В начало

БИБЛИОГРАФИЯ

Часть II. ТРАНСЕНЦИЯ

Глава 4. ОБЩЕСТВО ОДНОРАЗОВЫХ СТАКАНОВ

Барби, пластиковая «двенадцатидюймовочка», - самая известная и самая продаваемая кукла в истории. С момента появления в 1959 году ее численность в мире возросла до 12000000, а это больше населения Лос-Анджелеса, Лондона или Парижа. Маленькие девочки восхищаются ее реалистичностью и огромными возможностями ее гардероба. Mattel, Inc, создатель Барби, продает для нее целые коллекции, включая повседневную и спортивную одежду, костюмы для официальных встреч и банкетов.

Недавно Mattel представил новую усовершенствованную модель. У этой куклы более стройная фигура, «настоящие» ресницы и сгибающаяся талия, что делает ее еще больше похожей на человека. Более того, компания предоставила юным леди, желающим приобрести новую Барби, возможность купить ее со скидкой, обменяв на свою старую куклуⁱ.

Единственное, чего не объяснила компания - это то, что сторговав старую куклу на более совершенную модель, современная маленькая девочка, жительница постиндустриального мира, получила один из основных уроков нового общества: отношения человека с вещами становятся все более временными.

Море произведенных человеком материальных предметов, окружающих нас, вливается в океан естественных природных объектов. Но для человека имеет значение лишь технологически созданное окружение. Созданные руками человека вещи проникают в наше сознание и привносят новые краски. Их количество растет с убийственной скоростью как независимо, так и параллельно с естественным окружением. Для постиндустриального общества это будет еще более правомерным.

Противники материализма пытаются высмеять важность «вещей». Вещи имеют огромное значение не только из-за их функциональности, но также и из-за их психологического воздействия. Мы развиваем отношения с вещами, которые влияют на наше чувство континуальности и дискретности. Они участвуют в создании ситуаций, а сокращение отношений с ними ускоряет темп жизни.

Более того, наше отношение к вещам отражает основную систему человеческих ценностей. Нет ничего более драматичного, чем разница между новым поколением детей, которые с легкостью расстаются со старыми игрушками ради новой, усовершенствованной модели, и теми, кто, подобно своим родителям, долго и с любовью нянчит старую куклу, пока она не рассыплется от старости. Эта разница и характеризует весь контраст между прошлым и будущим, между обществом, основанном на стабильности, и новым, очень быстро формирующимся обществом, основанном на скоротечности.

БУМАЖНЫЙ ШЛЕЙФ

То, что наши отношения с вещами становятся все более непостоянными, можно проиллюстрировать, изучив культуру, окружающую ребенка, поменявшего свою игрушку. Он вскоре поймет, что Барби, без сомнения, не единственный физический предмет, на короткое мгновение появившийся в его жизни. Подгузники, слюнявчики, бумажные салфетки, полотенца, пластиковые бутылки быстро стали привычными вещами в доме и уничтожаются без всякого сожаления. Горячие булочки выпекают в формах, которые выбрасывают после одного употребления. Шпинат в пластиковых пакетах можно кинуть в кастрюлю с кипятком, подогреть и затем выкинуть пакеты. Обеды у телевизора готовятся и подаются на одноразовых подносах. Жилище человека напоминает перерабатывающую машину, через которую проходят все появляющиеся в доме предметы. Скорость этой машины все выше и выше. С рождения у ребенка нет никакой надежды выбраться из мира одноразовой культуры.

Идея однократного или краткосрочного использования предмета и последующая замена его возвращает нас к природе стран и людей, погрязших в наследии нищеты. Не так давно Уриэль Рон, исследователь рынка французского рекламного агентства Publicis, сказал мне: «Французские домохозяйки не привыкли выкидывать вещи. Они любят и хранят даже самые старые предметы, предпочитая не выбрасывать их. Мы представляли одну компанию, которая предлагала что-то типа пластиковых одноразовых занавесок и, проведя маркетинговое исследование, обнаружили слишком сильное сопротивление их продукции». Однако во всем развитом мире это сопротивление угасает.

