В начало

БИБЛИОГРАФИЯ

Часть VI. СТРАТЕГИИ ВЫЖИВАНИЯ

Глава 17. СПРАВЛЯЯСЬ С БУДУЩИМ

В голубых просторах на юге Тихого океана, немного севернее Новой Гвинеи, лежит остров Манус, где, как знают все первокурсники-антропологи, население каменного века вошло в двадцатое столетие за одно поколение. Маргарет Мид в своей работе «Новая жизнь для старого» рассказывает историю этого чуда коллективной адаптации и спорит с тем, что примитивным народам легче принять несколько элементарных крох западной технологической культуры, чем принять целиком новый способ жизниⁱ.

«Каждая человеческая культура, как и каждый язык, является целым, - пишет она, - и если индивидуумам или группам людей приходится изменяться, то самое главное - чтобы они изменялись от одного целого образца к другому».

В этом есть смысл, так как ясно, что напряжение возникает из-за несоответствия между культурными элементами. Города без нечистот, антималярийные медикаменты при отсутствии контрацептивов - это разрыв культуры на части и обречение ее членов на решение неразрешимых проблем. Тем не менее, это только часть истории, так как существуют определенные границы количества новшеств, которые любой индивидуум или группа может воспринять за короткий временной промежуток, независимо от того, насколько хорошо интегрировано само целое. Никто не может перейти этот адаптивный предел без переживания дезориентации и беспокойства. Оказывается опасным делать выводы на основе опыта небольшой популяции в Южном море.

Счастливая история Мануса, рассказываемая и пересказываемая наподобие современной фольклорной сказки, зачастую используется в качестве доказательства того, что мы в высокотехнологичных странах также будем способны перейти на новую стадию развития без чрезмерных лишений. Наша ситуация по мере того, как мы упорно движемся к супериндустриальной эре, радикально отличается от ситуации на далеких островах.

Мы не находимся, как это было на Манусе, в ситуации импорта целой, внутренне взаимосвязанной, хорошо оформленной культуры, разработанной и опробованной в другой части мира. Мы должны изобретать супериндустриализм, а не импортировать его. В течение следующих тридцати-сорока лет мы должны пережить не просто волну перемен, но серию ужасающих подъемов и встрясок. Части нового общества вместо того, чтобы быть аккуратно подогнанными друг другу, не будут друг другу соответствовать, демонстрируя отсутствие связей и вопиющие противоречия. Не существует готового образца для нас, чтобы мы могли его адаптировать.

Более важно то, что уровень быстротечности поднялся настолько высоко, темп так велик, что исторически беспрецедентная ситуация обрушивается на нас, не спрашивая, как спрашивали Манус, адаптировать ли новую культуру. Нам требуется адаптировать ослепляющее великолепие новых временных культур. Это причина того, что мы можем встретиться!; расширенными границами адаптивного ряда. Предыдущие поколения никогда не сталкивались с подобным испытанием.

И только сейчас, в течение нашей жизни, и только в технообществах вырабатывается потенциал для массового футурошока.

Сказать это, тем не менее, значит посеять недопонимание. Сперва любой автор, который привлекает внимание к социальным проблемам, рискует усилить негативную реакцию, которую уже вызывают технообщества. Снисходительное к себе отчаяние явилось одной из самых популярных черт. Тем не менее, отчаяние не является простым отказом на пути к безответственности; оно не оправдано. Большинство проблем, беспокоящих нас, включая футурошок, происходит не из неумолимых природных сил, но из искусственных процессов, которые по меньшей мере являются потенциальным субъектом нашего контроля.

Во-вторых, существует опасность, что те, кто высоко ставит статус-кво, могут воспользоваться концепцией футурошока как предлогом для установления моратория на изменения. Любая попытка подавления будет не только провалена, требуя еще больше усилий, но вызовет более кровавые, более неуправляемые изменения, может наступить и моральное помешательство. При любом наборе человеческих стандартов конкретные радикальные социальные изменения уже отчаянно просрочены. Реакция на футурошок - это не отсутствие изменений, но иной род изменений.

Единственным способом сохранять какую-то видимость равновесия на протяжении супериндустриальной революции будет встречать изменение за изменением - создать новый персонал и новые социальные регуляторы изменений. Таким образом, нам понадобится не слепое приятие или слепой отказ, а множество созидательных стратегий для измерения, преломления, развития или замедления каких-либо изменений. Индивидууму необходимы новые принципы планирования своей жизни, ее темпа, в условиях драматически нового вида обучения. Ему также может понадобиться новая технологическая помощь для повышения своей адаптивной способности. В то же время общество нуждается в новых учреждениях и организационных формах, в новых амортизаторах и сбалансированных колесах.

Все это предполагает, тем не менее, дальнейшие изменения - но изменения особого типа, запланированные с самого начала для того, чтобы использовать ускоряющий толчок, направлять его и задавать ему темп. Это будет нелегко. Плавно перемещаясь на не отмеченную на карте социальную территорию, мы не имеем времени на апробирование новых техник, у нас нет образца для копирования. Поэтому мы должны экспериментировать с широким набором средств, регулирующих изменения, изобретая и отметая их по мере нашего продвижения. Следующие тактики и стратегии были предложены в экспериментальном порядке - не как универсальная панацея, но как примеры новых подходов, которые нуждаются в апробировании и оценке. Некоторые из них являются личностными, другие технологическими и социальными. Ибо в борьбе за управление изменениями все эти уровни должны иметь место одновременно. При более четком понимании проблем и более разумном контроле за определенными ключевыми процессами мы можем перевести кризис в возможность помочь людям не только выжить, но и достичь вершин их перемен, вырасти, получить новое мастерство и новую власть над своими собственными судьбами.

ПРЯМОЙ ОБМЕН

Мы можем начать нашу борьбу за предотвращение футурошока на самом личном уровне. Совершенно ясно, независимо от того, осознаем мы это или нет, что большая часть нашей дневной деятельности представляет собой попытку отдалить шок будущего. Мы применяем разнообразные тактики, чтобы снизить уровень стимуляции, когда он угрожает выбить нас из нашего адаптивного ряда. По большей части, тем не менее, подобные техники применяются бессознательно. Мы можем повысить их эффективность переведением их в область сознательного.

Мы можем, например, периодически сосредотачиваться на проверке наших собственных телесных и психологических реакций на изменение, бегло анализировать процессы окружающей среды, чтобы оценить наше состояние. Это не предмет барахтанья в субъективном, но холодная оценка наших действий. Говоря словами Ганса Селье, подобная работа со стрессом открывает новые горизонты в биологии и психологии, индивидуум может «сознательно наблюдать признаки слишком сильной взвинченности».

Учащенное сердцебиение, дрожь, бессонница, неожиданное утомление могут тем не менее подавать сигнал перестимуляции точно так же, как замешательство, необычная утомляемость, глубокая апатия и чувство паники сигнализируют, что эти вещи ускользают из-под контроля, что является психологическим индикатором. Изучая себя, глядя назад на изменения в нашем недавнем прошлом, мы можем распознать, обеспечивали ли мы себе комфорт в пределах нашего адаптивного ряда или превышали собственные возможности. Короче говоря, мы можем сознательно определить наш собственный жизненный темп.

Проделав это, мы также можем начать сознательно на него влиять - ускоряя или замедляя - сначала в отношении незначительных вещей, микросреды, затем в рамках более широких, структурных образцов опыта. Мы можем научиться этому, наблюдая самым тщательным образом за нашими собственными преднамеренными ответами на чрезмерную стимуляцию.

Так, например, мы применяем тактику дестимуляции, когда мы врываемся в спальню подростка и выключаем звук магнитофона, который травмировал наши уши нежелательно громкими пульсирующими звуками. Мы буквально вздыхаем от радости освобождения, когда уровень шума снижается. Для того, чтобы снизить сенсорную бомбардировку другими способами, мы действуем так же - когда мы задвигаем шторы, чтобы затемнить комнату, или ищем уединения на отдаленном уголке пляжа. Мы можем включить кондиционер воздуха не только для того, чтобы изменить температуру, но для того, чтобы нейтрализовать резкие и непредсказуемые звуки улицы привычным и предсказуемым фоном. Мы закрываем двери и носим солнечные очки, обходим места с неприятными для нас запахами и не дотрагиваемся до странных поверхностей, когда мы хотим снизить интенсивность новой сенсорной информации. Проще говоря, когда мы выбираем знакомый маршрут от дома до офиса, вместо того, чтобы неожиданно свернуть на новую дорогу, мы голосуем за отсутствие новизны. В общем, мы включаем «сенсорные заслоны» - применяем тысячи устойчивых поведенческих трюков, для того, чтобы «приглушить» сенсорную стимуляцию, когда она зашкаливает за наш верхний сенсорный барьер.

Мы используем ту же самую тактику для контроля уровня познавательной стимуляции. Даже самые старательные студенты периодически смотрят в окно, блокируя все, что исходит от учителя, перекрывая ввод информации и игнорируя новые данные. Даже прожорливые читатели иногда просматривают периодику, когда они не решаются взять книгу или журнал. Почему на вечеринке в доме друга один из приятелей отказывается научиться новой карточной игре, в то время как остальные с радостью встречают это предложение? Здесь играет роль множество факторов. Чувство самоуважения индивидуума, страх показаться глупым и так далее. Но один преобладающий фактор, влияющий на желание поучиться, может оказаться общим высоким уровнем познавательной стимуляции в этот период жизни индивида. «Избавьте меня от новых фактов!» - эта фраза обычно произносится в шутку. Но шутка зачастую скрывает вполне реальное желание обойти слишком сильный нажим новой информации.

Это объясняет наш специфический выбор развлечений: чтение, кино или телевизионные программы. Иногда нам необходим высокий уровень новизны и богатый поток информации. В другие моменты мы активно отрицаем познавательную информацию и стремимся к «легкому» времяпрепровождению. Детективный сюжет, например, несет в себе оттенок непредсказуемости в тщательно структурированных рамках, в наборе не новых и поэтому легко предсказуемых отношений. Таким образом, мы используем времяпрепровождение как механизм повышения или понижения стимуляции в зависимости от уровня нашей поглощающей способности для того, чтобы не перегрузить наши возможности.

Если мы будем говорить о более сознательном использовании подобной тактики, то мы имеем возможность «обставить» наше мини-окружение. Мы также можем сократить нежелательную стимуляцию путем действий по ослаблению нашего познавательного груза. «Попытка запомнить слишком многое является, безусловно, одним из главных источников психологического стресса, - пишет Селье. - Я предпринял сознательную попытку как можно скорее забыть все, что я помнил неважного, и кратко записать данные, которые, возможно, окажутся ценными... Эта техника может помочь любому достичь большей простоты в сравнении с уровнем сложности его интеллектуальной жизни»ⁱⁱ.

Мы также действуем, регулируя поток принятия решений. Мы задерживаем решения или передаем их другим тогда, когда страдаем от такого рода перегрузки. Иногда мы «замораживаем» наш механизм принятия решений. Я видел женщину-социолога, которая только что вернулась с напряженной профессиональной конференции, сидящей в ресторане, где она категорически отказывалась принимать какие-либо решения по поводу выбора еды. «Что бы ты хотела?» - спрашивал ее муж. «Выбери за меня», - отвечала она. При предложении выбора между специфическими альтернативами, она еще отказывалась, гневно настаивая на том, что у нее недостаточно энергии для принятия решений.

Подобными методами мы пытаемся, насколько можем, регулировать поток сенсорных и познавательных стимулов, а также стимулов к принятию решения, может быть, пробуя также некоторые сложные и еще неизвестные способы для их сбалансирования. Но у нас есть более сложные способы справиться с угрозой перестимуляции. Они включают в себя попытки контролировать уровень хаотичности, новшеств и разнообразия в нашей окружающей среде.

ЗОНЫ ЛИЧНОСТНОЙ СТАБИЛЬНОСТИ

Уровень оборота информации в нашей жизни, например, может находиться под влиянием сознательных решений. Мы можем, к примеру, снизить изменения и стимуляцию сознательным управлением долговременными отношениями с различными элементами нашего физического окружения. Так, мы можем отказаться покупать негодные продукты. Мы можем не расставаться со старым пиджаком еще один сезон. Мы можем стоически отказываться следовать моде. Мы можем возражать, когда продавец убеждает нас, что настало время обменять наш автомобиль. Таким образом мы отказываемся от необходимости производить и рвать связи со множеством объектов вокруг нас.

Мы сможем использовать ту же самую тактику по отношению к людям и другим областям опыта. Существуют времена, когда даже очень общительный человек ощущает себя асоциальным и отказывается от участия в вечеринках или других мероприятиях, которые требуют социального взаимодействия. Мы сознательно отстраняемся. Точно таким же образом мы можем свести к минимуму путешествия, мы можем отказываться от бесполезной реорганизации в наших компаниях, церквях, братствах и местных общественных организациях.

Принимая важные решения, мы можем сознательно взвешивать цену изменения в сопоставлении с выигрышем. Это не значит, что изменения могут или должны быть остановлены. Ничто не является более бессмысленным, чем совет герцога Кембриджского, который сказал: «Любые изменения в любое время и по любому поводу должны быть порицаемы». Теория адаптивного ряда предполагает, что, несмотря на физическую цену, некоторый уровень изменений является жизненно важным для нашего здоровья, а слишком большое количество изменений - деструктивно.

Некоторые люди по вполне понятным причинам испытывают гораздо более сильный стимульный голод, чем другие. Они кажутся жаждущими перемен, тогда как у всех остальных от этих перемен кружится голова. Новый дом, новая машина, еще одно путешествие, еще один кризис на работе, еще больше гостей, визитов, финансовой рекламы и несчастных случаев - они, кажется, принимают все это без видимых усилий или симптомов нездоровья.

Тем не менее, вдумчивый анализ подобных людей зачастую обнаруживает наличие того, что может быть названо «зоной стабильности» в их жизни - определенные, выдержавшие испытание временем взаимоотношения, которые заботливо поддерживаются, несмотря на все виды перемен. Один мужчина, которого я знал, прошел через серию любовных увлечений, развод и новую женитьбу. И все это за очень короткий промежуток времени. Он любил перемены, наслаждался путешествиями, новой едой, новыми идеями, новыми фильмами, представлениями и книгами. У него был высокий интеллект и низкий «порог скуки», он был нетерпим к традиции и бесконечно искал новизны. Короче говоря, он был ходячим экземпляром изменения.

Но если мы посмотрим более внимательно, мы обнаружим, что он не менял работу в течение более чем десяти лет. Он водил потрепанный семилетний автомобиль. Его одежда вышла из моды несколько лет назад. Его близкие друзья были значительное время связаны с ним, а с несколькими он дружил со школьных лет.

Другой рассмотренный случай касается человека, менявшего места работы с ошеломляющей рассудок скоростью; он пережил тринадцать переездов за восемнадцать лет, без конца путешествовал, арендовал машины, ел на ходу, гордился самим собой по поводу своего первенства среди соседей по использованию новых приспособлений и вообще жил в неустанном вихре быстротечности, новизны и разнообразия. И снова, тем не менее, внимательный взгляд обнаруживает значительные стабильные зоны в его жизни: прочные отношения с женой в течение девятнадцати лет; тесные связи с родителями; школьные друзья.

Другая форма зоны стабильности - образец привычки, которая путешествует вместе с человеком, куда бы он ни поехал, и не зависит ни от каких изменений в его жизни. Профессор, семь раз переезжавший в течение десяти лет, постоянно путешествовавший по Соединенным Штатам, Южной Америке, Европе и Африке, с завидным постоянством менявший работу, следовал одному и тому же дневному режиму, где бы он ни находился. Он читал между восемью и девятью часами утра, затем делал сорокапятиминутный перерыв для еды, и затем спал четыре часа до начала работы, которая занимала его до десяти часов вечера. Проблема, таким образом, заключается не в подавлении изменения, что не может быть сделано, но в управлении им. Если мы выбираем быстрые изменения в каких-то конкретных областях жизни, мы должны сознательно пытаться построить стабильные зоны в других местах. Развод, возможно, не должен следовать слишком быстро за переменой работы, со времени рождения ребенка все человеческие связи внутри семьи видоизменяются и, возможно, это рождение не должно соседствовать с переменой места жительства, приводящей к значительным изменениям всех внешних связей. Недавняя вдова, возможно, не должна спешить с продажей своего дома.

Тем не менее для того, чтобы создать рабочие зоны стабильности и изменить масштабные образцы жизни, мы должны иметь более могущественные инструменты. Прежде всего нам необходима принципиально новая ориентация на будущее.

В итоге, для того, чтобы руководить изменением, мы должны его предчувствовать. И все же знание, что чье-то личное будущее может быть предугадано, лежит в основе вездесущих фольклорных предсказаний. Большинство людей в глубине души верят в то, что будущее является чистым листом. Однако правда заключается в том, что мы можем предвидеть возможность тех или иных изменений, которые приготовлены для нас, особенно конкретных крупных структурных изменений, и существуют способы использовать это умение для создания личностных стабильных зон.

Мы можем, например, с уверенностью предсказать, что если не вмешается смерть, мы должны постареть. Наши дети, наши родственники и друзья также постареют; и после определенной точки наше здоровье станет ухудшаться. Очевидно, что мы можем в результате этого простого утверждения сделать глубокие выводы о нашей жизни на пять или десять лет вперед. И о количестве изменений, которые нам придется отработать в промежутке.

Некоторые индивидуумы или семьи создают систематические планы на будущее. Обычно это касается вопросов бюджета. Тем не менее, мы можем предвидеть наши расходы времени и эмоций так же, как и денег, и способны повлиять на них. Таким образом, становится возможным увидеть явные проблески нашего будущего и предположить немалый объем ожидающих нас перемен, а значит, периодически подготавливать то, что может быть названо «временное и эмоциональное предвидение». Это является попыткой достигнуть определенного процента времени и эмоций, вложенных в определенные аспекты жизни - и посмотреть, как именно эти аспекты будут влиять на изменения в течение лет.

Кто-нибудь, к примеру, может составить такой список секторов жизни, которые кажутся нам наиболее важными: Здоровье, Занятия, Отдых, Женитьба, Отношения с родителями и т. д. Тогда становится возможным приписать каждому пункту оценку количества времени, которое мы в данный момент назначаем этому сектору. Например, для иллюстрации: получая работу с девяти до пяти, получасовую поездку на работу и обычные выходные и отпуск, человек, использующий этот метод, обнаружит, что он тратит примерно двадцать пять процентов своего времени на работу. Несмотря на то, что это значительно сложнее, он все же может подсчитать процент эмоциональной энергии, какого требует работа. Если он скучает и чувствует себя в безопасности, он может потратить совсем небольшое количество этой энергии здесь может не быть тесной связи между затраченным временем и вложенными эмоциями.

Если он будет продолжать это упражнение относительно других областей своей жизни, заставляя себя записывать процент, даже вычисляя его грубым подсчетом, и переносить цифры, чтобы убедиться, что они укладываются в 100%, он будет вознагражден удивительными открытиями. Ибо способ, которым он распределяет свое время и эмоциональную энергию, является ключом к его ценностной системе и структуре его личности.

Включение в этот процесс начинается, только когда он продвигается вперед, честно вопрошая себя и интересуясь тем, каким образом его работа, женитьба, взаимоотношения с детьми или родителями будут развиваться на годы вперед.

Если он сорокалетний менеджер среднего звена с тремя сыновьями подросткового возраста, обоими живыми родителями или родней со стороны жены и начинающейся дуоденальной язвой, он может предположить, что в течение нескольких последующих лет его мальчики будут учиться в колледже и жить сами по себе. Время, уделяемое заботам о детях, возможно, уменьшится. Короче говоря, он может предвидеть некоторое снижение своих эмоциональных затрат, которых требует роль родителя. С другой стороны, его собственные родители становятся старше. Его сыновняя ответственность, возможно, возрастет. Если они заболеют, ему, быть может, потребуется потратить большое количество времени и эмоций на них. Если умрут, ему нужно будет встретиться лицом к лицу с этим фактом. Это предположение говорит ему, что он может ожидать значительных изменений в своих обязательствах. Его собственное здоровье за эти несколько лет не станет сколько-нибудь лучше. Точно таким же образом он может задаться какими-то вопросами по поводу своей работы - своими шансами на повышение, возможностью реорганизации, перемещения, повышения квалификации и так далее. Все это сложно и не приносит «знания будущего». Тем не менее, это помогает ему сформулировать некоторые свои предположения о будущем. По мере того как он продвигается вперед, вписываясь в предвидение текущего года, следующего года, десятого года, образцы изменений начинают проявляться. Он увидит, что в течение каких-то конкретных лет сдвиги и перераспределения больше, чем он ожидал, и больше, чем в другие годы; некоторые годы более напряженны и более наполнены переменами, чем остальные; и тогда он может с помощью своих систематических предположений решить, каким образом справиться с важнейшими решениями настоящего.

Должна ли его семья переезжать в следующем году, или было достаточно изменений и стрессов и без этого? Должен ли он отказаться от своей работы? Купить новую машину? Поехать в дорогостоящий отпуск? Поместить старого тестя в дом престарелых? Вступить в любовную связь? Может ли он позволить себе опереться на свой брак или сменить профессию? Должен ли он попытаться поддерживать определенный уровень обязательств неизменным?

Подобные методы являют собой невероятно грубые инструменты для личностного планирования. Возможно, социальные психологи могут изобрести тонкие инструменты, более чувствительные к вероятностям, более чистые и продуктивные. Тем не менее, если мы ищем предположения, а не уверенности, даже эти несовершенные методы могут помочь нам смоделировать поток изменений в нашей жизни. Ибо помогая нам идентифицировать зоны быстрого изменения, они также помогают определить (или изобрести), зоны стабильности, относительного постоянства во всезатопляющем потоке. Они четче проводят различия в стратегиях личностной борьбы за управление изменением. Борьба эта не является чисто негативным процессом - борьбой за угнетение или лимитирование изменений. Вопрос для каждого индивидуума, пытающегося справиться с быстрыми изменениями, сводится к тому, как вести себя внутри адаптивного ряда и вне его, каким образом найти точку наивысшей эффективности. Доктор Джон Л. Фуллер, ведущий исследователь лаборатории Джексона Исследовательского Биомедицинского Центра в Бархарборе, Мейн, проводил опыты по воздействию экспериментальной депривации и перегрузки. «Некоторые люди, говорит он, - достигают определенного чувства безмятежности даже посреди беспорядка, не потому, что они лишены эмоций, но потому, что они нашли способ получать «правильное» количество изменений в своей жизни. Поиск оптимума может быть «погоней за счастьем»»ⁱⁱⁱ.

Временно запертые в ограниченные нервную и эндокринную системы, предоставленные эволюции, мы должны выработать определенную тактику для помощи себе в регулировании стимуляции, к которой мы себя приговариваем.

СИТУАЦИОННАЯ ГРУППИРОВКА

Проблема в том, что подобная личная тактика становится менее эффективной с каждым новым днем. По мере того, как нарастает скорость изменений, индивидуумам становится все труднее создать личностные стабильные зоны, которые им необходимы. Повышается стоимость неизменности.

Мы можем остаться в старом доме только для того, чтобы увидеть новых соседей, мы можем сохранить старую машину для того, чтобы получать счета за ее ремонт. Мы можем отказаться перемещаться на новое место жительства - и в результате потерять работу. В течение некоторого времени существуют шаги, которые мы можем предпринять для предотвращения влияния изменений на нашу личную жизнь и реальные проблемы вокруг нас.

Для создания окружающей обстановки, в которой изменение развивает и обогащает индивидуальность, переполняет человека избытком информации, мы должны пользоваться не чисто личностной тактикой, но социальными стратегиями. Чтобы провести людей через период ускорения, мы должны начать сейчас с создания «амортизаторов футурошока» в самой ткани супериндустриального общества. Это потребует свежего взгляда на наличие или отсутствие перемен в нашей жизни. Это требует также иного способа классификации людей.

Сегодня мы склонны делить индивидуумов на категории не в соответствии с теми изменениями, которые происходят с ними на сегодняшний момент, а в соответствии с их статусом или позициями в промежутке между переменами. Мы считаем человека из какого-то объединения кем-то, кто должен присоединиться к объединению и никогда не отстраняться от него. Наше обозначение относится не к вступлению в ряды организации или выходу из нее, но к «изменениям», которые происходят середине. Человек, улучшивший свое благосостояние, студент колледжа, методист, должностное лицо все относятся к своему личностному состоянию в промежутке между изменениями, как это и было.

Тем не менее, существует совершенно иной способ рассматривать людей. «Тот, кто приезжает на новое место жительства» - это определение, под которое подходят более ста тысяч американцев ежедневно^iv. И их вряд ли можно назвать группой. Классификации «тот, кто меняет свою работу», «тот, кто присоединился к церкви» или «тот, кто разводится» основаны на временных мимолетных условиях, а не на более стабильных признаках периодов между быстротечными зонами. Это внезапное изменение или сосредоточение внимания, перемещенное с процесса размышления о том, чем люди «являются» на размышление о том, чем они «становятся», предполагает целое множество новых подходов к адаптации. Один из наиболее приемлемых и простых принадлежит доктору Герберту Герджою, психологу по персоналу в Организации Исследования Человеческих Ресурсов. Он называет это «ситуационной группировкой», и как большинство хороших идей, это утверждение кажется очевидным всем, кому уже все объяснили. Несмотря на это, данный подход никогда не использовался систематически. Ситуационная группировка может стать одним из ключевых социальных ресурсов будущего.

Доктор Герджой предполагает, что мы можем предоставить временные организации - «ситуационные группы» людям, которые проходят через одинаковые жизненные трансформации в одно время. Подобные ситуационные группы должны быть организованы, на его взгляд, для «семей, застрявших в сложностях постройки собственного дома, для мужчин и женщин, которые вот-вот разведутся, для людей, которые теряют своих родителей или родителей супруга, для тех, кто ожидает ребенка, для мужчин, которые поступают на новую работу, для тех, кто только что присоединился к сообществу, для тех людей, которые только что женили своего последнего ребенка, для тех, кто увольняется - для каждого, кто встречается с важной жизненной переменой. Членство в гармонично подобранном мире конечно будет временным, достаточным лишь для того, чтобы помочь человеку перенести трудности изменений. Некоторые группы могут объединиться на несколько месяцев, другим будут достаточно встретиться только один раз за долгое время».

Собирая вместе людей, которые делятся или готовы поделиться общим опытом адаптационного периода, по утверждению Герджоя, мы помогаем им справиться с этим временем. «Когда человеку нужно приспособиться к новой жизненной ситуации, он теряет некоторые основы своего самоуважения. Начинает сомневаться в своих способностях. Встретившись с другими людьми, переживающими опыт подобного рода, к которым он будет относиться с уважением и которых он сможет идентифицировать с собой, он должен будет успокоиться. Члены группы приходят если даже и к поверхностному, но все же к обмену опытом, который помогает им обрести чувство тождественности. Они более объективно видят свои проблемы. Они принимают полезные идеи и толкования. И, что более важно, они предлагают друг другу альтернативы будущего».

