", Гус нашел Андерсона выворачивающимся наизнанку перед своей машиной. Бонелли нежно глядел на Гуса.

- Что там у вас стряслось?

- Так, выпили с парочкой шлюх.

- И что же, они не клюнули? Никаких предложений?

- Клюнули. Да только слишком многое сейчас нас связывает. Арестовать их - я бы не вынес этого.

- Ты напоил Андерсона до поросячьего визга, малыш. Вид у него такой, будто он только из-под стола, - усмехнулся Бонелли.

- Из-под стола с онанирующими ножками. Я ведь и в самом деле, Сэл, его напоил, - скрипнул горлом Гус.

- Ты-то как?

- Тошнит.

- Держись, - сказал Бонелли, бросив большую волосатую руку на Гусово плечо и похлопав его по щеке. - Давай-ка, сынок, угостим тебя чашечкой кофе.

Глава пятнадцатая. Зачатие

Перевод в участок на Семьдесят седьмую улицу оказался ударом, деморализовавшим Роя. Даже теперь, отслужив в этом округе четыре недели, он все не мог поверить, что с ним и вправду так поступили. Ему было известно, что большинство из его сотоварищей по академии получили новые назначения в три разных округа, третьего он как раз и надеялся избежать. В конце концов, в Центральном дивизионе он был на хорошем счету, а перед тем успел поработать на Ньютон-стрит, так что даже в кошмарном сне не мог себе представить, что ему придется трудиться еще в одном "черном" округе. Хотя, с другой стороны, ему следовало предвидеть такой поворот событий. Все, что ни делалось в Главном управлении, было бессмыслицей, лишенной всяческой логики, к тому же никто из старших офицерских чинов не брал на себя труд принимать в расчет такие неуловимые, нематериальные и неосязаемые вещи, как моральное состояние подчиненных. Да и к чему оно им, если главное - сноровка и эффективность, коль скоро эти самые сноровку и эффективность только и ценит общественное мнение. Но Боже правый, думал Рой, Семьдесят седьмой дивизион! Пятьдесят девятый микрорайон и Авалон, Слосон и Бродвей, Девяносто вторая и Бич. Сто третья - чего здесь, в сущности, только нет! Еще одна Ньютон-стрит, но в десять раз раздавшаяся в масштабе, сплошное насилие и преступность, из которых он, Рой, ежевечерне выбирался, лишь отыскав брод в потоках крови.

Магазины, офисы и даже церкви походили здесь, скорее, на крепости. Решетки и цепи защищали окна и двери, а во время мессы в церквах можно было видеть нанятых охранников в униформе. Нет, это невозможно.

- За работу, - сказал лейтенант Фини, обращаясь к полицейским ночной смены.

Немногословный, с меланхолическим лицом и двадцатилетним стажем, Фини казался Рою вполне подходящим для должности дежурного офицера. Впрочем, в этом округе, в этом адовом котле, сторонник строгой дисциплины в конце концов довел бы дело до всеобщего мятежа.

Рой нацепил фуражку, сунул фонарик в специальный карман и собрал свои бумаги. Из всего сказанного на перекличке он не уловил ни слова. Теперь это с ним часто случалось. Как-нибудь он пропустит мимо ушей и нечто важное. Хотя бы время от времени, но им, должно быть, говорят и что-то важное, подумал он.

Спускаться по лестнице вместе с Рольфом, своим напарником, он не стал. Чужой смех и чужие голоса раздражали его без всякой очевидной причины. Пропитавшаяся потом форма, прилипнув к телу, саднила кожу и давила тяжестью на плечи, словно синяя тесная шкура. Волоча ноги, Рой лениво дотащился до машины, радуясь тому, что настала очередь Рольфа садиться за руль. Сам он выжат как лимон, ни сил, ни энергии, ни желания. А эта ночка еще задаст им сегодня жару.

Он машинально вписал в вахтенный журнал их имена, сделал еще кое-какие пометки и захлопнул блокнот. Рольф вырулил со стоянки, и Рой поправил "форточку", чтобы в салон хоть немного попадал легкий освежающий ветерок.

- Чем бы ты хотел сегодня заняться? - спросил Рольф, юный улыбчивый экс-моряк, отслуживший в полиции не больше года и еще не избавившийся от буйного азарта, что Рою, естественно, лишь досаждало.

- Все равно, - сказал он, закуривая и снова прикрывая "форточку".

Вкус у сигареты был отвратительный.

- Прошвырнемся по Пятьдесят девятой и Авалону? - спросил напарник. - Не очень-то много в последнее время мы уделяли внимания толкачам пилюль.

- О'кей, - вздохнул Рой.