Писатель Эдвард Майз обращает внимание но то, что многие американцы, посетившие Швецию в начале пятидесятых годов, были поражены ее чистотой. «Нас почти пугало отсутствие пивных и лимонадных бутылок на обочинах дорог, что, к нашему стыду, самое обычное явление в Америке. Но вот, о чудо! к 1960 году бутылки неожиданно заполонили шведские шоссе. Что же произошло? По примеру Америки, Швеция превратилась в потребительскую «одноразовую» страну». Сегодня в Японии бумажные салфетки стали настолько универсальными, что матерчатые платки считаются немодными и, конечно же, негигиеничными. Даже во Франции одноразовые зажигалки обычная вещь. Начиная с картонных молочных пакетов и заканчивая ракетами, которые снабжают силовыми двигателями космические аппараты, продукция, созданная для краткосрочного или одноразового пользования, становится более многочисленной и играет решающую роль в нашей жизни.

Недавнее нововведение - бумажные и квазибумажные скатерти - делает еще один шаг по направлению к избавлению от вещей. Респектабельные бутики и магазины рабочей одежды открыли целые отделы, посвященные бумажным одеяниям яркой расцветки и замысловатого дизайна. Журналы мод показывают захватывающие дух роскошные платья, пальто, пижамы и даже подвенечные наряды из бумаги. У одного из таких свадебных платьев есть длинный белый шлейф из «ажурной» бумаги, а заголовок под фотографией гласит, что после свадебной церемонии вы можете сделать из него «прекрасные кухонные занавески».

Бумажная одежда особенно удобна для детей. Один эксперт в области моды пишет: «Скоро девочки смогут ронять мороженое на одежду, рисовать картинки и вырезать снежинки на своих платьях, а матери с доброй улыбкой будут смотреть на их творчество». А для взрослых, которые хотят выразить свои собственные таланты, продаются комплекты «раскрась сам» с кисточками. Цена: два доллара.

Стоимость товара, несомненно, решающий фактор бумажного бума. Магазины продают простые прямые платья, сделанные из «целлюлозного волокна и нейлона, черт бы их побрал». Доллар двадцать девять центов каждое; покупка нового обходится потребителю чуть ли не дешевле оплаты услуг прачечной. Скоро будет и такое. Для распространения одноразовой культуры психологические результаты даже важнее экономических.

Мы развиваем склад ума, соответствующий нашей одноразовой продукции. Среди прочего, этот менталитет создал определенный набор радикально измененных ценностей по отношению к собственности. Но распространение в обществе тенденции к избавлению от вещей также влечет за собой сокращение продолжительности отношений человек-вещь. Вместо того, чтобы быть привязанными к одному предмету достаточно долгое время, мы на короткие промежутки связываемся с целым рядом сменяющихся вещей.

ПРОПАВШИЙ СУПЕРМАРКЕТ

Переход к быстротечности является своего рода манифестом в архитектуре - очевидно, что именно эта часть физического окружения в прошлом внесла довольно большой вклад в человеческое ощущение стабильности. Ребенку, поменявшему свою Барби, ничего не остается, как предполагать быструю смену зданий и других окружающих его больших конструкций. Все границы стерты. Уму непостижимо, с какой быстротой мы разрушаем улицы и города и возводим новые.

«Средний возраст жилых построек неуклонно сокращается, - пишет Е. Ф. Картер из Стэнфордского института. Начиная с фактически ничем не ограниченного срока во времена пещер,.. далее - примерно столетие для построек колониального периода в Соединенных Штатах, и примерно пятьдесят лет для современных домов»ⁱⁱ. Майкл Вуд, английский писатель, комментирует, что американец «вчера создал свой мир и точно знает, как он непостоянен и хрупок; здания в Нью-Йорке появляются буквально за ночь, и город может изменить лицо за какой-то год»ⁱⁱⁱ.

Романист Луи Очинклосс сердито жалуется, что «ужас жизни в Нью-Йорке - это ужас проживания в городе без истории... Все восемь поколений моих предков жили в этом городе. .. и только один из домов, где они обитали, стоит до сих пор. Именно это я имею в виду, говоря об исчезающем прошлом»^iv. Менее патриотично настроенные ньюйоркцы, чьи предки высадились на Американском континенте позже, прибыв из трущоб Пуэрто-Рико, деревень Восточной Европы или с плантаций Юга, совершенно иначе выражают свои чувства. Тем не менее «исчезающее прошлое» - реальный феномен, который, вероятно, получит широкое распространение и поглотит даже многие исторические города Европы.