Эмфаза этого будущего, по мнению Герджоя, является критической. В отличие от некоторых психологических терапевтических групп, ситуационные группы должны будут тратить время не на обсуждения прошлого и стоны по этому поводу, не на душещипательные копания, но на обсуждение личных стремлений и планирование практических стратегий для использования их затем в новой жизненной ситуации. Члены этих групп смогут смотреть фильмы о других подобных группах, успешно решающих свои проблемы. Они могут услышать от других, более преуспевших в изменении, о том, чего они достигли. Короче говоря, им дается возможность испробовать общий опыт и идеи до того, как момент перемен их коснется. С точки зрения смысла в этом подходе нет ничего нового. Даже сейчас определенные организации основываются на ситуационных принципах. Группы волонтеров из Корпусов Мира, готовящиеся к заокеанской миссии, являются на деле только образцом подобного ситуационного группирования, также как до и после них рожденные классы. Многие американские города имеют «Клубы Новичков», которые приглашают новых жителей на различные обеды и другие социальные мероприятия, помогают им смешиваться с другими новоиспеченными жителями и сравнивать свои проблемы и планы. Должен существовать и «Клуб Выезжающих». Ново здесь то, что мы систематически раздробляем общество подобными «классными комнатами»^v.

РЕКОМЕНДОВАННЫЙ КРИЗИС

Вся помощь индивидууму может или необходимо должна приходить из групп. Во многих случаях то, что более всего нужно человеку, страдающему от изменений, это данный тет-а-тет совет в период кризиса адаптации. В психологической терминологии «кризисом» является любая важная перемена. Она тесно соотносится с «главной жизненной переменой».

Сегодня люди в кризисе перемен обращаются ко множеству разнообразных экспертов - докторам, консультантам по браку, специалистам по развлечениям и другим - за индивидуализированным советом. Тем не менее, для многих видов кризиса не существует подходящих экспертов. Кто поможет семье или индивидууму встретиться с необходимостью переезда в новый город в третий раз за пять лет? Кто в состоянии оказать помощь лидеру, который располагается выше или ниже по рангу, в реорганизации его клубов или общественных организаций? Кто в состоянии помочь секретарю, только что вернувшемуся к машинописи?

Эти люди не больны, они не нуждаются во внимании психиатра, но у них отсутствует доступный и зарекомендовавший себя защитный аппарат.

Существуют не только другие виды жизненных изменений сегодняшнего дня, которым не предоставляется консультационная помощь, но и вторжение новшеств, которые ставят индивидуума перед лицом совершенно новых кризисов будущего^vi. По мере того, как наше общество двигается к гетерогенетике, количество и разнообразие проблем будет увеличиваться. В медленно меняющихся обществах виды кризисов, с которыми сталкиваются индивидуумы, более однообразны, и причины их более легко распознаваемы. Человек, испытывающий кризис, идет к своему священнику, своему доктору или своему местному руководителю. Сегодня индивидуальные услуги консультаций в технологических странах стали настолько специализированными, что мы действительно видим второй пласт советчиков, которые ничего не делают, кроме того, что советуют индивидууму, где ему можно поискать нужный совет. Эти референтские услуги представляют собой барьеры между индивидуумом и необходимой ему помощью. К тому времени, когда эта помощь его достигнет, он, возможно, уже примет критическое решение - и оно будет неправильным. Поэтому, если только мы понимаем, что совет - это нечто, что должно исходить только от профессионалов-специалистов в своей узкой области, мы должны испытывать еще большие сложности. Более того, так как мы основываем специализацию на том, чем люди «являются», а не на том, чем они «становятся», мы пропускаем множество реальных проблем адаптации. Ответ заключается в переходе к системе ситуационного группирования - консультационной структуре, которая не только круглосуточно дает профессиональные советы, но включает в себя множество экспертов. Важно понимать: то, что делает человека экспертом в каком-либо виде кризиса, не обязательно является профессиональным образованием, но дается самим опытом прохождения через подобный кризис.

Чтобы помочь миллионам людей пройти через трудные изменения, с которыми они скорее всего встретятся, мы будем вынуждены «включить» в сообщество большое количество непрофессионалов - бизнесменов, студентов, учителей, рабочих и других - для того, чтобы они выступили в роли «советников по кризису». Завтрашние советники по кризису будут являться специалистами не только в таких традиционных дисциплинах, как психология или медицина, но и в области специфических переходных периодов, таких как смена места жительства, повышение по службе, развод или смена субкультуры. Вооруженные своим собственным недавним опытом, работающие добровольно или за минимальную плату, они будут уделять небольшую часть своего времени, выслушивая, как другие люди рассказывают о своих проблемах, ожиданиях и планах. В свою очередь, они могут обращаться к другим людям за подобной помощью в период своего адаптационного развития.

Можно еще раз отметить, что не существует ничего нового в людях, ищущих совета один у другого. Что является новым, так это наша способность через компьютеризированные системы создавать ситуационные группы, подходящие друг другу, увязывать индивидуумов с их консультантами, и делать все это с подобающим уважением к анонимности.

Мы уже можем заметить признаки движения в этом направлении в виде «слушающих» и «заботящихся» служб. В Девенпорте, Айова, одинокие люди могут набрать телефонный номер и связаться со «слушателем» - одним из членов персонала, который круглосуточно отвечает на телефонные звонки. (В Великобритании подобную услугу предоставляют «Самаритяне».) Программа, начатая местной геронтологической комиссией, похожа, но в то же время отличается от программы службы Телефонной Заботы в Нью-Йорке. Служба Телефонной Заботы взимает со своих клиентов плату, за которую, в свою очередь, они получают два чека на ежедневные звонки в определенное время. Клиенты сообщают службе имена их доктора, соседа, их управляющего и близкого родственника. В случае, если они не могут ответить на звонок, служба попытается сделать это получасом позже; Если они все еще не отвечают, то извещается доктор, и к клиенту отправляется медсестра. Сейчас службы Телефонной Заботы появляются и в других городах. Во всех этих службах мы видим предвестников будущей системы консультантов по кризисам.

При этой системе подача и получение совета становятся не «социальной службой», в обычном бюрократическом и не персонифицированном смысле, но высоко персонализированным процессом, который не только способствует достижению индивидуумами вершины перемен своей собственной жизни, но и помогает сцементировать само общество воедино в своеобразный вид «системы любви» - интегрированной системы, основанной на принципе «я тебе нужен точно в такой же степени, в какой ты нужен мне». Ситуационное группирование и консультации по кризисным вопросам тет-а-тет скорее всего станут по мере нашего продвижения в неуверенность будущего значительной частью жизни каждого.

ДОМА НА ПОЛПУТИ

«Амортизатором» футурошока любого вида является идея «дома на полпути», уже воплощаемая в жизнь прогрессивными властями, ответственными за тюрьмы, для того, чтобы облегчить возвращение освобожденных в нормальную жизнь. Согласно криминологу Дэниэлу Глэйзеру, главной чертой адаптационных систем будущего станет идея «постепенного освобождения»^vii.

Вместо выведения человека из ситуации недостимуляции, очень плотно регламентированной жизни тюрьмы, путем грубого и жестокого выталкивания его в общество без предварительной подготовки, он сначала помещается в промежуточный институт, позволяющий ему работать в обществе днем и возвращаться в другую среду ночью. Режимность снижается до тех пор, пока человек полностью не приспособится к окружающему миру. Принцип приспособления проводился в жизнь и при помощи разнообразных психических установок.

Подобным же образом было предположено, что проблемы сельского населения, внезапно перенесенного в урбанистические центры, могут значительно уменьшиться, если что-то наподобие «дома на полпути» будет организовано с тем, чтобы облегчить им вступление в жизнь нового типа. Что нужно городам, в соответствии с теорией, так это учреждение приемного пункта, где новички живут некоторое время в период нахождения где-то между оставленным ими сельским хозяйством и урбанистическим обществом, в которое они хотят вступить. Для того, чтобы к мигрантам относились с уважением и не оставляли их искать в одиночестве свою дорогу, они сначала должны акклиматизироваться, их адаптация должна быть более успешной^viii.

Похожая идея выкристаллизовалась благодаря специалистам, которые занимались «скваттерскими жилищами» в крупных городах технологически неразвитого мира. Вокруг Хартума в Судане тысячи бывших кочевников создали концентрическое кольцо поселения. Дальше от города они живут в палатках, очень напоминающих те, которые они использовали до перехода к оседлости. Немного ближе к городу жилища представляют собой глиняные мазанки с палаточной крышей. Еще ближе - у глиняных домов жестяные крыши. Когда полиция собиралась очищать место от палаток, городской планировщик. Константинос Доксиадис рекомендовал не только не разрушать их, но предоставить им централизованное социальное обслуживание. Для того, чтобы не видеть эти концентрические круги в поистине негативном свете, он предполагает, что они могут быть рассмотрены как потрясающий обучающий инструмент, посредством которого индивидуумы и их семьи, перемещаясь шаг за шагом, привыкают к новой жизни и становятся более урбанизированными^ix.

Воплощение этого принципа, тем не менее, не должно быть осложнено бедностью и присутствием криминала. Основная идея поэтапных контролируемых изменений вместо внезапных перемен является важной для любого общества, которое желает справиться с быстрым социальным и технологическим ростом. Ветераны, к примеру, могут освобождаться от службы постепенно. Студенты из сельскохозяйственных сообществ могли бы провести несколько недель в колледже небольшого города до поступления в крупный городской университет. Пациента госпиталя, проходящего длительное лечение, можно поощрять, позволяя регулярно навещать дом перед выпиской.

Мы уже экспериментировали с подобными стратегиями, но возможны также и другие варианты. К примеру, уход со службы не должен быть внезапным - все или ничего, - разрушающим изменением, каким это сейчас является для большинства людей. Нет никакой причины, из-за которой этого нельзя было бы сделать постепенно. Военные призывы, которые обычно отделяют молодого человека от его семьи во внезапной и почти жестокой манере, могут быть проведены поэтапно. Официальное отделение, которое должно служить домом на полпути отделения ребенка от семьи, могло бы сделать это событие значительно менее запутанным и менее значимым с психологической точки зрения. Пробная женитьба могла бы поощряться, а не отрицаться. Короче говоря, независимо от того, предполагается ли изменение статуса, возможности его градуировки должны рассматриваться.

АНКЛАВ ПРОШЛОГО

Ни одно общество, продвигающееся сквозь мешанину нескольких последующих десятилетий, не окажется в состоянии это сделать без специализированных центров, где скорость изменений будет искусственно занижена. Говоря другими словами, нам понадобится анклав прошлого - сообщества, в которых кругооборот новшеств и выбора сознательно ограничен.

Это могут оказаться сообщества, в которых течение истории частично заморожено, как это происходит в деревне Амиш в Пенсильвании или в других местах, где прошлое искусственно воссоздается - как в Вильямсбурге, штат Вирджиния, или Мистике, штат Коннектикут. В отличие от Вильямсбурга и Мистика, после которых посетители устремляются в устойчивый и быстрый бег, завтрашние анклавы прошлого должны стать местами, где жертвы футурошока смогут избегать давления перестимуляции в течение недель, месяцев и даже лет, если они в этом нуждаются.

В подобных медленно функционирующих сообществах индивидуумы, которым необходима еще большая релаксация и меньшая стимуляция, должны это обнаружить. Сообщества должны быть сознательно упрятаны в капсулу, специально отрезаны от окружающего мира. Автомобильный допуск должен быть лимитирован, чтобы избежать пробок. Газеты должны быть еженедельными, а не ежедневными. Если вообще это позволено, радио и телевидение должны работать по несколько часов в день, а не круглосуточно. Только специальные службы чрезвычайных ситуаций - например, здравоохранение - должны поддерживаться на уровне максимальной эффективности, допускаемой массовой технологией.

Подобные сообщества не только должны быть созданы, они должны субсидироваться более крупными обществами в форме интеллектуальной и социальной страховки. Во времена быстрых изменений в крупнейшем обществе возможно совершить некоторые необратимые и катастрофические ошибки. Вообразите, к примеру, распылитель широкого спектра действия с хорошей насадкой, который к тому же наполнен чем-то, имеющим эффект талидомида. Можно вообразить несчастные случаи, которые в состоянии стерилизовать и даже уничтожить целые популяции.

Предоставляя анклав прошлого, оставляя музеи на их собственном месте, мы повышаем шансы на то, что кто-нибудь сможет собрать обломки в случае массового бедствия. Такие сообщества также могут служить экспериментальными обучающими механизмами. Так, дети из реального мира могут провести несколько месяцев в месте, воспроизводящем феодальную деревню, живя и действительно работая, как это делали дети несколько столетий назад. От подростков может потребоваться провести несколько месяцев в типичных обществах раннеиндустриальной поры и действительно работать на мельницах и заводах. Подобное жизненное образование может дать им историческую перспективу, Которую не в состоянии представить ни одна книга. В таких сообществах мужчины и женщины, которые хотят более спокойной жизни, фактически могут сделать карьеру «настоящего» Шекспира, Бена Франклина или Наполеона, не только играя их роли на сцене, но ведя образ жизни, характерный для них. Карьера «исторического симулянта» привлечет очень большое количество действительно талантливых актеров.

Короче говоря, каждое общество будет нуждаться в субобществах, члены которых решают держаться в стороне от последних событий. Мы даже, возможно, будем испытывать потребность в людях, которые не используют последние товары, не радуются автоматическим и сложным достижениям.

АНКЛАВЫ БУДУЩЕГО

В точности так же, как мы можем сделать возможным для некоторых людей жить в более замедленном ритме прошлого, мы должны позволить реализоваться и тем людям, которые хотят испытать свое будущее заранее. Мы должны также создавать анклавы будущего.

В ограниченном смысле, мы уже это делаем. Астронавты, пилоты и другие специалисты часто тренируются посредством заботливо выстроенной симуляции окружения, в которое они попадут в какой-то день будущего, когда действительно займутся выполнением своей миссии. Через дубликат интерьера кабины самолета или капсулы мы позволяем им познакомиться до определенной степени со своим будущим окружением. Полиция и агенты разведки так же, как коммандос и военные специалисты, проходят курс обучения, просматривая фильмы о людях, с которыми они будут иметь дело в тех или иных ситуациях, куда им нужно внедриться, местности, где им придется жить. Таким образом, они подготавливаются к тому, чтобы справиться с разнообразием сложностей будущего.

Нет причины, по которой этот принцип не мог бы быть расширен. До перевода рабочего на новое место жительства он и его семья должны посмотреть детализированные картины окружения, в котором они будут жить, школ, в которые будут ходить их дети, магазинов, в которые они будут ходить за продуктами, даже учителей, продавцов и соседей, которых они встретят. Адаптируя их подобным способом, мы снижаем их тревогу и готовим к тому, чтобы они смогли справиться с проблемами, которые скорее всего вызовут наибольшие сложности. Завтра, по мере того, как технология экспериментальной стимуляции будет развиваться, мы должны будем быть готовы пойти дальше. Адаптируемый индивидуум окажется в состоянии не просто видеть и слышать, но трогать, обонять и чувствовать ту среду, в которую он должен будет вступить. Он будет в состоянии взаимодействовать с людьми в своем будущем и выполнять аккуратно подобранные упражнения, специально составленные для повышения его приспособленческих способностей.

«Психокорпуса» будущего обнаружат насыщенный рынок, спроектированный и оперирующий подобными предварительными адаптационными возможностями. Целые семьи могут отправиться «учиться, работать и играть» анклавами, которые, в сущности, составляют музеи будущего, подготавливая людей к тому, чтобы справляться со своими собственными личными завтра.

ГЛОБАЛЬНЫЕ КОСМИЧЕСКИЕ ЗРЕЛИЩА

Загипнотизированный так же, как мы самой теорией перемен, Джон Гарднер в Self-Renewal пишет: «Мы должны стоять против утверждения, что постоянство является презираемым, если не предосудительным фактором человеческой истории. Это жизненно необходимые составляющие жизни индивидуумов, организаций и обществ»^x.

В свете теории адаптивного ряда ясно, что существование постоянства в нашем опыте не является неизбежным «противодействием» в точности так же, как и требование перерыва или прерывистого изменения не является обязательно «прогрессивным». В статичных обществах существует глубокая психологическая необходимость новизны и стимуляции. В изменяющемся обществе необходимым может быть сохранение определенного состояния.

В прошлом ритуал представлял важный буфер на пути изменений сообщают нам, что определенные повторяющиеся ритуальные формы - ритуалы, окружающие рождение, смерть, созревание, женитьбу и так далее, помогают индивидуумам в примитивных обществах восстановить равновесие после крупных адаптивных событий, которые имели место.

«Не существует признаков того, - пишет С.Т. Кэмбелл, что секуляризированный урбанистический мир уменьшил необходимость ритуальных выражений...»^xi. Карлетон Кун провозглашает, что «целые общества, независимо от их размера и степени сложности, нуждаются в контроле за поддержанием равновесия, и этот контроль проявляется в нескольких формах. Одна из них - это ритуал». Он подчеркивает, что ритуал дожил до сегодняшнего дня в публичных выступлениях глав государств, в религии и бизнесе^xii.

Здесь, тем не менее, представлен чистейший образец ритуального айсберга. Для западного общества, например, написание рождественских открыток является обязательным ритуалом, который представляет не только постоянство в их собственных правах, но который позволяет индивидуумам продлить их кратковременную дружбу или знакомство. Празднование дней рождения, праздников и годовщин является дополнительным тому примером. Широко распространенные поздравительные открытки и их индустрия - 2 миллиона 248 тысяч рождественских открыток были недавно проданы только в США - это экономический памятник постоянной потребности общества в присутствии ритуала^xiii.

Повторяющееся поведение, невзирая на какие-то другие свои функции, помогает придать значение неповторяющимся событиям предоставлением фона, на котором вырисовывается новшество. Социологи Джеймс Боссард и Элеонор Болл в результате исследования ста опубликованных автобиографий обнаружили, что в семидесяти трех авторы описывают процедуры, которые были «безошибочно классифицированы как семейные ритуалы». Эти ритуалы, появляясь из «некоторых простых или беспорядочных частей семейных взаимодействий, начинают формироваться в связке друг с другом, потому что они были успешными или удовлетворительными для членов семейной группы, и через повторение они «вписались» в совершенно определенные формы».

По мере ускорения темпа изменений многие из этих ритуалов ломаются или становятся нарочито искусственными. Тем не менее, мы боремся за их сохранение. Одна нерелигиозная семья периодически за обеденным столом возносит молитву в честь таких благодетелей человечества, как Иоганн Себастьян Бах или Мартин Лютер Кинг. Мужья и жены говорят о «своей песне» и периодически вспоминают «место, где впервые встретились». В будущем мы сможем различить огромное разнообразие ритуалов, предназначенных для семейной жизни^xiv.

Поскольку мы все ускоряем и вводим в употребление образцы поведения в изменении, нам необходимо отмечать определенные регуляторы сохранения порядка вещей, особенно способом, которым мы сейчас отмечаем конкретные леса, исторические монументы или птичьи заповедники с целью их защиты. Нам может даже понадобиться ритуал производства.

Более нет той чистоты элементов, которую мы имели когда-то, более не становится темно ночью или морозно утром, мы более не замкнуты в неизменном физическом окружении, нам помогают ориентироваться в пространстве и времени социальные, удаленные от природных регуляторы.

В США для наиболее урбанизированных обитателей наступление весны отмечено не внезапным озеленением - на Манхеттене очень мало зелени - но открытием бейсбольного сезона. Первый мяч, забитый президентом или каким-нибудь другим значительным лицом - и миллионы граждан день за днем выполняют массовый ритуал. В то же самое время конец лета отмечается «мировыми сериями» как природным символом.

Даже те, кто игнорирует спорт, не могут не заметить этих крупных, предсказуемых и предвещающих приятное время событий. Радио и телевидение приносят бейсбол в каждый дом. Газеты наполнены спортивными новостями. Бейсбольные образы формируют фон, своеобразный вид музыкального obligato, который врывается в нашу жизнь бессонницей. Что бы ни случилось с рынком, мировой политикой и семейной жизнью. Американская Лига и Национальная Лига проходят сквозь эти ожидаемые события. Результаты индивидуальных игр разнообразны. Позиции команд перемещаются вверх и вниз, но драма разыгрывается по строгим и надежным правилам внутри жесткой структуры.

Открытие Конгресса каждый январь, появление новых моделей автомашин осенью, сезонные изменения моды, мертвая линия 15 апреля для заполнения налоговой декларации; приход Рождества; новогодний вечер, фиксированные национальные праздники. Все они предсказывают заполнение нашего времени, представляя фон временного регулятора, который является необходимым (хотя и труднодостижимым) для умственного здоровья.

Давление изменений, тем не менее, должно «подтолкнуть» это летоисчисление, ослабить и разбалансировать его. Зачастую для того, чтобы это сделать, существуют и экономические резоны. Тут также могут присутствовать и скрытые ценности, такие как утрата стабильных временных ориентиров или ссылки на те явления, которые сегодня все еще демонстрируют какой-то образец и постоянство повседневной жизни. Вместо уничтожения всего этого целиком, мы можем захотеть что-то оставить и в самом деле привнести определенные регуляторы туда, где они не существуют. (Чемпионаты по боксу проходят в нерегулярное и непредсказуемое время. Возможно, что высокоритуализированные события должны проходить через четко определенные промежутки времени, как проходили Олимпийские игры).

По мере увеличения возможностей для отдыха у нас появляется возможность организовать в обществе новые пункты стабильности и ритуалов, новые праздники, пышные зрелища и игры. Подобные механизмы могли бы не только предоставлять фон постоянства в каждодневной жизни, но и обслуживать интегрированные общества и обходить молчанием фрагментирующее воздействие супериндустриализма. Мы можем, к примеру, создать праздники для того, чтобы вспомнить Эйнштейна или Галилея, Моцарта или Сезанна. Мы можем создать глобальное праздничное зрелище для празднования выхода человека в открытый космос.

Даже сейчас успех космических исследований и запуска кораблей начинает приобретать вид драматического образца. Миллионы застывают прикованными к месту, когда начинается взлет. По меньшей мере в течение самого полета они разделяют реализацию тождества гуманности и ее потенциальной правомочности в столкновении с вечностью. Регулируя такие события и привнося дополнения к праздничным зрелищам, нас окружающим, мы можем вплести их в обрамление ритуала нового общества и использовать как охраняющие здравомыслие точки временной ссылки. Мы можем с уверенностью сказать, что двадцатое июля, когда астронавт Армстронг сделал «один маленький шаг для человека и один гигантский скачок для человечества», должен быть превращен в один из важнейших праздников объединения людей

Подобным образом используя новые материалы так же, как уже существующие ритуалы, и вводя новшества там, где это возможно, в предсказуемой форме, а не в форме всепобеждающих событий, мы можем помочь предоставить элементы постоянства даже в центре социального сдвига. Культурные изменения острова Манус легко сравнимы с тем, с чем мы встречаемся лицом к лицу. Мы выживем, если только мы перейдем от личной тактики к социальной стратегии, предоставляя новые службы поддержки для замученного изменениями индивидуума, строя очаги постоянства и, буферы на пути изменений во внезапно появляющейся цивилизации завтрашнего дня.

Все это направлено на минимализацию опасности для человечества, возникшей в результате быстрого изменения. Но существует другой способ подхода к этой проблеме. Он заключается в расширении человеческих адаптационных способностей - центральная задача образования в условиях технической революции.

Глава 18. ОБРАЗОВАНИЕ В БУДУЩЕМ

В гонке по высадке людей и машин на планеты огромные средства выделяются на обеспечение возможности «мягкой посадки». Каждая субсистема приземляющегося космического корабля специально создана для того, чтобы противостоять шоку посадки. Армия инженеров, геологов, физиков, металлургов и других специалистов тратит годы работы на решение проблемы воздействия посадки. Сбой в функционировании любой субсистемы после приземления может унести человеческие жизни, не говоря уже об аппаратуре стоимостью в биллион долларов и десятках тысяч человеколет труда.

Сегодня биллион человеческих созданий, общее население технологически развитых стран, стремится навстречу супериндустриализму. Можем ли мы испытать массовый шок будущего? Можем ли мы также добиться «мягкой посадки»? Мы стремительно к нему приближаемся. Очертания нового общества появляются из тумана будущего. Тем не менее, даже пока мы наращиваем скорость и подходим все ближе, факты показывают, что один из важнейших элементов наших социальных субсистем - образование - функционирует опасным образом.

То, что изучается в нашей образовательной системе сегодня, даже в лучших школах и колледжах, является безнадежным анахронизмом. Родители смотрят на образование как на способ подготовить своих детей к жизни в будущем. Учителя предупреждают, что недостаток образования уменьшит шансы ребенка в мире будущего. Министерства, церковь и средства массовой информации - все уговаривают молодых людей остаться в школе, так как сейчас, как никогда раньше, все наше будущее зависит от полученного нами образования.

И все-таки, несмотря на всю эту риторику по поводу будущего, наши школы поворачиваются назад, к исчезающей системе, а не движутся вперед к возникающему новому обществу. Их значительная энергия направлена на подготовку Индустриальных Людей - людей, экипированных для выживания в системе, которая перестанет существовать раньше, чем они.

Для того, чтобы помочь избежать футурошока, мы должны создать супериндустриальную систему образования. И чтобы сделать это, мы должны искать цели и методы в будущем, а не в прошлом.

ШКОЛЫ ИНДУСТРИАЛЬНОЙ ЭРЫ

Каждое общество имеет свое собственное, характерное только для него, отношение к прошлому, настоящему и будущему. Этот взгляд на время, сформированный в ответ на ускорение изменений, является одним из наименее заметных, но наиболее могущественных детерминантов социального поведения и четко отражается в способе подготовки обществом своей молодежи к взрослой жизни.

В статичных обществах прошлое медленно вливается в настоящее и повторяет себя в будущем. В подобном обществе наиболее разумный способ подготовки ребенка - обучение его умениям прошлого. Это были в точности те же самые навыки, которые могли бы ему понадобиться в будущем. «В древности - мудрость», - говорит Библия.

Таким образом отец передавал сыну все виды практической техники вместе со строго определенным традиционным набором ценностей. Знание передавалось не только специалистами, сконцентрированными в школах, но и через семью, религиозные институты и друзей семьи. Ученики и учитель были разобщены и разбросаны по сообществу. Ключ к системе, тем не менее, являлся в абсолютном посвящении вчерашнему дню. Курс обучения прошлому был самим прошлым.