Только бы перетерпеть эту ночь, а там - три выходных. Он стал думать об Элис, полногрудой добродушной сиделке; вот уже полгода наблюдал он за тем, как выходит она из своего дома, расположенного через дорогу, напротив его собственного, и вот уже полгода тем и ограничивался - до прошлой недели, - вполне удовлетворенный близостью с хорошенькой хрупкой Дженни, стенографисткой, живущей еще ближе - напротив по коридору, Дженни устраивала его во всех отношениях: доступна, удобна, ежечасно жаждет любви, порой - жаждет чересчур. Она не оставляла его в покое тогда даже, когда он, изнуренный и обессиленный, возвращался домой, отработав сверхурочно на службе, после чего любому здравомыслящему человеку полагается первым делом хорошенько выспаться. Обычно он, едва доковыляв до своей квартирки, тихонько запирал дверь, но не успевал облачиться в пижаму, как Дженни, подслушав его приход и воспользовавшись ключом, которым он лично никогда ее не снабжал, оказывалась в его спальне. Словно спиной почуяв в безмолвной комнате ее присутствие, он резко оборачивался, и она тут же разражалась судорожным хихиканьем. Дженни боялась его как черта. Она была уже в ночной сорочке - девчонка, не очень удачно сложенная, слишком худая, зато самозабвенная и ненасытная в страсти своей, в своем вожделении. Что бы там Дженни ни говорила, а он знал: были у нее и другие мужчины, да только на это ему было ровным счетом наплевать, ее и так было для него слишком много, но теперь, когда он повстречал Элис - спеленькую (кровь с молоком), чистенькую и словно накрахмаленную Элис - и в одну прекрасную ночь на прошлой неделе счастливо насладился ее податливой нежностью, - теперь уж он наверняка охладит пыл Дженни.

- Похоже, толпа сегодня что надо, - сказал Рольф.

Рой предпочел бы, чтобы напарник молчал, когда сам он думает об Элис. Об Элис и ее бюсте, будто слепленном из плодоносья зрелости, овальной зрелости двух тыкв, рожденных щедростью природы. Загадку их готов он постигать часами - в волнении и изумлении. Если Дженни - пара лихорадочно блестящих глаз, то Элис - пара миротворящих свершений плоти, Элис - это ее грудь. Интересно, подумал он, есть ли на свете женщина, о которой он мог бы думать целиком, видеть в ней личность? О Дороти он больше не вспоминал. Но тут вдруг явственно осознал, что как о личности не думал вообще ни о ком. Карл - это рот, открытый рот, непрестанно его критикующий. Отец - пара глаз, не пожирающих его, как глаза той же Дженни, но глаз молящих, скорбных, упрашивающих его подчиниться собственной - и Карла - удушающей тирании. "Кабы я мог только сменить табличку "Фёлер и сын" на "Фёлер и сыновья"... - взывал к нему отец. - Ох, Рой, да за одно это я готов заплатить любую цену".

Мысли Роя обратились к матери - пара рук, молитвенно сложенных рук, влажных рук, рук говорящих и умоляющих: "Рой, Рой, мы больше тебя не увидим, когда же ты уедешь из того города и вернешься в родной дом? Рой!"

Потом он подумал о Бекки, и сердце его учащенно забилось. О ней он может размышлять целиком, как о личности. Он увидел ее бегущей стремглав ему навстречу, счастливой оттого, что он пришел. И недели не проходило, чтобы он ее не навестил, к черту Дороти и ее жениха-подкаблучника! - он не пропустит ни одного уик-энда, чтобы не повидать свою Бекки. Никогда. Он будет носить ей подарки, тратиться, сколько пожелает, а они пусть отправляются к дьяволу!

Несмотря на то что вызовов по Семьдесят седьмому было предостаточно, вечер тянулся медленно. Из страха накликать беду он не решался запросить у оператора код номер семь: вдруг вместо обеденного перерыва их наградят вызовом. В желудке урчало. Сегодня без ленча было никак нельзя.

- Запроси семерку, - сказал Рольф.

- Двенадцать-А-Пять запрашивает код номер семь, находимся близ участка, - произнес Рой, жалея, что не захватил с собой чего-либо более привлекательного, чем сандвич с сыром.

До получки оставалось всего ничего, стало быть, наступившее безденежье не позволяло раскошеливаться на обед. Плохо, что на Семьдесят седьмой так мало "кормушек". Давно уже прошли те времена, когда он считал бесплатную закуску чем-то "непрофессиональным" и зазорным для полицейского. Так питаются все, и владельцы ресторанов не протестуют. Когда бы им не хотелось видеть у себя в заведении полицейских, они бы вели себя иначе. Да только у них с Рольфом в этом районе все равно нет такого местечка, где бы их накормили хотя б со скидкой, если уж не задарма.

- Двенадцать-А-Пять, продолжайте патрулирование, - сказал оператор, - и примите вызов: ищите женщину, источник неприятностей неизвестен, восточная сторона Девяносто второй улицы, одиннадцать-ноль-четыре, код номер два.