Бакминстер Фуллер, художник-философ, однажды описал Нью-Йорк, как «постоянно эволюционирующий процесс, включающий эвакуацию, разрушение, передвижение, временно свободные места, повторения и нововведения. Этот процесс, в принципе, похож на ежегодный круговорот зерна на ферме - вспашка, посев, сбор урожая, опять вспашка, посев других злаков... Многие люди воспринимают строительные работы, заблокировавшие улицы Нью-Йорка, как на временное неудобство, которое в скором времени исчезнет в обычном порядке. Они все еще считают стабильность пережитком взглядов Ньютона на вселенную. Но те, кто живет с Нью-Йорком с начала века, буквально на своей шкуре познакомились с теорией относительности»^v.

То, что дети внутренне осознают теорию Эйнштейна, я убедился на собственном опыте. Некоторое время назад моя жена послала нашу дочь, которой было тогда двенадцать, в супермаркет за два квартала от нашей квартиры в Манхеттене. Наша дочь была там раз или два. Через полчаса она вернулась в недоумении. «Должно быть, он провалился сквозь землю, я не смогла его найти», - сказала она. Нет, он не провалился. Просто Карен, новенькая в этом районе, искала не в том квартале. Но как ребенок Эры Быстротечности, она предположила, что здание разрушили или перенесли, что естественно для двенадцатилетнего ребенка, выросшего в Нью-Йорке в то время. Еще полвека назад подобная идея никогда бы не пришла ему в голову. Физическое окружение занимало более прочные позиции, а наши связи с ним были более устойчивыми.

ЭКОНОМИКА НЕСТАБИЛЬНОСТИ

В прошлом стабильность была идеалом. Касалось ли это пары ботинок ручной работы или возведения собора, вся творческая и продуктивная энергия человека была направлена на увеличение продолжительности срока службы продукта. Человек строил на века. Приходилось. Пока общество вокруг него оставалось неизменным, каждый предмет имел четко определенные функции, а экономическая логика диктовала политику стабильности. Даже если приходилось время от времени ремонтировать ботинки за пятьдесят долларов, служившие десять лет, они все же были дешевле тех, которые стоили десять долларов и служили год.

Когда обычный уровень перемен в обществе повышается, то экономика стабильности должна быть замещена и замещается экономикой быстротечности.

Во-первых, развитие технологии имеет тенденцию уменьшать стоимость производства намного быстрее, чем стоимость ремонтных работ Одно полностью автоматизировано, другое остается по большей части ручным трудом. Это означает, что часто дешевле заменить вещь, нежели починить ее. Экономически разумнее создать дешевый, одноразовый предмет, хотя он прослужит не очень долго.

Во-вторых, развитие технологии позволяет по прошествии времени улучшать вещь. Второе поколение компьютеров лучше первого, а третье - лучше второго. Пока мы можем ускорять дальнейшее технологическое развитие все больше улучшений происходит за короткие интервалы, и в экономическом смысле часто выгоднее строить на короткие сроки, чем на долгие. Дэвид Льюис, архитектор и планировщик Городской проектировочной ассоциации в Питсбурге, рассказал о домах в Майами, которые были разрушены после десяти лет их существования. Улучшение кондиционирования воздуха в современных здания уменьшает рентабельность уже «устаревших» домов; принимая все это во внимание, стало дешевле разрушить десятилетнее строение, чем модифицировать его.

Третье по мере того, как перемены ускоряются и достигают самых отдаленных уголков общества, усиливается неуверенность в завтрашнем дне. Мы осознаем неизбежность перемен, но очень неуверенно их требуем. Мы не решаемся расширять возможности предметов с устоявшимися функциями. Избегая вторжения в установленные формы и функции, мы производим вещь на короткое время или, наоборот, пытаемся приспособить к новым условиям сам продукт. Своего рода очередное технологическое усовершенствование.

Повышение избавляемости от вещей, распространение одноразовой культуры - результат этого сильного давления. С увеличением числа перемен и повышением их сложности можно ожидать дальнейшего распространения принципа избавления от вещей и сокращения продолжительности отношений человека и вещи.

ПЕРЕДВИЖНАЯ ИГРОВАЯ ПЛОЩАДКА

Существуют другие объяснения избавляемости, которые приведут нас к тому же результату. Например, мы стали свидетелями создания предметов, спроектированных для ряда краткосрочных целей вместо одной. Это уже не одноразовые вещи. Обычно они слишком велики и дороги, чтобы их выбрасывать. Но они сконструированы так, что при необходимости их можно разобрать и перевезти на другое место.

