Локк Дж. Опыт о человеческом разумении

1. Его можно получить только через ощущение. Познание своего собственного бытия мы получаем через интуицию. Бытие божие, как было показано, ясно раскрывается нам разумом.

Познание существования всякой другой вещи мы можем получить только через ощущение. Так как нет необходимой связи между реальным существованием и какой бы то ни было идеей, имеющейся в памяти человека, между всяким другим существованием, за исключением божиего, и существованием отдельного человека, то отдельный человек может познать существование всякой другой вещи лишь в том случае, когда она реальным воздействием на него становится предметом его восприятия. Ибо обладание какой-нибудь идеей в нашем уме не доказывает существования вещи, как изображение человека не свидетельствует о его бытии в мире или как сновидения не составляют подлинной истории.

2. Пример с белизной бумаги. Таким образом, лишь действительное получение идей извне сообщает нам о существовании других вещей и дает нам знать, что в данное время вне нас существует нечто, вызывающее у нас данную идею, хотя, быть может, мы не знаем и не размышляем о том, как это происходит, ибо не от достоверности наших чувств и не от идей, получаемых при их посредстве, зависит то, что мы не знаем, каким образом они вызываются. Когда я, например, пишу это, то благодаря воздействию на мои глаза бумаги я получаю в моем уме ту идею, которую называю «белое», какой бы предмет ни вызывал ее. Вследствие этого я познаю, что это качество, или эта акциденция (т. е. появление которого перед моими глазами постоянно вызывает эту идею), действительно существует и имеет бытие вне меня. Самую большую уверенность в этом, какую я только могу иметь и какая только возможна для моих способностей, дает свидетельство моих глаз, настоящих и единственных судей в этом деле. На их свидетельство я имею основание полагаться с такой уверенностью, что, когда пишу это, я не могу сомневаться в том, что я вижу белое и черное и что это ощущение вызывается во мне чем-то действительно существующим, как не сомневаюсь в том, что я пишу или двигаю своей рукой. И это есть самая большая достоверность, какая только возможна для человеческой природы, относительно существования всех вещей, кроме человеческой личности и бога.

3. Хотя это познание не так достоверно, как доказательство, однако его можно называть познанием и оно доказывает существование вещей вне нас. Хотя знание о существовании вещей вне нас при посредстве наших чувств не так достоверно, как наше интуитивное познание или выводы нашего разума, касающиеся ясных отвлеченных идей нашего ума, оно все же дает достоверность, которая заслуживает названия познания. Если мы убедим себя, что наши способности действуют и верно сообщают нам о существовании воздействующих на них предметов, то такую уверенность нельзя считать плохо обоснованной: никто, я думаю, всерьез не может быть таким скептиком, чтобы не иметь уверенности в существовании вещей, которые он видит и осязает. Как бы то ни было, если кто-то может так далеко зайти в своем сомнении (не будем касаться того, как он думает на самом деле), то тот никогда не станет со мной спорить, так как у него никогда не может появиться уверенности, что мои с ним мнения напрямую сталкиваются. Что касается меня, то я думаю, что бог дал мне достаточно уверенности в существовании вещей вне меня: посредством различного обращения с ними я могу вызывать у себя и удовольствие, и страдание, что единственно важно для меня в моем настоящем положении. Достоверно одно: убежденность в том, что наши способности в этом не обманывают нас, есть величайшая возможная для нас уверенность в существовании материальных вещей. Ведь мы можем делать что-нибудь только благодаря своим способностям; даже говорить о самом познании мы можем только при помощи способностей, приноровленных к пониманию всего того, что есть познание. Но и помимо получаемой нами от самих наших чувств уверенности в том, что они правильно сообщают нам о существовании вещей вне нас, когда испытывают на себе воздействие, мы еще больше укрепляемся в таком убеждении при помощи других сопутствующих обоснований.