Механический век об это разбился, для индустриализма требовался новый тип человека. Он требовал мнений, которые ни семья, ни церковь не могли предоставить сами по себе. Заставлял произвести переворот в системе ценностей. И более всего он требовал развития в человеке нового чувства времени. Массовое образование было гениальным механизмом, сконструированным индустриализмом для создания того типа взрослых, который ему требовался. Проблема была в комплексе беспорядочности. Каким образом адаптировать детей для свободного принятия нового мира повторяющихся тяжелого труда, курения, дыма, шума машин, скопления людей, неудобных жилищных условий, - мира, в котором течение времени регулировалось не циклом солнца и луны, а гудком фабрики и боем часов.

Решение пришло в виде образовательной системы, самой ее структуры и симуляции этого нового мира. Эта система не возникла сама по себе. Даже сейчас в ней все еще остаются элементы доиндустриального общества. Сама идея собирания масс студентов (сырья), для воздействия на них учителей (рабочих) в централизованно расположенных школах (заводах) была ходом индустриального гения. Вся административная иерархия образования по мере того, как система росла, следовала модели индустриальной бюрократии. Сама организация знания в постоянные дисциплины была основана на индустриальных заключениях. Дети переходили с места на место и сидели на выбранных местах. Звонки звучали для того, чтобы регламентировать изменения во времени.

Внутренняя жизнь школы, таким образом, становилась зеркалом, совершенным отражением индустриального общества. Самые критикуемые черты сегодняшнего образования – строгая регламентация жизни, пренебрежение индивидуальностью, жесткие системы принадлежности к какому-либо месту, группе, рангу или сорту, авторитарная роль учителя – те черты, какие сделали массовое публичное образование столь совершенным инструментом для своего времени и места.

Молодые люди, проходящие через эту образовательную машину, вливались в общество взрослых, структура которого в области работы, ролей и учреждений имела сходство со школой. Ученик не просто запоминал факты, которые он мог использовать позже, он жил, учась тому образу жизни, который он примет в будущем.

Школы, например, просто вводили новые временные структуры, требуемые индустриализмом. Столкнувшись с условиями, которые до этого никогда не существовали, люди были вынуждены посвятить значительное количество энергии постижению настоящего. В итоге фокус образования как такового стал перемещаться, хотя и медленно, из прошлого в настоящее.

Историческая борьба, которую вели Джон Дьюи и его последователи за применение «прогрессивных» мер в американском образовании, являлась отчасти отчаянной попыткой представить альтернативу старой временной системе. Дьюи боролся против старой ориентации на прошлое традиционного образования, пытаясь сместить фокус образования на здесь и сейчас. «Выход из наших схоластических систем, которые замыкают прошлое сами в себе, - провозглашал он, - это познакомиться с прошлым способом постижения настоящего».

Тем не менее, десятилетие спустя традиционалисты, наподобие Жака Маритена, и неоаристотелианцы, вроде Роберта Хатчинса, все еще боролись против любого, кто пытался перетянуть баланс с прошлого на настоящее. Хатчинс, бывший президент Чикагского Университета, а в то время глава Центра Изучения Демократических Институтов, обвинил работников сферы образования, которые хотели, чтобы их студенты больше изучали современное общество, в «культе немедленных действий». Прогрессивисты были обвинены в ужасном преступлении: «настоящее»^xv.

Эхо этого конфликта прошлого звучит даже сейчас в работах, например, Жака Барзуна, который утверждает, что это абсурд - пытаться получить образование «для настоящего дня, игнорируя определение»^xvi. Таким образом, наша образовательная система все еще полностью не подготовлена к индустриальному веку, когда необходимость новой, супериндустриальной революции подступила вплотную. Точно так же, как Прогрессивисты вчерашнего дня обвинялись в «чувстве настоящего», скорее всего, реформаторы образования завтрашнего дня будут обвиняться в «обращении к будущему», потому что мы найдем действительно супериндустриальное образование, только если станет возможным, что мы однажды растянем нашу временную структуру вперед.

НОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В ОБРАЗОВАНИИ

В технологических системах завтрашнего дня - быстрых, подвижных и саморегулирующихся - машины будут иметь дело с потоком физических материалов; люди - с потоком информации и знаков. Машины будут выполнять рутинные задачи; люди - интеллектуальные и созидательные. Машины и люди вместо концентрации на гигантских заводах и фабриках в городах будут разбросаны по всему миру, связанные между собой потрясающе чувствительной, почти мгновенной связью. Человеческая работа перенесется с фабрик и из массовых офисов в общества и дома.

Машины будут синхронизованы, как уже синхронизована какая-то их часть, до биллонной доли секунды; люди будут десинхронизованы. Фабричный свисток будет уничтожен, даже часы, «ключевой механизм современной индустриальной эры», как Льюис Мэмфорд назвал их целое поколение тому назад, потеряют часть своей власти над человеком, удаленным от чисто технологических задач^xvii. Одновременно организации, необходимые для контроля технологии, придут от постоянства к переменам и от заботы о сегодняшнем дне к сфокусированности на будущем.

В подобном мире наиболее ценными атрибутами индустриальной эры становятся ручные изделия. Технология завтрашнего дня требует не миллионов поверхностно начитанных людей, готовых работать в унисон на бесконечно монотонных работах, не людей, которые выполняют указания не моргнув глазом, сознавая, что цена хлеба - это механическое подчинение власти, но людей, которые могут принимать критические решения, которые могут находить свой путь в новом окружении, которые достаточно быстро устанавливают новые отношения в быстро меняющейся реальности. Она требует людей, у которых, пользуясь замечательным определением Ч. П. Сноу, «будущее в крови»^xviii.

В итоге, если мы не удержим контроль над возрастающим навязыванием, а существуют некоторые признаки того, что мы так и будем делать, индивидуум завтрашнего дня будет иметь дело с еще более жесткими переменами, чем мы сегодня. Для образования урок ясен: его прямой обязанностью должно стать повышение «способности индивидуума справляться» - той скорости и экономии, с которой он может приспособиться к реальным изменениям. И чем больше скорость изменения, тем большее внимание должно быть посвящено распознаванию образцов будущих событий.

Для Джонни больше неважно понимать прошлое. Для него даже не так важно теперь понимать настоящее, так как здесь и сейчас скоро пропадет. Джонни должен научиться предвидеть направление и уровень изменений. Он должен, говоря техническим языком, научиться делать повторяющиеся вероятностные, по возрастающей, долговременные заключения о будущем. И то же самое должны делать учителя Джонни.

Для того, чтобы создать супериндустриальное образование, мы должны сначала сгенерировать последовательные, альтернативные образы будущего - сделать предположения о видах работ, профессиях и должностях, которые могут понадобиться через двадцать или пятьдесят лет; предположения о видах семейных форм и человеческих взаимоотношений, которые будут превалировать; о видах этнических и моральных проблем, которые возникнут; видах технологии, которая будет окружать нас, и организационных структур, в которые мы должны будем влиться.

Только делая такие предположения, определенные, обдуманные, систематизированные, и постоянно корректируя их, мы сможем установить природу познавательных и эмоциональных умений, которые потребуются людям завтрашнего дня, чтобы перенести ускоряющийся толчок.

В США сейчас существуют два федерально-бюджетных «центра по исследованию федеральной политики» - один в Сиракузском университете, другой в Стэнфордском Исследовательском Институте - проводящие исследования в этих целях. В Париже Организация Экономических Отношений и Развития недавно создала отделение с подобными же задачами. Множество людей в студенческом движении также стали обращать внимание на будущее. Тем не менее эти усилия довольно скудны по сравнению с величиной трудностей растягивания временных структур образования. То, что необходимо, представляется не меньшим, чем массовое движение, легко реагирующее на будущее.

Мы должны создать «Совет Будущего» в каждой школе и обществе: команды мужчин и женщин, занятых проблемами будущего в интересах настоящего. Набрасывая план «предполагаемого будущего», определяя последовательные образовательные ответы на них, открывая подобные альтернативы для активного публичного обсуждения, такие советы - похожие некоторым образом на «прогнозируемые ячейки», защищаемые Робертом Юнгом из Technische Hochschule в Берлине - могли бы оказывать мощное влияние на образование.

Так как ни одна из групп не держит монополию на признаки будущего, эти советы должны быть демократичными. Они жизненно нуждаются в специалистах. Но Советы Будущего не преуспеют, если они будут составлены из профессионалов образования, планирования или любой представительной элиты.

Так, например, студенты должны быть подключены к этому с самого начала, и не просто как наклеивающие марки для взрослых. Молодые люди должны помогать вести подобные Советы, если действительно не поставить их во главе, так что «предполагаемое будущее» сможет формулироваться и обсуждаться теми, кто, по-видимому, будет открывать и населять это будущее.

Движение Совета Будущего - это способ выйти из тупика в наших школах и колледжах. Замкнутые в образовательных системах, стремящихся превратить их в ходячие анахронизмы, сегодняшние студенты имеют полное право протестовать. Но все же попытки студентов заменить базу социальных программ на смесь марксизма девятнадцатого столетия и раннего фрейдизма выявили их абсолютную фиксацию на прошлом и настоящем, как и у их родителей. Создание ориентированных на будущее и отвечающих запросам будущего сил в образовании может революционизировать движение молодых.

Тем работникам сферы образования, которые сознают банкротство современной системы, но пребывают в недоумении касательно следующих шагов, движение Совета может предоставить цель так же, как и способность её достичь, посредством альянса с молодежью. И путем привлечения родительского участия - помощи бизнесменов, профсоюзных деятелей и других - движение может получить широкую политическую поддержку для супериндустриальной революции в образовании.

Было бы ошибкой предположить, что образовательная система сегодня не меняется. Напротив, она проходит через быстрые изменения, но большинство этих изменений является попыткой очищения существующего механизма, превращения его в более эффективный механизм преследования устаревших целей. Остальное является разновидностью броуновского движения, самоотрицания, некомпетентности, отсутствия направления. Здесь отсутствует твердое направление и логическая исходная точка.

Движение Совета может предоставить и то и другое. Направление - супериндустриализм, исходная точка - будущее.

ОРГАНИЗАЦИОННАЯ АТАКА

Подобное движение должно преследовать три цели трансформировать организационную структуру нашей образовательной системы, рационализировать ее учебное расписание и вдохновлять на более сфокусированную на будущем ориентацию. Это должно начаться с постановки коренных вопросов о статус-кво.

К примеру, мы заметили, что основа организации в современной школьной системе находится в параллели с заводской. Для целых поколений мы просто предполагали, что подобающее им место образования должно находиться в школе. И тем не менее, если современное образование должно отражать общество будущего, должно ли обучение вообще происходить в школе?

По мере того как поднимаются уровни образования все большее количество родителей становится в состоянии взять на себя некоторые обязательства, которые сейчас переданы школам. Поблизости от Санта-Моники, Калифорния находится штаб-квартира корпорации RAND, которая проводит исследования в окрестностях Кембриджа, Массачусетса или в научных городках типа Уак Риджа, Лос-Аламоса или Хансвилла, где многие родители действительно были способны преподавать определенные предметы своим детям вместо учителей в местных школах. С движением по направлению к индустрии, основанной на знаниях, и увеличением доли отдыха, мы замечаем у образованных родителей тенденцию хотя бы на некоторое время забрать своих детей из общественной образовательной системы, заменяя это обучением на дому.

Это тенденция резко обострилась открытиями компьютерного образования, видеозаписи, топографии и других технических пособий. Родители и учащиеся могут продемонстрировать кратковременные «запоминающие способности» в близлежащей школе, обязывающей их учиться преподаванию конкретных учебных курсов или системы курсов. Учащиеся могут продолжать ходить в школу в социальных целях или посещать занятия по тем предметам, которые они не могут изучить самостоятельно или под руководством родителей и друзей семьи. В этом направлении будут продвигаться по мере того, как школы будут становиться все более анахроническими, а суды будут завалены жалобами на все еще существующее устаревшее обязательное посещение. Мы можем стать свидетелями диалектически обратного поворота к образованию на дому.

В Стэндфорде ведущий теоретик Федерик Дж. МакДональд предложил «мобильное образование», которое выводит студента из классной комнаты не для развлечения а для участия в важной деятельности сообщества^xix.

В районе Нью-Йорка, называемом Бедфорд-Стьювесант, в производящей угнетающее впечатление черной трущобе, запланированный экспериментальный колледж будет повсеместно иметь свои магазины, офисы и дома сорокапятиблокового района, и трудно будет сказать где кончается колледж и начинается община. Студенты будут обучаться взрослыми в местной общине и в регулярных учебных заведениях. Программа будет создаваться студентами, местными общинами и профессиональными работниками образования. Бывший Инспектор Образования США Гарольд Хоу предложил еще и обратное - ввести местную общину в школу так, чтобы местные магазины, парикмахерские, типографии получили площадь в здании школы в обмен на свободные лекции, прочитанные взрослыми, которые управляют этими структурами. Этот план может весьма оживить проекты совмещения со школой других типов предприятий - бюро компьютерного обследования, исследовательских лабораторий, медицинских учреждений, радиостанций, рекламных агентств^xx.

Дискуссия ведется также по поводу введения такого высшего и среднего образования, которое использует «менторов», привлеченных из взрослого населения. Эти менторы нужны не только для передачи навыков, но и для получения представления о том, как абстракция из учебника применяется в жизни. Бухгалтеры, доктора, инженеры и строители могли бы стать частью внешнего обучения в другом диалектическом потоке, на этот раз направленном к новому типу ученичества.

Многие изменения такого рода приближаются. Хотя и это только попытки изменения, они указывают на давно назревший разлом школы индустриального типа. Это расширение образования в географическом и социальном пространстве должно сопровождаться новым распределением во времени. Быстрое устаревание знаний и увеличение продолжительности жизни - причина того, что навыки, полученные в юности, вряд ли будут актуальны в старости или даже в зрелые годы. Супериндустриальное образование должно, исходя из вышесказанного, создать серьезные предпосылки для пожизненного образовательного процесса по типу «включение-выключение».

Если обучение должно продолжаться всю жизнь, то уменьшается оправданность требования постоянного посещения школы детьми. Для многих молодых людей частичная занятость в школе и малоквалифицированная работа на неполную ставку, оплачиваемые и неоплачиваемые коммунальные услуги будут являться удовлетворительными и познавательными.

Такие новации предполагают огромные изменения в технике обучения. Сегодня в классе все еще доминируют лекции. Этот метод символизирует старую, вертикальную иерархическую структуру промышленности. Будучи все еще полезными при ограниченном применении, лекции должны уступить место множеству обучающих методик, от ролевых игр до компьютеризованных семинаров и погружения студентов в то, что мы могли бы назвать «изобретенным опытом». Экспериментальные программирующие методы, привлеченные из области отдыха, развлечений и промышленности, расширенные на основе психологических принципов завтрашнего дня, заменят знакомую лекцию, часто промывающую мозги. Обучение может быть максимизировано контролируемым использованием медицинских препаратов, увеличивающих IQ, ускоряющих чтение и усиливающих восприятие. Такие изменения и их технологические основания облегчат базовые изменения в организационной структуре.

Современные административные структуры образования, основанные на индустриальной бюрократии, просто не способны будут справиться со сложностью и скоростью изменений при системе, только что описанной. Они будут вынуждены двигаться в сторону адхократических форм организации для сохранения хотя бы видимости контроля. Однако еще более важны организационные изменения внутри самого учебного помещения.

Индустриальный человек был отштампован школой для того, чтобы занять относительно определенное место в экономическом порядке. Супериндустриальное образование должно подготовить людей к функционированию во временных организациях завтрашнего дня. Сегодня дети, приходящие в школу, скоро оказываются частью стандартной и в основе своей неизменной организационной структуры: класс, который ведет учитель; один взрослый и много молодых людей, сидящих к нему лицом на определенных местах - стандартная единица школы индустриальной эры. При постепенном движении вперед они остаются в одних и тех же организационных рамках. Они не получают опыта функционирования в других организационных формах или «-решении проблем смены этой формы. Они не имеют ролевого тренинга гибкости.

Ничто не может иметь большего антиадаптивного эффекта. Школы будущего, если они хотят способствовать адаптации в последующей жизни, должны будут экспериментировать в других формах. Классы с несколькими учителями и одним студентом; классы с несколькими учителями и группой студентов; студенты, организованные во временные целевые группы или группы по реализации проектов; студенты, передвигающиеся от групповой работы к индивидуальной или независимой и обратно - все эти варианты и их комбинации нужно применять, чтобы дать студенту почувствовать начальный вкус опыта, с которым он столкнется позднее, когда начнет перемещаться в гибкой организационной географии супериндустриализма.

Организационные цели Совета Будущего, таким образом, ясны: распределение, децентрализация, взаимопроникновение с общиной, адхократическое управление, слом жесткой системы расписаний и классов. Когда эти цели будут достигнуты, любое организационное подобие между образованием и фабрикой индустриальной эры будет чисто случайным.

ВЧЕРАШНИЙ УЧЕБНЫЙ ПЛАН СЕГОДНЯ

Что касается учебного плана, Совет Будущего вместо допущения, что каждый предмет, преподаваемый сегодня, преподается обоснованно, должны начать с обратной посылки: ничто не должно быть включено в обязательное расписание, пока это не оправдано безусловно с точки зрения будущего. Это также означает уничтожение существенной части формальной программы - так туда ей и дорога.

Это не задумано как антикультурное заявление или призыв к тотальному разрушению прошлого. Мы не должны, конечно, игнорировать такие основы, как чтение, письмо или математика. Это значит только, что десятки миллионов детей сегодня принуждены законом тратить драгоценные часы своей жизни, изучая материал, будущая полезность которого крайне сомнительна (как и его нынешняя полезность). Должны ли они тратить столько времени на изучение немецкого, французского или испанского языков? Полезны ли часы, потраченные на английский? Может быть, им было бы более полезно изучать теорию вероятности, логику, компьютерное программирование, философию, эстетику или теорию массовых коммуникаций?

Любой, кто считает, что современные программы разумны, пусть объяснит эту разумность разумному четырнадцатилетнему подростку. Ответы взрослых всегда уклончивы. Причина проста - современное образование является бездумным пережитком прошлого.

Почему, например, обучение должно быть сформировано вокруг фиксированного круга предметов - английский, математика, экономика. Почему не вокруг периодов человеческой жизни - рождение, взросление, женитьба, зрелость, старение; или не вокруг социальных проблем, или не вокруг значительных технологий прошлого и будущего, или других бесчисленных альтернатив.

Разделение современных программ на герметично замкнутые отделы не основано на какой-либо продуманной концепции нужд современного человека. Еще менее оно основано на каком-либо видении будущего, понимании, какие навыки потребуются Джонни, чтобы выжить в эпицентре изменений. Оно основано на инерции и кровавом столкновении академических гильдий, борющихся за бюджет и статус.

Это стандартизирует начальную и среднюю школу. Молодежь не получает информации. Программы разных школ отличаются минимально. Они зафиксированы жесткими входными требованиями колледжа, которые отражают требования исчезающего общества.

В борьбе за обновление образования серьезная революционная роль принадлежит комитетам, составляющим программы. Попытки современного руководства образованием пересмотреть программу по физике или улучшить преподавание английского и математики являются, в лучшем случае, фрагментарными. Хотя и важно сохранять аспекты существующей программы и вводить изменения постепенно, нам нужно больше, чем бессильные попытки модернизации. Нам нужен систематический подход ко всей проблеме. Революционные группы по подготовке программ не должны, однако, стараться создать единую многоцелевую постоянную новую программу. Наоборот, они должны изобрести множество временных программ, а также процедуры оценки и обновления.

Должен существовать системный способ включения изменений в программу без кровавого внутреннего конфликта каждый раз. Необходимо также начать борьбу за изменение баланса между стандартизацией и вариациями в программах. Разнообразие, доведенное до экстремума, способно создать нечто, не являющееся обществом, где недостаток общих связующих рамок сделает сообщение между людьми еще более сложным, чем сейчас. Однако опасности социальной фрагментации не избежать поддерживанием гомогенной системы образования, в то время как остальное общество летит к гетерогенности. Одним из путей разрешения конфликта между необходимостью разнообразия и необходимостью общих точек является разделение в процессе образования данных и навыков.

РАЗНООБРАЗИЕ ИНФОРМАЦИИ

Общество дифференцируется. Более того, мы никогда, как бы ни улучшились наши предсказывающие инструменты, не сможем предсказать точную последовательность будущих состояний общества. В этой ситуации явно неплохо понизить образовательные ставки. Так же, как генетическое однообразие обеспечивает выживание вида, образовательное однообразие увеличивает шансы выживания общества.

Вместо стандартной программы начальной и средней школы, в которой все учащиеся в целом получают доступ к одной базе данных - той же истории, математике, биологии, литературе, грамматике, иностранным языкам и т. д., движение футуризма в образовании должно пытаться создать разнообразные предложения информации. Дети должны иметь возможность более широкого выбора, чем сейчас. Их нужно побуждать к опробованию разнообразных кратких курсов (может быть, по две-три недели) перед тем, как принять долгосрочные обязательства. Каждая школа должна предлагать учащимся десятки свободно выбираемых предметов, основанных на идентифицируемых предположениях о будущих потребностях.

Диапазон предметов должен быть достаточно широким, чтобы, помимо обсуждения «известных», т. е. очень вероятных элементов супериндустриального будущего, некоторые положения должны быть необходимы для обсуждения неизвестного, неожиданного, возможного. Мы могли бы это сделать, создавая «учебные планы неожиданностей» программы, направленные на обучение людей решению проблем, которых не только не существует сейчас, но которые, может быть, и вообще не станут реальными. Например, нам нужна широкая гамма специалистов для борьбы с гипотетическими бедственными событиями: обратное загрязнение земли от планет и звезд, необходимость сообщаться с внеземной жизнью, монстры, создаваемые генетическим экспериментами, и так далее.

Уже сейчас мы должны тренировать молодых людей для жизни в подводных сообществах. Вполне возможно, что часть будущих поколений будет жить под океаном. Мы должны брать группы студентов на подводные лодки, обучать их подводному строительству, знакомить с энергетическими проблемами, опасностью вторжения в океан. И мы должны это делать не только со студентами ВУЗов, но с детьми из начальной школы и даже из детских садов.

Одновременно другие молодые люди должны познавать чудеса космоса. Жизнь вблизи астронавтов, изучение планетарного окружения, ознакомление с космической технологией, как большинство подростков сейчас знакомы с семейным автомобилем. Иные должны получать поддержку в экспериментировании с коммунальными и другими семейными функциями будущего. Подобные эксперименты, при ответственном надзоре и конструктивном управлении, должны рассматриваться как часть образования, а не как отрицание или прерывание учебного процесса.

Принцип разнообразия обусловит меньшее количество обязательных курсов и больший выбор между эзотерическими специальностями. Двигаясь в этом направлении и разрабатывая программы неожиданностей, общество может стать обладателем широкого диапазона навыков, включая те, которые могут никогда не быть использованы, но которые оно должно иметь под рукой на случай того, что наши самые уверенные представления о будущем окажутся ошибкой.

В результате подобной политики получатся гораздо более индивидуализированные человеческие существа, будет больше различий между людьми, большее разнообразие идей, политических и социальных подсистем - больше цветовых оттенков.

СИСТЕМА НАВЫКОВ

К. несчастью, эта необходимая диверсификация предложения информации углубит проблему сверхвыбора в нашей жизни. Поэтому любая программа диверсификации должна сопровождаться усилиями по образованию новых точек связи между людьми с помощью унифицированной системы навыков. Хотя не все студенты должны изучать один и тот же курс, впитывать одни и те же факты и сохранять те же данные, все студенты должны иметь основы определенных общих навыков, необходимых для человеческой коммуникации и социальной интеграции.

Если мы принимаем постоянный рост новизны и разнообразия, природа некоторых из этих поведенческих навыков изменяется. Может быть сделано общее заключение о том, что люди, живущие в супериндустриальном обществе, будут нуждаться в новых навыках в трех критических областях - обучении, связях и выборе^xxi.

Обучение. Принимая дальнейшую акселерацию, мы можем заключить, что знание становится более смертным. Сегодняшний факт становится завтрашним заблуждением. Это не возражение против изучения фактов или данных - вовсе нет. Однако общество, в котором индивидуум меняет работу, место жительства, социальные связи и т. д., придает огромное значение эффективности обучения. Школа завтрашнего дня должна давать не только информацию, но и способы работы с ней. Студенты должны научиться отбрасывать старые идеи, знать, когда и как их заменять. Короче говоря, они должны научиться учиться.

Первые компьютеры состояли из памяти (банка данных) и программы (набора инструкций по работе с данными). Большие компьютерные системы последнего поколения хранят не только большое количество информации, но и множество программ, так что оператор может применять различные программы к одним и тем же данным. Подобные системы также требуют контролирующей программы, которая командует машине, какие программы применять и когда. Добавление контролирующей программы значительно увеличивает мощность компьютера.

Подобная стратегия может быть использована для увеличения человеческой адаптивности. При обучении студентов тому, как учиться, отучиваться и переучиваться, к образованию прибавляется новое мощное измерение.

Психолог Герберт Герджой из Организации Изучения Человеческих Ресурсов формулирует просто: «Новое образование должно научить человека классифицировать и переклассифицировать информацию, оценивать ее, изменять категории при необходимости движения от конкретного к абстрактному и обратно, рассматривать проблему с новой позиции: как научить самого себя. Неграмотным человеком завтрашнего дня будет не тот, кто не умеет читать, а тот, кто не научился учиться».

Связывание. Мы можем предчувствовать нарастающие трудности в создании и поддержании человеческих связей, если темп жизни будет увеличиваться.

Внимательно слушая высказывания молодых людей, можно понять, что некогда простое дело создания реальной дружбы уже приобрело новую сложность для них. Когда, например, студенты жалуются, что люди не могут общаться, они не просто говорят о проблемах поколений, но и о проблемах общения между собой. Род МакКуин, ныне популярный среди молодежи музыкант и поэт, пишет: «Новые люди за последние четыре дня это все, кого я могу вспомнить»^xxii.

Когда мы признаем фактор изменчивости причиной отчуждения, многие черты в поведении молодых людей, прежде непонятные, станут яснее.

Многие из них, например, рассматривают секс как способ быстро узнать кого-либо. Вместо рассмотрения сексуальных отношений как чего-то следующего за долгим процессом построения отношений, они считают их (справедливо или нет) кратчайшим путем к более глубокому человеческому пониманию.

То же желание ускорить формирование дружбы объясняет их восхищение психологическими методами наподобие «тренировки чувствительности», «Т-группировок», «микролаборатории», игр «потрогай-почувствуй» или невербальных игр и целой группой динамических феноменов. Их энтузиазм в общинной жизни также выражает скрытое чувство одиночества и неспособности открыться другим.

Все эти виды деятельности вовлекают учеников в истинный психологический контакт без долгой подготовки и часто без предварительного знакомства. Во многих случаях отношения кратковременны уже по замыслу. Цель игры интенсифицировать страстные отношения, несмотря на временность ситуации.

