В начало

БИБЛИОГРАФИЯ

Часть I. КОНЕЦ СТАБИЛЬНОСТИ

ГЛАВА 1. ВОСЬМИСОТЫЙ ЖИЗНЕННЫЙ СРОК

Пройдут три десятилетия, оставшиеся до XXI века, и миллионы обычных, психически нормальных людей внезапно столкнутся с будущим. Граждане самых богатых и технически развитых стран обнаружат, что все труднее идти в ногу с непрерывной потребностью перемен, которая характеризует наше время. Для них будущее наступит слишком быстро.

Эта книга рассказывает о переменах и о том, как к ним приспособиться. О тех, кто, вероятно, получает от перемен выгоду, кто легко идет своим путем, и о том большом количестве людей, которые сопротивляются переменам или ищут способ избежать их. О нашей способности адаптироваться. О будущем и о потрясении, которое оно влечет за собой.

Последние 300 лет западное общество находится под огненным шквалом перемен. Этот шквал не только не стихает, но все больше набирает силу. Перемены охватывают высокоразвитые индустриальные страны с неуклонно растущей скоростью. Их влияние на жизнь этих государств не имеет аналогов в истории человечества. Как следствие, в мире расплодились всевозможные виды любопытной социальной флоры - от психологических церквей «свободных университетов» до научных станций в Арктике и клубов обмена женами в Калифорнии.

Возникли дополнительные типажи: двенадцатилетние дети с недетским характером, пятидесятилетние взрослые, походящие на двенадцатилетних детей. Богатые люди, разыгрывающие бедность, и программисты, зависящие от ЛСД. Анархисты, несмотря на свои грязные грубые рубашки, являются неистовыми конформистами, а конформисты, несмотря на крахмальные воротники, - отъявленными анархистами. Женатые священники, министры-атеисты, еврейские дзен-буддисты. У нас есть поп, и art cinétique, Плэйбой-клубы, а так же кинотеатры для гомосексуалистов, амфетамины и транквилизаторы, гнев, изобилие, забвение. В основном, забвение.

Можно ли объяснить такую странную обстановку, не прибегая к жаргону психоаналитиков или мрачным клише экзистенциализма? В нашей среде явно пробивается новое, незнакомое общество. Сможем ли мы понять его и придать его развитию какую-либо форму? Придем ли к соглашению с ним?

Стоит посмотреть свежим взглядом на стремительный темп перемен, который иногда превращает реальность в дикий водоворот событий, как окажется, что многие поразительные и непостижимые вещи стали уже вполне обыденными. Ускорение темпа перемен - это не просто борьба индустрии или государств. Это конкретная сила, которая глубоко вошла в нашу личную жизнь, заставила нас играть новые роли и поставила перед лицом новой опасной психологической болезни. Ее можно назвать «футурошок». Чтобы объяснить то многое, что не поддается рациональному анализу, необходимо исследовать ее первопричины и симптомы.

НЕПОДГОТОВЛЕННЫЙ ГОСТЬ

В популярных словарях уже начал проскальзывать аналогичный термин - «культурный шок». Культурный шок - это результат погружения в незнакомую культуру неподготовленного посетителя. Добровольцы Корпуса Мира страдали от него в Борнео и Бразилии. Марко Поло, возможно, - в Катау. Путешественник, который внезапно оказывается в месте, где «да» - это «нет», где фиксированная цена меняется на глазах, долгое ожидание у дверей не является поводом к оскорблению, а смех может означать гнев, оказывается в ситуации культурного шока. Культурный шок возникает тогда, когда знакомые психологические факторы, помогающие человеку функционировать в обществе, исчезают, и на их месте появляются неизвестные и непонятные.

Этот феномен в большой степени объясняет замешательство, беспокойство и потерянность, которые досаждают американцам при общении с другими людьми, он ведет к разрушению связей, неправильному истолкованию реальности, неспособности адаптироваться. Все же культурный шок сравнительно легче более серьезной болезни - шока будущего, которая представляет собой ошеломляющую растерянность, вызванную преждевременным наступлением будущего. Вполне возможно - это самая важная болезнь завтрашнего дня.

Термина «шок будущего» не найти ни в медицинских энциклопедиях, ни в справочниках психологических отклонений^*. Тем не менее, пока не будут сделаны разумные шаги в борьбе с этой болезнью, среди миллионов людей будет усиливаться чувство потерянности и прогрессировать неспособность рационально воспринимать окружающую обстановку. Мы должны осмыслить эту болезнь и научиться её лечить, иначе очевидные для современной жизни недомогания, массовые неврозы, облучение, безгранично распространившееся насилие окажутся лишь преддверием того, что нас ждет впереди.

Футурошок - временной феномен, продукт стремительного темпа перемен в обществе. Он возникает из-за наложения новой культуры на старую. Это - культурный шок в нашем собственном обществе, но с худшими последствиями, чем при столкновениях с иными культурами. Большинство членов Корпуса мира и почти все путешественники утешают себя мыслью, что они вернутся к покинутой культуре. Жертвы будущего лишены такого утешения.

Вырвите внезапно человека из его среды и поместите его в другую, резко отличную от привычной ему, с другим набором факторов реагирования: иной концепцией времени, места, работы, любви, религии, секса и прочего. А затем отнимите всякую надежду вернуться к знакомому социальному ландшафту. Человек будет подвержен вдвойне суровому потрясению. Более того, если эта культура хронически пребывает в состоянии хаоса, или, что еще хуже, ее ценности непрерывно меняются, чувство потерянности еще усилится. Несколько намеков на более разумное поведение под давлением совершенно новых обстоятельств - и эта жертва будет представлять опасность для себя и для других.

Теперь представьте не одного человека, а целое общество, целое поколение, включая самых слабых, наименее образованных и разумных его представителей, которые внезапно оказались в новом мире. Результат - всеобщая дезориентация и боязнь будущего в огромных масштабах.

Сегодня человек столкнулся именно с такой перспективой. Перемены лавиной обрушились на наши головы, и большинство людей до нелепости не готовы к ним.

РАЗРЫВ С ПРОШЛЫМ

Я не думаю, что все это сильно преувеличено. Разговоры о том, что мы переживаем сегодня вторую индустриальную революцию, стали привычными. Расхожие фразы о скорости и масштабе перемен уже давно не вызывают у нас никаких эмоций. Эти фразы стали банальными и нелепыми. Потому что, по всей вероятности, происходящие сегодня события шире, глубже и важнее, чем индустриальная революция. Начинает распространяться достойное уважения мнение о том, что настоящий момент представляет собой не более и не менее, чем второй великий раскол в человеческой истории, сравнимый по значимости только с первым расчленением исторической целостности - переходом от варварства к цивилизации.

Эта идея неожиданно стала все чаще возникать в работах ученых и технологов. Сэр Джордж Томпсон, английский физик, лауреат Нобелевской премии, в книге «Предвидение будущего» предполагает, что наиболее точный аналог сегодняшнего дня - не индустриальная революция, а «возникновение сельского хозяйства в неолите»ⁱ. Джон Диболд, американский эксперт по автоматизации, предупреждает, что «результаты технологической революции, во времена которой мы живем, будут намного глубже, чем любые социальные изменения, с которыми мы сталкивались раньше»ⁱⁱ. Сэр Леон Багрит, британский производитель компьютеров, настаивает, что автоматизация сама по себе «величайшая перемена во всей истории человечества»ⁱⁱⁱ.

Люди, связанные с наукой и технологиями, не одиноки в своих взглядах. Сэр Герберт Рид, философ в области искусства, говорит, что мы переживаем «настолько основательную революцию, что нам необходимо исследовать многие прошедшие века, чтобы найти параллели^iv. Возможно, такого сравнения заслуживает только переход от раннего каменного века к позднему...» А Курт В. Марек, более известный как К. В. Керам, автор книги «Боги, гробницы, ученые», замечает, что «в двадцатом веке нами заканчивается эпоха, длившаяся 5 тысячелетий... Мы находимся не в Риме времен христианизации Запада, как полагал Шпенглер, а в подобной ситуации 3000 лет спустя после рождества Христова. Мы смотрим глазами доисторического человека, и перед нами открывается абсолютно новый мир»^v.