Рой ответил в микрофон и повернулся к Рольфу:

- Паскудство! Я подыхаю с голоду.

- Ненавижу эти вызовы к "неизвестному источнику", - сказал тот. - Вечно дергаюсь из-за них. Люблю знать заранее, что меня ждет.

- Проклятые джунгли, - сказал Рой, выбросив окурок в окно. - Вовремя не освободишься, не пожрешь, когда хочешь, да еще по пятнадцать радиовызовов за ночь. Надо срочно переводиться.

- Ты на самом деле так считаешь? - спросил Рольф, удивленно взглянув на напарника. - А мне тут нравится. Время летит. Мы настолько заняты, что, когда кончается смена, мне кажется, будто я только на нее заступил. Вся эта кутерьма меня здорово захватывает.

- Не кутерьма, а кучка дерьма. Вопрос лишь в том, когда научишься через нее перешагивать, - сказал Рой. - Здесь сверни налево. Вот она. Девяносто вторая.

У соседнего с одиннадцать-ноль-четыре дома в переднем дворике стояла женщина в белой чистенькой шляпке без полей, Рольф остановил машину, и не успели они из нее выйти, как та взволнованно замахала им рукой.

- Добрый вечер, - сказал Рольф, когда они подошли к ней, на ходу надевая фуражки.

- Это я звонила в полицию, - зашептала она. - В том вон доме живет женщина, которая все время ужасно пьяненькая. У нее еще ребеночек, недавно родила, да не доносила, так что он из тех, значит, из недоносочков, такой вот крошечный клопик, а она, значит, вечно пьяненькая, особенно тогда, когда муж на работе, как сегодня.

- Она что, вас беспокоит? - спросил Рой.

- Не она, мистер из полиции, ребеночек, - сказала женщина, сложив руки на обширном животе и не переставая поглядывать на дом. - В прошлую неделю она выронила его на землю. На моих глазах выронила. Но мой муж говорит: мол, не наше дело, да только сегодня бродила она, значит, у крыльца, бродила да пошатывалась, а ребеночек опять при ней, а потом едва с крыльца с того не загудела, и я сказала мужу, что звоню в полицию, да так и поступила.

- Ну хорошо, мы сейчас пойдем и поговорим с ней, - сказал Рой и зашагал к одноэтажному каркасному домику, окруженному прогнившим частоколом.

Осторожно поднявшись по шатким ступеням на крыльцо, Рой по привычке встал по одну сторону дверного проема, Рольф - по другую. Он же и постучал. Послышалось шарканье ног, потом какой-то грохот. Они снова постучали в дверь. Ждать пришлось довольно долго, затем на пороге появилась женщина с сальными завитками волос и уставилась на них мутными глазками.

- Чего нужно? - спросила она, крепко вцепившись в круглую дверную ручку и раскачиваясь по неровной дуге.

- Нам стало известно, что у вас возникли проблемы, - сказал Рольф, и юная непринужденная улыбка осветила его лицо. - Мы войдем, не возражаете? Мы ведь здесь для того, чтобы помочь вам.

- Знаю я, как помогает полиция, - сказала женщина.

Ее занесло вбок, и она уткнулась в косяк широким плечом.

- Послушайте, леди, - начал Рой. - Нам стало известно, что с вашим ребенком может приключиться беда. Почему бы вам не показать нам, что с ним все в порядке? Покажите, и мы тут же отправимся восвояси.

- Проваливайте с моего крыльца, - сказала женщина и приготовилась захлопнуть дверь.

Взглянув на напарника, Рой пожал плечами: не могут они взломать ее и ворваться в дом на том лишь основании, что хозяйка пьяна. Он решил было отказаться от дальнейших попыток проникнуть внутрь и намеревался уже пойти купить себе гамбургер, чтобы, более или менее удачно дополнить им скудную трапезу из сандвича с сыром (одна мысль о котором доводила его чуть ли не до исступления), но тут-то и закричал ребенок. То не был нетерпеливый детский визг от причиненного неудобства или обиды, то был душераздирающий вопль боли и ужаса. Прежде чем он стих, Рольф уже был внутри. Отшвырнув с дороги напившуюся женщину, он ринулся через маленькую гостиную на кухню. Не успел Рой войти в дом, как напарник уже возвращался назад, неся на руках невероятно крошечное существо в ночной рубашонке.

- Уложила младенца на кухонном столе, прямо рядом с пепельницей, - сказал Рольф, неуклюже баюкая стонущего смуглого ребенка. - Схватился за горящую сигарету. Обожжена ручонка и животик. Ты только взгляни на дыру в ночнушке. Вот бедолага!

Рольф свирепо сверкнул глазами через плечо на разгневанную женщину, тем не менее держась от нее подальше и не переставая укачивать ребенка могучей ручищей, но мамаша в пьяной решимости ступила ему навстречу.