Ускоряя круговорот людей в нашей жизни, мы отводим меньше времени для развития доверия, возникновения дружбы. Таким образом, мы наблюдаем поиск способов проложить кратчайший путь, минуя вежливое «публичное» поведение, прямо к интимности.

Можно усомниться в эффективности этих экспериментальных методов, направленных на разрушение подозрительности и сдержанности. Но пока скорость человеческого круговорота существенно не понизится, образование должно помогать людям смириться с отсутствием глубокой дружбы, принять одиночество и недоверие, или оно должно найти новые пути ускорить развитие дружбы. То ли путем создания более творческих группировок, то ли в других видах рабочих групп и так далее - образование должно научить нас вступать в отношения с людьми.

Выбор: Если мы также примем тот факт, что дрейф в сторону супериндустриализма увеличивает разнообразие и сложность решений, которые должен принимать индивидуум, то становится ясно, что образование должно непосредственно обращаться к вопросу сверхвыбора.

Адаптация влечет за собой последовательность выбора. Из множества альтернатив индивидуум выбирает наиболее совместимую с его ценностями. По мере того как сверхвыбор углубляется, личность, не имеющая четкой формулировки своих ценностей, становится все более ущербной. Однако чем более важным становится вопрос о ценностях, тем меньше наши современные школы способны работать с ним. Неудивительно, что миллионы молодых людей идут в будущее случайными путями, налетая на препятствия там и тут, как неуправляемые ракеты.

В доиндустриальных обществах, где ценности относительно стабильны, мало сомнений возникает в праве старшего поколения навязывать свои ценности молодежи. Образование занято передачей ценностей так же, как и передачей навыков. Даже во времена раннего индустриализма Герберт Спенсер утверждал, что целью образования является формирование характера, что в вольном переводе означает: молодых людей заманивают или заталкивают в систему ценностей старших.

Когда массовые волны индустриальной революции потрясали древнюю иерархию ценностей и новые условия потребовали новых ценностей, работники образования умыли руки. Как реакция на клерикальное образование, обучение фактам и разрешение студенту самому обустраивать свой разум стали рассматриваться в качестве прогрессивной добродетели. Культурный релятивизм и видимость научной нейтральности заменили приверженность традиционным ценностям. Образование цеплялось за риторику, формирование характера, но работники образования бежали от самой идеи внедрения ценностей, склоняясь к уверенности, что это вообще не их дело.

Сегодня многие учителя чувствуют смущение, когда им напоминают, что разнообразные ценности передаются ученикам, если не с помощью учебников, то при включении неформальных факторов - ряды парт, школьный звонок, разделение по возрастам, социальные и классовые различия, власть преподавателя, сам факт того, что учащиеся находятся в школе, а не на улице. Все подобные установления посылают невысказанные сообщения студенту, формируя его позиции и взгляды. Однако формально программу продолжают считать свободной от ценностей. Идеи, события и феномены очищаются от всех ценностных характеристик, лишаются моральной реальности.

Хуже того, студентов редко поощряют анализировать их собственные ценности, а также ценности их преподавателей и сверстников. Миллионы проходят через образовательную систему, не будучи ни разу принужденными исследовать противоречия в их собственных системах ценностей, глубоко исследовать свои собственные жизненные цели или даже обсудить эти материи откровенно со взрослыми и сверстниками. Ученики шагают из класса в класс, учителя и профессора все более отдаляются от них. Даже неформальные дискуссии о сексе, политике и религии, которые помогают их участникам идентифицировать и прояснить свои ценности, становятся менее частыми и менее откровенными по мере роста изменчивости.

Ничто не может лучше производить людей, неуверенных в своих целях, неспособных принимать эффективные решения в условиях сверхвыбора. Работники супериндустриального образования не должны пытаться навязать студенту жесткую систему ценностей. Но они должны систематически организовывать формальные и неформальные виды активности, помогающие студенты определять, выяснять и проверять его ценности, каковы бы они не были. Наши школы будут продолжать выпускать людей индустриальной эпохи, пока мы не научим молодых людей навыкам, необходимым для того, чтобы идентифицировать и прояснять, если не примирять конфликты в их системе ценностей.

Программа завтрашнего дня должна не только включать очень широкий диапазон курсов, ориентированных на информацию, но ставить сильный акцент на поведенческие навыки, важные в будущем. Она должна сочетать разнообразие основанного на фактах содержания с универсальным воспитанием того, что может быть названо «жизненным ноу-хау». Она должна найти средства делать и то и другое одновременно, передавая первому в подробностях то, что производит второе.

Таким способом, делая определенные предположения о будущем и проектируя организационные или программные цели, основанные на этих предположениях, Совет Будущего может начать формирование подлинно супериндустриальной системы образования. Однако остается финальный критический шаг, поскольку недостаточно перефокусировать систему на будущее; мы должны также сместить временной базис индивидуума.

СТРАТЕГИЯ БУДУЩНОСТИ

Спустя триста пятьдесят лет после смерти Сервантеса ученые все еще находят доказательства в поддержку его лаконичного проникновения в адаптационную психологию. «Предупрежден, значит вооружен» - как бы это ни казалось очевидно, в большинстве ситуаций мы поможем индивидууму лучше адаптироваться, если снабдим его правдивой информацией о том, что ему предстоит.

Изучения реакций астронавтов, мигрировавших семей и промышленных рабочих почти одинаково указывают на эти заключения. «Опережающая информация, - пишет психолог Хью Боуэн, - позволяет значительно изменить эффективность»^xxiii. Идет ли речь о вождении автомобиля в условиях интенсивного движения, пилотировании самолетов, решении интеллектуальных головоломок, об игре на виолончели или разборе межличностных сложностей, эффективность повышается, когда индивидуум знает, чего ожидать дальше.

Ментальная обработка опережающей информации о любом деле предположительно уменьшает объем аналогичной работы и время реакции в процессе реального периода адаптации. Я думаю, что это сказал Фрейд: «Мысль есть репетиция действия».

Еще более важной, чем любые специфические фрагменты заблаговременно полученной информации, является привычка предчувствия. Эта осознанная потребность смотреть вперед играет ключевую роль в адаптации. Действительно, первый из тайных ключей к успешному овладению ситуацией может лежать в индивидуальном чувстве будущего. Люди, которые поспевают за изменениями, те, кому удается хорошо адаптироваться, по-видимому, имеют более богатое, лучше развитое чувство того, что предстоит, чем те, чья эффективность низка. Размышление о будущем для них стало привычкой. Игрок в шахматы, который предвидит ходы противника, чиновник, который мыслит долговременными категориями, студент, который просматривает оглавление до того, как приняться за чтение - они все справляются лучше.

Люди сильно различаются количеством энергии, которое они тратят на размышления о будущем, в отличие от прошлого и настоящего. Некоторые вкладывают гораздо больше ресурсов, чем другие в проектирование своего будущего, воображая, анализируя и оценивая будущие возможности и вероятности. Они также различаются тем, как далеко они распространяют свои проекты. Некоторые привычно думают в образах далекого будущего, другие проектируют только ближайшее будущее.

Таким образом, мы имеем по меньшей мере два аспекта измерения «будущности» - как много и как далеко. Есть свидетельства, что среди обычных подростков созревание сопровождается тем, что социолог Стивен Л. Кляйнберг из Принстона описывает как «возрастающую озабоченность отдаленными событиями будущего». Это предполагает, что для людей различных возрастов характерно уделять различное количество внимания будущему. Их «временные горизонты» также могут различаться. Но не только возраст влияет на будущность. Культурные условия также влияют на нее, и одним из наиболее важных культурных влияний является скорость изменения окружающей среды.

Поэтому индивидуальное чувство будущего играет такую критическую роль в действенности индивидуализма. Чем выше темп жизни, чем быстрее существующее окружение ускользает от нас, тем быстрее будущие возможности обращаются в существующую реальность. По мере того, как окружение формируется все быстрее, мы не только должны выделять больше ментальных ресурсов для обдумывания будущего, но и расширять наш временной горизонт, чтобы мыслить все дальше вперед.

Водитель, неторопливо едущий по автостраде со скоростью 30 километров в час, может легко свернуть на боковую дорогу, даже если знак, обозначающий ее, находится рядом с ней. Но чем быстрее он едет, тем дальше от дороги должен быть расположен знак, чтобы дать ему время отреагировать. Таким же самым образом общее ускорение жизни заставляет нас расширять наш временной горизонт, или возникает риск того, что события застанут нас врасплох. Чем быстрее меняется окружение, тем большее требуется чувство будущего.

Некоторые индивидуумы, конечно, так далеко устремлены в будущее, что их предчувствия становятся эскапистическими^* фантазиями. Однако гораздо чаще предчувствие человека так неясно и ограничено, что изменения постоянно становятся для него неожиданностью. Адаптивный индивидуум, по-видимому, способен заглядывать вперед во времени как раз на «нужную» дистанцию, способен оценивать альтернативы открывающиеся ему, до того, как возникнет необходимость принять финальное решение. Он может заранее делать пробные решения^xxiv.

Работы социологов, таких как Ллойд Форнер в США и Элиот Джек в Британии, показали, как важен этот временной элемент в управлении принятием решений. Работник на конвейере получает работу, требующую от него мыслей только о событиях, ближайших к нему по времени. Люди, которые поднимаются по служебной лестнице, должны с каждым повышением заниматься событиями, все более удаленными от них в будущее^xxv. Социолог Бенджамин Синглер из Университета Западного Онтарио, работавший в области социальной психиатрии, пошел еще дальше - по Синглеру, будущее играет огромную, часто недооцениваемую роль в настоящем поведении. Например, он утверждает, что «Я» ребенка частично зависит от того, куда он движется и кем он становится. Цель, к которой двигается ребенок в своем ролевом имидже, направленном в будущее - это концепция того, кем он хочет быть в различных точках будущего.

Этот «ролевой» имидж, направленный в будущее, по Синглеру, «имеет тенденцию организовывать образ жизни индивидуума и придавать ему собственное значение. Если будущая роль нечетко определена или функционально является несуществующей, то значение, которое связано с поведением, поощряемым большим обществом, не существует; школьная работа обесценивается наряду с правилами общества среднего класса и родительской дисциплиной».

Проще говоря, Синглер утверждает, что каждый индивидуум несет в себе не только образ себя в конкретное время, но и набор своих образов, желательных для него в будущем. Эта личность будущего предоставляет ребенку точку фокуса. Это магнит, к которому его тянет; рамки для настоящего, можно сказать, образуются в будущем^xxvi.

Можно подумать, что образование, озабоченное развитием индивидуальности и усилением адаптивности, сделает все возможное для того, чтобы помочь детям освоить надлежащий временной базис, найти допустимую степень погружения в будущность. Нет более опасного заблуждения.

Рассмотрим, например, контраст между тем, как школьник рассматривает пространство и время. Каждый ученик практически в каждой школе тщательно локализуется в пространстве. Он должен изучать географию, карты, чертежи и глобус. Все это вместе помогает ему найти свое пространственное положение. Мы не только определяем его позицию по отношению к городу, региону или стране, мы даже пытаемся объяснить пространственное отношение Земли к остальной части Солнечной Системы и даже Вселенной.

Однако когда речь идет о положении ребенка во времени, мы проделываем с ним жестокий и калечащий его трюк. Он погружается в достаточной степени в прошлое нации и мира, он изучает Древнюю Грецию и подъем феодализма. Французскую Революцию и прочее. Ему рассказывают библейские истории и легенды. Его пичкают бесконечными рассказами о войнах, революциях, и восстаниях - и все это снабжено ярлычками с датами.

В какой-то момент ему даже расскажут о текущих событиях. Его могут попросить принести газетные вырезки, особо предприимчивый учитель может даже предложить ему посмотреть вечерние новости по телевизору. Короче, ему предлагают маленькие фрагменты настоящего времени.

И далее время останавливается. Школа молчит о завтрашнем дне. «Наши исторические курсы не только заканчиваются годом, когда их преподают, - писал профессор Осип Флехтштейн в прошлом поколении, - но та же ситуация происходит при изучении политической науки, экономики и биологии». Гонка времени неожиданно останавливается. Студент обращен назад, а не вперед; будущее, как бы изгнанное из класса, изгоняется и из его сознания. Будущего как будто нет^xxvii.

Это грубое искажение чувства времени демонстрирует яркий эксперимент, проведенный психологом Джоном Кондри, профессором Отделения Человеческого Развития Корнельского Университета. Кондри давал студентам образцы начала рассказа. Там описывался вымышленный профессор Хофман, его жена и приемная дочь-кореянка. Дочь находят плачущей, в разорванной одежде среди группы детей. Студентам предлагается завершить рассказ.

Испытуемые не знали, что они разделены на две группы. В одной из них начало рассказа было составлено в прошедшем времени, в другой - в будущем. Помимо этого, и рассказ, и задания для первой и второй группы были абсолютно идентичными.

Результаты эксперимента показали отчетливое различие в выполнении задания среди этих групп. Те студенты, что продолжали рассказ в прошедшем времени, нашли относительно богатые и интересные концовки, населили свои произведения новыми персонажами, творчески создали новые ситуации.

Группа, работающая в будущем времени, создала необычайно жидкие концовки, бедные вымыслом и творчеством. Прошлое воспринималось наполненным, а будущее - пустым. «Кажется, - говорит профессор Кондри, - что нам легче говорить о прошлом, чем о будущем»^xxviii.

Если наши дети должны более успешно адаптироваться к быстрым переменам, это искажение времени должно быть прекращено. Мы должны сделать их чувствительными к возможностям и вероятностям завтрашнего дня - усилить их чувство будущего.

Общество имеет множество встроенных временных связок, позволяющих соединить нынешнее поколение с прошлым. Наше чувство преемственности развивается в контакте со старшим поколением, нашим знанием истории, культурным и научным наследием. Оно усиливается при непосредственном контакте с объектами, которые нас окружают, каждый из которых происходит из прошлого и дает нам необходимую идентификацию с ним.

Однако таких связок не существует для нашего чувства будущего. У нас нет объектов, родственников, произведений искусства, которые происходили бы из будущего.

Несмотря на это, существуют способы направить человеческий разум вперед так же, как и назад. Нам нужно начать с формирования более сильного сознания будущего с участием публики. И не только путем комических выходок Пана Роджерса, фильмов типа «Барбареллы» или статей о чудесах космических путешествий или медицинских исследований. Они помогают, но на самом деле необходимо фокусирование на социальных и личных последствиях будущего, а не только на его технологических характеристиках.

Если современный индивидуум хочет справиться с изменениями, эквивалентными тысячелетиям, в течение срока своей жизни, он должен хранить в своей голове достаточно точные, хотя и грубые образы будущего. В сознании средневековых людей существовал образ загробной жизни, дополненный живыми ментальными картинами небес и ада. Нам нужно сейчас размножить динамические несверхъестественные картины того, какова будет приходящая жизнь, как она будет звучать...

Нам нужно распространять динамические несверхъестественные образы временной жизни: как она будет выглядеть, какова она будет на вкус и запах в приближающемся будущем.

Для образования подобных образов и смягчения воздействия шока будущего мы должны научить людей размышлять о предстоящем. Нужно с детства побуждать людей к свободному размышлению - с фантазией не только о том, что будет на следующей неделе с ними, но о том, что будет в следующем поколении со всей человеческой расой. Мы предлагаем нашим детям курсы по истории прошлого; почему не предложить курсы о будущем. Курсы, в которых возможности и вероятности будущего систематически исследуются - как мы сейчас исследуем социальную систему Рима или расцвет феодализма.

Роберт Юнг, один из ведущих европейских футурологов, сказал: «Сейчас, почти исключительно, акцент делается на изучении того, что случилось и делалось. Завтра по крайней мере одна треть всего обучения будет посвящена текущей научной, технической и философской работе, будущим кризисам и, возможно, будущим ответам на этим проблемы»^xxix.

У нас нет литературы из будущего для этих курсов, но есть литература о будущем - это не только великие утопии, но и современная научная фантастика. Научную фантастику считают низким жанром литературы и, может быть, она заслуживает этой оценки. Но если мы будем ее рассматривать как разновидность социологии будущего, а не как литературу, то научная фантастика возымеет огромную ценность в расширении границ ума для образования привычки предчувствия. Нашим детям стоит изучать Артура Кларка, Вильяма Тэна, Брэдбери не только потому, что эти писатели могут рассказать о ракетных кораблях и машине времени, но потому что они могут направить молодые умы на мысленные исследования джунглей политических, социальных, психологических и других проблем, которые им встретятся, когда они повзрослеют. Научная фантастика должна быть обязательным чтением на курсах обучения будущему.

Но студенты должны не только читать. «Будущее», игра, продаваемая Кайзер Алюминум, показывает игрокам различные альтернативы будущего и предлагает им выбор. Она показывает связь технологических и социальных событий, приучает игрока думать в терминах вероятности и помогает выявить роль ценностей в принятии решений. В Корнельском университете профессор Хосе Велегас с помощью группы студентов создал несколько игр, посвященных жилищу и общинной жизни будущего. Другая игра посвящена выяснению путей взаимодействия технологии и ценностей в завтрашнем мире.

С маленькими детьми возможны другие игры. Для проявления ролевого образа, направленного в будущее, студентам можно предложить написать их будущие биографии через 5, 10, 20 лет. Обсуждая это в классе, сравнивая различные предположения, можно определить и выявить противоречия в детских устремлениях. Когда Я разделяется на серию Я, этот метод может поддержать непрерывность в индивидууме. Если дети в 15 лет, например, получают будущие автобиографии, написанные ими в 12, они могут увидеть, как созревание изменило их собственный образ будущего. Им можно помочь понять, как их ценности, таланты и знания влияют на их собственные возможности.

Студенты, которым предложили подобное задание, должны помнить, что их братья, родители и друзья тоже станут старше и могут описать будущее своих близких.

Подобное упражнение вместе с изучением вероятности и простых методов предсказания, которые могут использоваться в личной жизни, помогут очертить и модифицировать индивидуальную концепцию будущего. Они могут образовать новую индивидуальную временную базу, развить новую чувствительность к завтрашнему дню, которая поможет справляться с сегодняшними трудностями.

Среди высокоадаптированных индивидуумов те, которые действительно живы и живут в своем времени, испытывают реальную ностальгию по будущему. Критическое принятие всех возможных завтрашних ужасов, осознанная вера в изменение ради изменений, мощное любопытство, стремление ЗНАТЬ, что случится дальше^xxx.

Это стремление производит странные и удивительные вещи. Однажды зимой я видел, как странный трепет пробежал по семинарской аудитории, когда седой мужчина объяснял группе незнакомых людей, что привело его слушать мои лекции по социологии будущего. Группа включала корпоративных стратегических планировщиков, персонал из крупных фондов, издательств и исследовательских центров. Каждый участник привел свои причины посещения лекций. Наконец заговорил маленький мужчина в углу. Он рассказал, не очень правильным языком, о том, что он делал иголки всю свою жизнь и, дожив до семидесяти семи лет, захотел получить то, что не удалось получить в юности. Он захотел знать будущее, умереть образованным человеком.

Неожиданное молчание после его реплики до сих пор стоит у меня в ушах. Перед этим красноречием весь глянец дипломированных специалистов, высоких чинов и титулов пропал. Я надеюсь на то, что этот человек еще жив, наслаждается своим будущим и учит других, как учил нас в тот вечер.

Когда миллионы проникнутся этой страстью к будущему, мы будем иметь общество, гораздо лучше приспособленное к изменениям. Оригинальная задача образования создать такую любознательность и чуткость. Образование должно переместиться в будущее время.

ГЛАВА 19. УКРОЩЕНИЕ ТЕХНОЛОГИИ

Шок будущего может быть предотвращен, но для этого потребуются веские социальные и даже политические меры.

Высокая скорость изменений может определяться многими факторами: рост населения, урбанизация, старение населения - все играет роль. Однако технологический прогресс является критическим узлом в сети изменений. Фактически, это главный узел. Мощной стратегией против грядущего массового футурошока является сознательная регуляция технологического процесса.

Мы не можем и не должны останавливать технологический прогресс. Только романтические дураки болтают о возвращении к природному состоянию.

Природное состояние - это когда дети болеют и умирают от недостатка медицинского обслуживания, когда недоедание истощает мозг, когда типичная жизнь является «бедной, отвратительной, животной и короткой». Повернуться спиной к технологии было бы не только глупо, но и аморально.

Учитывая, что большинство людей все еще живет в XII веке, мы не можем всерьез говорить об отказе от прогресса. Сознательно повернуться спиной к часам - значило бы обречь миллиарды людей на вынужденное постоянное бедствие, именно в тот исторический момент, когда их освобождение становится возможным. Значит, нам нужно не меньше, а больше технологии.

В то же время нельзя отрицать, что мы часто применяем новые технологии нелепо и эгоистично; спеша создать технологию для скорейшего получения преимущества, мы превратили нашу окружающую среду в физический и социальный очаг напряженности.

Ускоряющееся распространение и самоусиливающийся характер технологического прогресса, при котором каждый шаг вперед облегчает не один, а много дополнительных дальнейших шагов, тесная связь между технологией и социальными учреждениями создают форму психологического загрязнения, кажущегося безостановочным ускорением темпа жизни.

С психическим загрязнением соперничают индустриальные выбросы, которые заполняют наши небеса и моря. Пестициды и гербициды проникают в нашу пищу. Исковерканные остовы автомобилей, алюминиевые котлы, не подлежащие переработке стеклянные бутылки и синтетические пластики образуют горы мусора по мере того, как тает наше сопротивление. Мы не знаем, что делать с нашими радиоактивными отходами - закачивать в землю, выстреливать в открытый космос или сливать их в океаны.

Наша технологическая мощь растет, но побочные эффекты и потенциальный ущерб также увеличиваются. Мы создаем риск теплового загрязнения самих океанов, перегрева их, уничтожения морской жизни, вероятно, даже растопления полярных льдов. На земле мы концентрируем такие огромные массы населения на таких малых островках городских технологий, что угрожаем использовать атмосферный кислород быстрее, чем он может быть возмещен, увеличивая возможность возникновения новых Сахар там, где сейчас находятся города. Путем такого разрушения природной экологии, мы можем буквально, по словам эколога Барри Коммона, «уничтожить планету как место, пригодное для существования человека»^xxxi.

НЕБЛАГОПРИЯТНАЯ ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ

По мере того, как последствия безответственно примененных технологий становятся все более мрачными и очевидными, нарастает негативная политическая реакция. Случай с нефтеналивным танкером, загрязнившим восемьсот квадратных миль Тихого океана, вызвал шок и негодование во всех Соединенных Штатах^xxxii.

Промышленник-мультимиллионер из Невады Ховард Хьюдес подготовил законопроект, направленный на предотвращение продолжения подземных ядерных испытаний комиссией по атомной энергии. В Сиэтле компания «Боинг» борется с решительным протестом против своих планов создания сверхзвукового реактивного транспортного самолета. В Вашингтоне общественное мнение заставляет пересмотреть политику ракетных вооружений. В MTI, Висконсинском, Корнуэлльском и других университетах студенты откладывают свои микроскопы и логарифмические линейки во время «исследовательского моратория»^xxxiii, настаивающего на обсуждении социальных последствий их работы. Студенты организуют «курсы экологической грамотности», и Президент выступает с лекцией об экологической опасности. Дополнительные признаки обеспокоенности нашим технологическим бедствием мы наблюдаем в Британии, Франции и других странах^xxxiv.

Мы видим здесь первые проблески международного бунта, который пошатнет парламенты и конгрессы в грядущие десятилетия. Протест против разрушительных последствий безответственно применяемых технологий может вылиться в патологическую форму - типа футурофобного фашизма с учеными вместо евреев в концентрационных лагерях. Больным обществам требуются козлы отпущения. По мере того, как давление изменений все больше бьет по личности и распространенность футурошока растет, этот кошмарный исход становится все более вероятным. Символично, что лозунг, нацарапанный на стене бастующими студентами Парижа, гласит: «Смерть технократам!»^xxxv.

Однако нельзя позволить, чтобы нарождающееся всемирное движение контроля за технологиями попало в руки технофобов, нигилистов и романтиков в духе Руссо. Потому что мощь технологического напора слишком велика, чтобы быть остановленной пароксизмами луддитов. Еще хуже - безрассудные попытки остановить технологию породят результаты столь же разрушительные, как и опрометчивые попытки развивать ее.

Зажатые между этими двумя смертельными опасностями, мы отчаянно нуждаемся в движении за ответственное использование технологий. Мы нуждаемся в широком политическом объединении, которому будут, в разумной степени, вверены дальнейшие научные исследования и технологическое развитие - но на селективной основе. Не растрачивая свою энергию в публичном обличении Машины или негативистской критике космических программ, оно должно будет сформулировать ряд позитивных технологических целей для будущего^xxxvi.

Такой набор целей, будучи всеобъемлющим и тщательно разработанным, может внести порядок в область, ныне пребывающую в полном беспорядке. К 1980 году, согласно Аурелио Пецеи, итальянскому экономисту и промышленнику, расходы на исследования и развитие в Соединенных Штатах и Европе достигнут семидесяти трех миллиардов долларов в год. Этот уровень затрат добавляется к трем четвертям триллиона долларов за десятилетие. При таких суммах мы можем предположить, что правительства будут планировать технологическое развитие возможно более тщательно, соотнося его с широкими социальными целями и настаивая на строгом соответствии. Ничто не может быть более ошибочным.

«Никто, даже самый блестящий ученый из живущих сегодня, не знает, куда нас ведет наука», - говорит Ральф Лапп, научно ориентированный писатель. - Мы находимся в поезде, который набирает скорость, спеша по пути с неизвестным количеством поворотов к неизвестному пункту назначения. В кабине машиниста нет ни единого ученого, а на стрелках могут быть демоны. Большая часть общества сидит в тормозном вагоне и смотрит назад»^xxxvii.

Едва ли обнадеживает тот факт, что, когда Организация Международного Сотрудничества и Развития выпустила объемный доклад о состоянии науки в США, один из его авторов, бывший премьер-министр Бельгии, признавался: «Мы пришли к выводу, что мы искали что-то, чего там не было: научную политику»^xxxviii.

С еще меньшим успехом Комитет мог искать что-нибудь, напоминающее сознательную технологическую политику.

Радикалы часто обвиняют «правящий класс», или «ведомство», или «их» в том, что они контролируют общество враждебным состоянию масс образом. В некоторых случаях эти обвинения справедливы. Однако сегодня мы сталкиваемся с еще более опасной реальностью: многие социальные недуги в меньшей степени являются последствиями контроля, нежели результатами подавляющего отсутствия контроля. Ужасная правда заключается в том, что, насколько это касается технологии, никто не виноват.