4. Во-первых, потому что мы можем получать такие восприятия только при посредстве своих чувств. Во-первых, ясно, что эти восприятия вызываются в нас внешними причинами, действующими на наши чувства, потому что люди, лишенные органов какого-нибудь из чувств, никогда не могут иметь в уме своем относящихся к этому чувству идей. Это слишком очевидно, чтобы оно могло вызывать сомнения; поэтому нельзя не иметь уверенность в том, что эти восприятия приходят через органы данного чувства, а не каким-нибудь иным путем. Ясно, что сами органы их не вызывают. В противном случае глаза человека в темноте вызывали бы цвета, а нос зимой слышал бы запах роз. Но мы не видим, чтобы кто-нибудь мог ощутить вкус ананаса, не побывав в Вест-Индии, где он растет, и не попробовав его.

5. Во-вторых, идея от ощущения в данный момент и идея от памяти суть очень различные восприятия. Во-вторых, иногда я нахожу, что не могу избежать того, чтобы иметь эти идеи в своем уме. Когда закрыты мои глаза или затворены окна, я, правда, могу по желанию не только вновь вызвать в уме идеи света или солнца, запечатленные в моей памяти прежними ощущениями, но и могу по желанию отложить их и представить, например, идею запаха розы или вкуса сахара. Но, если я в полдень устремляю своп глаза на солнце, я не могу избежать вызываемых во мне тогда идей света или солнца. Так что существует очевидная разница между идеями, отложенными в моей памяти (если бы идеи находились только в памяти, я постоянно обладал бы одинаковой способностью располагать ими и устранять их по своему желанию), и теми идеями, которые навязывают себя мне и которых я не могу избежать. Поэтому непременно должна быть некоторая внешняя причина и сильное воздействие некоторых предметов вне нас (которому я не могу противиться), которое вызывает в моем уме данные идеи, хочу я этого или нет. Кроме того, нет человека, который бы не замечал у себя разницы между размышлением о солнце, поскольку в его памяти есть идеи солнца, и действительным рассматриванием солнца. Эти два восприятия столь различны, что трудно найти идеи, которые более отличались бы друг от друга; поэтому человек достоверно знает, что неверно, будто оба восприятия суть воспоминания, или действия его ума, или его собственные, находящиеся лишь в нем фантазии, но что действительно зрительное созерцание имеет внешнюю причину.

6. В-третьих, удовольствие или страдание, которым сопровождается действительное ощущение, отсутствует, когда эти идеи возвращаются без внешних предметов. В-третьих, прибавьте к этому, что многие из этих идей вызываются в нас вместе со страданием, которое мы потом припоминаем без малейшей боли. Так, страдание от жары и холода, когда идея этого страдания воскресает в нашем уме, не доставляет нам никакого беспокойства. Между тем когда оно ощущалось, то было очень мучительно, и всегда бывает мучительно, когда действительно повторяется: страдание происходит от нарушения, которое внешние предметы вызывают в нашем теле, соприкасаясь с ним. И мы без всякого страдания припоминаем страдания от голода, жажды или головной боли. Между тем эти страдания либо никогда не тревожили бы нас, либо тревожили бы постоянно, при каждой мысли о них, если бы они были лишь идеями, носящимися в нашем уме, призраками, занимающими наше воображение, без реального существования вещей, воздействующих на нас извне. То же самое можно сказать об удовольствии, сопровождающем различные действительные ощущения. И математические доказательства хотя и не зависят от чувства, однако изучение их по чертежам усиливает достоверность нашего зрения и как будто сообщает ему несомненность, приближающуюся к убедительности самого доказательства. Было бы очень странно, если бы человек признавал за бесспорную истину то, что из двух углов фигуры, которую он измеряет линиями и углами чертежа, один угол больше другого, и в то же самое время сомневался в существовании тех линий и углов, которыми он через рассмотрение их пользуется для измерения фигуры.

7. В-четвертых, наши чувства подтверждают взаимно свои свидетельства о существовании внешних предметов. В-четвертых, во многих случаях наши чувства свидетельствуют об истинности показаний друг друга относительно существования чувственных предметов вне нас. Если кто видит огонь и сомневается в том, является ли этот огонь более чем простым призраком, то он может также почувствовать его и убедиться, сунув в него руку, которая никогда не могла бы ощущать такой мучительной боли от одной лишь идеи или призрака, если только и сама боль не есть плод воображения. Между тем, когда следствия ожога пройдут, нельзя, вызывая идею ожога, вновь возбудить в себе боль.