- Отдай мое дите, - потребовала она.

- Минутку, леди, - вмешался Рой, схватил ее за руку и с удивлением нащупал под одеждой твердый, как камень, бицепс. - Ну что, напарник, по-моему, нам больше ничего и не требуется. Вполне достаточно, чтобы оформить на нее протокол за созданную ею угрозу детской жизни. Леди, вы ар...

Она съездила локтем Рою по шее, и он врезался затылком в край двери. Ошпарившись болью, услышал крик Рольфа, к которому устремилась женщина, и, потрясенный, следил за тем, как она тянет за левую ручку хрупкое тельце пронзительно визжащего ребенка, а Рольф все не выпускает правой ножонки, в бессилии и ужасе царапая пустой воздух свободной рукой.

- Брось, Рольф, - заорал Рой, увидев, как женщина злобно дернулась назад и за ней тут же кинулся напарник, не желая уступать ей воющего младенца.

В конце концов он выпустил ребенка, и Рой содрогнулся, гладя, как женщина тяжело повалилась на стул, все так же держа дитя за ножку.

- Оставь ее, Рольф! - крикнул Рой, до сих пор не придумав, как же им быть, ведь, если так пойдет дальше, они попросту убьют ребенка!

Но Рольф уже обрушился на женщину, и та замолотила кулаком по его физиономии, не ослабляя мертвой хватки, сдавившей кольцом сперва детскую ножку, потом, когда Рольф разжал ее пальцы, - игрушечную ручонку. Едва она стиснула горло притихшего ребенка, Рой прыгнул вперед.

- Боже, Боже мой, - шептал он, отрывая один за другим ее пальцы от младенца, пока Рольф боролся со второй рукой.

Женщина плевалась и изрыгала ругательства, но вот ему удалось сорвать последний палец с живого беспомощного комка; он уже поднимал в своей ладони крохотное и трепещущее тельце, как вдруг голова женщины нырнула вперед и зубы ее вонзились ему в кисть, он взвыл от внезапной боли. Она выпустила его и укусила ребенка, а Рольф, обхватив ее за шею, пытался откинуть ее голову назад, но тщетно: крупные белые зубы, сверкнув, впивались в младенца снова и снова, и тогда он, младенец, издал опять тот самый долгий и оглушительный вопль. Рой потянул его на себя, рубашонка лопнула и соскользнула, застряв у нее во рту; даже не взглянув на младенца, Рой кинулся в спальню и, уложив его на кровать, вернулся обратно, чтобы помочь Рольфу надеть на нее наручники. Когда все формальности с женщиной были соблюдены, а ребенок помещен в больницу, время перевалило за полночь. Слишком поздно для обеда, который Рой все равно не смог бы теперь проглотить. В десятый раз он приказал себе не думать о том, как выглядело детское тельце на немыслимо, невыносимо белом столе "неотложки". За последний час Рой едва ли произнес хотя бы несколько слов и был необычно молчалив.

- Меня уже раз до того пытались куснуть, - вдруг произнес он, затянулся сигаретой и откинулся на спинку сиденья. Рольф вел машину, направляясь к участку, где им предстояло дописывать рапорта. - Но на этот случай совсем не похоже. Тогда был мужчина, и был он белый, и оправдать его нельзя, как ни старайся. Я лишь хотел удрать от него. Дело было в уборной.

Рольф взглянул на него с любопытством, и Рой продолжил:

- Работал я в "нравах". А он хотел меня сожрать. По-моему, люди - каннибалы. Только и делают, что лопают друг дружку живьем. Иногда им не хватает элементарной вежливости просто взять тебя и убить, прежде чем тобой полакомиться.

- Кстати, в ресторанчике на углу Сто пятнадцатой и Западной есть одна официанточка, я ее прекрасно знаю. Хожу туда пить кофе после работы. Может, посидим там несколько минут, прежде чем ехать в участок? По крайней мере попьем кофейку и хоть передохнем немного. А если еще и хозяин куда-то вдруг отлучился, думаю, она могла бы рискнуть и угостить нас бесплатной жратвой.

- Почему бы и нет? - сказал Рой, думая: кофе - это звучит совсем не дурно, к тому же проехаться для разнообразия по западной части округа - истинное удовольствие, негров там поменьше, да и вообще - район относительно мирный.

Хорошо бы в следующем месяце поработать на Девяносто первой и сунуться на юго-запад, до самых границ округа. Ему нужно, просто необходимо бежать отсюда, бежать от черных физиономий. Его отношение к ним начинало меняться. Он понимал, что это неправильно, нехорошо, и все же дело обстояло именно так.