ВЫБИРАЯ КУЛЬТУРНЫЕ СТИЛИ

Поскольку индустриализующаяся нация бедна, она имеет тенденцию приветствовать любое технологическое новшество, которое обещает улучшить производительность экономики или материальное благосостояние. Это, фактически, и есть молчаливая технологическая политика, и она может привести к крайне быстрому экономическому росту. Однако она является также и грубой недальновидной политикой, и, в результате этого, все виды новых машин и процессов внедряются в общество без учета их вторичных или долговременных последствий.

Как только общество начинает погоню за супериндустриализмом, эта политика «все пригодности» становится совершенно и опасно неадекватной. Помимо роста технологической мощи и возможностей, также возрастает количество вариантов выбора. Развитая технология позволяет создать избыток выбора товаров, культурных изделий, услуг, субкультов и образов жизни. В то же время избыток выбора становится характерной чертой самой технологии. Обществу предлагаются все более разнообразные нововведения, и проблема выбора становится все более и более острой. Простая старая политика, при которой выбор делался, исходя из кратковременного экономического преимущества, оказывается опасной, запутывающей, дестабилизированной

Сегодня нам нужны более утонченные критерии выбора между технологиями. Такие политические критерии нам нужны не только для того, чтобы избежать каких-либо бедствий, но и для того, чтобы помочь нам обнаружить завтрашние возможности. Впервые столкнувшись с избыточным технологическим выбором, общество должно производить не единовременный, а комплексный отбор машин, технологий и систем. Оно должно выбирать так же, как личность выбирает свой образ жизни; оно должно принимать сверхрешение относительно своего будущего. Более того, так же как отдельный человек может осуществить разумный выбор между совершенно различными образами жизни, общество сейчас может осуществить выбор между различными культурными стилями. Это является новым фактом в истории. В прошлом культура возникала непреднамеренно. Сегодня мы впервые можем осуществлять этот процесс сознательно. Причем применение сознательной технологической политики - наряду с другими мерами - позволит нам набросать контур культуры завтрашнего дня.

В своей книге «2000 год» Герман Кан и Энтони Вейнер дают список сотни технических нововведений, «весьма вероятных в последней трети двадцатого века». Они простираются от множества возможностей применения лазера до новых материалов, новых видов энергии, новых воздушных и подводных аппаратов, трехмерной фотографии и «человеческого анабиоза» для медицинских целей. Аналогичные предположения можно найти и в других источниках. В транспорте, коммуникациях, любой известной области и некоторых совершенно невообразимых, мы сталкиваемся с потоком нововведений^xxxix. Вследствие этого возможности выбора являются огромными. Хорошей иллюстрацией служат новые изобретения и открытия, связанные с проблемой человеческой приспособляемости. Речь вдет о так называемом OLIVER^*, который некоторые компьютерные специалисты стараются создать, чтобы помочь нам справиться с перегрузкой решениями^xl. В простой форме OLIVER будет просто персональным компьютером, запрограммированным так, чтобы обеспечивать человека информацией и принимать за него малозначительные решения. На этом уровне он может хранить информацию о приглашении друзей на чашечку кофе или бокал мартини, данные об уличном движении, погоде и так далее. Будет установлено устройство, чтобы напоминать ему о дне рождения его жены или автоматически заказывать цветы. Он мог бы возобновлять подписку на журналы, вовремя вносить арендную плату, заказывать бритвенные лезвия и все такое.

По мере расширения компьютерных систем человек имел бы информацию, хранящуюся в библиотеках, картотеках корпораций, больниц, розничных складов, правительственных учреждений и университетов. OLIVER стал бы для него универсальным справочником.

Однако многие специалисты в области компьютеров смотрят гораздо дальше. Теоретически можно сконструировать OLIVER, который мог бы анализировать содержание слов своего хозяина, исследовать его выборы, разобраться в его системе ценностей, совершенствовать собственную программу для отражения изменений в его ценностях и брать на себя все больше и больше его решений. Такой OLIVER мог бы знать, как бы его хозяин отреагировал, по всей вероятности, на разнообразные предложения, сделанные на заседании комитета. (Можно представить себе встречу OLIVERoв, представляющих своих уважаемых хозяев без непосредственного присутствия последних. Фактически некоторые «компьютерные конференции» такого типа уже проводились экспериментаторами.)

OLIVER знал бы, например, проголосует ли хозяин за депутата X, пожертвует ли он на благотворительное заведение Y, примет ли приглашение на обед от Z. По словам одного энтузиаста OLIVER, тренировавшегося на компьютерах психолога: «Если вы невежа, OLIVER будет знать это и действовать соответственно. Если вы брачный аферист, OLIVER будет в курсе этого и поможет. OLIVER будет ничем иным, как вашим механическим альтер-эго». Пускаясь в крайности научной фантастики, можно вообразить Даже OLIVER'ы величиной с булавочную головку, имплантированные в мозги детей и используемые, в сочетании с вегетативным размножением, для создания живых - непросто механических - альтер-эго.

Другое технологическое достижение, способное увеличить адаптивный ряд, относится к человеческому IQ. Широко освещаемые эксперименты в Соединенных Штатах, Швеции и других странах позволяют предположить, что в будущем мы сможем усовершенствовать человеческий разум и способности обращения с информацией. Исследования по биохимии и теории питания показывают, что протеин, ДНК и другие управляющие вещества каким-то, пока не совсем понятным образом связаны с памятью и обучением. Усилия по преодолению барьера разума могут быть вознаграждены фантастическим увеличением человеческой способности к адаптации.

Это исторический момент для углубления человечности, для скачка к новому, суперчеловеческому организму. Но какова же альтернатива? Хотим ли мы мира, населенного OLIVER'ами? Когда? При каких условиях? Кто будет иметь к ним, доступ, а кто - нет? Должны ли биохимические процедуры использоваться для коррекции умственных дефектов до нормального уровня, должны ли они помочь растить середняков, или мы должны сосредоточиться на попытке воспитать супергениев?

В совершенно различных областях возникают те же сложности выбора. Направить нам все усилия на овладение дешевой ядерной энергией? Или те же усилия потребуются для определения биохимической основы агрессии? Будем мы тратить миллиарды долларов на реактивный транспорт, или эти средства будут вложены в усовершенствование искусственных сердец^xli? Может быть, заняться человеческими генами? Или, как некоторые серьезно предполагают, нужно затопить центральную часть Бразилии для создания внутреннего моря, размером с Восточную и Западную Германию^xlii? Скоро мы, без сомнения, сможем добавлять супер-ЛСД, или антиагрессивные препараты, или что-нибудь в духе Хаксли в наши завтраки. Мы сможем посылать колонистов на другие планеты и имплантировать центры удовольствия в головы новорожденных детей. Но вот хотим ли мы это делать? Каким нравственным критериям должны соответствовать эти решения?

Очевидно, что общество, выбравшее OLIVER, ядерную энергию, сверхзвуковой транспорт, макроинженерию в континентальном масштабе, с ЛСД и центрами удовольствия, будет печально отличным от того, которое выберет вместо этого развитие интеллекта, антиагрессивные препараты и дешевые искусственные сердца.

Принципиальные различия быстро возникнут между обществами, которые подходят к технологическому развитию избирательно, и теми, которые слепо хватаются за первую попавшуюся возможность. Еще более резкие различия выработаются между обществами, в которых темп технологического развития замедляется для предотвращения футурошока, и теми, где множество обычных людей лишены возможности принимать рациональные решения. В одном обществе, возможно, осуществимы политическая демократия и широкое участие людей в общественной жизни; в другом мощное давление ведет к политической власти управленческой элиты. Короче говоря, наш выбор технологий решительно формирует культурные стили будущего.

Почему-то на технологические вопросы больше нельзя отвечать в чисто технологических терминах. Это политические вопросы. На самом деле, они влияют на нас куда глубже, чем большинство поверхностных политических проблем, которые занимают нас сегодня. Вот почему мы не можем продолжать принимать технологические решения по-старому. Мы не можем позволить, чтобы они принимались случайно, независимо одно от другого, мы не можем позволить, чтобы они диктовались исключительно кратковременными экономическими соображениями, мы не можем позволить, чтобы они принимались в политическом вакууме, и мы не можем беспечно делегировать ответственность за такие решения бизнесменам, ученым, инженерам или администраторам, которые не осознают глубины последствий собственных действий.

ТРАНЗИСТОРЫ И СЕКС

Чтобы получить контроль над технологией и через это иметь влияние на процесс ускорения в целом, мы должны подвергать новую технологию тщательной проверке, прежде чем запускать ее в действие. Мы должны задавать целые серии нетрадиционных вопросов по поводу каждого нововведения, прежде чем открыть ему зеленую улицу.

Во-первых, жестокий опыт уже должен был научить нас смотреть гораздо более внимательно на потенциальные физические побочные эффекты любой новой технологии. Предлагая новые формы энергии, или новый материал, или новое промышленное химическое соединение, мы должны пытаться предположить, как это повлияет на тонкое экологическое равновесие, от которого зависит наше выживание. Более того, мы должны предвидеть его непрямые действия на большие расстояния как во времени, так и в пространстве. Индустриальные отходы, сброшенные в реку, могут проявиться через десятки, а то и сотни миль от этого места, в океане. Неожиданные проявления ДДТ могут дать о себе знать через годы после использования. Об этом уже столько написано, что едва ли необходимо развивать эту тему и дальше.

Во-вторых, и это куда сложнее, мы должны предвидеть воздействия технического нововведения на социальную, культурную и психологическую среду. Широко распространено убеждение, что автомобиль изменил лицо наших городов, потеснил домовладение и систему розничной торговли, изменил сексуальные традиции и ослабил семейные связи. На Среднем Западе быстрому распространению транзисторных радиоприемников приписывается связь с усилением арабского национализма. Контрацептивы, компьютеры, космические достижения, как и изобретение и распространение таких «мягких» технологий, как системный анализ - все несут в себе значительные социальные изменения^xliii.

Мы не можем позволить себе пускать на самотек эти вторичные социальные последствия. Мы должны пытаться предвидеть их в перспективе, оценивая, по возможности, их природу, силу и продолжительность. Там, где эти последствия могут нанести серьезный вред, мы также должны быть готовы блокировать новую технологию. Все очень просто мы не можем позволить технологии буйствовать в обществе.

В том-то и дело, что мы никогда не можем знать всех последствий данной деятельности, технологической или какой-либо другой. Но несправедливо будет утверждать, что мы беспомощны. Например, возможно проверять новую технологию в ограниченных зонах на группах людей, изучая вторичные последствия до ее широкого распространения. Обладая воображением, мы могли бы спланировать живые эксперименты, даже привлечь добровольцев для помощи нам в принятии технологических решений. Так же, как мы можем хотеть создания ограниченных территорий прошлого, где уровень изменений искусственно замедлен, или аналогичных зон будущего, где уровень изменчивости может стать прообразом ожидающей нас окружающей среды, мы можем захотеть сформировать особые параллельные продвинутые сообщества, в которых новые лекарственные препараты, источники энергии, аппараты, косметика и другие нововведения экспериментально используются и изучаются.

Сегодня корпорации, как правило, проводят полевые испытания продукта, чтобы убедиться в том, что он выполняет свои прямые функции. Также корпорация проводит рыночные испытания продукта, чтобы определить, будет ли он продаваться. Но, за редким исключением, ни одна из них не проверяет потребителя, чтобы узнать, каковы побочные социальные эффекты. Выживание в будущем может зависеть от того, научимся ли мы это делать.

Даже когда «полевые» испытания оказываются невозможными, мы еще можем предугадывать отдаленные последствия использования различных технологий. Бихевиористы стремительно создают новые инструменты - от математического анализа до «метода Дельфи», который позволяет составлять более обоснованные мнения о последствиях нашей деятельности. Мы собираем из кусочков концептуальный каркас, необходимый для социальной оценки технологии; нам только нужно извлечь из него пользу.

Третий, и ещё более трудный вопрос: помимо изменений в социальной сфере, как новая технология будет воздействовать на систему ценностей общества? Мы знаем очень мало о ценностных структурах и о том, как они меняются. Но есть основание предполагать, что они тоже испытывают сильное влияние технологии. Я уже высказывал мысль, что мы создаем новую профессию «предсказателей ценностных последствий», способных использовать наиболее передовые достижения бихевиористической науки для предвидения побочных эффектов новой технологии.

В Питтсбургском Университете в 1967 году группа выдающихся экономистов, ученых, архитекторов, специалистов по планированию, писателей и философов приняла участие в однодневном семинаре по развитию способности ценностного предсказания. В Гарварде Программа по Технологиям и Обществу предполагала работу в этой области. В Корнуэлле и в Институте Изучения Науки и Человеческой Деятельности в Колумбии были предприняты попытки составить модель соотношений человеческой деятельности и ценностей, а также спроектировать игру, полезную для анализа воздействия одного на другое. Все эти начинания, пока еще крайне примитивные, обещают помочь нам оценивать новые технологии более точно, чем когда-либо раньше^xliv.

Четвертое и последнее. Мы ставим вопрос, который прежде никогда не изучался, но который является крайне важным для предотвращения широкого распространения футурошока. Относительно каждого крупного технического нововведения мы должны спросить каковы его акселеративные последствия?

Проблемы адаптации уже вышли далеко за пределы трудностей в овладении тем или иным новым изобретением или техникой. Нашей проблемой является уже не нововведение, а цепь нововведений, не сверхзвуковой транспорт или ядерный реактор, но целые взаимосвязанные последовательности таких новшеств и то новое, что они приносят в наше общество.

Помогает ли предполагаемое нововведение контролировать уровень и направление последующих достижений? Или оно склонно ускорять процессы, над которыми мы не имеем контроля? Как оно влияет на уровень быстротечности, осмысление новизны и разнообразие выбора? До тех пор, пока мы не начнем систематически изучать эти вопросы, наши попытки связать технологию с социальной жизнью - и обрести контроль над изменениями в целом - будут оказываться слабыми и бесполезными.

В этом заключается основная интеллектуальная задача социальных и физических наук. Мы научились создавать самые мощные технологии, но не потрудились узнать об их последствиях. Сегодня эти последствия угрожают уничтожить нас. Мы должны учиться, и учиться быстро.

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ ЧИНОВНИКИ ПО ТЕХНОЛОГИЯМ

Однако проблема является не только интеллектуальной; она также является политической. В дополнение к изобретению новых исследовательских инструментов - новых средств понимания нашей окружающей среды - мы также должны сформировать креативные политические институты, чтобы гарантировать действительное изучение этих вопросов. И для продвижения или приостановки (возможно, даже запрещения) определенных технологий. В сущности, нам нужен механизм наблюдения за машинами^xlv.

Политической задачей будущего десятилетия будет создание этого механизма. Мы должны перестать бояться обеспечения систематического социального контроля над технологией. Функция его выполнения должна быть разделена между различными общественными учреждениями, корпорациями и лабораториями, в которых разрабатываются различные нововведения. Любое предположение о необходимости контроля над технологией немедленно вызывает тревогу ученых. Возникает призрак грубого правительственной вмешательства. Однако контроль над технологией не предполагает наложения ограничений на свободу проведения исследований. Проблема не в открытии, но в распространении, не в изобретении, но в применении. Социолог Амитаи Этциони иронически замечает: «Многие либералы, которых полностью приняли кенесианский экономический контроль исповедуют позицию невмешательства по отношению к технологии. Они приводят те же аргументы, что в свое время использовались для защиты экономического невмешательства: любая попытка контроля технологии затормозит нововведения и инициативу».

Нельзя легко отбрасывать предупреждения о возможной чрезмерности контроля. Однако последствия недостатка контроля могут быть гораздо худшими. По сути дела, наука и технология никогда не бывают свободны в каком-либо абсолютном смысле. И на уровне их применения они одинаково испытывают влияние ценностей и институтов общества, их породившего. Каждое общество, в сущности, присматривается к технологическим нововведениям, прежде чем пустить их в широкий обиход.

Та случайная манера, в которой это делается сегодня, и нынешний тип критического отбора должны быть заменены. Основным критерием отсеивания одних технических нововведений и предпочтения других остается экономическая выгода. В коммунистических странах конечная проверка должна иметь отношение к тому, насколько это нововведение будет способствовать общему экономическому росту и национальной мощи. В первом случае решения являются частными и децентрализованными. Во втором - общественными и жестко централизованными.

Обе системы сегодня устарели - они не способны справляться со сложностями супериндустриального общества. Обе имеют тенденцию игнорировать все, кроме самых очевидных и непосредственных последствий применения технологий. Однако нас все больше должны заботить именно эти, не моментальные и неочевидные последствия.

«Общество должно организовать себя таким образом, чтобы определенная группа самых способных и талантливых ученых постоянно старалась предсказать самые отдаленные последствия применения новых технологий, - пишет О. М. Соланд, председатель Научного Совета Канады, - наш нынешний метод, ставящий нас в зависимость от бдительности отдельных людей в предвидении опасности и базирующийся на формировании влиятельных групп, которые пытаются исправлять ошибки, не будет срабатывать в будущем».

Одним из шагов в верном направлении было бы создание технологического ведомства по правительственным жалобам - общественной организации, в задачи которой входили бы прием жалобы по поводу безответственного применения технологий, ее изучение и реакция на нее.

Кто будет отвечать за исправление вредных последствий применения технологий? Стремительное распространение детергентов в домашних стиральных и посудомоечных машинах усложняет проблему очищения воды во всех Соединенных Штатах. Решение о допуске детергентов в повседневную практику принималось частным образом, но последствия этого проявляются в расходах, ложащихся на плечи налогоплательщика, и в снижении качества воды для потребителя в целом. Стоимость загрязнения воздуха также ложится на налогоплательщика и сообщество в целом, хотя источники загрязнения часто можно проследить до отдельных компаний, отраслей промышленности или правительственных учреждений. Возможно, имело бы смысл возложить расходы по очистке на общественность в виде специальных целевых расходов, чем возложить их на специфические отрасли промышленности. Здесь существует множество путей перераспределения расходов. Но какой бы путь мы ни выбрали, нужно проследить линии ответственности. Никакое учреждение, группа или институт не несут явной ответственности. Комитет по технологическим претензиям может служить официальной жалобной книгой. Привлекая внимание прессы к компаниям или правительственным учреждениям, безответственно использующим новые технологии или недостаточно продумывающим их, такая организация может оказать влияние на повышение разумности использования новых технологий. Облеченная властью осуждать вредительство там, где это необходимо, она могла бы стать значительным устрашающим средством против технологической безответственности.

ИНВАЙРОМЕНТАЛЬНЫЙ ЭКРАН

Но простое изучение и пропорциональное распределение ответственности постфактум едва ли эффективно. Мы должны создать инвайроментальный экран, чтобы защитить себя от вредных влияний, а также продумать систему общественных стимулов для поддержки технологий, которые являются как безопасными, так и социально желательными. Это подразумевает правительственные и частные механизмы обследования крупных технологических достижений прежде, чем они будут широко применены^xlvi.

Можно ожидать, что корпорации организуют собственные «группы анализа последствий» для изучения влияния тех нововведений, которые они спонсируют. В некоторых случаях от них может требоваться не только оценка новой технологии в контрольной зоне, но и подготовка доклада о ее побочных эффектах прежде, чем им будет разрешено распространять нововведение в обществе в целом. Ответственность также должна лежать и на промышленности. Чем слабее централизованный контроль, тем лучше. Действенное самоуправление предпочтительнее внешнего контроля.

Там, где саморегуляция терпит поражение, что происходит часто, вмешательство необходимо, и мы не должны уклоняться от ответственности. В США конгрессмен Эмилио К. Родарио, председатель Палаты по Науке, Исследованиям и Развитию, предложил учредить Коллегию по Оценке Технологий в рамках федерального правительства. Исследования Национальной Академии Инженерии и Службы Законодательных Справок при библиотеке Конгресса, а также научной и технологической программы Университета Джорджа Вашингтона были нацелены на определение подходящего характера такого учреждения. Мы можем спорить о его форме; но необходимость в нем - вне всяких вопросов.

Общество может также устанавливать общие принципы технологического развития. Там, где нововведение влечет за собой неоправданный риск, например, общество может требовать, чтобы специальная организация выделила фонды для ликвидации возможных негативных последствий - например, «Технологический страховой фонд», в который распространяющие нововведения организации будут делать взносы. Крупномасштабные экологические проекты могут быть отложены или вовсе закрыты, исходя из того, что если вмешательство в природу слишком велико, чтобы наблюдать и по возможности исправлять его последствия, оно вообще не должно иметь места. Например, предполагалось, что Ассуанская плотина, весьма далекая от благоприятного влияния на египетское сельское хозяйство, может однажды привести к засолению земель по обоим берегам Нила. Это может оказаться ужасным. Но такие процессы не происходят за одну ночь. Предположительно, их можно смоделировать и предусмотреть. Напротив, идея затопления внутренней части Бразилии чревата такими скорыми и неподдающимися учету экологическими последствиями, что этот проект вообще не должен быть разрешен до тех пор, пока не будет произведено соответствующее моделирование и не будут возможны коррективные действия.

Что касается социальных последствий, новая технология может быть подвергнута изучению бихевиористами – физиологами, социологами, экономистами, политологами – которые могли бы определить, в меру своих способностей, различную силу ее социальных последствий в различные моменты времени. В том случае, если нововведение может повлечь за собой серьезные разрушительные последствия или оказать неконтролируемое акселеративное влияние, фактически, нужно оценить его воздействия с точки зрения блага общества. В случае, если нововведения влекут за собой множество последствий, организация технологической оценки должна иметь полномочия наложения законодательных ограничений или запрещения этого проекта для более тщательного изучения. Такие нововведения все же могут быть допущены к распространению при условии, что будут предприняты соответствующие шаги для предотвращения их негативных последствий. Таким образом, обществу не придется дожидаться бедствий для того, чтобы разобраться с проблемами, связанными с технологией.

Считаясь не только с определенными технологиями, но и с их соотношениями, временным промежутком между их созданием, предположительной скоростью распространения и другими факторами, мы можем добиться некоторого контроля над темпом изменений, так же как над управлением им. Можно говорить, что такие предположения сами по себе чреваты опасными социальными последствиями и нуждаются в тщательной оценке.

Должны существовать лучшие пути достижения желаемых результатов. Но уже поздно. Мы больше не можем позволить себе слепо мчаться по направлению к супериндустриализму. Политика технологического контроля вызовет жестокий конфликт в будущем. Вне зависимости от наличия конфликта, технологию нужно приручить, если мы хотим контролировать ускорение. А его должно контролировать, если мы хотим предотвратить шок будущего.

Глава 20. СТРАТЕГИЯ СОЦИАЛЬНОГО ФУТУРИЗМА

Можно ли жить в неконтролируемом обществе? Этот вопрос поставлен перед нами понятием шока будущего. Это та самая ситуация, в которой мы оказались. Если бы дело было только в технологиях, наша проблема и так была бы достаточно серьезной. Однако весь ужас заключается в том, что многие другие социальные проблемы также начали развиваться сами по себе, совершая дикие скачки и сопротивляясь нашим самым качественным усилиям противостоять им.

Урбанизация, этнические конфликты, миграция населения, преступность - вспоминается тысяча примеров из областей, где наши усилия направлять изменения кажутся все более бесполезными. Некоторые из этих проблем сильно связаны с прогрессом технологии. Другие независимы от него. Неровные, стремительно растущие уровни изменений, метания от одного направления к другому заставляют нас задаваться вопросом, не стали ли технообщества, даже такие относительно небольшие, как Швеция или Бельгия, слишком сложными и быстротечными для управления?

Как можем мы предотвратить массовый футурошок, избирательно регулируя темпы изменений, повышая или понижая уровни моделирования, когда правительства, даже те, которые имеют самые лучшие побуждения, оказываются неспособными даже направить изменения в нужную сторону?

Так, ведущий американский урбанолог пишет с нескрываемым отвращением: «Затратив более чем три миллиарда долларов, Агентство Городского Обновления успешно сократило обеспечение дешевым жильем в американских городах»^xlvii. Такой же разброд можно отметить и в дюжине других областей. Почему программы улучшения благосостояния скорее наносят вред, чем помогают своим клиентам? Почему студенты колледжей, предположительно обласканная элита, бунтуют и восстают? Почему скоростные дороги усиливают пробки в уличном движении, а не сокращают их? Короче говоря, почему так много благонамеренных социальных программ так быстро портятся, обнаруживая эффекты, отменяющие их основное благоприятное воздействие? Неудивительно, что Раймонд Флетчер, член британского Парламента, недавно жаловался: «Общество ошалело!»^xlviii.

И если «ошалелость» означает буквально отсутствие закономерности, он преувеличивает. Но если это означает, что конечные результаты социальной политики становятся неожиданными и трудно предсказуемыми, он точно попадает в цель. В этом заключается политическое значение шока будущего. Потому что как индивидуальный футурошок является результатом неспособности угнаться за темпом изменений, так правительства страдают от своего рода коллективного футурошока - нарушения процессов принятия решений.

Сэр Джеффри Викерс, выдающийся британский социолог, с пугающей ясностью определил проблему: «Уровень изменений увеличивается со все возрастающей скоростью при том, что соответствующее ускорение на уровне, где можно провоцировать соответствующие реакции, отсутствует. И это подводит нас все ближе к порогу, за которым контроль утрачивается»^xlix.

СМЕРТЬ ТЕХНОКРАТИИ

Мы являемся свидетелями начала окончательного распада индустриализма и, как следствие, разрушения технократического планирования. Под технократическим планированием я подразумеваю не только уровень централизованного государственного планирования, которым до недавнего времени характеризовался СССР, но более рассредоточенные попытки систематического управления изменениями, проявляющиеся во всех технологических нациях, независимо от их политической направленности. Майкл Харрингтон, социалистический критик, утверждая, что мы сократили планирование, определил наше столетие как «век случайности»^l. Однако, как показывает Галбрейт, даже в контексте капиталистической экономики крупные корпорации идут на огромные расходы, чтобы рационализировать производство и распределение и спланировать свое будущее как можно лучше. Правительства также серьезно занимаются планированием. Кенезианская манипуляция послевоенными экономиками может быть неадекватна, но она не является результатом случайности. Во Франции Le Plan стал обыденной чертой национальной жизни. В Швеции, Италии, Германии и Японии правительства активно вмешиваются в экономический сектор, чтобы защитить определенные отрасли промышленности, капитализировать другие и ускорить рост. В США и Британии даже местные администрации оснащены тем, что по крайней мере называется отделами планирования^li.

Почему же, несмотря на все эти усилия, система должна вращаться бесконтрольно? Сложность в том, что мы планируем слишком мало; мы также планируем слишком бедно. Часть беды может быть прослежена до самых основ, заключенных в нашем планировании. Технократическое планирование само является продуктом индустриализма. Оно отражает ценности быстро исчезающей эпохи; в своих вариантах и капиталистическом, и в социалистическом, индустриализм был основан на максимизации материального благосостояния. Так, для технократа, как в Детройте, так и в Киеве, экономические достижения являются основной целью, а технология - основным инструментом. Тот факт, что в одном случае это достижение служит частному улучшению, в другом - теоретически - общественному благу, не изменяет центрального представления, общего для обоих. Технократическое планирование является экономоцентрическим.