Так, когда я пишу это, я вижу, что могу изменить вид бумаги и, рисуя буквы, сказать наперед, какую новую идею покажет в ближайший момент бумага исключительно вследствие движения по ней моего пера. Но если моя рука останется в покое или если я даже и буду двигать пером, но глаза мои будут закрыты, то эти знаки не появятся (сколько бы я ни фантазировал). С другой стороны, раз они изображены на бумаге, я не могу не видеть их потом, как они есть, т. е. не могу не иметь идеи тех букв, что я начертал. Отсюда ясно, что эти изображенные по воле моих мыслей знаки не простая забава и игра моего воображения, раз я нахожу, что они не подчиняются моим мыслям и не перестают существовать, когда я себе это воображаю, а продолжают оказывать постоянное и систематическое воздействие на мои чувства, согласно начертанным мной знакам. Если прибавить к этому, что вид этих букв побуждает другого человека произнести те звуки, которые я заранее намеревался обозначить этими знаками, то останется мало оснований для сомнения в том, что слова, которые я пишу, действительно существуют вне меня, раз они порождают длинный ряд закономерных воздействующих на мое ухо звуков, которые не могут быть плодом моего воображения и которые моя память не может удержать в данном порядке.

8. Эта достоверность велика настолько, насколько этого требует наше положение. Но, может быть, кто-нибудь и после всего этого останется таким скептиком, что не станет доверять своим чувствам и будет утверждать, будто все, что мы за всю свою жизнь видим, слышим, осязаем, вкушаем, думаем и делаем, есть лишь обманчивый и призрачный ряд длинных сновидений, в которых нет никакой реальности, а потому подвергнет сомнению существование всех вещей или наше познание какой бы то ни было вещи. Такому скептику я предлагаю принять во внимание следующее: если все сон, то его вопросы тоже лишь сон, и поэтому бодрствующему человеку нет большой надобности отвечать на них. Но если ему угодно, пусть ему приснится такой ответ с моей стороны: достоверность того, что вещи существуют in rerum Naturâⁱ (когда для этого имеется свидетельство наших чувств), велика не только в той мере, какая возможна при нашем строении, но и настолько, насколько это требуется для нашего положения. Наши способности приноровлены не ко всей области бытия и не к совершенному, ясному, обширному познанию вещей, свободному от всякого сомнения и колебания, а к сохранению нас, т. е. тех, у кого они имеются; и они приноровлены к потребностям жизни и неплохо служат нашим целям, если только дают нам достоверное знание тех вещей, которые пригодны или непригодны для нас. Кто видит горящую свечу и испытал силу ее пламени, сунув в него палец, тот не будет особенно сомневаться в том, что вне его существует нечто, причиняющее ему вред и сильную боль. И такой уверенности достаточно, когда для управления собственными действиями не требуется большей достоверности, чем достоверность самих этих действий. И если наш сновидец соблаговолит испытать, является ли пылающий жар стеклоплавильной печи просто бредовым состоянием человека, и сунет в печь свою руку, то он, быть может, придет в себя, обретя большую, чем он хотел бы, уверенность в том, что этот жар есть далеко не только простое воображение. Эта очевидность велика настолько, насколько это желательно для нас: она так же достоверна для нас, как наше удовольствие или страдание, т. е. наше счастье или несчастье. И дальше этого нам нет дела ни до познания, ни до бытия. Такой уверенности в существовании вещей вне нас достаточно, чтобы направить нас к достижению добра и уклонению от зла, которые мы имеем от вещей, а в этом и состоит важное значение нашего знакомства с вещами.