Они находились в каких-нибудь двух кварталах от ресторана, и Рой, при виде множества белых лиц, проезжавших мимо в автомобилях и мелькавших по улице тут и там, успел уже приободриться, как Рольф вдруг спросил:

- Фелер, ты, случаем, не заглянул в тот винный магазин, который мы только что проскочили?

- Нет, а что?

- За прилавком никого не было, - сказал Рольф.

- Значит, продавец ушел в подсобку, - сказал Рой. - Послушай-ка, давай-ка определимся: или ты собираешься играть в полицейских и воров, или мы все же выпьем когда-нибудь кофе?

- Я только взгляну одним глазком. - И, пока Рой мотал головой и клялся, что на следующий месяц попросит себе напарника постарше да поспокойней, Рольф развернулся и вновь помчался на север.

Он притормозил у противоположной от магазина стороны улицы, и секунду они наблюдали за тем, что происходит внутри. Какой-то рыжеватый тип в желтой спортивной рубашке выбежал из подсобки, кинулся к кассовому аппарату и принялся колотить кулаком по клавишам. И тут совершенно отчетливо они увидели, как он сунул за пояс пистолет.

- Нуждаемся в подмоге, угол Сто тринадцатой и Западной! - прошептал Рольф в микрофон и выскочил из машины, даже не нацепив фуражки. Схватив фонарик, побежал, пригнувшись, к северной стене. Очевидно, только теперь вспомнив о Рое, как раз огибавшем автомобиль, он остановился, обернулся и показал на заднюю дверь, давая понять, что берет на себя, потом скрылся в полумраке, устремившись в черную темень переулка.

Какое-то мгновение Рой размышлял, куда бы спрятаться самому. Мелькнула было мысль лечь на капот припаркованной у входа в магазин машины - наверняка машины преступника, - однако Рой отбросил ее, решив обогнуть здание и встать у дальнего угла: если тот тип появится из парадного, линия огня не позволит промахнуться. От минутного сомнения, сумеет ли он застрелить человека, у него началась дрожь, тогда он предпочел не думать об этом вовсе.

На стоянке перед баром, по соседству с магазином, он заметил в одном из автомобилей какую-то парочку. Как видно, те даже не подозревали о присутствии полицейских. Рой понял, что, если тип с пистолетом вздумает в него стрелять, скорее всего, он угодит в этих двоих. У него заныло под ложечкой, рука задрожала сильнее. Он подумал: если я и успею перебежать через всю стоянку и даже успею сказать им, чтобы убирались к чертовой матери, я могу не успеть вернуться вовремя в укрытие и окажусь тогда перед ним как на ладони. Но Господи, в противном случае я рискую их жизнями, и если вдруг окажется, что... Я же не смогу забыть никогда...

И он решился. И рванул к желтому "плимуту", а в голове его билась мысль: тупица, сидит себе небось и играет ее сосками и даже не ведает, что находится на волосок от смерти, кретин...

Завидев в его руке пистолет, девица широко раскрыла глаза, спутник ее мгновенно распахнул дверцу.

- Ну-ка, катитесь отсюда на своей тачке куда подальше, - сказал Рой.

Глупую ухмылку и полный безразличного равнодушия взгляд, которым смотрело на него веснушчатое лицо, Рою не забыть так же, как и уставленный ему в живот низеньким и хлипким человечком обрез. Красно-желтое пламя с грохотом ворвалось в него и отшвырнуло его назад через весь тротуар. Он скатился в канаву да так и остался лежать там на боку, беспомощно всхлипывая и не в силах подняться, а подняться было нужно обязательно: он видел, как, скользкие, влажно поблескивавшие на лунном свету, вывалились из его чрева внутренности. Вот их тяжелая груда коснулась земли, и Рой напрягся в отчаянной попытке перевернуться на спину. Потом услыхал шаги, и мужской голос произнес: "Черт бы тебя побрал, Гарри! Полезай в машину!", а другой голос ответил: "Я и понятия не имел, что они тут". Машина завелась, с ревом помчалась через тротуар и спрыгнула с бордюра. Потом послышались новые звуки, и было это похоже на множество топочущих ног где-то вдали. Голос Рольфа закричал: "Стой! Стой!", и тут же раздались выстрелы, четыре, а может, и пять, потом завизжали тормоза. Потом Рой вспомнил, что внутренности его лежат вот здесь, прямо на улице, и его объял ужас, потому что валялись они на грязной улице, а значит, улица пачкала их, и тут он заплакал. Извиваясь, как змея, он чуть качнулся, чтобы улечься на спину и подобрать их, ведь, если только ему удастся сунуть их обратно внутрь и счистить с них налипшую грязь, он знал, с ним все будет в порядке, потому что все не в порядке сейчас, когда они так противно, так гадко испачканы... Только поднять их он не сумел. Левая рука не двигалась и болела так сильно, что невозможно было шевельнуть и правой, не то что тянуться через всю кипящую пузырчатую дыру, и тогда он заплакал снова, потом подумал: если бы только пошел дождь. Ох, ну почему не может он пойти в августе! И тут, не перестав еще даже плакать, оглушен был громом, и сразу вспыхнула с треском молния, и прямо на него хлынул спасительный дождь. Он возблагодарил Господа и плакал теперь слезами радости оттого, что дождь смывал всю грязь, всю скверну с кучи вывалившихся наружу кишок. Он глядел на них, на влажный глянец, чистый и красный от дождя, и грязь прочь уносилась потоком, а он все плакал и плакал от счастья, и плакал тогда, когда склонился над ним Рольф. Рядом стояли и другие полицейские, но почему-то никто из них не промок под дождем. И было это совсем ему непонятно...