Так, отдел народного образования Лос-Анджелеса решил, что 25% классов этого города в будущем будут иметь временную структуру для того, чтобы их можно было по необходимости перемещать. Каждый школьный округ Соединенных Штатов использует такие временные классы. Многие в пути. Эти классы для школьной индустрии то же самое, что для легкой промышленности бумажные платья - предвкушение будущего^vi.

Цель передвижных классов - помочь школьной системе справиться с колебаниями плотности населения. Но временные классы, как и одноразовая одежда, подразумевают: отношения человек-вещь будут менее продолжительны по сравнению с прошлым. Такие классы призваны обучать даже в отсутствие преподавателя. Как в случае с куклой Барби, дети получают живой урок нестабильности их окружения. Ребенок должен досконально изучить все, что заложено в этом классе - то, как он вписывается в окружающую архитектуру, какие на ощупь парты в жаркий день, как в нем отражаются звуки, все те неуловимые запахи и качества, которые придают индивидуальность и делают реальностью любую структуру. И только после завершения урока класс переезжает на новое место, чтобы послужить учебным пособием для других детей.

Мобильные классы не являются чисто американским феноменом. В Англии архитектор Седрик Прайс спроектировал то, что он сам назвал «зоной мысли» («thinkbelt»), - полностью подвижный университет, предназначенный для двадцати тысяч студентов в Северном Стэффордшире. «Основой университета послужат не постоянные, а временные строения, - сказал архитектор. - Это приведет к широкому использованию «мобильных и разнообразных физических объектов» - например, классных комнат, построенных внутри железнодорожных вагонов, благодаря чему они могут маневрировать на всей протяженности четырехмильного студенческого городка^vii.

Целый ворох проектов временных конструкций слетает со столов инженеров и архитекторов - геодезические купола как часть здания, наполненные воздухом пузыри, используемые в качестве командных пунктов или генеральных штабов. В Нью-Йорке Департамент паркового хозяйства решил построить двенадцать «передвижных игровых площадок», которые можно установить на свободных местах в городе, пока потребители не найдут другого места для их установки. Было время, когда игровые площадки находились по соседству, и дети, а возможно, и дети этих детей могли играть там. Тем не менее, постиндустриальные площадки для игр не привязаны к одному месту, уже в проекте они - временное явление.

МОДУЛЬНЫЙ «ДВОРЕЦ РАЗВЛЕЧЕНИЙ»

Сокращение продолжительности отношений человек - вещь привело к быстрому распространению одноразовых предметов и временных конструкций, что, в свою очередь, усилилось развитием «модуляризма». Это явление можно определить как попытку придать всей конструкции больше стабильности за счет непостоянных составных частей. План Седрика Прайса «Thinkbelt» предполагает, что факультеты и студенческие общежития строятся из прессованных стальных блоков, которые при помощи крана можно включать в каркас здания. Этот каркас — единственная относительно постоянная часть здания. Квартирные модули при надобности могут быть перемещены, а в теории — демонтированы и собраны в ином месте.

Следует подчеркнуть, что с точки зрения продолжительности отношений разница между мобильностью и избавляемостью от вещей очень слабая. Даже когда модули лишь переконструированы, результатом является новая конфигурация, новая сущность. Получается, что одна физическая структура разрушена, и создана другая, но при этом некоторые компоненты остались прежними.

Сегодня многие предположительно «стабильные» здания построены по модульному плану, что позволяет по желанию передвигать внутренние стены и перегородки и создавать новые планировки. Мобильные стены могут служить символом быстротечного общества. Сегодня вряд ли можно зайти хоть в одну большую контору, не натолкнувшись на толпу рабочих, которые оживленно двигают столы и создают новые интерьеры, перемещая перегородки. Недавно в Швеции модуляризм отпраздновал очередной триумф: в Упсале в блочном квартирном доме все стены подвижны. Жильцам нужна лишь отвертка, чтобы полностью изменить вид своей квартиры и, по сути, сотворить новые апартаменты.