9. Но она не простирается дальше действительного ощущения. Итак, когда наши чувства действительно доставляют нашему разуму какую-нибудь идею, то мы не можем не иметь уверенность в том, что в это время вне нас действительно существует нечто, воздействующее на наши чувства и через них дающее знать о себе нашим воспринимающим способностям и действительно вызывающее ту идею, которую мы воспринимаем в это время. Мы не можем столь мало доверять свидетельству своих чувств, чтобы сомневаться в том, что те совокупности простых идей, которые нашими чувствами воспринимаются соединенными вместе, действительно существуют вместе. Но такое знание простирается лишь настолько, насколько мы имеем непосредственное свидетельство наших чувств, обращенных на единичные предметы, воздействующие на наши чувства в данное время, и не далее. Положим, минуту тому назад я видел совместно существующими те простые идеи, совокупности которых обычно дают название «человек», а теперь я один. Я не могу быть уверен, что этот человек существует теперь, ибо между его существованием минуту тому назад и его существованием теперь нет необходимой связи: с того времени, как я получил от своих чувств свидетельство о его существовании, он мог тысячью способов перестать существовать. Если же я не могу быть уверен, что человек, которого я видел в последний раз сегодня, существует теперь, то еще менее могу я быть уверен в этом по отношению к человеку, который еще больше удален от моих чувств и которого я не видел со вчерашнего дня или же с прошлого года, и еще менее уверен я в существовании человека, которого не видел никогда. Поэтому хотя весьма вероятно, что в данную минуту существуют миллионы людей, однако, когда я пишу это в одиночестве, я не имею в этом той уверенности, которую мы строго называем знанием. Впрочем, большая вероятность этого устраняет для меня всякие сомнения, и с моей стороны разумно совершать разные поступки в уверенности, что теперь в мире существуют люди (ив том числе знакомые мне люди, с которыми я имею дело). Но это лишь вероятность, а не знание.

10. Безрассудно ожидать, что все может быть доказано. Вот почему мы можем заметить, как глупо и тщетно для человека, у которого ограниченное знание и который получил разум для суждения о различной очевидности и вероятности вещей и для соответственного руководства собой, — тщетно, говорю я, ждать доказательства и достоверности там, где природа вещей не позволяет этого, или отказывать в признании очень разумных положений и действовать вопреки очень ясным и явным истинам на том основании, что их нельзя сделать настолько очевидными, чтобы преодолеть (я не скажу — причину, но) малейший повод к сомнению. Кто в обычных житейских делах не допускает ничего, кроме прямого и ясного доказательства, тот в этом мире может быть уверен лишь в одном — в своей быстрой гибели. Полезность пищи или питья не давала бы ему основания к тому, чтобы решиться это отведать. И мне хотелось бы знать, что мог бы он сделать на таком основании, которое не допускает никакого сомнения, никакого возражения.

11. Прошлое существование известно благодаря памяти. В данный момент, когда наши чувства обращены на какой-нибудь предмет, мы знаем, что он существует. Подобно этому наша память вселяет в нас уверенность в том, что предметы, оказавшие раньше воздействие на наши чувства, существовали. Так мы получаем знание прошлого существования различных вещей, идеи которых, после того как наши чувства осведомили нас, наша память все еще удерживает: относительно этого у нас нет никаких сомнений, пока мы хорошо помним. Но и это познание не идет дальше того, в чем прежде уверили нас наши чувства. Так, если я вижу в этот момент воду, существование ее есть для меня бесспорная истина. Если же я припоминаю, что видел воду вчера, то, пока моя память удерживает это, для меня точно так же всегда останется верным и несомненным положение о существовании воды 10 июля 1688 г., как столь же верным будет утверждение о существовании определенного числа очень красивых оттенков цветов, виденных мной тогда же в пузырьках на этой воде. Но так как теперь у меня из виду совершенно исчезли и вода и пузырьки, то теперешнее существование воды известно мне нисколько не достовернее существования пузырьков или их окраски. Что вода должна существовать сегодня, потому что она существовала вчера, столь же мало необходимо, как и то, что пузырьки или их окраска существуют сегодня, потому что они существовали вчера, хотя сегодняшнее существование воды гораздо более вероятно, ибо вода, как показывает наблюдение, существует долгое время, пузырьки же со своей окраской быстро прекращают свое существование.

12. Бытие духов не может быть предметом знания. Я уже показалⁱⁱ, какие у нас есть идеи духов и как мы к ним приходим. Хотя в нашем уме есть такие идеи и мы знаем, что они у нас есть, но от того, что у нас есть идеи духов, у нас нет еще знания того, что вне нас существуют подобные вещи или что есть какие-то конечные духи или другие духовные существа помимо вечного бога. На основании откровения и по некоторым другим причинам мы верим с убежденностью, что такие создания есть, но вследствие неспособности наших чувств обнаружить их у нас нет средств узнать точно об их существовании. Ибо при помощи идей конечных духов в нашем уме нельзя познать реальное их существование, так же как чьи-нибудь идеи волшебниц и кентавров не могут привести к познанию реального существования вещей, соответствующих этим идеям.