Кеннет Болдинг, выдающийся экономист и общественный мыслитель, высказал одно из наиболее поразительных заявлений на эту тему. Он считал, что настоящее представляет собой поворотный момент в человеческой истории. В оправдание своей точки зрения, Болдинг заметил: «Что касается статистики, связанной с человеческим родом - событие, разделившее человеческую историю на две равные части, произошло на памяти живущих». В сущности, наш век олицетворяет собой Великую Межу, которая проходит по центру человеческой истории. Таким образом, он утверждает: «Нынешний мир отличается от того, в котором родился я, так же, как тот отличался от мира Юлия Цезаря. Я родился в середине человеческой истории, грубо говоря, день в день. После моего рождения произошло столько же, сколько и до него»^vi.

Это сенсационное утверждение можно проиллюстрировать многими примерами. Например, было замечено, что если последние пятьдесят тысяч лет человеческого существования разделить на срок человеческой жизни, продолжительностью приблизительно шестьдесят два года, то всего было около восьмисот таких сроков. А из них шестьсот пятьдесят человек провел в пещерах.

Только во время последних семидесяти сроков, благодаря письменности, стало возможным эффективное общение поколений. За последние шесть - большинство людей увидело печатное слово. За четыре - человек научился более-менее точно измерять время. За два последних - появился тот, кто использовал электрический мотор. И потрясающее количество материальных благ, которыми мы пользуемся сегодня, были созданы за последний, восьмисотый, срок жизни.

Этот последний срок обозначает резкий разрыв со всем прошлым опытом человека, потому что в течение него изменилось человеческое отношение к ресурсам. Это наиболее очевидно в сфере экономического развития. Всего за один срок человеческой жизни сельское хозяйство, основа цивилизации, в ряде стран утратило свое доминирующее положение. Сегодня в двенадцати развитых странах сельским хозяйством занимается менее 15% экономически активного населения. В Соединенных Штатах эта цифра составляет 6%, и к тому же стремительно сокращается, хотя фермеры кормят двести миллионов американцев и еще сто шестьдесят миллионов людей во всем мире.

Более того, если считать сельское хозяйство первой ступенью экономического развития, а индустриализацию - второй, то внезапно окажется, что мы достигли следующей, третьей стадии. Около 1965 года в США возникла новая мощная тенденция, когда более 50% не занятой в сельском хозяйстве рабочей силы прекратило заниматься физическим трудом. В розничной торговле, администрации, образовании, сфере услуг и других отраслях представители умственного труда превысили число работников физического. Впервые в человеческой истории обществу удалось не только скинуть ярмо сельского хозяйства, но также за несколько десятилетий избавиться от ига физического труда. Родилась первая в мире структура обслуживания^vii.

С тех пор технически развитые государства одно за другим двинулись в этом направлении. Сегодня в Швеции, Британии, Бельгии, Канаде и Нидерландах, где в сельском хозяйстве занято менее 15% рабочей силы, «белые воротнички» превосходят по численности «синие». Десять тысяч лет - сельское хозяйство. Одна-две тысячи - индустриализация. И вот прямо перед нами - постиндустриализм^viii.

Жан Фурастье, проектировщик и социальный философ из Франции, заявил: «Нет ничего менее индустриального, чем цивилизация, рожденная промышленной революцией»^ix. Значение этого поразительного факта пытаются осмыслить до сих пор. Возможно, генеральный секретарь ООН У. Тант единственный, кто подвел итоги перехода к постиндустриальному обществу. Он заявил: «Самое главное и важное в развитии экономики то, что в кратчайшие сроки можно получить любые требуемые ресурсы в любом количестве... решения уже не ограничиваются ресурсами, а сами их создают. Это и есть основное революционное изменение - возможно, самое революционное, которое когда-либо знал человек»^x. Это глобальное преобразование произошло во время восьмисотого срока жизни.

Отличительной чертой этого срока также является грандиозное расширение масштаба и размаха перемен. Естественно, эпохальные перевороты случались и раньше. Войны, чума, землетрясения, голод возмущали общественное спокойствие. Но эти потрясения и сдвиги не переходили границ одного или нескольких соседних государств. Сменились поколения, прошли века, и влияние этих событий распространилось за пределы государств.

Сегодня все границы сметены. Сеть общественных связей настолько плотна, что современные события мгновенно отражаются во всем мире. Война во Вьетнаме перекроила основные политические расстановки в Москве, Пекине, Вашингтоне, вызвала резкий протест в Стокгольме, взволновала финансовые круги Цюриха, заставила зашевелиться секретную дипломатию в Алжире.

На самом деле, не только современные события мгновенно находят отклик во всем мире, но можно сказать, что и прошлое воспринимается в новом ключе. Оно запутывает следы, и мы попали, если можно так сказать, во «временной сдвиг».

Событие, затронувшее лишь горстку людей в прошлом, может иметь крупномасштабные результаты сегодня. Пелопонесская война, к примеру, по сегодняшним меркам не более чем стычка. Пока Афины, Спарта и несколько соседних городов-государств сражались, остальное население земного шара и не подозревало об этой войне. Она не затронула ни индейцев, живущих в Мексике, ни древних японцев.

И все же Пелопонесская война во многом повлияла на дальнейший ход греческой истории. Вследствие миграции, географического перераспределения генофонда, человеческих ценностей, идей, она оказала влияние на дальнейшее развитие событий в Риме, а посредством Рима - и во всей Европе. Из-за этого европейцы мало отличаются друг от друга.

В свою очередь, благодаря тесным связям, европейцы повлияли на Мексику и Японию. И какой бы след Пелопонесская война не оставила на генетической структуре, идеях и ценностях современной Европы, теперь он распространен по всему миру. Таким образом, современные индейцы и японцы ощущают далекое влияние этой войны, чего нельзя сказать об их предках. События прошлого, как бы перескочив через поколения и столетия, преследуют нас до сих пор и вносят свои изменения в нашу жизнь.

Если мы, помимо Пелопонесской войны, рассуждаем о строительстве Великой Китайской стены. Черной чуме, битве банту с Хамидами, то принимаем во внимание общий смысл принципа временного сдвига. Любые события прошлого накладывают отпечаток на современных людей. Но это не всегда было так. Короче говоря, нас преследует вся история человечества. Парадокс заключается в том, что именно это подчеркивает наш разрыв с прошлым. К восьмисотому жизненному сроку перемены достигли небывалой силы и сферы влияния.

Последнее качественное отличие между прошлым и настоящим обнаружить легче всего. Мы не просто расширили сферу деятельности и масштабы перемен, но радикально изменили их темпы. В свое время мы выпустили на свободу абсолютно новую социальную силу - неуклонно растущий поток перемен. Его влияние на темпы нашей повседневной жизни, чувство времени, и способы восприятия окружающего мира имело революционное значение. Мы воспринимаем мир иначе, чем люди прошлого. Именно это является отличительной чертой действительно современного человека. Ускорение скрывает непостоянство быстротечность. Быстротечность проникает и пропитывает наше подсознание, радикальным образом меняя наши отношения с другими людьми, предметами, с целым миром идей, искусства и ценностей.

Чтобы понять, что нас ждет в эпоху постиндустриального общества, мы должны проанализировать процессы ускорения и вникнуть в теорию быстротечности. Если ускорение есть новая социальная сила, то быстротечность - ее психологическая копия. Ее роль в поведении человека - это необходимый компонент современной психологии и теорий личности. Без теории быстротечности психологи не смогут точно передать суть различных феноменов нашей жизни.

Изменив отношение к окружающим ресурсам, максимально расширив масштабы перемен и, что заслуживает наиболее критического подхода, увеличивая их темпы, мы безвозвратно порываем с прошлым. Мы уходим от привычных способов думать, чувствовать, приспосабливаться. Получив установку на построение нового общества, мы стремительно двигаемся к намеченной цели. Это - самая трудная задача восьмисотого срока жизни, которая вызывает сомнения в адаптационных способностях человека. Как он интегрируется в новое общество? Сможет ли приспособиться к его императивам? А если нет, то будет ли в состоянии изменить их?

Прежде чем попытаться ответить на эти вопросы, мы должны сфокусировать внимание на двойной силе ускорения и быстротечности. Они перековывают нашу жизнь и психику на новый лад и ставят нас перед лицом опасности столкновения с будущим.