Во-вторых, технократическое планирование отражает временную базу индустриализма. Стремясь освободиться от тормозящей ориентации на прошлое предыдущих обществ, индустриализм жестко сосредоточился на настоящем. Это означает, что его планирование имеет дело только с ближайшим будущим. Идея пятилетнего плана поразила мир как безумно футуристичная, когда она впервые была выдвинута Советами в 1920-х годах. Сегодня, за исключением наиболее передовых организаций по обе стороны идеологического занавеса, одно-двухлетние прогнозы рассматриваются как «долговременное планирование». Горстка корпораций и правительственных организаций, как мы увидим, уже начала заботиться о горизонтах, удаленных на десять, двадцать и даже пятьдесят лет в будущее. Однако большинство остается слепо ориентированным на следующий понедельник. Технократическое планирование является кратковременным.

В-третьих, отражая бюрократическую организацию индустриализма, технократическое планирование основывается на иерархии. Мир был разделен на управляющего и рабочего, специалиста по планированию и его ассистента, где один принимал решения для другого. Эта система, удовлетворительная, пока изменения разворачивались в индустриальных темпах, разрушается, когда темпы достигают супериндустриальных. Все более нестабильная окружающая среда требует все большего количества незапрограммированных решений снизу. Потребность в немедленной обратной связи стирает различия между начальством и подчиненными; иерархия содрогается. Планирование слишком далеко от действительности, слишком мало учитывает местные условия и слишком медленно реагирует на изменения. Распространение подозрения, что контроль сверху вниз не срабатывает, приводит к тому, что подчиненные этих специалистов начинают требовать права участия в принятии решений. Планирование, однако, сопротивляется, поскольку, как и бюрократическая система, которую оно отражает, технократическое планирование является по сути своей антидемократичным.

С силами, несущими нас по направлению к супериндустриализму, уже нельзя бороться обанкротившимися методами индустриальной эпохи. Еще некоторое время они могут продолжать работать в отсталых, медленно движущихся отраслях промышленности. Но их неверное применение в передовых отраслях промышленности, в университетах, городах - везде, где изменения слишком стремительны - может только усилить нестабильность, ведя к колебаниям и скачкам. По мере накопления свидетельств поражения высвобождаются опасные психологические, политические и культурные потоки.

Причиной потери контроля, например, является бунт против разума. Наука впервые дала человеку ощущение власти над своим окружением и над будущим. Сделав так, что будущее казалось изменяемым, а не неизбежным, она пошатнула усыпляющее воздействие религий, проповедующих пассивность и мистицизм. Сегодня растущие свидетельства того, что общество вышло из-под контроля, приводят к развенчанию науки. Мы являемся свидетелями кричащего возрождения мистицизма. Неслучайно предметом всеобщего увлечения становится астрология. Дзен, йога и ведовство оказываются популярными развлечениями. Вокруг поиска дионисийского опыта организуются культы для невербального и, предположительно, нелинейного общения. Мы говорим, что более важно «чувствовать», чем «думать», как будто между этими двумя понятиями есть разница. Экзистенциалисты и оракулы присоединяются к католическим мистикам, юнгианским психоаналитикам и индийским гуру в восхищении мистическим и эмоциональным в противовес научному и рациональному.

Естественно, что возвращение этих до научных представлений сопровождается в обществе мощной волной ностальгии. Античная мебель, плакаты ушедшей эпохи, игры, основанные на напоминании вчерашних мелочей, возрождение art-nuovo, распространение эдвардианских стилей, культ таких поп-знаменитостей, как Хэмфри Богарт, все это выражает страстное психологическое стремление к более простому, менее тревожному прошлому. Включаются мощные механизмы моды, наживающейся на этом голоде, бизнес, основанный на ностальгии, становится процветающей отраслью промышленности.

Поражение технократического планирования и последующее ощущение потерянного контроля также питает философию настоящего. Песни и рекламы приветствуют появление нового поколения, и ученый-психиатр, рассуждая о предполагаемых опасностях подавления, поощряет выполнение и поиск немедленного вознаграждения.

«Мы больше ориентированы на настоящее, - говорит журналисту девушка-подросток после масштабного рок-фестиваля в Вудстоке, - на то, как делать что-то, что ты хочешь делать сейчас... если ты остаешься где-то слишком долго, ты попадаешь в управляемые... Просто двигайся дальше»^lii. Спонтанность, личностный эквивалент отсутствия социального планирования, становится кардинальным психологическим свойством.

Все это имеет свой политический аналог в возникновении коалиции правых и Новых Левых в поддержку того, что может быть определено как «свободный» подход к будущему. Все больше призывов к антипланированию или не планированию, иногда иначе называемому «органичным ростом». У некоторых радикалов это приобретает анархическую окраску. Не только долговременное планирование будущего, институты или общества которого они хотят изменить, рассматривается как необязательное, но иногда дурным тоном считается даже планирование встреч на ближайшие полтора часа. Восхваляется отсутствие планирования. Утверждая, что планирование навязывает ценности будущему, противники планирования не учитывают тот факт, что его отсутствие делает то же самое - часто с куда худшими последствиями. Разгневанные узким экономоцентрическим характером технологического планирования, они отрицают системный анализ, расчет стоимости благосостояния и прочие методы, игнорируя тот факт, что при дифференцированном применении именно эти инструменты могут превратится в мощные техники гуманизации будущего.

Когда критики обвиняют технократическое планирование в том, что оно антигуманно, в том смысле, что оно отрицает социальные, культурные и психологические ценности, максимизируя экономическую выгоду, они, как правило, правы. Они обычно правы, когда обвиняют его в недальновидности и антидемократичности. Они обычно правы, когда обвиняют его в глупости.

Но когда они бросаются назад в иррациональность, в антинаучные отношения, болезненную ностальгию и восхищение одномоментностью, они не только не правы, но и опасны. Так как их альтернативы индустриализму в основном состоят в призывах к возвращению к доиндустриальным институтам, их альтернатива технократии не постоянно претехнократия.

Ничто не может быть более опасно неподходящим. Каковы бы ни были теоретические аргументы, в мире высвобождаются грубые силы.

Если мы хотим предотвратить футурошок или контролировать население, остановить загрязнение или затормозить гонку вооружений, мы не можем позволить, чтобы решения всемирной важности принимались бездумно, небрежно, без планирования. Медлить - значит допустить коллективное самоубийство.

Нам нужно не возвращение к иррационализму прошлого, не пассивное принятие изменений, не отчаяние или нигилизм, вместо этого нам нужна сильная новая стратегия. По причинам, которые еще станут ясными, я определяю эту стратегию как «социальный футуризм». Я убежден, что вооруженные этой стратегией мы можем достичь нового уровня компетентности в управлении изменениями. Мы можем изобрести более гуманную, более дальновидную и более демократическую форму планирования, чем любая до сих пор использовавшаяся. Короче говоря, мы можем выйти за пределы технократии.

ГУМАНИЗАЦИЯ СПЕЦИАЛИСТА ПО ПЛАНИРОВАНИЮ

Технократы страдают от экономышления. За исключением периода войны или крайней опасности, они исходят из предпосылки, что даже неэкономические проблемы могут быть решены экономическими средствами.

Социальный футуризм бросает вызов коренному предрассудку как марксистских, так и кенезианских руководителей. В свое историческое время на своем историческом месте погоня индустриального общества за материальным прогрессом сослужила человечеству хорошую службу. Однако, по мере нашего стремления к супериндустриализму, возникает этика, в которой другие цели становятся вровень с экономическим благосостоянием, а иногда и вытесняют его. На уровне личности, самореализации, социальной ответственности эстетические достижения, гедонистический индивидуализм и ряд других целей идут рядом со стремлением к материальному успеху и часто оттесняют его. Богатство служит базой, с которой человек начинает стремиться к разнообразным постэкономическим целям. В то же время в обществах, нацеленных на супериндустриализм, экономические характеристики - заработная плата, баланс цен, производительность - становятся все более чувствительными к изменениям во внеэкономической среде. Экономических проблем множество, но на сцену выходит целый ряд проблем, которые только во вторую очередь являются экономическими. Расизм, борьба между поколениями, преступность, культурная автономия, насилие - все это имеет экономическое измерение; но ни одна из этих проблем не может быть эффективно решена исключительно экономоцентрическими способами. Переход от производства изделий к производству услуг, психологизация как товаров, так и услуг, и, в конечном счете, переход к опытной продукции еще более тесно связывает экономический сектор с неэкономическим. Вкусы потребителя меняются в соответствии со стремительными переменами в стилях жизни, так что возникновение и исчезновение субкультур отражается в экономической суматохе. Супериндустриальному производству требуются рабочие, которые имеют навыки обращения с символами, так что то, что происходит у них в головах, становится более важным, чем в прошлом, и более зависит от культурных факторов.

Имеется даже доказательство того, что финансовая система становится более отзывчивой по отношению к социальному и психологическому влиянию. Только в обеспеченном обществе на пути к супериндустриализму можно наблюдать изобретение новых институтов капиталовложений, таких как общественные фонды, которые сознательно мотивируются или ограничиваются неэкономическими соображениями. Фонд Взаимопомощи Вандербильта или Фонд Провидения отказываются вкладывать деньги в алкогольную или табачную промышленность. Гигантский Товарищеский Фонд с презрением отвергает акции любых компаний, занятых в военном производстве, тогда как крошечный Фонд Преимущества 10/90 вкладывает часть своих капиталов в отрасли промышленности, работающие на решение продовольственных и демографических проблем развивающихся стран. Существуют фонды, которые инвестируют только (или в первую очередь) жилье, объединенное по расовому признаку. Фонд Форда и Пресвитерианская Церковь вкладывают часть своих объемистых пакетов в компании, выбранные не только по экономическому признаку, но по их потенциальному вкладу в решение городских проблем^liii. Такие достижения, хотя еще немногочисленные, четко указывают направление перемен. Тем временем крупные американские корпорации с фиксированными вложениями городских центров втягиваются, порой не по своей вине, в ревущий водоворот социальных изменений. Сотни компаний сегодня вовлечены в обеспечение рабочих мест для основной части безработных, в организацию программ ликвидации безграмотности, профессиональное обучение и во множество других новых видов деятельности. Эта новая деятельность стала столь важной, что величайшая корпорация в мире, Американская Телефонная и Телеграфная Компания, недавно создала Департамент Инвайроментальных Дел. Эта организация взяла на себя ряд задач, который включает беспокойство о загрязнении воздуха и воды, улучшение эстетического вида принадлежащих компании машин и оборудования, внедрение экспериментальных дошкольных программ обучения в городских гетто^liv. Это вовсе не подразумевает, что крупные компании становятся альтруистичными. Это только подчеркивает растущую близость связи между экономическим сектором и мощными культурными, социальными и психологическими силами.

Однако в то время как эти силы стучатся в наши двери, большинство технократических проектировщиков и управляющих ведут себя так, как будто ничего не случилось. Они продолжают действовать так, словно экономический сектор герметически изолирован от всех социальных и психологических влияний. Фактически, экономоцентрические предпосылки лежат так глубоко, имеют такое широкое влияние как в капиталистических, так и в коммунистических странах, что они искажают сами информационные системы, существенные для управления изменениями. Например, в секторе номер 12 поддерживают разработку механизмов для измерения экономической интенсивности. Мы почти ежедневно следим за направлением изменений с учетом производительности, цен, капиталовложений и прочих факторов.

По набору «экономических индикаторов» мы судим об общем здоровье экономики, скорости, с которой она меняется, и общих направлениях изменения. Без этих мер наш контроль за экономикой был бы куда менее эффективен. Напротив, у нас нет таких мер, нет такого набора «социальных индикаторов», которые бы показали нам, здорово ли наше общество в отличие от экономики. У нас нет систематических показателей, которые показали бы нам, насколько люди отчуждены друг от друга, является ли образование эффективным, процветают ли искусство, музыка и литература, растут ли цивилизованность, щедрость и доброта.

«Валовый Национальный продукт является нашим Святым Граалем, - пишет Стюарт Юдалл, бывший секретарь Внутренних Дел США. - ... Но у нас нет инвайронментального показателя, нет статистики, позволяющей измерить, является ли страна год от года все более жизнеспособной»^lv. На первый взгляд, это покажется чисто техническим делом предметом обсуждения для статистиков, однако оно имеет самое серьезное политическое значение, так как из-за недостатка таких единиц измерения становится трудным связывать национальную или местную политику с соответствующими долговременными социальными целями. Отсутствие таких указателей продлевает жизнь вульгарной технократии. Малоизвестная общественности, вежливая, но все более жестокая борьба за решение этой проблемы началась в Вашингтоне.

Технократические специалисты по планированию и экономисты видят в идее социальных индикаторов угрозу своей укрепленной позиции около тех, кто делает политику. Напротив, нужда в социальных индикаторах красноречиво обсуждалась такими выдающимися социальными учеными, как Бертран М. Гросс, из университета штата Вэйн, Элеонор Шелдон и Уилберт Муур из Фонда Расселл Сэйдж, Дэниел Белл и Раймонд Бауэр из Гарварда. Мы жертвы, говорит Гросс, «повсеместного бунта против того, что в последнем статистическом заявлении правительства США было названо «экономическим мещанством»^lvi.

Этот бунт получил активную поддержку небольшой группы политиков и правительственных чиновников, которые осознают нашу отчаянную потребность в посттехнократической системе социальной информации. В эту группу входит Дэниел П. Мойнихэн, главный советник Белого Дома; сенатор от Миннесоты Уолтер Мондейл и Фред Харрис от Оклахомы; и несколько бывших членов кабинета. В ближайшем будущем мы можем ожидать, что подобные бунты могут разразиться и в других мировых столицах, в который раз проводя границу между технократами и посттехнократами.

Однако опасность футурошока сама по себе указывает на потребность в новых социальных мерах, еще даже не упомянутых в быстроразвивающейся литературе по социальным индикаторам. Например, мы отчаянно нуждаемся в технике для измерения уровня быстротечности в различных сообществах, в различных группах населения и при различном индивидуальном опыте. В принципе, возможно выработать «индекс текучести» для определения уровня, на котором мы завязываем или разрушаем отношения с вещами, местами, людьми, организациями, информационными структурами, составляющими нашу окружающую среду.

Такой индекс обнажил бы, помимо всего прочего, фантастические различия в жизненном опыте разных групп в обществе - застой и скуку в жизни огромного количества людей и резкие перевороты в жизни других. Правительственные политики, которые пытаются обращаться с обоими типами людей одинаковым образом, обречены встречать гневное сопротивление либо одного, либо другого, либо обоих вместе.

Также нам нужны показатели новизны в окружающей среде. Как часто сообществам, организациям или отдельным людям приходится справляться с ситуациями, в которые они попадают впервые? Сколько действительно «новых» по функциям или внешнему виду предметов в доме средней семьи рабочего класса? А сколько традиционных? Какой уровень новизны в сфере вещей, людей или других значительных показателей требуется для стимуляции поощрения без избыточности? Насколько больше нового могут воспринять дети по сравнению со своими родителями, если верно, что они могут воспринять больше? Каким образом возраст соотносится с более низкой восприимчивостью к новизне, и как такие различия согласуются с политическими конфликтами и противоречиями между поколениями, которые раздирают сегодня технообщество? Путем изучения и измерения вторжения нового мы можем начать, вероятно, контролировать приток изменений в наши социальные структуры и личную жизнь.

А как насчет выбора и переизбытка выбора? Можем ли мы создать меру степени значимого выбора в человеческой жизни? Может ли такая проблема озадачить любое правительство, которое претендует на звание демократического? При всех громких высказываниях о свободе выбора ни одна правительственная организация в мире не может заявить, что она делала попытку измерить его. Представление заключается просто в том, что больший доход или богатство означает больший выбор, и что больший выбор, в свою очередь, означает свободу. Не пора ли пересмотреть положения наших основных политических систем? Именно с этими проблемами должно иметь дело посттехнологическое планирование, если мы хотим предотвратить футурошок и построить гуманное супериндустриальное общество.

Чувствительная система индикаторов предназначена для измерения достижения социальных и культурных целей; объединенные с экономическими индикаторами, они являются частью технического оснащения, которое необходимо любому обществу, прежде чем оно сможет успешно достигнуть следующей стадии экотехнологического развития. Она является абсолютным исходным условием для посттехнократического планирования и управления изменениями^lvii.

Кроме того, гуманизация планирования должна быть отражена и в политических структурах. Чтобы связать супериндустриальную систему социальной информации с основополагающими центрами общества, мы должны облечь в законную форму заботу о качестве жизни. Так, Бертран Гросс и другие представители движения социальных индикаторов предложили создать Совет Социальных Советников при Президенте. Такой Совет, как они его видят, будет создан по образцу уже существующего Совета Экономических Консультантов, и будет исполнять параллельные функции в социальной области. Новая организация будет наблюдать за ключевыми социальными показателями точно также, как СЕА следит за экономическими показателями, и докладывать об изменениях Президенту. Она будет выпускать ежегодный доклад о качестве жизни, четко показывая наш социальный прогресс (или его отсутствие) относительно определенных целей. Этот доклад будет, таким образом, уравновешивать ежегодный экономический доклад, подготавливаемый СЕА. Обеспечивая достоверные, полезные данные о наших социальных условиях. Совет Социальных Консультантов начнет влиять на планирование в целом, делая его более чувствительным к социальным затратам и благам, менее холодным технократическим и экономоцентрическим.

Учреждение таких советов не только на федеральном уровне, но на уровне штатов и на муниципальном уровне, не решило бы всех наших проблем, оно не уничтожило бы противоречий, оно не гарантировало бы, что социальные показатели использовались так, как надо. Короче говоря, оно не исключило бы политику из государственной жизни. Но оно бы дало признание - и политическую силу - идее, что силы прогресса простираются за пределы экономики. Создание организаций для наблюдения за показателями изменения уровня жизни сильно продвинут нас в направлении гуманизации специалистов по планированию, которые являются по существу первым звеном стратегии социального футуризма.

ВРЕМЕННЫЕ ГОРИЗОНТЫ

Технократы обычно страдают от собственной близорукости, они инстинктивно мыслят о немедленных выгодах и немедленных последствиях. Они являются преждевременными членами нового поколения.

Если регион нуждается в электричестве, они строят электростанцию. Тот факт, что такая станция может резко изменить расстановку рабочей силы, что на целые десятилетия она может оставить людей без работы, вызвать крупномасштабное переобучение рабочих и увеличить социальные расходы в ближайшем городе - такие соображения слишком отдалены во времени, чтобы касаться их. Тот факт, что электростанция может вызвать разрушительные экологические последствия поколением позже, просто не укладывается в их временные рамки.

В мире ускоряющихся изменений следующий год более близок к нам, чем был следующий месяц в более неторопливую эпоху. Этот радикально измененный факт жизни должны признать те, кто принимает решения в правительстве, промышленности и других сферах. Их временные горизонты должны быть расширены. Планировать на отдаленное будущее - не значит быть привязанным к догматическим программам.^* Планы могут быть экспериментальными, подвижными, постоянно пересматриваемыми. Однако гибкость не означает недальновидность. Чтобы выйти за пределы технократии, наши социальные и временные горизонты должны простираться на десятилетия и даже поколения в будущее. Это требует большего, чем увеличение сроков действия наших прежних планов, это означает придание всему обществу сверху донизу нового социально ориентированного сознания будущего. Одним из самых здоровых явлений последних лет является неожиданное распространение организаций, посвященных изучению будущего. Это последнее достижение само по себе является гомеостатической реакцией общества на ускорение перемен. Буквально за несколько лет мы видели создание таких резервуаров ориентированного на будущее мышления, как Институт Будущего; создание академических исследовательских групп типа Комиссии 2000 года или гарвардской Программы по Технологии Общества; появление футурологических журналов в Англии, Франции, Италии, Германии и США, распространение университетских курсов по прогнозированию и связанных с ним предметов; серию интернациональных футурологических конференций в Осло, Берлине и Киото; возникновение таких групп как Футуриблес, Европа 2000, Человечество 2000 и Мир, Будущее, Общество.

Футурологические центры можно обнаружить в Западном Берлине, Праге, Лондоне, Москве, Риме и Вашингтоне, Каракасе, даже в отдаленных джунглях Бразилии в Белеме и Бело Хоризонте. В отличие от привычных технократических проектировщиков, чьи горизонты обычно простираются не дальше, чем на несколько лет вперед, эти группы озабочены изменениями, отстоящими от нас на пятнадцать, двадцать пять и даже пятьдесят лет.

Каждое общество сталкивается не только с последовательностью вероятных будущих, но и с рядом возможных будущих, а также с противоречием между предпочтительными будущими. Управление изменениями является усилием по превращению определенных возможностей в вероятности в погоне за предпочтениями, по которым имеется согласие. Определение вероятного требует научного футуризма. Очерчивание возможного требует искусства футуризма. Выделение предпочтительного требует политики футуризма.

Однако всемирное футурологическое движение сегодня еще не делает четких различий между этими функциями. Оно делает основной акцент на оценке вероятности. Так, во многих из перечисленных центров экономисты, социологи, математики, биологи, физики, операционные исследователи и другие специалисты изобретают и применяют методы прогнозирования будущих вероятностей. Когда сельское хозяйство сможет прокормить половину населения мира? Каковы шансы, что в следующие пятнадцать лет электромобили заменят двигатели внутреннего сгорания? Насколько вероятна разрядка советско-китайской напряженности к 1980 году? Каковы наиболее вероятные изменения в сфере отдыха, городского управления, расовых отношений?

Делая упор на взаимосвязанность отдельных событий и тенденций, ученые-футурологи также уделяют все больше внимания социальным последствиям применения технологий. Институт Будущего, помимо всего прочего, изучает вероятные социальные последствия передовой коммуникационной технологии. Гарвардская группа интересуется социальными проблемами, которые могут возникнуть в связи с открытиями в области медицины. Бразильские футурологи изучают возможные исходы разнообразных политик экономического развития.

Мы вынуждены изучать вероятное будущее. Человек не может жить одним днем, не делая тысяч предположений о вероятном будущем. Пассажир поезда, который говорит, что будет дома в шесть часов, базирует свое заявление на представлении о том, что поезд, вероятно, придет вовремя. Когда мама посылает Джонни в школу, она абсолютно уверена в том, что школа будет на месте, когда он туда придет. Так же как кормчий не может вести корабль, не прокладывая предварительно курс, мы не можем управлять нашими жизнями, не делая таких предположений сознательно или еще как-то. Общество также создает структуру исходных представлений о завтрашнем дне. Те, кто принимает решения в правительстве, в промышленности, политике и других областях жизни, не могут работать без этого. В периоды бурных изменений, однако, эти социально сформированные представления о будущем становятся значительно менее четкими. Разрушение контроля в сегодняшнем обществе непосредственно связано с нашими неадекватными представлениями о вероятном будущем.

Конечно, никто не может «знать» будущее в каком-то абсолютном смысле. Мы можем только систематизировать и углублять наши предположения и пытаться приписать им вероятность. Но даже это трудно. Попытки предсказать будущее неизбежно изменяют его. В то же время, стоит предсказанию распространиться, как сам акт распространения, в противоположность изучению, также порождает изменения. Прогнозы имеют тенденцию оказываться самоисполняющимися или самоопровергающимися. По мере того как временные горизонты расширяются в более отдаленное будущее, нам приходится полагаться на информированное предчувствие и догадку. Более того, определенные уникальные события - например, наемные убийства - непредсказуемы в настоящем (хотя можно предсказать серии таких событий).

Несмотря на все это, настало время раз и навсегда развенчать популярный миф о том, что будущее «непознаваемо». Трудности должны бросать нам вызов и дисциплинировать, а не парализовать нас. Уильям Ф. Огборн, один из величайших исследователей социальных перемен в мире, как-то писал: «мы должны допустить в своем мышлении идею приблизительности, которая заключается в том, что существуют разнообразные степени точности и неточности в оценке». «Грубое представление о том, что лежит впереди, лучше, чем ничего, - продолжает он, - и для многих целей вовсе не обязательна абсолютная точность»^lviii.

Однако мы не настолько беспомощны в отношениях с будущими вероятностями, как предполагает большинство людей. Британский социолог Дональд Дж. МакРей справедливо заявляет, что «современные социологи действительно могут делать большое число относительно одновременных и ограниченных предсказаний с большой долей уверенности»^lix. Однако, помимо стандартных методов социальной науки, мы экспериментируем с потенциально могущественными новыми методами, инструментами возделывания будущего. Эти инструменты простираются от сложных путей экстраполяции современных тенденций до построения очень сложных макетов, игр и моделей, подготовки детальных умозрительных сценариев, систематического изучения истории в поисках соответствующих аналогий, морфологических исследований, анализа соответствия, контекстуального картографирования и многого другого. При всестороннем изучении технологического прогнозирования доктор Эрих Янтш, консультант OECD и научный сотрудник MTI, выделил массу различных уже использующихся или находящихся в стадии эксперимента новых инструментов.

Институт Будущего в Миддлтауне, Коннектикут, прототип боевой машины мышления будущего, является лидером в разработке новых инструментов прогнозирования. Одним из них является Дельфи - метод, в основном разработанный доктором Олафом Хелмером, математиком и философом, который является одним из основателей IFF. Дельфи пытается работать с очень отдаленным будущим путем систематического использования «интуитивных» догадок большого количества экспертов. Работа над Дельфи привела к дальнейшим исследованиям, имеющим особую важность для попытки предотвратить футурошок и регулирования темпа изменений. Открытая Теодором Дж. Гордоном как IFF и названная анализом схемы перекрестных влияний, она прослеживает воздействие одного нововведения на другое, впервые делая возможным предварительный анализ сложных цепей социальных, технологических и других событий и уровней, на которых они могут проявиться^lx.

Проще говоря, мы являемся свидетелями совершенно исключительного стремления к научному подходу к вероятностям будущего. Брожение, которое само по себе, вероятно, будет иметь могущественное влияние на будущее. Было бы неумно переоценивать способность науки точно предсказывать сложные события. Но сегодня опасность заключается не в том, что мы переоценим свои способности; реальная опасность заключается в том, что мы их не используем. Потому что даже тогда, когда наши еще примитивные попытки научного прогнозирования оказываются в большой степени ошибочными, само по себе это усилие помогает определить ключевые варианты изменений, помогает наметить цели и заставляет более тщательно оценивать политические альтернативы. Исследования будущего окупаются в настоящем хотя бы таким образом. Прогнозирование вероятных будущих, однако, является только частью того, что нужно сделать, если мы хотим сместить временные горизонты специалистов по планированию и сообщить всему обществу большее чувство завтрашнего дня. Потому что мы также должны сильно расширить нашу концепцию возможного будущего. К жесткой дисциплине науки мы должны добавить пламенное вдохновение искусства.