Поэтому относительно существования конечных духов, как и разных других вещей, мы должны довольствоваться очевидностью веры; а всеобщие достоверные положения об этих вещах недоступны нашим способностям. Как бы ни было истинно, например, положение, что все когда-либо сотворенные богом разумные духи до сих пор существуют, оно никогда не может стать частью нашего достоверного познания. Подобные положения мы можем признавать весьма вероятными, но, я боюсь, при данном состоянии мы не можем приобрести знание о них. Поэтому мы не должны ни требовать приведения доказательств [от других лиц], ни сами искать всеобщей достоверности во всех этих вещах, относительно которых для нас возможно лишь такое знание, которое дают нам наши ощущения в том или другом отдельном случае.

13. Частные положения о существовании могут быть предметом знания. Отсюда следует, что существуют два вида положений. 1) Положения первого вида касаются существования какой-нибудь вещи, соответствующей данной идее. Так, если в моем уме есть идея слона, феникса, движения или ангела, то прежде всего естественно рождается вопрос, существует ли где-нибудь подобная вещь. И это познание касается лишь единичных вещей. Никакое существование какой-либо вещи вне нас, кроме бога, не может быть достоверно известно за пределами того, о чем уведомляют нас наши чувства. 2) В положениях второго вида выражается соответствие или несоответствие наших отвлеченных идей и их взаимная зависимость. Такие положения могут быть всеобщими и достоверными. Если у меня есть идеи бога и меня самого, страха и послушания, то я не могу не иметь уверенности в том, что я должен бояться и слушаться бога. Это положение останется достоверным и для человека вообще, если я составляю отвлеченную идею данного вида, отдельным представителем которого я являюсь. Но при всей своей достоверности положение, что люди должны бояться и слушаться бога, не доказывает мне существования на свете людей, хотя будет верным по отношению ко всем подобным существам, когда бы они ни существовали. Достоверность таких общих положений зависит от соответствия или несоответствия, которое можно найти в данных отвлеченных идеях.

14. Предметом знания могут быть также общие положения об отвлеченных идеях. В первом случае наше познание есть результат того, что существуют вещи, вызывающие в нашем уме идеи при посредстве наших чувств. Во втором случае познание есть результат находящихся в нашем уме идей (каковы бы они ни были), которые производят там свои общие достоверные положения. Многие из них называются aeternae veritatesⁱⁱⁱ, a в действительности все они таковы. Это не значит, что они все или некоторые из них начертаны в уме всех людей или что они существовали в чьем-нибудь уме как положения ранее того времени, как этот человек приобрел отвлеченные идеи и соединил или разъединил их через утверждение или отрицание. Но везде, где мы можем предполагать существо, подобное человеку, одаренное такими же способностями и потому обладающее такими же идеями, как наши, мы должны заключить, что при обращении своих мыслей на рассмотрение своих идей оно непременно должно познать истинность достоверных положений, вытекающих из соответствия или несоответствия, которое оно заметит в своих идеях. Поэтому такие положения называются вечными истинами не потому, что они — положения, действительно составленные от вечности и предшествующие разуму, который сам составляет их в какой-либо момент времени, и не потому, что они запечатлены в уме по каким-нибудь образцам, которые находятся где-то вне ума и существовали до него, а потому, что, будучи однажды верно составлены относительно отвлеченных идей, они всегда останутся действительно верными, в какой бы прошлый или будущий момент времени ни образовал их снова обладающий данными идеями ум. Так как предполагается, что названия обозначают постоянно одни и те же идеи и что одни и те же идеи находятся неизменно в одних и тех же отношениях между собой, то положения об отвлеченных идеях, будучи однажды верными, непременно должны быть вечными истинами.

iВ природе вещей (или в природе всего сущего) (лат.). Рассуждение Локка основано на мнении, что идеи, являющиеся причиной нашего незнания, сами по себе в принципе для нас также неизвестны.

iiСм. кн. II, гл. XXIII, § 5, 15, 19-22, 28; кн. IV, гл. III, § 27.

iiiВечные истины (лат.).

[an error occurred while processing this directive]