ГЛАВА 2. УСКОРЯЮЩИЙ ТОЛЧОК

В начале марта 1967 года в Восточной Канаде одиннадцатилетний мальчик умер от старости. Рику Галанту было всего одиннадцать, но он страдал странной болезнью, называющейся прогерия - старение^xi. У него были явные черты девяностолетнего старика. К симптомам прогерии относятся дряхлость, слабость, облысение, морщины. По сути, Рик в момент смерти был стариком, долгий срок биологической жизни которого уложился всего в одиннадцать лет. Случаи прогерии чрезвычайно редки. Но в переносном смысле от этого специфического недуга страдают все высокоразвитые страны. Они не становятся старше и не дряхлеют, но испытывают сверхнормальные скорости перемен. У многих из нас возникает смутное чувство, что все движется быстрее. Врачи и другие специалисты жалуются на то, что не могут поспеть за последними исследованиями. Едва ли хоть одна конференция или собрание могут обойтись без ритуальной песни о «брошенном нам вызове». Среди прочих, существует довольно тревожная точка зрения, что перемены не поддаются контролю. Тем не менее, не все разделяют эти сомнения.

Миллионы людей вслепую идут по жизни, как будто ничего не изменилось с 1930 года, да и никогда не будет меняться. Живя, несомненно, в один из наиболее захватывающих периодов истории человечества, они пытаются ускользнуть, не думать о переменах, как будто проигнорировав проблему, можно избежать ее. Они в плане технологии и экономики меняются быстрее других. Мы также знаем, что различные слои одного и того же общества показывают различные темпы перемен - несоответствие, которому Вильям Огборн дал название «культурный провал». Именно благодаря неровности, перемены становятся измеримы. Тем не менее, нам нужна мерка, которой можно измерить отличающиеся друг от друга процессы, и этой меркой служит время. Без времени перемены не имеют значения, и наоборот. Время можно представить как интервалы, в которые происходят события. Так же, как с помощью денег мы можем оценить яблоки и апельсины, время помогает сравнить различные процессы. Когда мы говорим, что на постройку дамбы понадобится три года, в действительности это означает срок в три раза больший, чем требуется Земле, чтобы обойти вокруг Солнца, или в тридцать один миллион раз больший, чем для заточки карандаша.

Вооружившись мерилом, мы все же сталкиваемся с трудностями в измерении перемен. Когда мы говорим о скорости, мы упоминаем о количестве событий, скопившихся непроизвольно отмеченном отрезке времени. Таким образом, нам надо дать определение событиям и точно выбрать интересующие нас интервалы. А также осторожно выводить заключения из наблюдаемых различий. Более того, в отношении физических процессов мы продвинулись намного дальше, нежели в отношении социальных. К примеру, мы лучше знаем, как измерить скорость тока крови в теле, чем скорость распространения слухов среди людей.

Тем не менее, несмотря на все оговорки, имеется широко распространенное соглашение историков и археологов разных специализаций, а также ученых, социологов, экономистов и психологов, о том, что многие социальные процессы ударными, захватывающими темпами набирают скорость.

ПОДЗЕМНЫЕ ГОРОДА

Биолог Джулиан Хаксли в ярких красках рассказывает, что «темп эволюции за время истории человечества стал в сто тысяч раз быстрее, чем темпы развития в доисторический период. Изобретениям и усовершенствованиям, которые зародились 50000 тысяч лет назад, во время раннего палеолита, потребовались тысячелетия, чтобы прийти к завершению. С приходом устойчивой цивилизации срок развития перемен сократился до столетия. Уровень перемен, возросший, за последние пять тысяч лет, стал особенно заметен в последние триста»^xii.

Ученый и писатель Ч. П. Сноу также прокомментировал новое видение перемен. Он пишет, что «до наступления нашего столетия социальные перемены были столь медленны, что практически были незаметны в жизни человека. Сегодня все изменилось. Темп перемен возрос настолько, что наше воображение уже не поспевает за ним». В самом деле, сообщает социальный психолог Уоррен Беннис, в последние годы педаль газа выжата до предела, «ни гротеск, ни гипербола, ни возмущение не могут реально описать степень и значимость перемен. Фактически, лишь преувеличение похоже на правду».

Благодаря чему перемены заслуживают столь разнообразные эпитеты? Давайте рассмотрим некоторые - к примеру, изменение процесса строительства городов. В 1850 году лишь в четырех городах на Земле население достигало одного миллиона или больше. К 1900 году их число возросло до девятнадцати. К 1960 - до ста сорока одного, а сегодня, согласно Эдгару де Врису и Дж. Р. Тису из Института Общественных Наук в Гааге, цифра прироста городского населения в мире подскочила до 6,5% в год. Эта ошеломляющая статистика означает увеличение городского населения вдвое через одиннадцать лет^xiii.

Единственный способ осознать такой феноменальный масштаб перемен - представить, что все существующие города вместо того, чтобы расширяться, вернутся к своим прежним размерам. Возникни вдруг потребность разместить миллионы новых горожан, нам бы пришлось построить дубликаты всех городов, которые уже разбросаны по миру. Новый Токио, новый Гамбург, новые Рим и Рэнгун - и все это уже одиннадцать лет. (Это объясняет, почему французские планировщики делают наброски подземных городов - магазины, музеи, склады и фабрики под землей, а японский архитектор разработал проект города, стоящего на сваях над океаном).

Аналогичная тенденция к возрастанию немедленно возникает и в потреблении человечеством энергии. Доктор Хоми Бхава, последний индийский ученый-атомщик, председательствовавший на первой международной конференции за мирное использование атомной энергии, проанализировал это направление: «Чтобы проиллюстрировать это, давайте обозначим через букву Q энергию, получаемую при горении тридцати трех миллионов тонн угля. В первой половине восемнадцатого столетия общее потребление энергии составило в среднем меньше 0.5Q. Но после 1850 года этот уровень достиг одного Q за столетие. А сегодня - это десять Q». Грубо говоря, это значит, что половина всей энергии, истраченной человечеством за прошедшие две тысячи лет, приходится на последние сто лет.

Еще одно драматическое событие - ускорение экономического роста в странах, идущих по пути постиндустриализма. Несмотря на тот факт, что они пришли к нему, уже имея большую индустриальную базу, в этих странах наблюдается значительный ежегодный процентный прирост производства. И его уровень постоянно повышается^xiv.

К примеру, во Франции за двадцать девять лет между 1910 г. и началом Второй Мировой войны, уровень индустриального производства поднялся лишь на пять процентов. А за какие-то семнадцать лет, между 1948 и 1965 годами, приблизительно на двести двадцать^xv. Сегодня рост - темпов на 5-10 процентов в год является обычным для большинства индустриальных стран. Конечно же, бывают взлеты и падения. Но направление перемен остается неизменным.

Так, для двадцати одной страны, входящей в Организацию по экономическому сотрудничеству и развитию, ежегодный уровень прироста валового национального продукта за 1960-1968 годы колебался между 4,5 и 5,5%. Соединенные Штаты достигли уровня 4,5%. А Япония занимает лидирующее положение с ежегодным приростом в среднем 9,8%. Эти цифры обозначают еще один революционный шаг - в развитых странах происходит увеличение вдвое общего производства товаров и услуг каждые пятьдесят лет, тем самым, сокращая время их производства. В общем, в любой стране по достижении человеком двадцатилетия его окружает в два раза больше новых предметов, нежели окружало его родителей. К тридцати годам, а может быть и раньше, современный подросток столкнется со вторым удвоением. Возможно, за семьдесят лет человеческой жизни производство товаров увеличится в десять раз. Это значит, что, если сложить все повышения от начала до конца жизни человека, то эта цифра составит тридцать два раза.

Как мы видим, пропорция между переменами прошлого и будущего имеет потрясающее влияние на привычки, верования и имидж миллионов людей. Никогда раньше эта пропорция не увеличивалась так радикально и за такой короткий промежуток времени.

ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ МАШИНА

Эти поразительные экономические факты приводят нас к тому, что технология является великим, ревущим двигателем перемен. Хотя нельзя сказать, что технология - это единственный источник социальных перемен в обществе. Изменения химического состава атмосферы, климата, богатства природных ресурсов послужили началом социальных сдвигов. Таким образом, технология, бесспорно, является главной силой толчка ускорения.

У большинства людей термин «технология» вызывает образы дымящихся заводских труб и лязгающих машин. Возможно, до сих пор классическим символом технологии остается сборочный конвейер Генри Форда, который был изобретен полвека назад, и который Чарли Чаплин в фильме «Новые времена» превратил в могущественную социальную икону. Этот символ, однако, не совсем адекватен и правилен, потому что технология - это не только фабрики и заводы. Изобретение в Средние века лошадиного хомута привело к глобальным изменениям в сельском хозяйстве, и было таким же техническим усовершенствованием, как и изобретение печи Бессмера веками позже. Более того, технология включает техническое обеспечение и механизмы, необходимые для его поддержания. А также различные способы получения химических элементов, разведения рыбы, посадки лесов, освещения театров, подсчета голосов, обучения истории и прочая и прочая.

Старые символы становятся обманчивыми, потому что высокие технологические процессы ушли далеко вперед от конвейерных линий и открытых печей. Действительно, электронную, космическую и другие новые отрасли промышленности характеризуют относительная тишина и чистота окружения - факторы, порой очень существенные. Поточная линия - организованная армия людей, выполняющих простые повторяющиеся функции - стала анахронизмом. Пора в корне изменить привычные символы, чтобы успеть за быстрыми переменами в технологии.

Часто драматизируют роль развития транспорта в ускорении перемен. Например, отмечают, что в шестом тысячелетии до нашей эры самым быстрым транспортом для путешествия на большие расстояния был караван верблюдов, который в среднем проходил восемь миль в час. Около 1600 года до нашей эры изобрели колесницы, максимальная скорость которых достигала почти двадцати миль в час.

Это усовершенствование было настолько захватывающим, насколько трудным было расширение лимита скорости. Прошло почти три с половиной тысячелетия, когда в 1784 г. в Англии появилась первая почтовая карета со средней скоростью десять миль в час. Первый паровоз, представленный в 1825 году, мог набирать лишь тринадцать миль в час, а большие корабли того времени с трудом достигали и половины этой скорости. Только в 1880-х годах с помощью усовершенствованных паровозов человеку удалось развить скорость сто миль в час. Человечеству потребовались миллионы лет, чтобы достичь таких результатов.

Но чтобы увеличить эти цифры вчетверо, потребовалось только пятьдесят лет; уже в 1938 году человек оторвался от земли, и преодолел планку в 4000 миль в час. А через двадцать лет и этот предел удвоился. К 1960-м годам реактивные самолеты летали со скоростью 4800 миль в час, а космические корабли вращались вокруг Земли со скоростью 18000 миль в час. Если изобразить это на графике, то линия, показывающая прогресс за последнее поколение, круто взлетит вверх^xvi.

Те же самые тенденции к ускорению мы находим, изучая достигнутые расстояния и высоты, разработанные природные ресурсы, использованную энергию. Пройдут года и тысячелетия, и наступит время для очередного внезапного разрыва ограничительных факторов.

Технология подписывает сама себя. Она создает новые технические возможности. Техническое развитие состоит из трех ступеней, которые образуют цикл. Первая - рождение и первичное осуществление идеи. Вторая - ее практическое исполнение. Третья - ее распространение в обществе.

Процесс полностью завершен в тот момент, когда распространение новой технологии, в свою очередь, генерирует новые творческие идеи. Сегодня становится очевидным, что время между ступенями цикла сократилось.

Как часто замечают, почти 90 процентов ученых, существовавших за всю историю человечества, живут в настоящее время, и научные открытия совершаются каждый день. Предполагается, что все новые идеи начнут работать намного быстрее, чем прежде. Радикально сократилось время между разработкой концепции и практическим использованием продукта, что является потрясающим отличием нас от наших предков. Аполлоний Пергский описал конус, но прошло две тысячи лет, прежде чем это открытие стали использовать в инженерном деле. Века прошли с того момента, как Парацельс обнаружил, что эфир можно применять для анестезии, до того времени, когда его стали употреблять в этих целях^xvii.

Даже в более поздние времена можно найти примеры такого откладывания в долгий ящик. В 1836 году была изобретена машина, которая косила, молотила, вязала снопы и насыпала зерно в мешки. В ней была заложена технология почти двадцатилетней давности; но потребовалось столетие, и лишь к 1930-м годам на свет появился такой комбайн. Первый патент на печатную машинку был выдан в Англии в 1714 году. Пролетели полтора столетия прежде, чем машинки стали коммерчески доступны. Целый век прошел с момента открытия Николасом Аппертом способа консервировать пищу до того, как производство консервов стало играть важную роль в пищевой промышленности^xviii.

Сегодня такое промедление немыслимо. Не потому, что мы нетерпеливее наших предков или более активны. Просто по прошествии времени мы развили все социальные средства, направленные на ускорение процесса. Следовательно, период между двумя ступенями инновационного цикла - идеей и ее воплощением - радикально сократился. К примеру, Френк Лунн, изучая двадцать главных открытий, таких как замороженные продукты, антибиотики, замкнутые цепи и искусственная кожа, обнаружил, что более 60% сократили средний срок, который был нужен для того, чтобы научное открытие превратилось в полезную вещь. Сегодня растущая исследовательская и проектная промышленность серьезно работает над дальнейшим сокращением этого промежутка^xix. Так как требуется меньше времени, чтобы довести идею до рынка потребителей, то и её распространение в обществе занимает меньше времени. Таким образом, интервал между второй и третьей ступенью также урезан, а темп распространения повышается с удивительной скоростью. Это видно на примере некоторых известных домашних приспособлений. Роберт Б. Янг из Стэнфордского исследовательского института изучал промежуток времени между появлением первого электроприбора и пиком производства подобных товаров.

Янг подсчитал, что для серии товаров, появившейся в Соединенных Штатах до 1920 года, включая пылесосы, электрические плиты и холодильники, средний интервал между выпуском и пиком популярности составил тридцать четыре года. Для товаров, появившихся на рынке в 1939-1959 годах, включая электрические сковородки, телевизоры и стиральные машины - только восемь лет. Запаздывание сократилось на 76%. «Послевоенные товары, - заявил Янг, ярко демонстрируют сущность современного цикла»^xx.

В свою очередь, повышенный темп открытий, разработок и распространения продукции ускоряет весь цикл. Потому что новые механизмы и технические идеи не просто продукция, а источник свежих творческих идей.

Каждое нововведение в области технологии изменяет все существующие технические приемы и механизмы, позволяя нам создавать новые комбинации. Количество возможных комбинаций растет экспонентно, а количество новых машин технологий — арифметически. Фактически, каждое сочетание можно считать новой супермашиной.

Возьмем в качестве примера компьютерную промышленность. Чувствительные соединения, коммуникативное оборудование и источники энергии сделали компьютер частью конфигурации, которая в совокупности представляет собой новую супермашину для исследования внешнего пространства. Но чтобы сконструировать новую модель, нужно переделать, приспособить, усовершенствовать или изменить каким-либо иным образом старые механизмы и технологии. Результатом этого является дальнейший поиск технических усовершенствований.

Очень важно понять, что технические достижения - это не просто различные комбинации машин и технологий. Значение новых изобретений в том, что они предлагают абсолютно новые решения социальных, философских, даже личных проблем. Они перекраивают интеллектуальное окружение человека - то, как он думает и смотрит на мир.

Мы постоянно бессознательно вглядываемся в наше окружение в поисках объектов для соревнования, которые не всегда являются другими людьми. С той же вероятностью, это могут быть машины. Из-за их существования мы вынуждены мыслить в определенных рамках. Например, заметили, что часы появились вслед за тем, как Ньютон представил мир в виде гигантского часового механизма. Это философское утверждение имело отдаленное влияние на интеллектуальное развитие человека. С опорой на представление о пространстве, как о больших часах, возникли идеи, базирующиеся на причинно-следственных отношениях, а также на значимости внутренних стимулов в противовес внешним, которые формируют наше повседневное поведение. Часы также затрагивают нашу концепцию времени таким образом, что идея разделения дня на двадцать четыре равных промежутка по шестьдесят минут каждый, буквально стала частью нас самих.