* * *

Рой не смог бы сказать, сколько времени находился уже в полицейской палате в Центральной больнице. В данный момент он не сказал бы даже, провел ли здесь дни или недели. Вечно одно и то же: задернутые шторы, гул кондиционера, легкий топоток шагов, смазанный мягкой подошвой, шептанье медперсонала, иглы и трубки, бесконечно вставляемые или извлекаемые из его тела, однако сейчас он прикинул про себя: может, недели три уж минуло. Но у Тони, с ухмылочкой на женственном лице сидящего над журналом при скудном свете ночника, он спрашивать не станет.

- Тони, - позвал Рой, и маленький санитар положил журнал на стол, направился к его постели.

- Привет, Рой, - улыбнулся он. - Что, проснулся?

- Я долго спал?

- Не слишком, два-три часа, - ответил Тони. - У тебя была беспокойная ночь. Я подумал, посижу-ка я здесь. Вычислил, что ты проснешься.

- Болит сегодня, - сказал Рой, осторожно откидывая покрывало, чтобы взглянуть на дыру, укрытую воздушной марлей. Она больше не пузырилась и не вызывала у него тошноты, но из-за огромного размера швы накладывать было нельзя, так что приходилось ждать, когда она заживет сама по себе. Дыра уже начала усыхать и делаться меньше.

- Симпатичная она у тебя сегодня, Рой, - улыбнулся Тони. - Скоро, не успеешь и моргнуть, покончим с этими внутривенными вливаниями, тогда хоть полопаешь по-человечески.

- Боль просто адская.

- Доктор Зелко говорит, с тобой все идет просто замечательно. Бьюсь об заклад, через пару месяцев выпишешься. А еще через шесть снова выйдешь на работу. Конечно, сперва займешься чем-нибудь полегче. Может, какое-то время поработаешь за конторкой.

- Ладно-ладно, ну а пока дай мне что-нибудь от этой боли.

- Не могу. Имею на сей счет специальные предписания. Доктор Зелко говорит, мы уж и так напичкали тебя инъекциями.

- Да пошел он, твой доктор Зелко! Дай мне что-нибудь. Тебе известно, что такое спайки? Это когда твои кишки все разом суют в тиски, зажимают, а после заливают клеем. Тебе известно, каково это?

- Ну-ну, будет тебе, - сказал Тони, отирая полотенцем Рою пот со лба.

- Взгляни, видишь, как вздулась нога? Все из-за чертова поврежденного нерва. Спроси у доктора Зелко. Дайте мне что-нибудь. Этот нерв ни на секунду не дает мне покоя, зверская боль.

- Прости, Рой, - сказал Тони, его гладкое личико исказилось от огорчения. - Жаль, что не могу сделать для тебя ничего большего. Ты ведь наш пациент номер один...

- Да засунься ты в... - сказал Рой, и Тони зашагал обратно к стулу, уселся на него и снова взялся за чтение.

Уставившись на отверстие в звукоизоляции потолка, Рой начал считать ряды, но быстро утомился. Когда боль становилась нестерпимой да еще не давали лекарств, случалось, он думал о Бекки - это немного помогало. Кажется, однажды сюда приходила Дороти, приходила с ней, с Бекки, только в том он не был уверен. Он уже собрался спросить Тони, но вспомнил, что тот ночной санитар и никак не может знать, навещали они его или нет. Несколько раз приходили отец с матерью, появился и Карл - в самом начале, по крайней мере раз. Это-то он помнил. Как-то после полудня открыл глаза и увидел всех вместе: Карла и своих родителей, и тут же снова засвербила рана, крики страдания и боли заставили их ретироваться и вынудили проклятых медиков сделать ему укол - восхитительный, неописуемый укол, теперь он только ими и жил, такими уколами. Приходил и кое-кто из полицейских, но кто конкретно - он бы с точностью не назвал. Пожалуй, он припоминает Рольфа. И капитана Джеймса. И, похоже, однажды сквозь огненную пелену видел он и Уайти Дункана.