Иногда модулярность напрямую связана с избавлением от вещей. Пример - простая вездесущая шариковая ручка. Изначально гусиное перо в качестве пишущего предмета было долгожителем. Время от времени его чинили и чистили, тем самым продлевая срок службы. Ручка-автомат великое техническое усовершенствование, потому что оно дает потребителю свободу передвижения. Оно представляет собой орудие для письма с собственной чернильницей. Изобретение шариковой ручки еще больше закрепило это достижение. Ко всем достоинствам этой ручки можно добавить еще одно - дешевизну. Вы можете просто выкинуть ручку после того, как закончатся чернила. Была создана первая одноразовая ручка.

Но, тем не менее, с психологической точки зрения существуют недостатки. Многие люди испытывают угрызения совести, выкидывая даже использованную ручку. В ответ на такой психологический момент промышленность выпустила шариковую ручку, сделанную по модульному принципу саму ручку можно использовать и дальше, а использованный стержень выкинуть. За счет заменяемых компонентов вся конструкция получила более долгий срок действия.

Составляющих частей гораздо больше, чем целых объектов. И когда человек из составных создает новые конструкции, разрушает и перемещает их, он сталкивается с тем, что предметы быстрее проходят сквозь его жизнь, что, в общем, сокращает среднюю продолжительность отношений с ними. Результат — текучесть, мобильность и быстротечность вещей.

Эти принципы воплощает один из наиболее потрясающих архитектурных проектов - план, разработанный Джоан Литтлвуд, директором английского театра, при помощи Фрэнка Ньюбая, инженера-конструктора. Гордона Паска, консультанта по системам, и Седрика Прайса, создателя «thinkbelt».

Мисс Литтлвуд захотела создать такой театр, в котором, желательно одновременно, можно было играть обычную пьесу, показывать политические дебаты, бальные танцы и матчи борцов. По словам критика Рейнера Бенхэма, она хотела сделать «зону абсолютной возможности». Результатом этого фантастического плана стал «Дворец развлечений», широко известный как «Первый гигантский мобиль в мире»^viii.

АРЕНДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Еще одно направление решительно меняет связь человека и вещей - это арендная революция. Распространение аренды является характерной чертой общества, стремящегося к постиндустриализму, и тесно связано со всеми описанными выше тенденциями. Связь между машинами Херца, одноразовыми подгузниками и «Дворцом развлечений» Джоан Литтлвуд на первый взгляд может показаться нелепой, но при более близком рассмотрении открывается большое внутреннее сходство. Аренда также способствует более интенсивной быстротечности.

Во время Великой депрессии, когда миллионы оказались без работы и без крыши над головой, стремление обрести свой собственный дом стало мощной движущей силой капиталистического общества. В Соединенных Штатах до сих пор распространено желание владеть собственным домом. Но уже после Второй Мировой войны возрос процент строящихся домов, предназначенных для аренды. Еще в 1955 году для квартир внаем было предназначено только 8% новых построек. К 1961 году их количество достигло 24%. В 1969 г., впервые в США, большинство зданий было построено под квартиры, а не под частные дома. Жизнь в квартирах, по разным причинам,— просто существование. Что касается молодежи, то они, по словам профессора Бергмана Келли, хотят получить «жилье с наименьшими затратами». Минимум затрат - это как раз то, что потребитель одноразовой продукции получает за свои деньги, и то, чему благоприятствуют временные конструкции и модульные компоненты. Обязательства по отношению к квартирам должны, по определению, быть более кратковременными, чем обязательства домовладельца по отношению к своему дому. Склонность к аренде жилья подчеркивает общую тенденцию сокращения временных отношений с физическим окружением.^*

Еще более удивительным явлением стала недавняя волна арендной деятельности в сферах, где она практически никогда не встречалась. Дэвид Ризман писал: «Люди обожают свои машины; они любят о них говорить, но привязанность к любой из них в частности редко достигает достаточной силы, чтобы продлиться долгое время». Это нашло отражение в том факте, что средний американец владеет одной машиной не более трех с половиной лет; а люди с достатком меняют автомобили каждые год или два. В свою очередь, это объясняет существование двадцатибиллионного бизнеса подержанных машин в Соединенных Штатах. Именно автомобильная индустрия первой преуспела в разрушении традиционного мнения, что крупные приобретения делаются на всю жизнь. Ежегодный выпуск новых моделей, мощная реклама, поддерживаемая готовностью компаний дать кредит, делают покупку новой (или новой подержанной) машины достаточно частым событием в жизни среднего американца. В результате, интервал между покупками уменьшается, одновременно сокращая продолжительность отношений хозяина и его средства передвижения.