В последнее время появилось целое море свежих идей, по поводу того, что человек является внешней активной частью некоей большой системы. Возникло новое толкование его психологии, способности к обучению, свойств памяти и механизма принятия решений. Фактически все гуманитарные дисциплины, от политических наук до семейной психологии, потонули в волнах образных гипотез, основанных на усовершенствовании и распространении компьютеров, влияние которых все усиливается. Таким образом, производственный цикл подписывает сам себя и набирает обороты.

И если технологию можно сравнить с большим двигателем, и мощным акселератором, то знания - это его топливо. А значит, мы подошли к самой большой трудности процесса ускорения: этот двигатель поглощает все больше и больше топлива.

ЗНАНИЕ - ТОПЛИВО ПРОГРЕССА

Темпы, в каких человечество поглощало знания о себе и вселенной, увеличивались по спирали на протяжении десяти тысяч лет. Большой скачок был сделан с изобретением письма, но и он проходил веками. Следующий большой скачок по направлению к приобретению знаний - изобретение в пятнадцатом веке Гуттенбергом и другими печатания. До 1500 года, по наиболее оптимистичным подсчетам, в Европе издавалось около 1000 книг за год. Что означало, что потребуется целый век для создания библиотеки в 100000 томов. Через четыре с половиной века, к 1950 г., этот уровень так возрос, что Европа выпустила 120000 книг в год. Количество времени сократилось со столетия до десяти месяцев. К 1960 году, десятью годами позже, был сделан еще один рывок, и вековая работа требовала уже только семи с половиной месяцев. К середине 60-х годов мировое производство книг, включая Европу, достигло уровня 1000 книг в день^xxi.

Вряд ли можно поспорить с тем, что каждая книга представляет собой еще один плюс для развития знаний. Более того, виток ускорения в книгопечатании - это слишком грубая параллель с темпами открытия новых знаний. Например, до Гуттенберга было известно лишь одиннадцать химических элементов. Сурьма, двенадцатый, был обнаружен самим печатником во время его работы над своим изобретением. А ведь прошло двести лет с тех пор, как открыли одиннадцатый элемент - мышьяк. Сохранись такие темпы, мы получили бы не более двух или трех дополнительных элементов в периодической системе со времен Гуттенберга. Вместо этого, за четыреста пятьдесят лет открыто семьдесят элементов. А за период с 1900 года выделили оставшиеся элементы со скоростью одно открытие каждые три года^xxii.

По ряду причин можно утверждать, что темп научных открытий резко повышается. К примеру, количество научных журналов и статей, как и промышленная продукция в развитых странах, увеличивается вдвое каждые пятьдесят лет; согласно биохимику Филипу Сикевицу, «то, что узнали за последние три десятилетия о природе человека, снижает значение любого сопоставимого с этим в плане научных открытий периода за всю историю человечества». Сегодня в Соединенных Штатах только правительство выпускает 100000 докладов каждый год плюс 450000 статей, книг и постановлений. По всему миру выпуск научной и технической литературы возрос до уровня 60000000 страниц в год. Компьютеры ворвались в нашу жизнь около 1950 года. Благодаря их беспрецедентной способности к анализу, распространению бесконечно разнообразной информации в немыслимых количествах и с головокружительной скоростью, компьютеры стали главной силой ускорения процесса приобретения знаний за последнее время. Совместно с другими могущественными аналитическими инструментами для изучения невидимой вселенной вокруг нас, они подняли скорость приобретения знаний до ошеломляющих вершин.

Френсис Бэкон сказал: «Знание - сила». Сейчас мы можем придать этому выражению современный смысл. Наша социальная обстановка вносит коррективы: «Знание - это перемены»; ускорение приобретения знаний, наполнение топливом великого двигателя технологии означают ускорение перемен.

ПОТОК СИТУАЦИЙ

Открытие, разработка, влияние, опять открытие. В этом заключается цепная реакция, длинный, резко поднявшийся виток ускорения общественного развития. Толчок ускорения достиг того уровня, который, несмотря на весь полет фантазии, не может считаться нормальным. Промышленное общество больше не состоит из своих обычных институтов. Ускорение, одна из самых значимых и наиболее непонятных социальных сил, пошатнуло вое социальные структуры.

Но это лишь одна сторона медали, потому что ускорение перемен является и психологической силой. Повышение темпов перемен в окружающем нас мире нарушает наше внутреннее равновесие, переделывает наш образ жизни, хотя этот факт почти полностью игнорируется психологами. Внешнее ускорение превратилось во внутреннее.

Вот довольно упрощенный пример. Мы считаем человеческую жизнь неким большим каналом. Этот поток жизненного опыта состоит или предполагается, что состоит, из бесконечного числа ситуаций. Ускорение перемен в окружающем обществе решительно меняет течение ситуаций по этому каналу.

Не существует четкого определения ситуации, тем не менее невозможно разобраться в жизненном опыте без удобоваримых понятий. Более того, пока граница между ситуациями различима, каждая из них, несомненно, является целостной и замкнутой.

Кроме того, каждая ситуация имеет легко восстановимые компоненты. Сюда входят вещи - физическое, естественное или созданное человеком, окружение; места - арена, на которой происходит действие (не случайно латинский корень situ означает место); своего рода «актерский состав» - люди. Ситуации также включают местоположение управленческой структуры общества и смысл идей и информации. Эти пять компонентов используются для анализа ситуаций.

Но существует еще одна величина, которую упускают из виду, потому что она перечеркивает все остальные. Это продолжительность - отрезок времени, за который происходит действие. Две ситуации, похожие друг на друга по одним параметрам, не могут Рыть одинаковыми, если одна длится дольше другой. Время решительно вмешивается, меняя значение и смысл ситуаций. Затянутая ситуация совершенно отлична по своим особенностям и значению от той, которая захватывает нас быстрым темпом, внезапно прерывается и быстро заканчивается, подобно тому, как ускоренный темп превращает похоронный марш в веселое треньканье.

Первое уязвимое место, по которому бьет ускорение - повседневная жизнь современного человека. Как мы видим, ускорение перемен сокращает продолжительность многих ситуаций, что не только решительно изменяет их отличительные черты, но и ускоряет их протекание по каналу жизненного опыта. По сравнению с жизнью в малоподвижном обществе, большинство ситуаций может продолжаться в течение чрезвычайно малого отрезка времени, что влечет за собой глубокие изменения человеческой психологии.

Пока мы фокусируем свое внимание на одной ситуации, растущая скорость протекания ситуаций усложняет всю структуру жизни и увеличивает количество отведенных нам ролей и необходимость выбора. Что, в свою очередь, влечет за собой потерю ощущения сложности современного мира.

Более того, увеличение скорости ситуаций во многом нарушает работу сложного оптического механизма, с помощью которого мы обращаем наше внимание на ту или иную ситуацию. Все больше событий мелькает перед глазами, все меньше времени на пристальное, спокойное наблюдение за одной проблемой или ситуацией. Именно это кроется за неясным. Предметы движутся быстрее. Это действительно так. Вещи движутся вокруг нас. Внутри нас.

Существует еще один действенный способ, с помощью которого ускорение перемен в обществе повышает сложность приспособления к жизни. Это происходит благодаря вторжению нового и неизведанного в нашу жизнь. Хотя ситуации напоминают одна другую, каждая из них уникальна - это можно понять на основе жизненного опыта. Любая абсолютно новая, не имеющая аналогов ситуация нанесет урон нашей способности приспосабливаться.

Ускорение перемен радикально изменило равновесие между новыми и известными ситуациями. Повышение скорости перемен заставило нас справляться не просто с более быстрым потоком, но и со все большим количеством ситуаций, которые не знакомы нам по личному опыту.

«Если окружающие вещи начинают изменяться, то скоро наступят перемены и внутри», - сказал Кристофер Райт из Института Изучения Науки и Человеческих Проблем. Природа этих внутренних изменений настолько глубока, что, пока ускорение будет набирать силу, мы проанализируем нашу способность к жизни согласно критериям, которые до сих пор определялись человеком и обществом. По словам психоаналитика Эрика Эриксона, «в настоящий момент в нашем обществе «естественный ход событий» настолько очевиден, что темп перемен должен продолжать расти до еще недостижимых для человека и общества пределов»^xxiii.