Опять подступал страх: желудок сжимался так, словно превратился в горсть боли в чьем-то крепком кулаке, он будто бы уже не принадлежал Рою и работал сам по себе, явно пренебрегая неминуемой карой волнами накатывавших мук.

- Как я выгляжу? - спросил внезапно Рой.

- Что, что? - переспросил Тони, вскакивая на ноги.

- Зеркало. Поживее.

- Это зачем же оно нам понадобилось, а, Рой? - опять улыбнулся Тони и потянул ящик из стола в углу одноместной палаты.

- У тебя когда-нибудь болел живот? По-настоящему? - спросил Рой. - Так, чтоб отдавалось в ногтях и плакала простыня?

- Да, - ответил Тони, поднося небольшое зеркальце к его постели.

- Так знай же, что то была чепуха. Ничто! Ты понял? Ничто!

- Я не имею права, Рой, - сказал Тони, держа перед ним зеркало.

- Кто это? - спросил Рой, и, пока глядел на тонкое серое лицо с темными кругами под глазами и множеством сальных капелек пота, портивших кожную ткань, пока глядел в лицо, уставившееся на него в смертном ужасе, страх нарастал в нем, тяжелел и нарастал еще.

- Выглядишь совсем неплохо! Уж сколько времени думали, что так-таки с тобой расстанемся. Ну а теперь точно знаем: ты идешь на поправку.

- Мне нужно, чтобы ты меня уколол, Тони. Я дам тебе двадцать долларов. Пятьдесят. Я дам тебе пятьдесят долларов.

- Рой, пожалуйста, - сказал Тони, возвращаясь к стулу.

- Будь только у меня моя пушка... - всхлипнул Рой.

- Не нужно так говорить, Рой.

- Я бы разнес себе вдребезги мозги. Но сперва прикончил бы тебя, маленького хренососа.

- Ты жестокий человек, Рой. И я совсем не обязан выслушивать твои оскорбления. Я сделал для тебя все, что мог. Все мы сделали, что могли. Мы сделали все, чтоб спасти тебя.

- Прости. Прости, что я тебя так назвал. Что ж тут поделаешь, если ты голубок, ты ведь не виноват. Прости. Пожалуйста, сделай мне укол. И получишь сто долларов.

- Все, ухожу. Если и вправду понадоблюсь, звони.

- Не уходи. Я боюсь оставаться с ней наедине. Погоди. Прости меня. Пожалуйста.

- Ну ладно. Забудем об этом, - проворчал Тони, присаживаясь.

- Жуткие у него глаза, у вашего доктора Зелко, - сказал Рой.

- Что ты имеешь в виду? - вздохнул Тони, опуская журнал.

- Радужную оболочку, ее ведь нет. Только два круглых черных шарика, словно пара дробинок крупной картечи. Не выношу их.

- Не такими ли дробинками угодили в тебя?

- Нет. Будь то крупная картечь, сейчас бы от меня так смердило, что мой гроб поднялся бы из могилы. То был номер семь с половиной. Когда-нибудь охотился на птичек?

- Нет.

- Между нами не было и двух футов. Несколько штук попало в ремень, а главная порция досталась мне. Он казался таким безобидным дурачком, что я даже не поднял пистолета. Казался таким безобидным, что я просто не мог поверить. И он был белым. Короткий его дробовик тоже казался таким безобидным и нелепым, что я не мог поверить и в него. Будь он нормальным мужиком с нормальным пистолетом, может, я бы и вскинул свой револьвер, но я просто держал его у бедра, а он, даже когда стрелял, казался таким безобидным...

- Не хочу про это слушать. Не рассказывай мне про это.

- Ты сам спросил. Ты же спрашивал про дробь, разве нет?

- И очень сожалею. Пожалуй мне лучше выйти на время, может, ты сумеешь заснуть.

- Ну-ну, давай, действуй! - всхлипнул Рой. - Можете все меня оставить. Ты только посмотри, что вы со мной сотворили! Взгляни на мое тело. Вы же сделали из меня урода, вы, жалкие выродки. Не хватало вам одной громадной дырки в моем брюхе, так вы просверлили вторую, чтобы теперь, просыпаясь, я мог у себя на груди обнаружить свежую кучку дерьма.

- Без колостомии, Рой, тебе было никак нельзя.

- Вот, значит, как? Очень бы тебе понравилось, если б твоя дырка от задницы оказалась вдруг у тебя в животе? Тебе бы понравилось просыпаться и глядеть на мешок дерьма у себя на груди?

- Как только я замечаю его, я тут же все убираю. А сейчас тебе лучше постараться...

- Да! - закричал он и рыдал, уже не таясь. - Вы превратили меня в урода. Я обзавелся менструирующей дыркой, не желающей закрываться, и дыркой от собственной жопы, оказавшейся вдруг спереди, за которой не могу уследить, и обе эти дыры - и бабская, и та, что с дерьмом, - глазеют на меня из моего же брюха, а я глазею на них. Я проклятый Богом урод.