Сегодня, как никогда раньше, мы нуждаемся в большом количестве видений, мечтаний и пророчеств - представлений о потенциальном завтрашнем дне. Прежде чем мы сможем рационально решить, какие из альтернативных путей выбрать, каким культурным стилям следовать, мы должны в первую очередь определить, какие из них возможны. Предположение, умозрительность, таким образом, становятся такой же холодной практической необходимостью, как «приземленный реализм» в более ранние времена.

Вот почему некоторые из крупнейших в мире и на деле консервативных корпораций, когда-то бывших действующим воплощением презентизма, сегодня нанимают в качестве консультантов интуитивных футурологов, писателей-фантастов и визионеров. Гигантская европейская химическая компания нанимает футуролога, который сочетает научную подкованность с образованием теолога. Американская Коммуникационная Империя приглашает социального критика, ориентированного на будущее. Производитель стекла ищет писателя-фантаста, чтобы вообразить возможные формы корпорации будущего. Компании обращаются к этим «свободным птицам» не за научными прогнозами вероятностей, а для расширяющего сознание умозрительного рассуждения о возможностях. Корпорации не должны оставаться единственными организациями, имеющими доступ к таким услугам. Местные администрации, школы, добровольные ассоциации и другие организации также нуждаются в исследовании своего потенциального будущего при помощи воображения.

Одним из способов помочь им сделать это было бы учреждение в каждом сообществе «центров воображения», предназначенных для технически поддерживаемого мозгового штурма. Это были бы места, где люди, избранные за творческое воображение, а не благодаря технической специальности, собирались бы вместе, чтобы изучать кризисы настоящего, прогнозировать кризисы будущего и свободно рассуждать о возможных будущих. Каково, например, возможное будущее городского транспорта? Уличное движение является проблемой, связанной с пространством; как может справляться город завтрашнего дня с движением людей и объектов в пространстве? Чтобы обсудить этот вопрос, центр может пригласить артистов, танцоров, дизайнеров мебели, садовников и разных других людей, которые тем или иным образом манипулируют пространством при помощи воображения. Такие люди, собранные при соблюдении верных условий, неизбежно пришли бы к идеям, о которых технократические проектировщики города, инженеры скоростных трасс и транзитные власти даже никогда и не мечтали. Музыканты, люди, живущие вблизи от аэропорта, молотобойщики и машинисты метро также вполне могут придумать новые формы организации, маскировки или подавления шума. Можно предложить группам молодых людей порыться в своем сознании в поисках прежде неисследованных подходов к городской санитарии, перенаселенности, этническим конфликтам, заботе о пожилых и тысяче других нынешних и будущих проблем.

Конечно, при любой такой попытке подавляющее большинство выдвигаемых идей будет абсурдно, смешно или технически невозможно. Однако сущностью творчества является готовность оказаться в дураках, поиграть с абсурдом, уже потом подвергая поток идей резкому критическому суждению. Приложение воображения к будущему создает окружающую среду, где можно безопасно ошибаться, в которой новое сопоставление идей может выражаться свободно, прежде чем будет критически отодвинуто. Нам нужны заповедники социального воображения.

При том, что в обсуждении возможного будущего должны участвовать все типы творческих людей, они должны иметь немедленный доступ - при посредстве персональных или общественных коммуникаций - к техническим специалистам, от инженеров-акустиков до зоологов, которые могут указать на техническую невозможность предложения (учитывая, что эта невозможность часто является временной).

Однако научная экспертиза также может играть дегенеративную, а не только допинговую роль в процессе воображения. Искусные специалисты могут сконструировать модели, чтобы помочь воображающим изучить все возможные видоизменения данного набора взаимоотношений. Такие модели являются отображением реальных жизненных условий. Говоря словами Кристофа Бертрама из Института Стратегических Исследований в Лондоне, их целью является «не столько предсказание будущего, сколько демонстрация открывающихся возможностей выбора»^lxi.

Соответствующая модель, например, может помочь группе воображающих воочию увидеть, как повлияет на город недостаточность расходов на образование - как это воздействует, скажем, на систему транспорта, театры, структуру занятости и здоровье сообщества. И наоборот, оно может показать, как изменение всех других факторов способно повлиять на образование. Стремительный поток диких, нетрадиционных или просто ярких идей, вырабатываемых в этих заповедниках социального воображения, должен после того, как они все выражены, быть подвергнут безжалостному отсеву. Только крошечная их часть переживет процесс отсеивания. Однако эти немногие могут быть исключительно важными для привлечения внимания к новым возможностям, которые могут иначе ускользнуть.

По мере того, как мы переходим от бедности к богатству, политика превращается из того, что математики называют игрой с нулевым исходом, в игру с некоторым действительным результатом. В первой, если один игрок выигрывает, другой непременно должен проиграть, во второй выиграть могут все игроки. Нахождение ненулевых решений наших социальных проблем требует всего воображения, которым мы можем распоряжаться. Система генерирования воображаемых политических идей может помочь нам получить максимальное преимущество в будущих ненулевых возможностях. Хотя центры воображения сосредоточены на частных картинах завтрашнего дня, определяя возможное будущее для отдельной отрасли промышленности, организации, города или его подсистем, мы, однако, нуждаемся во всеобъемлющих визионерских идеях относительно общества в целом. Важно увеличение числа наших представлений о возможном будущем. Но эти представления должны быть организованы, кристаллизованы в структурированную форму. В прошлом это делала для нас утопическая литература. Она играла практическую, основополагающую роль в упорядочении человеческих мечтаний о будущем. Сегодня мы страдаем от недостатка утопических идей, вокруг которых можно организовать сопоставляемые картины предполагаемого будущего. Наиболее традиционные утопии рисовали простые и статичные общества - общества, которые не имели ничего общего с супериндустриализмом. «Уолден Два» Б. Ф. Скиннера, модель для некоторых существующих экспериментальных коммун, изображает доиндустриальный образ жизни небольшие, близкие к земле, основанные на фермерстве и ручном труде объединения. Даже блестящие антиутопии «Дивный Новый мир» и «1984» сегодня кажутся слишком простыми. Обе описывают общество, основанное на высокой технологии и низкой сложности: машины очень сложные, но социальные и культурные отношения фиксированы и умышленно упрощены.

Сегодня мы нуждаемся в мощных новых утопических и антиутопических понятиях, чтобы смотреть вперед в супериндустриализм, а не назад, в более простые общества. Однако, эти понятия больше не могут быть выработаны старым путем. Во-первых, ни одна книга сама по себе не может дать полноценную с точки зрения эмоций картину супериндустриального будущего. Каждая концепция должна быть воплощена во множестве форм - фильмах, пьесах, романах и произведениях искусства, а не в одном фантастическом произведении. Во-вторых, отдельному писателю может быть сейчас слишком трудно - неважно, насколько он талантлив - описать безусловно очень сложное будущее. Таким образом, мы нуждаемся в революции производства утопий - коллаборационном утопизме. Нам нужно построить«фабрики утопий».

Например, можно собрать небольшую группу лучших специалистов по общественным наукам - экономиста, социолога, антрополога и так далее - попросить их работать вместе, даже жить вместе достаточно долго, чтобы вывести набор четко определенных ценностей, на которых, по их убеждению, может быть основано истинное супериндустриальное утопическое общество.

Затем каждый член команды может попытаться описать в нефантастической форме какую-то сферу общества, построенного на этих ценностях. На что будут похожи структура семьи, экономика, культура, законы, социальная практика, культура молодежи, искусство, чувство времени, его дифференциация, психологические проблемы. Путем совместной работы и сглаживания несоответствий там, где это возможно, может быть выработана всесторонняя и адекватная картина цельной временной формы супериндустриализма.

В этой точке, при выполнении детального анализа, проект перешел бы в стадию вымысла. Романисты, кинорежиссеры, писатели-фантасты и другие, работая в тесном сотрудничестве с психологами, могли бы создать творческие произведения о жизни отдельных героев в воображаемом обществе.

Тем временем другие группы могли бы работать над контрутопиями. И если утопия А могла делать упор на материалистические, ориентированные на успех ценности, утопия В могла бы основываться на чувственных, гедонистических ценностях, С - на главенстве эстетических ценностей, D - на индивидуализме, Е - на коллективизме и так далее. В конечном итоге, из сотрудничества между искусством, общественными науками и футурологией, рождались бы потоки книг, пьес, фильмов и телепрограмм, которые таким образом давали бы огромному количеству людей представление об издержках и благах различных предполагаемых утопий. В конце концов, при недостатке социального воображения, нам даже больше не хватает желания людей подвергнуть утопические идеи систематической проверке.

Все больше молодых людей в своей неудовлетворенности индустриализмом ориентируются, экспериментируя со своими собственными жизнями, организуют утопические сообщества, испытывают новые социальные уклады от группового брака до ученических коммун. Сегодня, как и в прошлом, общество обрушивается всем своим весом на визионера, который пытается практиковать или же просто проповедовать. Чем подвергать утопистов остракизму, мы должны были бы использовать преимущество их готовности к проведению экспериментов, поощряя их деньгами и терпимостью, если не уважением. Большинство из сегодняшних «умышленных сообществ» или утопических колоний, однако, отдают мощное предпочтение прошлому. Это может соответствовать ценностям отдельных людей, составляющих их, но общество в целом куда больше выиграло бы от утопических экспериментов, основанных на супер-, а не преиндустриальных формах. Почему бы не организовать вместо общей фермы компанию по программному обеспечению компьютеров, программисты которой живут и работают в коммуне? Почему бы это не могла быть компания по образовательным технологиям, чьи члены складывают деньги в общий котел и объединяют свои семьи? Почему бы вместо выращивания редиса или ручного изготовления сандалий не организовать лабораторию океанографических исследований, построенную по утопическим моделям? Почему это не может быть групповая медицинская практика, которая использует достижения последних медицинских технологий, и участники которой получают скромную плату и вкладывают свои средства в медицинскую школу совершенно нового типа? Почему бы группам добровольцев не опробовать предположение о фабрике утопий?

Короче говоря, мы можем использовать утопизм как инструмент, а не как способ бегства, если мы основываем эксперименты на технологии завтрашнего дня, а не вчерашнего. А когда это сделано, почему бы не подвергнуть результаты самому жесткому научному анализу? Находки могут быть бесценными, независимо от того, избавят они нас от ошибок или приведут к более организованным формам образования, промышленности, семьи или политики.

Такие воображаемые исследования возможного будущего могли бы углубить и обогатить наши научные исследования вероятного будущего. Они заложили бы основу радикального дальнейшего расширения временных горизонтов общества. Они помогли бы нам применять социальное воображение к будущему самой футурологии. Фактически, на этом фоне мы могли бы сознательно начать увеличивать число чувствительных к будущему научных органов общества. Научные футурологические институты должны быть разбросаны как узлы в свободной сети во всей системе управления технообществ так, чтобы в каждом отделении, местном или национальном, часть сотрудников систематически посвящала себя сканированию вероятного долговременного будущего в своей области. Футурологи должны быть в каждой политической партии, каждом университете, корпорации, профессиональной ассоциации и студенческой организации.

Нам нужно обучать тысячи молодых людей перспективам и технике научной футурологии, приглашая их разделить удивительные приключения, связанные с исследованием вероятного будущего. Нам также нужны национальные организации, чтобы обеспечить техническую помощь местным сообществам в создании футурологических групп. Нам нужен такой же центр, возможно финансируемый совместно американскими и европейскими учредителями, чтобы помочь стимулировать футурологические центры в Азии, Африке и Латинской Америке.

Мы несемся вперед между поднимающимися уровнями неопределенности, порождаемыми ускорением перемен, и потребностью в разумной точности представлений о том, что в каждый момент является наиболее вероятным будущим. Таким образом, выработка достоверных представлений о наиболее вероятном будущем становится делом высочайшей национальной, фактически, международной важности; Даже учитывая то, что сама планета испещрена датчиками будущего, мы должны задуматься о создании большого международного института - банка данных мирового будущего. Такой институт, укомплектованный лучшими представителями всех разделов науки, ставил бы своей целью собирание и систематическое объединение прогнозов, вырабатываемых учеными и творческими людьми во всех интеллектуальных дисциплинах во всем мире.

Конечно, те, кто работали бы в таком институте, заныли бы, что они никогда не смогут создать единую статическую диаграмму будущего. Вместо этого продуктом их усилий была бы постоянно изменяющаяся география будущего. Постоянно пересоздаваемая картина, основанная на лучших прогнозах. Мужчины и женщины, занятые этой работой, знали бы, что ничто не является определенным. Они знали бы, что они должны работать с неадекватными данными. Они бы понимали неотъемлемые трудности исследования не нанесенных на карту территорий завтрашнего дня. Но человек уже знает о будущем больше, чем когда-либо пытался сформулировать или интегрировать любым систематическим или научным образом. Попытка свести эти знания воедино будет величайшим интеллектуальным достижением в истории и одним из самых стоящих.

Только когда те, кто принимает решения, будут вооружены самыми лучшими предсказаниями о будущих событиях, когда путем последовательного приближения мы увеличим точность наших предсказаний, наши попытки исправлять из- мнениями станут значимыми, потому что разумно точные представления о будущем являются необходимым условием понимания возможных последствий наших действий. А без этого понимания управление изменениями невозможно.

Если гуманизация специалистов по планированию является первым пунктом стратегии социального футуризма, то, следовательно, вторым является дальнейшее расширение наших временных горизонтов. Чтобы уйти от технократии, нам нужно не только выйти за пределы экономического мещанства, но и открыть наше сознание более отдаленному будущему, как вероятному, так и возможному.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Однако, в конечном итоге, социальная футурология должна проникнуть еще глубже, потому что технократы страдают не только от экономышления или близорукости. Они также страдают от вируса элитизма. Чтобы захватить контроль над изменениями, нам понадобится, следовательно, окончательный и даже более радикальный отход от технократической традиции: нам потребуется революция в самом способе формулировки наших социальных целей. Возникающая новизна оказывается не соответствующей традиционным целям наших основных институтов - государства, церкви, корпораций, армии и университета. Ускорение порождает более быстрое изменение ориентиров, большую текучесть целей. Разнообразие фрагментации ведет к неустанному умножению целей. Захваченные в этой бурлящей среде сталкивающихся целей, мы мечемся, находясь в состоянии шока будущего, от кризиса к кризису, преследуя путаницу противоречащих друг другу и отрицающих самих себя целей.

Нигде это так ярко не проявляется, как в наших патетических попытках управлять нашими городами. Жители Нью-Йорка за короткое время пережили кошмарную последовательность чуть ли не бедствий: недостаток воды, забастовку скоростных трасс, расовое насилие в школах, студенческие мятежи в Колумбийском университете, забастовку мусорщиков, недостаток жилья, забастовку в топливной промышленности, развал телефонной службы, уход учителей, помрачение власти - если называть только некоторые. В его Городском Собрании, как и во всех Городских Собраниях во всех технологических странах, технократы носятся с факелами в руках от одного пожарища к другому, без малейшего намека на какой-либо план или политику относительно городского будущего. Нельзя сказать, что никто не планирует. Напротив, из этого бурлящего социального варева постоянно вытекают технократические планы и контрпланы. Они призывают к созданию новых скоростных трасс, новых электростанций, новых школ. Они обещают лучшие больницы, дешевое жилье, центры душевного здоровья, программы благосостояния. Но, по случайности, планы отменяют и пересиливают друг друга, друг другу противоречат. Лишь немногие логически соотнесены между собой, и ни один не связан с общим представлением о предпочитаемом городе будущего. Никакое видение, утопическое или какое-либо другое, не питает наши усилия. Никакие рационально объединенные цели не вносят порядок в этот хаос. И на национальном, и на международном уровне также проявляется отсутствие всякой политики, и это вдвойне опасно.

Мы как город или нация не просто не знаем, какие цели преследовать. Беда гораздо глубже, потому что ускоряющиеся перемены делают устаревшими наши методы достижения социальных целей. Технократы этого пока еще не понимают, и, поставленные на колени кризисом целей, они обращаются к старым, испытанным методам прошлого. Так, с перебоями, сбитое с толку переменами правительство пытается определять цели публично. Инстинктивно оно организует комиссию. В 1960 году Президент Эйзенхауэр призвал на службу генерала, судью, пару промышленников, нескольких студентов колледжей и профсоюзного лидера, чтобы разработать широкую программу координированных национальных политик и установить серию целей в различных областях государственной деятельности. Через соответствующее время появился доклад комиссии в красно-бело-синей мягкой обложке, который назывался «Цели для американцев». Ни комиссия, ни ее цели не имели ни малейшего влияния на общество или политику^lxii. Колесо перемен продолжало катиться по Америке, не тронутое руководящим разумом.

Гораздо более значительные усилия по упорядочению правительственных приоритетов были предприняты Президентом Джонсоном в его попытке применить PPBS (Планово-программно-бюджетную систему) во всех федеральных учреждениях. PPBS является методом установления гораздо более близкой и разумной связи программ с организационными целями. Так, например, вследствие его применения Департамент Здравоохранения, Образования и Благосостояния получил возможность оценивать издержки или блага альтернативных программ для выполнения определенной цели. Но кто определяет наиболее крупные и наиболее важные цели? Введение PPBS и системного подхода является крупнейшим достижением правительства. Это является самым важным в осуществлении крупных организационных усилий. Но она оставляет совершенно незатронутым глубоко политический вопрос о том, как должно выбирать общие цели правительство или общество.

Президент Никсон, все еще путавшийся в кризисе целей, испробовал третий путь: «Это время, - заявлял он, когда мы обращаемся сознательно и систематически к вопросу о том, каким типом нации мы хотим быть...» Таким образом, он указал на самый существенный вопрос. Но, в который раз, метод, выбранный для ответа на него, оказался неподходящим. «Сегодня я учредил в рамках Белого Дома Национальный Совет по Исследованию Целей, объявлял президент, - это будет небольшой высокотехнический совет, состоящий из специалистов, для собирания и обработки данных, касающихся социальных нужд и проектирования социальных тенденций»^lxiii.

Такой совет, находящийся под рукой у президента, мог бы оказаться чрезвычайно полезным при составлении целевых прогнозов и разрешении (по крайней мере, на бумаге), конфликтов между организациями в предложении новых приоритетов. Укомплектованный блестящими специалистами по общественным наукам и футурологами, он мог бы оправдать себя, не совершая ничего, кроме побуждения высших чиновников пересмотреть свои первичные цели.

Однако даже этот шаг, как и два предыдущих, несет на себе яркий след технократической ментальности. Потому что он тоже обходит политическую часть проблемы. Как определить предпочтительное будущее? Кто будет это делать? Кто устанавливает цели для будущего?

За этими усилиями стоит представление, что национальные и местные цели для будущего общества должны быть сформированы наверху. Этот технократический предрассудок в совершенстве отражает старую бюрократическую форму организации, где начальство и подчиненные были разделены и жесткая антидемократическая иерархия отделяла ведущего от ведомых, руководителя от руководимых, планирующего от планируемого.

Однако реально, в отличие от многословно формулируемых целей любого общества, пути к супериндустриализму уже слишком сложны, слишком быстротечны и слишком зависимы в своем употреблении от добровольного участия управляемых, чтобы места можно было так легко переделить. Мы не можем надеяться остановить бег перемен путем . созыва застольной компании старших, чтобы они установили цели для нас, или передать решение этой задачи «высокотехническому персоналу». Требуется революционный подход к установлению целей. Маловероятно, что этот подход будет исходить от тех, кто играет в революцию. Одна радикальная группа, рассматривая все проблемы как проявление максимизации прибылей, проявляет, при всей своей невинности, экономоцентризм столь же ограниченный, как и у технократов. Другие надеются втянуть нас волей неволей обратно в доиндустриальное прошлое. Прочие рассматривают революцию исключительно в субъективных и психологических условиях. Ни одна из этих групп не способна продвинуть нас к посттехнократическим формам управления переменами.

Привлекая внимание к растущей несостоятельности технократов, оспаривая не только цели, но и самые средства индустриального общества, сегодняшние молодые радикалы оказывают всем нам огромную услугу. Но они не больше знают о том, как справиться с кризисом целей, чем технократы, на которых они нападают. Точно так же, как Эйзенхауэр, Джонсон и Никсон, они примечательно неспособны представить какую-либо позитивную картину будущего, за которую стоит бороться.

Так, Тодд Гитлин, молодой американский радикал и бывший президент Студенческого Демократического Общества, замечает, что «хотя ориентация на будущее была отличительной чертой всех революционных - и, в данном случае, либеральных - движений в последние полтора столетия», Новые Левые страдают от неверия в будущее. После указания всех этих внешних причин того, почему до сих пор не выдвинуто единое видение будущего, он коротко признается: «Мы оказались неспособными сформулировать будущее»^lxiv.

Другие теоретики Новых Левых подменяют суть проблемы, призывая своих последователей «воплощать будущее в настоящее» путем, по существу дела, ведения завтрашнего образа жизни сегодня настолько, что это привело к показательному противоречию - создаются «свободные общества», кооперативы, доиндустриальные коммуны, очень немногие из которых имеют реальное отношение к будущему, и большинство коих обнаруживает, напротив, лишь страстное увлечение прошлым. Когда мы утверждаем, что некоторые, хотя едва ли все, сегодняшние молодые радикалы также разделяют с технократами черты вирулентного элитизма, сюда примешивается ирония. Нападая на бюрократию и требуя «демократии», они сами по себе часто предпринимают попытки манипулировать группами рабочих, черных или студентов, от чьего имени они требуют участия в общественной жизни.

Рабочие массы в условиях высокотехнологического общества совершенно индифферентны к призывам политической революции, нацеленной на смену формы собственности, поскольку для большинства людей улучшение благосостояния означает лучшее, а не худшее существование, и они рассматривают свою столь презираемую «пригородную жизнь среднего класса» как приобретение, а не лишение.

Сталкиваясь с этой упрямой реальностью, недемократические элементы в среде Новых Левых склоняются к маркузианскому выводу, что массы слишком буржуазны, слишком коррумпированы и испорчены Мэдисон Авеню, чтобы знать, что для них хорошо. А значит, революционная элита должна установить более гуманное и демократическое будущее, даже если это означает, что его придется силком заталкивать в горло тем, кто слишком глуп, чтобы разбираться в своих собственных интересах. Короче говоря, цели общества должны устанавливаться элитой. Технократ и антитехнократ часто оказываются братьями в элите.

Однако система формулирования целей, основанная на элитистских предпосылках, больше не является «эффективной». В борьбе за контроль над переменами она является все более контрпродуктивной, потому что при супериндустриализме демократия становится не политической роскошью, а первичной необходимостью. Демократические политические формы на Западе возникли не потому, что несколько гениев своей волей воплотили их в жизнь, или потому, что человек проявил «неистощимую волю к свободе». Они возникли потому, что историческая потребность в социальной дифференциации и системах более быстрого реагирования требовала чувствительной обратной социальной связи.

Политическая демократия путем вовлечения все большего числа людей в процесс принятия социальных решений облегчает обратную связь. Именно эта обратная связь является существенно необходимой для контроля. Чтобы обрести контроль над ускоряющимися переменами, нам понадобятся еще более развитые и более демократичные механизмы обратной связи. Однако технократ, по-прежнему мыслящий категориями «верха» и «низа», часто строит планы без учета соответствующей немедленной обратной связи с полем, так что он редко знает, насколько хорошо работают его планы. Когда он принимает меры для обратной связи, то обычно спрашивает и получает, в основном, экономические данные и непропорционально малое количество социальных, психологических или культурных. Что еще хуже, он строит свои •планы, не принимая в достаточной степени в расчет быстро меняющиеся потребности и желания тех, чье участие требуется для успешного осуществления этих планов. Он присваивает право устанавливать социальные цели самостоятельно или слепо принимает их от неких вышестоящих властей.

Он не в состоянии признать, что более быстрый темп перемен требует нового типа информационных систем общества: скорее петли, нежели лестницы. Информация должна проходить через эту петлю со все возрастающей скоростью так, чтобы конечный продукт одной группы становился бы исходным для других; так, чтобы ни одна группа, какой бы политически сильной она ни казалась, не могла бы единолично устанавливать цели для всех.

По мере того как увеличивается число социальных составляющих, по мере того как изменения раскручивают и дестабилизируют систему в целом, способность подгрупп сеять панику возрастает невероятно. По словам блестящего кибернетика В. Росса Эшби, здесь проявляет себя математический закон результата, заключающийся в том, что «когда целая система составлена из некоторого числа подсистем, та подсистема, которая стремится доминировать, является наименее стабильной»^lxv.

Другими словами, по мере роста числа социальных компонентов и при учете того факта, что любые изменения делают систему менее стабильной, становится все менее возможным игнорировать мнение политических меньшинств; хиппи, черных, низшего и среднего класса, школьных учителей или пресловутых маленьких старушек в теннисных туфлях. В медленно движущемся индустриальном контексте Америка могла повернуться спиной к нуждам черного меньшинства; в новом, быстро движущемся кибернетическом обществе это меньшинство может путем саботажа, забастовки или тысячи других подобных средств разрушить всю систему. По мере роста независимости все меньшие и меньшие группы внутри общества достигают все большее возможности критического разрушения. Более того, по мере ускорения перемен протяженность временного промежутка, когда их можно игнорировать, сводится на нет. Следовательно, «свобода сейчас!»

Это предполагает, что наилучший способ иметь дело с рассерженными и непокорными меньшинствами - сделать систему более открытой, принимая их туда как полноправных партнеров, позволяя им участвовать в установлении социальных целей, а не пытаться подвергать их остракизму или игнорировать. Красный Китай, исключенный из Объединенных Наций и всего мирового сообщества, с гораздо большей вероятностью может дестабилизировать мир, чем будучи включенным в систему. Молодые люди, искусственно удерживаемые в затянувшемся периоде юности и лишенные права принимать участие в принятии социальных решений, будут становиться все более и более нестабильными до тех пор, пока они не станут угрожать всей системе. Короче говоря, в политике, промышленности, образовании будет все сложнее осуществлять цели, поставленные без участия всех тех, на кого они воздействуют. Продолжение технократического установления целей сверху вниз приведет к росту социальной нестабильности, ослаблению контроля над силами перемен, к еще большей опасности катастрофического, разрушительного для человека переворота.

Чтобы управлять изменениями, нам, следовательно, потребуется как прояснение важных долговременных социальных целей, так и демократизация путей их достижения. А это означает не что иное, как следующую политическую революцию в технических обществах - головокружительное утверждение народной демократии. Настало время драматического пересмотра направления перемен, пересмотра, осуществляемого не политиками или социологами, духовенством или революционной элитой, не техниками или президентами колледжей, но самим народом. Нам нужно, совершенно буквально, идти в народ с вопросом, который почти никогда не задавался людям: «Каким вы хотите видеть мир через 10, 20, 30 лет?» Нам нужно, короче говоря, постоянное обсуждение будущего. Настал момент для формирования в каждой высокотехнологической нации движения тотальной переоценки самих себя. Публичной самопроверки, направленной на распространение определения, как в чисто экономических, так и в социальных категориях, целей прогресса. На пороге нового тысячелетия, в начале новой стадии человеческого развития мы слепо спешим в будущее. Но куда мы хотим идти?