Чтобы пережить или предотвратить то, что мы называем футурошоком, человек должен неограниченно развивать свои способности к адаптации. Нужно найти абсолютно новые способы зацепиться в действительности, потому что все старые устои - религия, национальность, общество, семья и профессия - пошатнулись под ураганным толчком ускорения. Но предварительно человек должен до мельчайших подробностей понять, как результаты ускорения отразятся на его жизни, поведении и существовании. Другими словами, он должен вникнуть в понятие быстротечности.

ГЛАВА 3. ТЕМП ЖИЗНИ

До недавнего времени его изображение можно было увидеть повсюду: на телеэкране, на плакатах в аэропортах и на вокзалах, на рекламных листках и обложках журналов. Он был вдохновенным созданием Мэдисон Авеню - вымышленный персонаж, с которым отождествляли себя миллионы людей. Молодой и аккуратно подстриженный, с дипломатом в руке, поглядывающий на часы, он выглядел как обыкновенный бизнесмен, спешащий на очередную встречу. Но на его спине была огромная выпуклость, потому что между лопаток у него торчал большой ключ в форме бабочки, каким обычно заводят механические игрушки. Текст, сопровождавший его изображение, призывал «взвинченных» деловых людей сбавить обороты и остановиться в отелях «Шератон». Этот заведенный, вечно спешащий человек был и остается символом людей будущего, миллионы которых гонятся за чем-то и несутся так, как будто у них тоже между лопаток торчит ключ.

Средний человек мало знает о процессе технического обновления или о соотношении приобретенных знаний и скорости перемен, либо почти ими не интересуется. Однако темп его жизни, каким бы он ни был, волнует его намного больше. Обычные люди часто обсуждают эту проблему, что, как ни странно, до сих пор не привлекло внимания ни психологов, ни социологов. Это значимый пробел в науках, изучающих поведение человека, так как темп жизни глубоко влияет на поведение, вызывая сильные и противоречивые реакции у различных людей.

И не будет преувеличением сказать, что именно темп жизни проводит черту сквозь человечество, делит нас на разные лагеря и привносит горькое непонимание между родителями и детьми, Мэдисон Авеню и Мейн-стрит, мужчинами и женщинами, Америкой и Европой, Востоком и Западом.

ЛЮДИ БУДУЩЕГО

Все жители Земли не только разделены на расы, нации, религии или идеологии, но также, в каком-то смысле, разнятся по своему положению во времени. Изучая население планеты, мы находим крошечные группы людей, которые до сих пор живут охотой и собирательством, как тысячелетия назад. Другие, составляющие большую часть человечества, зависят не от охоты на медведя или сбора ягод, а от сельского хозяйства. Их жизнь во многом похожа на жизнь их предков столетия назад. Эти две группы, взятые вместе, составляют порядка 70% всех живущих. Они - люди прошлого.

В противоположность им, немногим более 25% населения Земли существуют в промышленных центрах. Они ведут современный образ жизни. Это продукт первой половины двадцатого века, смоделированный механизацией и всеобщим образованием и воспитанный доброй памяти сельскохозяйственным прошлым их собственных стран. В результате, они люди настоящего.

Оставшиеся 2-3% мировой популяции не принадлежат ни прошлому, ни настоящему. Так, в крупнейших центрах технологических и культурных перемен - в Санта-Монике, штат Калифорния, Кэмбридже, Массачусетсе, Нью-Йорке, Лондоне и Токио живут миллионы людей, о которых уже сейчас можно сказать, что они живут в будущем. Они создали эту тенденцию, даже не подозревая, что многие миллионы будут так жить лишь завтра. И, несмотря на столь малый процент среди общего населения, они уже создали среди нас интернациональное государство будущего. Они - авангард человечества, пионеры мирового постиндустриального общества, которое только нарождается.

Что же отличает их от остального человечества? Естественно, они богаче, лучше образованны и мобильнее большинства людей. И живут они дольше. Но специфическим отличием людей будущего является тот факт, что они уже вошли в новый, ускоренный темп жизни. Они живут быстрее, чем окружающие их люди.

Некоторых людей привлекает такой чрезвычайно ускоренный темп - они делают все возможное, чтобы достичь его, и чувствуют беспокойство, раздражение и дискомфорт при его замедлении. Они отчаянно стремятся быть в гуще событий. (На самом деле, немногих заботит само действие, так как оно происходит достаточно стремительно). Например, Джеймс А. Уилсон обнаружил, что желание ускорить темп жизни явилось одной из скрытых причин так называемой «утечки мозгов», широко обсуждаемой в прессе: массовой эмиграции европейских ученых в США и Канаду. Опросив 517 английских ученых и инженеров, Уилсон пришел к выводу, что их привлекли не только более высокие оклады и исследовательские возможности, но и более быстрый темп жизни. У эмигрантов не вызывает отвращения так называемый «более быстрый темп» Северной Америки; в любом случае оказывается, что они предпочитают его всем остальным^xxiv. Сходным образом высказался в интервью один из белых ветеранов движения за гражданские права: «Люди, которые привыкли к быстрой городской жизни, не могут осесть на сельском Юге. Вот почему они постоянно переезжают без какой-либо определенной причины. Путешествие является единственным лекарством». Бесцельное на первый взгляд, это метание представляет собой сбалансированный механизм. Осознание того, насколько сильное влияние может оказывать тот или иной темп жизни на человека, помогает объяснить зачастую непонятное или бессмысленное поведение.

Но если одни живут и процветают, благодаря быстрому темпу, то у других он вызывает отвращение, и в своем желании «избавиться от этой свистопляски» они идут на крайние меры. Связать себя с новым постиндустриальным обществом значит попасть в мир, движущийся быстрее, чем раньше. Они предпочитают не связываться, а лениво ползти на своей скорости. Недаром мюзикл «Остановите Землю - я сойду!» имел грандиозный успех пару сезонов назад.

Квиетизм и поиск новых путей, чтобы уклониться и избежать ответственности, что характерно для хиппи (хотя и не для всех), возможно, в меньшей степени объясняется их сильно выраженным презрением к ценностям технологической цивилизации, нежели подсознательной попыткой избежать ненавистной для многих суеты. И не случайно они описывают общество как «расу крыс» - название, которое имеет непосредственное отношение к спешке и суете.

Чаще всего люди старшего поколения сильнее сопротивляются ускорению перемен. Существует прочная математическая база, позволяющая прийти к выводу, что людям в возрасте часто свойствен консерватизм: для пожилых время летит быстрее.

Когда 50-летний отец говорит своему пятнадцатилетнему сыну, что тому придется подождать пару лет до того, как он сможет иметь свою машину, этот интервал в 730 дней составляет около 4% от прожитой жизни отца и около 13% от жизни мальчика. И вряд ли покажется странным, что для мальчика ожидание будет в 3 или 4 раза дольше, чем для отца. Подобным образом, два часа жизни четырехлетней девочки равноценны двенадцати часам жизни ее двадцатипятилетней матери. И сказать ребенку, чтобы он подождал два часа конфету, все равно, что попросить его мать подождать четырнадцать часов чашечку кофе.

Возможны и биологические объяснения для таких различий субъективного восприятия времени. Джон Коэн, психолог Манчестерского университета, пишет: «С взрослением кажется, что календарный год постепенно сокращается. Оглядываясь назад, человек считает, что каждый новый год короче предыдущего, что, возможно, является результатом постепенного замедления процесса обмена веществ». По отношению к их собственным, все более затухающим биоритмам, пожилым людям кажется, что мир движется быстрее^xxv.

Какими бы ни были причины, любое ускорение перемен, имеющее результатом скопление многих ситуаций в эмпирическом канале в данный промежуток времени, сильно преувеличивается в восприятии пожилых людей. Выпав из общественной жизни, они погружаются в собственный мир, обрывая все возможные контакты с быстро меняющимся миром, и, в конце концов, прозябают до самой смерти. Мы не можем решить психологические проблемы пожилых, пока не найдем возможности с помощью биохимии и перевоспитания изменить их осознание времени или предоставить им территории, где темп жизни можно контролировать или даже регулировать с помощью календаря со скользящей шкалой, который бы отвечал их собственному субъективному восприятию времени.