Рой разразился рыданиями, и боль тут же усилилась, но он рыдал, рыдал, и боль заставляла рыдать его натужнее и упорней, покуда он не задохся и не попытался остановиться, чтобы хоть как-то сдержать неумолимую эту боль, которая - о том он молился - лучше б убила его тогда же и мгновенно - огромным, грохочущим, взорвавшим его изнутри красно-желтым ядром огня.

Тони вытер ему лицо и уже собирался было заговорить, но рыдания стихли, и Рой пробормотал, ловя ртом воздух:

- Я... Мне... перевернуться. Иначе сдохну. Помоги, пожалуйста. Помоги хоть ненамного улечься на живот...

- Конечно, Рой, - сказал Тони, нежно его приподняв и опуская на кровать. Он убрал подушку, и вот Рой уже покоился на пульсирующей горячей ране, судорожно всхлипывая и сморкаясь в поданную Тони бумажную салфетку.

Он лежал так минут пять, прежде чем понял, что больше находиться в этом положении ему невмоготу. Обернулся, но Тони успел уже выйти в коридор. К черту, подумал Рой, он и сам перевернется, и, может, попытка эта убьет его. Что ж, прекрасно! Он оперся о локоть, чувствуя, как заливает потом грудную клетку, дернулся - так резко, как только мог, - и упал на спину. Пот свободно струился по всему его телу. Он это чувствовал. Он почувствовал и что-то еще. Ослабил клейкую ленту, взглянул на рану и завопил во всю глотку.

- В чем дело? - спросил Тони, вбегая в комнату.

- Посмотри на это! - сказал Рой, не сводя зрачков с торчавшего из раны окровавленного комка.

- Что за чертовщина? - сказал Тони, в замешательстве переводя взгляд с двери опять на Роя.

Рой глазел на рану, а когда посмотрел на Тони, увидел вдруг, что обескураженное маленькое лицо санитара расплывается в улыбке и тот начинает хихикать.

- Схожу-ка я за доктором, - сказал Тони.

- Погоди, - сказал Рой, расхохотавшись. - Доктор тут не нужен. О Боже, слишком уж это смешно. - Ему не хватало воздуха, и, когда его сразил новый спазм, он перестал смеяться, но и боль не могла уничтожить комичности происходящего. - Ты знаешь, Тони, что это за хреновина? Да это же чертов пыж!

- Что?

- Пыж от патрона из того обреза! В конце концов замаялся там сидеть и вылез. Наклонись поближе. Гляди-ка, в нем застряло даже несколько дробинок. Нет, всего две. Две крошечные дробинки. Господи, да ведь это смешно! О, Боже... Иди-ка сделай объявление, пусть всему персоналу будет известно, что в полицейской палате произошло счастливое событие. Скажи им, что кривой монстр доктора Зелко изнасиловал новенькую дырку и дал рождение трехунцевому ублюдку, подозрительно напоминающему окровавленный пыж. И что глаза у него точь-в-точь как у доктора Зелко! О-у-у-у, Боже, смеху-то!

- Я схожу за доктором, Рой. Мы все почистим.

- Ах ты, гомик чертов! И не пытайся отнять у меня ребенка! Как-то раз я хотел проделать это с одной черномазой, так она едва не сожрала свое дитя... О-о-у-у-у, Боже, до чего смешно! - захлебывался Рой, смахивая слезы.

---

1 Яичница с томатным соусом (исп.).

2 Перец, фаршированный мясом (исп.).

3 Спасибо, сеньорита (исп.).

4 Не за что, сеньор (исп.).

5 По-английски (исп.).

6 Да, кофе, пожалуйста (исп.).

7 Друг (исп.).

8 Что вам угодно, сэр? (исп.).

9 Доброй ночи (исп.).

10 Зд.: приходите еще (исп.).

11 Dunghill (англ.) - кучка дерьма.

сделать озонотерапию

---

Пользователь, раз уж ты добрался до этой строки, ты нашёл тут что-то интересное или полезное для себя. Надеюсь, ты просматривал сайт в браузере Firefox, который один правильно отражает формулы, встречающиеся на страницах. Если тебе понравился контент, помоги сайту материально. Отключи, пожалуйста, блокираторы рекламы и нажми на пару баннеров вверху страницы. Это тебе ничего не будет стоить, увидишь ты только то, что уже искал или ищешь, а сайту ты поможешь оставаться на плаву.

---

---

Пользуйся браузерами Yandex, Firefox, Opera, Edge - они правильно отражают формулы, встречающиеся на страницах, как в десктопном, так и в мобильном вариантах.

Отключи на минуту блокираторы рекламы и нажми на пару баннеров на странице. Тебе ничего не будет стоить, а сайту поможешь материально.

---