Что бы произошло, если бы мы действительно попытались ответить на этот вопрос? Вообразите себе историческую драму, властный революционный прорыв, если каждая из технологических наций выделит ближайшие пять лет для интенсивной общенациональной переоценки; если бы по прошествии пяти лет они бы вышли со своей экспериментальной повесткой дня будущего, программой, в которой экономическим целям соответствует столь же широкий набор социальных целей; если бы каждая нация, в результате, заявила миру о том, чего бы она хотела для своего народа и человечества в целом в течение оставшейся четверти века этого тысячелетия. Давайте созовем в каждой стране, округе, городе демократическое собрание, чьей задачей будет критический социальный анализ, который будет утверждать приоритеты для специфических социальных целей в оставшуюся четверть века. Такие «ассамблеи социального будущего» могли бы представлять не только географические зоны, но и социальные сферы: промышленность, рабочий класс, церковь, интеллектуальные сообщества, искусство, женщин, этнические и религиозные группы, студентов, с представительством неорганизованных.

Не существует безошибочных способов дать гарантию равного представительства для всех, для выяснения желаний бедных, косноязычных или изолированных. Нужно только знать, что нам нужно включить в программу - и мы найдем способ. Фактически, проблема участия в определении будущего не является проблемой только бедных, косноязычных или изолированных. Высокооплачиваемые начальники, богатые профессионалы, исключительно красноречивые интеллектуалы и студенты - все рано или поздно чувствуют себя отрезанными от власти, позволяющей влиять на направление и темп перемен. Вовлечение их в систему, превращение их в часть руководящего механизма общества является наиболее важной политической задачей грядущего поколения. Представьте себе, каков бы был эффект, если бы было предоставлено место для того, чтобы все, кто будет жить в будущем, могли высказать свои пожелания относительно него; короче говоря, представьте массовое, глобальное упражнение в предварительной демократии.

Ассамблеи социального будущего не должны - и, обладая свойством определенной текучести - не могут быть фиксированными, постоянными институтами. Напротив, они могут принять форму специальных групп, возможно - собираемых через регулярные промежутки времени, при том условии, что каждый раз в их работе участвуют разные представители. Сегодня граждане по необходимости служат присяжными; они посвящают этой службе несколько дней или несколько недель своего времени, сознавая, что система присяжных является одной из гарантий демократии, и хотя эта служба может быть беспокойной, кто-то ведь должен это делать. Ассамблеи социального будущего могут быть организованы подобным же образом, с постоянным притоком участников, которые собираются вместе на короткие периоды, чтобы служить «общественными консультантами по будущему». Такие исходные организмы для выражения воли огромного числа людей, с которыми до сих пор не советовались, могли бы стать в результате городскими собраниями будущего, в которых миллионы людей помогали бы формировать свои собственные отдаленные судьбы. Некоторым этот призыв к некой форме неопопулизма, без сомнения, покажется наивным. Однако ничто не может быть более наивным, чем представление о том, что мы можем и дальше управлять обществом так же, как мы делаем это сейчас. Некоторым это покажется непрактичным. Однако ничто не может быть более непрактичным, чем попытка навязывать человеческое будущее сверху. Что было наивным при индустриализме, может быть реалистичным при супериндустриализме. То, что было практичным, может стать абсурдным.

Обнадеживает тот факт, что сегодня у нас есть потенциал для осуществления громадных прорывов в демократическом принятии решений, если мы творчески подойдем к новым технологиям, как «жестким», так и «мягким», которые имеют отношение к этой проблеме. Так, передовые телекоммуникации предполагают, что участникам ассамблей социального будущего не придется буквально встречаться в одной комнате, но они смогут просто подключиться к сети коммуникаций, которая опутает весь мир. Встречи ученых для обсуждения исследовательских целей, касающихся будущего или целей, инвайроментального состояния, могут привлечь участников одновременно из множества стран. Собрание сталеваров, деятелей профсоюзов и руководителей, призванное обсудить вопросы автоматизации и улучшения работы, могло бы связаться с участниками на многих заводах, в конторах или на товарных складах независимо от того, насколько они разбросаны или удалены. На встрече культурного сообщества в Нью-Йорке или Париже - художников и завсегдатаев галерей, писателей, драматургов и зрителей - для обсуждения соответствующих долговременных перспектив культурного развития города, могли бы демонстрироваться с помощью видео и других техник реальные виды художественной продукции, имеющие отношение к дискуссии, архитектурных проектов новых сооружений, новых художественных средств, которые стали доступными благодаря техническому развитию, и так далее. Какой будет культурная жизнь большого города в будущем? Какие ресурсы потребуются, чтобы реализовать данный набор целей?

Чтобы ответить на такие вопросы, все социальные ассамблеи будущего могут и должны опираться на технический персонал, который мог бы обеспечить данные по социальным и экономическим издержкам разнообразных проектов и показывал бы издержки и блага предполагаемого сбыта. Так что участники могли бы выбирать между альтернативными видами будущего, опираясь на реальную информацию. Таким образом, каждая ассамблея могла бы прийти не просто к смутно выраженным отдельным надеждам, но к всеобъемлющему утверждению приоритетов завтрашнего дня, выраженному в терминах, которые могут быть сравнимы с заявлениями других групп.

Эти ассамблеи социального будущего не будут просто «говорильнями». Мы быстро разрабатываем игры и моделирующие упражнения, чье главное достоинство заключается в том, что они помогают играющим прояснить свои собственные ценности. В университете штата Иллинойс в рамках проекта «Платон» Чарльз Осгуд проводит эксперименты с компьютерами и обучающими машинами, которые привлекут значительную часть общественности к планированию воображаемого предпочитаемого будущего путем игры^lxvi. В Корнельском университете Хосе Веллегас, профессор факультета Дизайна и Инвайроментального Анализа, начал создавать с помощью чернокожих и белых студентов разнообразные «игры гетто», которые обнажают для играющих последствия разнообразных предполагаемых тактик и таким образом помогают им прояснить цели. Ghetto1984 показывает, что произошло бы, если бы действительно были приняты рекомендации, разработанные комиссией Кернера по нарушению общественного порядка - национальной Комиссией США по Национальным Беспорядкам; она показывает, как последовательность, в которой эти рекомендации выполнялись бы, повлияла бы на их конечное воздействие на гетто. Она помогает играющим, как белым, так и черным, прояснить их общие цели, а также не разъясненные противоречия. В таких играх, как Перу 2000 или Скваттер Сити 200, играющие планируют сообщество будущего. В «Нижнем Истсайде» - игре, которую Веллегас действительно надеется провести в округе Манхеттена, носящем это название, игроками будут уже не студенты, а реальные жители округа - бедные рабочие, белые из среднего класса, мелкие пуэрториканские бизнесмены или молодежь, безработные черные, полиция, хозяева доходных домов и городские чиновники.

Весной 1969 года 50000 студентов высшей школы из Бостона, Филадельфии и Сиракуз, штат Нью-Йорк, участвовали в отснятой телевидением игре, представлявшей собой войну в Конго в 1975 году. Пока телевизионные команды моделировали кабинеты в России, Красном Китае и США и решали проблемы дипломатии и политического планирования, студенты и учителя смотрели, обсуждали и предлагали напрямую по телефону советы игрокам^lxvii.

Такие же игры, включающие не десятки, а сотни тысяч и миллионы людей, могут быть организованы, чтобы помочь нам сформулировать цели будущего. В то время как телевизионные игроки играли бы роли высших правительственных чиновников, пытающихся справиться с кризисом - например, экологическим бедствием - профсоюзы, женские клубы, церковные группы, студенческие организации и другие учреждения могли бы собраться, чтобы вместе посмотреть программу, выработать коллективное решение о том, какой выбор нужно сделать, и отослать свои суждения главным игрокам. Специальные сигнальные панели и компьютеры могли бы подбирать ответы или распределять голоса «за» и «против» в их собственных домах.

Такие техники, еще очень примитивные сегодня, станут фантастически сложными в ближайшие годы и обеспечат нас систематическими способами сбора результатов коллективного голосования по вопросам о предпочитаемом будущем, учета мнений людей, даже неискушенных в академических дебатах или парламентских процедурах.

Было бы нелепо ожидать, что такие городские собрания будущего будут опрятными или гармоничными, или что они будут организованы одинаковым образом повсюду. В некоторых местах ассамблеи социального будущего могут быть созданы общественными организациями, советами по планированию или правительственными, учреждениями. В других местах их могут субсидировать профсоюзы, молодежные группы или отдельные ориентированные на будущее политические лидеры. Еще где-то начинания могут поддержать церкви, фонды или добровольные организации. А еще где-то они могут возникнуть не из официального призыва к согласию, но как неофициальная реакция на кризис.

Также было бы ошибочным воспринимать цели, выработанные такими ассамблеями, как составляющие вечных платонических идеалов, дрейфующих где-то в метафизических областях. Скорее, они должны рассматриваться как временные показатели направления, широкие перспективы, годные только для ограниченного времени и предназначенные сообществам или нациям.

Тем не менее такие ориентированные на будущее и формирующие его сами события могли бы иметь огромное политическое влияние. Действительно, они могли бы оказаться решением для всей системы представительной политики системы, пребывающей сейчас в глубоком кризисе.

Массы избирателей сейчас настолько удалены от контакта со своими выбранными лидерами, проблемы, стоящие на повестке дня, являются столь технически сложными, что даже образованные граждане среднего класса чувствуют себя безнадежно выключенными из процесса выяснения целей. Вследствие общего ускорения жизни между выборами происходит так много всего и так быстро, что политики все меньше считаются с «народом у себя дома». Более того, этот народ продолжает изменяться. В теории, избиратель, недовольный работой своего представителя, может проголосовать против него в следующий раз. На практике, для миллионов людей это уже становится невозможным; массовая мобильность выносит их за пределы общества, а иногда и вовсе лишает их избирательных прав. В район прибывает поток новичков, политик все чаще обращается к новым лицам. В итоге, он может никогда не быть призван к ответу за свою работу - или за обещания, данные последней группе избирателей.

Еще более разрушительной для демократии является временная база политики. Временной горизонт политика обязан простирается не дальше следующих выборов. На конгрессах и международных конференциях, в парламентах и городских советах - в законодательных организациях вообще - недостаток времени, ресурсов или организационных форм, требует серьезных размышлений над долговременным будущим. Что до гражданина, то наиболее крупные, наиболее отдаленные цели его округа, государства или нации являются последними, в чем с ним советуются.

Избирателя могут спросить о специфических проблемах, но никогда - об общих очертаниях предпочитаемого будущего. На самом деле, в политике не существует института, при помощи которого обычный человек мог бы выразить свое мнение по поводу будущего. Его никогда не просили думать об этом, а в тех редких случаях, когда он это все-таки делает, у него нет организационных способов внедрить свое мнение на политическую арену. Отрезанный от будущего, он становится политическим евнухом. По этим и другим причинам мы стремимся к неизбежному разрушению всей системы политического представительства. Если законодательные институты вообще выживут, им понадобятся новые связи со своими избирателями, новые связи с завтрашним днем. Ассамблеи социального будущего могут обеспечить средство воссоединения избирателя со своей базой, настоящего с будущим. Созываемые через большие, но равные промежутки времени, такие ассамблеи могли бы обеспечить более чуткую оценку воли народа, чем любая, доступная нам сегодня. Сам факт созыва таких ассамблей привлек бы к политической жизни миллионы людей, которые сегодня игнорируют ее. Постановка мужчин и женщин лицом к лицу с будущим, создающая необходимость глубоко задуматься как о своих личных судьбах, так и об ускоряющихся общественных траекториях, поставила бы глубокие этические проблемы.

Просто постановка таких вопросов перед людьми была бы сама по себе освобождающей. Сам процесс социальной оценки подтянул бы и вдохновил население, до смерти уставшее от технических обсуждений того, как добраться куда-то - куда еще неизвестно, хотят ли попасть люди. Ассамблеи социального будущего могли бы помочь прояснить различия, которые все больше разделяют нас в наших быстро фрагментирующихся обществах. Они могли бы, иными словами, определить общие социальные потребности - потенциальные основы временных объединений. Таким образом, они могли бы объединить разнообразные политические устройства в нетрадиционное сочетание, из которого неизбежно возникли бы новые политические механизмы. Однако наиболее важно то, что ассамблеи социального будущего могли бы сместить культуру в направлении супериндустриального временного уклона. Фокусируя общественное внимание в большей степени на долговременных целях, чем на немедленных программах, побуждая людей выбирать предпочтительное будущее из ряда возможных вариантов, такие ассамблеи могли бы драматизировать возможности гуманизации будущего, возможности, на которые уже многие махнули рукой как на утраченные. Поступая так, ассамблеи социального будущего могли бы высвободить могучие конструктивные силы - силы сознательной эволюции.

На данный момент ускорение, вызванное человеком, стало ключом ко всему эволюционному процессу на планете. Уровень и направление эволюции других видов, само их выживание зависят от решений, принимаемых человеком. Однако ничто внутри неизбежного эволюционного процесса не гарантирует выживание самого человека. В прошлом, по мере того как разворачивались успешные стадии социальной эволюции, человеческое сознание скорее следовало за событием, чем ему предшествовало. Поскольку изменения были медленными, человек мог приспосабливаться несознательно, «органически». Сегодня бессознательное приспособление больше не является адекватным. Сталкиваясь со способностью изменять гены, создавать новые виды, заселять планеты или уничтожать население Земли, человек должен обрести сознательный контроль над самой эволюцией. Избегая футурошока, по мере укрощения волн изменений, он должен руководить эволюцией, формируя завтрашний день согласно человеческим потребностям. Вместо того, чтобы поднимать антиэволюционный бунт, он должен, начиная с сегодняшнего дня, оценивать и планировать будущее.

Это является конечной целью социального футуризма не просто уход от технократии и замена ее более гуманным, более демократическим планированием, но подчинение самого процесса эволюции сознательному руководству человека. Потому что это есть высший момент, поворотная точка в истории, после которой человек либо одержит верх над трудностями перемен, либо исчезнет; после которой он либо из бездушной игрушки эволюции превращается в ее жертву, либо в ее хозяина. Вызов таких масштабов требует от нас новой, более глубокой и разумной реакции на перемены. Изменения были главным действующим лицом этой книги, вначале как потенциальный злодей, затем, как могло бы показаться, как потенциальный герой. Призывая к смягчению и регулированию перемен, эта книга призывала к дополнительным революционным переменам. Это менее парадоксально, чем кажется; перемены необходимы человеку, они также необходимы ему сейчас, как и восемьсот лет назад. Перемены сами по себе являются жизнью, но изменение случайное, изменение бесконтрольное и неуправляемое, ускоренное изменение, опрокидывающее не только физическую природу человека, но и его способность принимать решения - такое изменение является врагом жизни. Таким образом, нашей первой и самой насущной потребностью до того, как мы начнем осторожно руководить нашей революционной судьбой, прежде чем мы сможем построить гуманное будущее, является необходимость остановить центробежное ускорение, которое подвергает множество людей угрозе футурошока и одновременно усугубляет те проблемы, с которыми нам приходится иметь дело - войну, экологическое опустошение, расизм, контраст между богатыми и бедными, бунт молодых, возникновение потенциально смертельного массового иррационализма.

Не существует легких путей, чтобы справиться с этим диким ростом, с этим раком истории. Не существует волшебного лекарства для излечения смертельной болезни, которую он несет в своем стремительном подъеме: футурошока. Я предложил паллиативы для подавленного изменениями отдельного человека и более радикальные процедуры для общества - новые социальные службы, ориентированная на будущее образовательная система, новые способы регулирования технологий и стратегия овладения контролем над изменениями. Также должны быть найдены и другие пути. Однако основной задачей этой книги является диагностика, поскольку лечение следует за диагнозом, и мы не можем начинать помогать самим себе, пока не станем четко осознавать проблему.

Эти страницы послужат своей цели, если в какой-то мере они помогут сформировать сознание, необходимое для того, чтобы принять контроль над переменами, руководить его эволюцией. Потому что творчески подходя к переменам, чтобы направить их, мы не только можем избавить себя от травмы футурошока, но и достигнуть далеких «завтра» и гуманизировать их.

*Прим. ред.: от английского escape - избегать, ставшего психологическим термином для обозначения ухода от реальности.

*On-Line Interactive Vicarious Expediter and Responder. Акроним был выбран в честь Оливера Селфриджа, автора идеи.

*По поводу того, должен ли быть совет социальных консультантов относительно независимым или быть частью более крупного совета экономических и социальных консультантов, мнения расходятся. Однако все стороны согласны с необходимостью объединения экономической и социальной информации.

iИстория Мануса рассказана в [44, р. 415].

iiСсылки на Селье из [266, pp. 265, 269].

iiiФуллер цитируется из интервью с автором.

iv100000 образов взяты из «Характеристик населения», Департамент Коммерции США, 14 августа, 1969, вып. Р-20, # 188, с. 161.

vМатериал о ситуационной классификации изложен в интервью с Герджоем.

viОбсуждение кризиса вмешательства см. «Кризис: Обзор теории? Практика и исследования» Аллена Дарбонна в International Journal of Psychiatry, ноябрь 1968, с. 372.

viiУпоминание о компромиссах в уголовной области - из статьи «Исправительные учреждения в развитом обществе» Даниэла Грэзера в Excerpta Criminologica, 3(2/3)-3-6, 1965.

viiiАналогичный план адаптации жителей трущоб к новым жилищам выдвинут Маргарет Мид. См. Chicago SunTimes, 1 ноября, 1966.

ixХартум: основано на авторском интервью с Доксиадисом.

xГарднер о непрерывности - из [39, р. 6].

xiКэмбэлл цитируется из его предисловия к [50], с. XVII.

xiiЗамечание Куна из его статьи «Рост и развитие социальных групп» в [177], с. 124.

xiiiДанные о Рождественских публикациях основаны на «Предварительных данных о производстве, 1967». Индустриальный отдел - поздравительные публикации издателей. МС-67 (Р-27С-1) Департамент Коммерции США.

xivРитуал семьи рассматривается в [5, р. 32].

xvДьюи и Хатчинс цитируются в [112], посвящение и с. 70.

xviСсылка на Барзана из [102],с. 125.

xviiВажность часов исследуется в работе «Часы в монастыре» Льюиса Мэмфорда в [293], с. 61. См. также отличную статью, озаглавленную «Время и трудовая дисциплина в индустриальном капитализме» И. П. Томпсона в Past and Present, декабрь 1967, сс. 56-97.

xviiiСноу цитируется по [306], с. 12.

xixОписание плана МакДональда см. «За стенами школы» Фредерика МакДональда в [115, р. 230].

xxО предполагаемой школе в Бедфорде-Стьювесанте см.: «Колледж в городе: Альтернативы» доклад, изданный Educational Facilities Laboratories, Inc, март 1969.

xxiСоветы Хоу - в его статье «Город-учитель» в [115, р. 22].

xxiiМакКуин цитируется из [230, р. 60].

xxiiiЦитату из Боуэна см. [6, р. 52].

xxivРазвитие будущих перспектив рассматривается в «Изменении видов на будущее на рубеже детства и юности» Стефена Л. Клинберга в Journal Personality and Social Psychology, т. 7, # 2,1967, с. 192.

xxvУорнер о времени, см. [350], ее. 54-55; Жак цитируется в [206], ее. 231-233. См. также «Замечания об экономической теории и периодичности» Дж. М. М. Хилла в Human Relations, т. XI, # 4, с. 373.

xxviБудущее как организованный принцип изучается в неопубликованной статье Бенджамина Д. Синглера «Ролевой образ, ориентированный на будущее». Отд. социологии Университета Западного Онтарио.

xxviiКомментарий о перспективе будущего в курсе обучения из «Обучения в будущем» Осипа К. Флехштейна в The Futurist, февраль 1968, с. 7.

xxviiiОписание эксперимента Кондри основано на интервью с ним и тестовых данных. Публикация планировалась профессором Кондри. См. также: «Время и социальные классы» Лоренса Л. Ли Шана в [339].

xxixЦитата из Юнга - из его статьи «Технологические прогнозы как орудие социальной стратегии» в Analysen und Prognosen, январь 1969, с. 12.

xxxВосхитительный отчет об экспериментах с будущими автобиографиями душевных больных см. [345].

xxxiМатериал о результатах технологии частично взят из [332]. См. также «Разрушение человеческого окружения» Джулиана Хаксли и Макса Николсона в The Times (Лондон), 7 октября,1969.

Коммонер цитируется по работе «Отношения с окружающей средой: неизбежность выбора». Доклад прочитан на Ежегодном собрании Американской Ассоциации распространения науки, Даллас, Техас, декабрь 1968.

Также:

The New York Times, 29 декабря 1968.

xxxiiДополнительный материал о технологических воздействиях см. [329] и The New York Times за 31 марта, 15 апреля и 27 апреля,1969.

xxxiiiИзучение моратория описано в The New York Times, 5 марта, 1969.

xxxivДанные о британском участии можно найти в публикации «Британия: Ученые новых направлений поощряют социальную ответственность» Д.С. Гринберга, Science, 23 мая, 1969, с. 931. Отчет о международных достижениях см., 20 декабря, 1969, с. 15.

xxxvОтношение молодежного движения к технократии описано в «Изменении технологического курса» Робертом Юнгом в Student World, # 3, 1968. Женева: Всемирная Студенческая Христианская Федерация, с. 29.

xxxviИзучение и развитие образов - из [169], с. 24.

xxxviiДэпп цитируется по [290], с. 29.

xxxviiiО недостатке научной политики, присущей OECD сообщается [335]; см. также The New York Times, 13 января, 1968.

xxxixМногообещающая будущность технологии описана в [159], ее. 51-52.

xlВозможности OLIVERa исследованы в работе «Компьютер как средство коммуникации» Дж. К. Р. Лаклайдером, и Робертом У. Тейлором в Science and Technology, апрель 1968, с. 31.

xliОбсуждение сверхзвукового средства передачи см. «ССП и правительство: Критика тонет в пустоте». Science, 8 сентября, 1967 и «Шумиха вокруг сверхзвукового транспорта» Карла Критера, Science, 24 января 1969.

xliiПроект искусственного моря в Бразилии описан в «Диком плане для южноамериканских дикарей» Томом Александером в Fortune, декабрь 1967, с. 148.

xliiiО предсказанном значении изменения см. «Значение полетов к звездам - о профессиях будущего» Алвина Тоффлера в [131].

xlivПротиводействие ученых уставу комментируется в статье «Перемены и адаптация» Амитаи Этциони в Science, декабрь 1966, с. 1533.

xlvРегулирование технологии обсуждается в «Контроль за технологиями» Соландом, Science, 1 августа, 1969. См. также содержательную дискуссию о политических проблемах в науке и технологии в [333] и короткое изложение ведущим адвокатом Конгресса технологической оценки в [314].

xlviПодробные теоретические и исторические исследования проблем технологической оценки, см. статью Майо [323], [324] и [325]. См. также: Барбара Спенсер Маркс. Правительственная дискуссия Paper-205: Программа политических исследований в науке и технике. Вашингтон: Университет Джорджа Вашингтона. О необходимости технологической политики см. [209], с. 220.

xlviiУрбанолог Скотт Грир цитируется по публикации «Урбанистическая среда: Общие замечания» Даниэла Мойнихэма в [313, р. 497].

xlviiiИнтервью автора с Раймондом Флетчером.

xlixВикерс цитируется по: «Экология, планирование и «американская мечта»» сэра Джеффри Викерса в [241, pp. 374-395].

lДоказательство Харрингтона см. [318].

liПозиция Галбрейта рассматривается в [82].

liiВудсток цитируется из The New York Times, 25 августа, 1969.

liiiИнформация о фондах - из «Путеводителя «Плейбоя» по фондам взаимопомощи» Мишеля Лоуренса в Playboy, июнь 1969, с. 152. Неэкономический интерес общих фондов рассматривается Алвином Тоффлером в работе «Фонды будущего: 2000 год». Charming Balanced Fund Annual Report, Нью-Йорк, 1969, с. 6.

livФондовая «программа, связанная с инвестицией» обсуждается в «Новые веяния в филантропии». Ford Foundaition Statement of policy, New York: Ford Foundation, 1968. См. также: «Новое агентство вкладывает первый миллион в гетто-бизнес» Вика Джеймсона в Presbyterian Life, переизданной в 1968; и отпечатанной на мимеографе «Директивы ПКЭР для утверждения займа», изданной Пресвитерианской корпорацией по экономическому развитию.

lvЮдалл цитируется в «Идее социальной отчетности» Дэниэлом Беллом в Public Interest, весна 1969, с.81.

lviГросс цитируется из его предисловия к [313 р. IX].

lviiСоциальные индикаторы движения являются одними из наиболее важных сил в социальных и поведенческих науках сегодня. Но пока еще достаточно мало литературы по этому вопросу. Существует пять основных работ: [313], [317], [327], [330], [337].

lviiiОгборн цитируется по предварительным дискуссиям в [47], с. 304.

lixКритическое замечание МакРея - из его главы «Кризис социологии» в [298].

lxО ценном, хотя уже устаревшем списке и об оценке методологии прогноза см. [157]. Дельфи описана в [155]. Короткое, но содержательное предисловие к работе о перекрестном влиянии появляется как «Первоначальные эксперименты с перекрестным влиянием матричного метода прогнозирования» Т. Дж. Гордона и X. Хейварда в Futures, декабрь, 1968, с. 100-116.

lxiКристоф Бертрам цитируется из его статьи «Модели Западной Европы в 70-е гг. - альтернативы» в Futures, декабрь, 1968, с. 143.

lxiiО докладе комиссии президента Эйзенхауэра о целях см. [331, р. XI].

lxiiiНиксон: Президентский указ об учреждении Национального Ведомства по Исследованиям, 13 июня, 1969.

lxiv«Политика и взгляды «новых левых» Тодда Гитлина, Radical Education Project, Сан-Франциско, (мимеографировано) сс. 2, 5.

lxv«Применение кибернетики в психиатрии» У. Росса Эшби в [48], с. 376; см. также [1].

lxviПроект PLATO Осгуда отмечен в «Отчете о развитии идей Лондонской конференции зарубежных спонсоров в ноябре 1965». Mankind 2000, London: Preparatory International Secretariat, август 1966, с. 2; дальнейший отчет появляется в «Включение общественности в будущее» в Futures, сентябрь 1968, с. 69.

lxviiПередаваемые по телевидению игры упоминаются в Education Daily, 25 апреля, 1969.