Более распространенный конфликт - конфликт между поколениями, мужьями и женами, родителями и детьми - восходит к различному отношению к ускорению темпа жизни. То же относится и к столкновению культур.

У каждой культуры есть свой характерный для нее темп. Ф. М. Эсфандиари, иранский романист, рассказывает о случае столкновения двух таких разных систем, когда немецкие инженеры, еще до начала Второй мировой войны, помогали строить в его стране железную дорогу. У иранцев и жителей Среднего Востока отношение ко времени намного спокойнее, чем у американцев и западноевропейцев. И естественно, когда бригада иранских рабочих появилась на работе с десятиминутным опозданием, немцы, чрезвычайно пунктуальные и вечно спешащие, уволили их скопом. Иранским инженерам с трудом удалось убедить их, что, по понятиям Среднего Востока, рабочие превзошли сами себя в пунктуальности, и если увольнения будут продолжаться, то вскоре останется нанимать лишь женщин и детей^xxvi.

Такое безразличие ко времени должно сводить с ума тех, кто живет в быстром ритме, у кого на счету каждая минута. Так, жители Милана и Турина, индустриальных городов Севера Италии, с пренебрежением относятся к сравнительно медлительным сицилийцам, ход жизни которых до сих пор зависит от спокойного темпа земледелия. Шведы из Стокгольма и Гётеборга так же относятся к лапландцам. Американцы посмеиваются над мексиканцами, для которых manana (завтра) означает «довольно скоро». Да и в самих Штатах южане кажутся северянам медлительными, а негры среднего класса признают негров-рабочих непригодными для работы в СРТ (Coloured People's Time). А в сравнении почти со всеми остальными жителями Земли, белые американцы и канадцы воспринимаются как энергичные, быстрые и предприимчивые люди.

Иногда население активно сопротивляется изменению ритма жизни. Это объясняется патологической антипатией к тому, что многие считают «американизацией» Европы. Новые технологии, составляющие базу постиндустриального общества, большинство которых разрабатывается в американских исследовательских центрах, влекут за собой неизбежное ускорение перемен в обществе и, соответственно, в ритме жизни каждого человека. Хотя антиамериканские ораторы и выбирают для своих нападок кока-колу и компьютеры, но их протест вызван вторжением в Европу чужого временного сознания. Америка, как передовой отряд постиндустриализма, предлагает новый, нежелательно быстрый темп.

Эта проблема символически отразилась в том бурном протесте, каким было встречено введение американского типа аптек в Париже. Для многих французов их появление стало свидетельством зловещего «культурного империализма» со стороны Соединенных Штатов. Американцам сложно понять столь резкую реакцию на совершенно безобидный источник содовой. Это объясняется тем, что в La Drugstore жаждущий француз делает глоток молочного коктейля, вместо того, чтобы провести несколько часов в бистро на улице. Стоит заметить, что по мере распространения новых технологий за последние годы, около 30000 бистро закрылись до лучших времен. По словам журнала Time, они стали жертвами «культуры быстрого обслуживания». (Кстати, вполне возможно, что всеобщая нелюбовь европейцев к самому журналу не столько имеет политические корни, сколько бессознательно связана с его названием. Time своим кратким и сухим слогом передает больше, чем американский образ жизни. Он воплощает и распространяет американский темп жизни)^xxvii.

ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОЕ ОЖИДАНИЕ

Чтобы понять, почему ускорение темпа жизни может оказаться неудобным и даже губительным, важно понять идею «интервала ожидания», так как понимание времени связано для человека с его собственными внутренними ритмами. Но его реакция на время обусловлена окружающими условиями. Одно из таких условий - это воспитание с детства определенной системы интервалов продолжительности событий, процессов и взаимоотношений. Действительно, очень важно передать детям знание о продолжительности вещей, что происходит неуловимо, непринужденно и часто на уровне подсознания. Не имея достаточно богатого набора соответствующих интервалов ожидания, человек не в состоянии успешно функционировать в обществе.

С детства любого ребенка учат, что, например, когда папа уходит с утра на работу, его не будет весь день (а если он пришел раньше, значит что-то случилось; весь распорядок сбит. Ребенок это чувствует. Даже собака, которая тоже научена определенному набору временных периодов, боится нарушения привычной рутины). Ребенок очень быстро запоминает, что на прием пищи уходит не одна минута или пять часов, а обычно от пятнадцати минут до часа. Он знает, что поход в кино займет от двух до четырех часов, а к врачу - редко больше часа; что обычный школьный день длится шесть часов. Он знает, что отношения с преподавателем продлятся на время учебного года, а с бабушкой и дедом - предполагают более долгий отрезок времени, а некоторые отношения продлятся всю жизнь. В поведении взрослых почти все поступки, от отправки письма до занятий любовью, построены на гласном или негласном представлении о временной протяженности^xxviii.

Именно эти временные промежутки, различные для каждого общества, но усвоенные в раннем детстве и прочно укоренившиеся, подвергаются встряске вследствие изменения темпа жизни.

Это объясняет принципиальную разницу между теми, кто сильно страдает от ускорения темпа жизни, и теми, кто процветает, благодаря ему. Если человек не приведет в порядок свое собственное представление о временных промежутках, учитывая продолжающееся ускорение, вероятно, он будет полагать, что две ситуации, схожие по некоторым параметрам, одинаковы и по продолжительности. Но ускоряющий толчок подразумевает, что по крайней мере определенные категории ситуаций будут сокращены во времени.

Человек, который усвоил принцип ускорения, прочувствовал каждой клеточкой своего тела, что мир крутится быстрее, автоматически, подсознательно делает скидку на сокращение времени. Предвидя, что какие-либо действия займут меньше времени, он не будет застигнут врасплох или потрясен, в отличие от человека, который не наделен этой способностью.

Короче говоря, темп жизни нужно считать больше чем просто расхожей формулировкой или источником шуток, вздохов, жалоб и придирок на этнической почве. Это решительно необходимая психологическая переменная величина, которая до сих пор почти игнорировалась. На протяжении последних веков, когда изменения внешнего мира протекали медленно, человечество могло и оставалось в неведении об этой величине. За время одного жизненного срока темп менялся незначительно. Однако толчок ускорения внес коренные изменения. Точнее, из-за убыстрения жизненного темпа увеличивалась скорость обширных научных, технологических и социальных изменений, что находило отражение в жизни каждого человека. Большая часть человеческих поступков мотивирована симпатией или антипатией к тому темпу жизни, к которому человека принуждают общество или окружающая обстановка. За неудачной попыткой понять этот принцип лежит опасная неспособность к обучению и пониманию психологии, необходимых для подготовки людей к успешному существованию в постиндустриальном обществе.

ТЕОРИЯ ТРАНСЕНЦИИ

Большинство существующих теорий о социальных и психологических переменах представляют действительную картину человека в сравнительно статичном обществе, но по отношению к современному человеку эта картина неполна и искажена. В ней упущено критическое отличие людей прошлого и настоящего от людей будущего. Это отличие отображено термином «трансенция» (быстротечность).

Теория трансенции заполняет недостающее звено между социологическими теориями перемен и психологией человеческого существа. Их объединение позволяет нам подойти к проблемам быстрых перемен по-новому. Как мы увидим в дальнейшем, это даст нам несовершенный, но весьма действенный метод для измерения скорости ситуационного потока.

Трансенция - это новая темпоральность в повседневной жизни. Ее результатом является настроение и чувство непостоянства. Конечно, философы и теологи всегда осознавали недолговечность человека. В этом смысле, трансенция всегда была частью жизни. Так, герой Альберта Алби Джерри в «Истории зоопарка» характеризует себя как человека, у которого «семь пятниц на неделе». А критик Гарольд Клурман, комментируя Алби, пишет: «Никто не живет в безопасности в настоящих домах. Мы все такие же люди из меблированных комнат, отчаянно и безнадежно пытающиеся наладить отношения с соседями». На самом деле мы все - жители века Трансенции^xxix.

Однако, не только наши взаимоотношения с людьми становятся все более хрупкими и непостоянными. Если мы разделим человеческие связи с окружающим миром, мы сможем выделить несколько типов отношений. Так, помимо взаимоотношений между людьми, можно выделить отношение к вещам, к местности. Мы можем проанализировать связи человека с производственным и научным окружением. Мы даже можем изучить его отношение к определенным идеям и потоку информации.

Эти пять типов отношений плюс время формируют структуру социального опыта. Вот почему, как и предполагалось раньше, вещи, места, люди, организации и идеи являются основными компонентами всех ситуаций. Ситуацию создают именно эти характерные связи человека с каждым компонентом.

Очевидно, что эти связи сокращаются по времени из-за ускорения в обществе. Именно это сокращение, сжатие времени вызывает почти осязаемое чувство, что мы живем, потеряв уверенность и опору, среди зыбучих песков.

Трансенцию можно определить через совершенно специфические параметры, например, скорость, с которой протекают наши взаимоотношения. Возможно, непросто доказать, что подобные ситуации занимали меньшее количество времени в прошлом. Но можно разложить их на компоненты и измерить скорость, на которой они проходят сквозь наши жизни другими словами, измерить продолжительность отношений.

Чтобы понять идею трансенции, рассмотрим ее с точки зрения «оборота». Например, в любой лавке оборот молока намного больше оборота консервированной спаржи. Молоко продается и поступает чаще. Бдительный предприниматель знает оборот всех товаров в своем магазине и общий оборот всего магазина. Он знает, что уровень оборота показатель успеха всего предприятия.

По аналогии можно рассмотреть трансенцию как темп оборота различных типов взаимоотношений в человеческой жизни. Более того, любого из нас можно охарактеризовать с точки зрения этого темпа. Для одних жизнь отмечена более медленным оборотом, чем для других. Люди прошлого и настоящего ведут жизнь с достаточно «низкой скоростью» их отношения имеют тенденцию быть долговечными. Но люди будущего живут на «повышенных скоростях», в условиях сокращения продолжительности отношений; смена связей происходит намного стремительнее. В их жизни все структуры - вещи, места, люди, идеи и организации - «расходуются» быстрее.

Это сильно влияет на восприятие действительности, чувство ответственности и способность или неспособность сопротивляться. Этот быстрый оборот вместе с обновлением и возрастающей сложностью обстановки превышает способность адаптироваться и вызывает опасность футурошока.

Если мы сможем показать, что наши связи с внешним миром действительно становятся все более и более быстротечными, у нас в руках будет убедительное доказательство в пользу того, что ситуационный поток набирает скорость. Мы можем более придирчиво смотреть на себя и других. Тем не менее, давайте исследуем жизнь в высокоскоростном обществе.

*Однако сейчас психологический термин футурошок уже существует. Этим объясняется то, что, переводя название терминологически, мы допускаем расхождения в тексте, соответственно наличию или отсутствию в данном употреблении метафорического значения.

iСравнение Томсона приводится в [175, р. 1].

iiБагрит цитируется из The New York Times, 17 марта, 1965.

iiiСтатья Диболда из [57, р. 48].

ivЦитируемое утверждение извлечено из его эссе «Новые области искусства» в [302, р. 77].

vЦитата Марека из [165, pp. 20-21]. Удивительная небольшая книга.

viСсылка Болдинга на Юлия Цезаря из его доклада на Нобелевской конференции «Перспективы экономического изобилия», Густавус Адольфус Колледж, 1966.

viiЦифровые данные по американской сельскохозяйственной продукции из статьи Орвилла Фримана «Мальтус, Маркс и североамериканское зерновое хозяйство» в Foreign Affairs, июль 1967, с. 587.

viiiПока еще нет общепринятого или полностью удовлетворительного языка, чтобы описать новый период социального развития, к которому мы, кажется, приближаемся.

Дэниел Белл, социолог, создал термин «постиндустриальный», чтобы обозначить общество, в котором экономика в значительной степени основана на обслуживании, профессиональные и технические классы доминируют, теоретическое знание является центральным, интеллектуальная технология - анализ систем, построение модели и т. п. - высоко развита, и технология, по крайней мере потенциально, способна к самоподдерживающемуся росту. Термин критиковался за намек, что общество больше не будет основано на технологии - подтекст, которого Белл определенно и тщательно избегает.

Излюбленный термин Кеннета Болдинга «постцивилизация» употребляется для сопоставления будущего общества с «цивилизацией» - эпохи устойчивых общин, сельского хозяйства и войны. Трудность термина «постцивилизация» связана с его оттенком, который наделяет то, что последует за ней, чем-то варварским. Болдинг отвергает это не заложенное в слове значение так же решительно, как это делает и Белл. Збигнев Бжезинский избрал термин «технотронное общество», которым он обозначил общество, основанное на сильно развитых коммуникации и электронике. Недостаток этого термина заключается в сильном акценте на технологии и, фактически, на специальной форме технологии; этого слишком мало, чтобы характеризовать социальные аспекты общества.

Затем, конечно, термины МакЛюэна «всемирная деревня» и «электрический век» - еще одна попытка описать будущее в терминах одной или двух довольно ограниченных величин: коммуникация и соприкосновение.

Также встречается множество других терминов: трансиндустриальный, постэкономический и т. д. После всего сказанного и сделанного, свой выбор я остановил на «супериндустриальном обществе». Он тоже имеет серьезные недостатки. Он также предназначен для обозначения сложного, динамичного общества, крайне зависящего от развитой технологии и постматериалистической ценностной системы.

ixФурастье цитируется из [272, р. 28].

xФормулировка У. Танта взята из [217, р. 184].

xiСлучай прогерии описан в Daily Star, Торонто, 8 марта, 1967.

xiiХаксли о темпе изменения - по [267, pp. VIII-IX].

xiiiДанные о росте городов - из Eristics, июль, 1965, табл. 4, с. 48.

xivОценка скорости индустриализации - из World Health, декабрь, 1964, с. 4.

xvДанные о французской производительности - из [283, р. 64].

xviБыстрые транспортные успехи оценены Питером Голдмарком в эссе «Основная проблема: Обретение здравого смысла». Printer's Ink, 29 мая, 1964, с. 280. См. также: [137, р. 6] и [151, р. 5].

xviiМатериалы о разрыве между изобретением и применением см. [291, pp. 47-48].

xviiiСсылка на Апперта взята из «Консервирования пищи методом облучения» С. А. Голдблайта, Science Journal, январь, 1966, с. 41.

xixИсследование Лунна кратко изложено в «Росте технологических изменений» Франка Лунна, Management Review, март, 1967, с. 65-70. См. также: [64, pp. 3-4].

xxРабота Юнга извлечена из книги Роберта Б. Юнга «Цикл развития продукта - ключ к планированию его прироста», Менло Парк, Калифорнийский Стэнфордский исследоват. институт. Не датировано.

xxiДанные о выпуске книг взяты из [206, р. 21], [200, р. 74] и [207], статья о первопечатных книгах.

xxiiОценка открытия новых элементов взята из [146, doc. 1, p. 21].

xxiiiОфициальный отчет Эриксона - из [105, р. 197].

xxivИнформация об утечке мозгов - из книги «Мотивация «утечки мозгов» [131, pp. 438-447].

xxvХод времени в восприятии разных возрастных групп, обсуждается в «Субъективном времени» Джона Коэна в [342, р. 262].

xxviИнтервью автора с Ф. М. Эсфандиари.

xxviiДальнейшая дискуссия о культурных различиях, а также об отношении ко времени, см. «Время белых и время цветных» Джула Хенри в Trans-action, март-апрель, 1965, сс. 31-34.

xxviiiО биоритмах человека см. «Физиологический контроль за восприятием длительности: очевидное наличие «химических часов» Хадсона Хогланда в [339].

Понятие «продолжительное ожидание» помогло в. исследовании об особенностях питания страдающих ожирением. Психолог Стенли Скечер в образной форме, используя часы, которые спешили на полчаса, показал, что чувство голода отчасти обусловлено восприятием времени. См.: «Ожирение и система питания» Стенли Скечера в Science, 23 августа, 1968, сс. 751-756.

xxixЭлби и Клурман цитируются по их последним статьям, The New York Times, 13 ноября, 1966.