Тем не менее, в последние годы появилась новая эффективная сила, призванная изменить многие наиболее глубоко укоренившиеся традиции автопромышленности, - аренда машин. Сегодня в Соединенных Штатах миллионы автомобилистов время от времени арендуют машины на срок от нескольких часов до нескольких месяцев. Многие жители крупных городов, особенно Нью-Йорка, где парковка это просто кошмар, отказываются от своих машин, предпочитая брать их напрокат для поездок за город на выходные или даже для передвижения по городу из-за неудобства общественного транспорта. В США машину можно с минимальными затратами арендовать почти везде: в аэропорту, на вокзале, в гостинице.

Более того, американцы перевезли привычку арендовать автомобили и за границу. Каждый год около полумиллиона из них, находясь в других странах, берут машины напрокат. Предполагается, что к 1975 году эта цифра возрастет до миллиона. И крупные американские арендные компании, имеющие свои филиалы примерно в пятидесяти странах мира, начали сталкиваться с иностранными конкурентами. В то же время европейские фирмы стремятся превзойти американские. На карикатуре в Paris Match существо из космоса, стоящее рядом с летающей тарелкой, спрашивает жандарма, где можно арендовать машину. Идея аренды получила широкое распространение.

Параллельно с увеличением автоаренды, в США появился новый тип магазинов, где ничего нельзя купить, но все можно взять напрокат. Сегодня в США насчитывается порядка девяти тысяч таких магазинов с годовым оборотом аренды около одного биллиона долларов, и его прирост составляет от 10 до 20% в год. Фактически, еще пять лет назад не существовало и половины таких магазинов. Трудно обнаружить вещь, которую нельзя было бы арендовать: от лестницы и садового инвентаря до норковой шубы и подлинного Руо^*.

В Лос-Анджелесе арендные фирмы предлагают живые кустарники и деревья для тех, кто хочет временно украсить свои дома. «Лучшие растения - живые растения напрокат», гласит надпись на фургоне в Сан-Франциско. В Филадельфии можно взять напрокат рубашку. А где-нибудь еще американцы могут взять в аренду все, вплоть до платьев, костылей, драгоценностей, телевизоров, туристического снаряжения, кондиционеров, инвалидных кресел, постельного белья, магнитофонов, бокалов для шампанского и столового серебра. Мужской клуб западного побережья арендовал человеческий скелет для демонстрации, а реклама в Wall Street Journal настоятельно предлагает: «Корову - напрокат»^ix.

Не так давно в шведском журнале для женщин Svensk Damtidning опубликовали серию заметок о мире в 1986 году. Среди других вещей предполагалось, что к этому времени «мы будем спать на встроенных кроватях с поднимающимися спинками для завтрака или чтения, арендованных там же, где и столы, картины и стиральные машины»^x.

Нетерпеливые американцы не хотят ждать до 1985 года. И в самом деле, одним из наиболее заметных аспектов арендного бума стало увеличение проката мебели. Некоторые фабрики и многие арендные фирмы не больше чем за двадцать-пятьдесят долларов в месяц обставят полностью небольшую квартиру вплоть до занавесей, ковриков и пепельниц. «Вы прибываете утром в город ,- говорит стюардесса, - и к вечеру у вас уже есть весьма неплохая квартирка». Канадец, который собирается переехать в Нью-Йорк, говорит: «Все такое новое и красивое. Мне совершенно не надо беспокоиться о том, как возить все с собой, когда я уезжаю».

Вильям Джеймс^* как-то написал: «Жизнь, основанная на владении вещами, менее свободна, чем жизнь, основанная либо на действии, либо на существовании». Рост арендной деятельности - это шаг в сторону от жизни, основанной на собственности. Если люди будущего живут быстрее, чем люди прошлого, то они должны намного лучше приспосабливаться. Нагруженные вещами, они не смогут сделать ни шагу. Им нужно преимущество разнообразия последних технологических разработок, а не ответственность, которая до сих пор сопровождает накопление вещей. Чтобы выжить в непостоянном мире быстрых перемен, они должны научиться путешествовать налегке.

Распространяясь все шире, аренда постоянно сокращает продолжительность отношений человека и вещей. Это станет ясно, если задать простой вопрос — сколько машин, арендованных или собственных, прошло через руки среднего американца за его жизнь? Ответ: от двадцати до пятидесяти. Но для более активных арендаторов эта цифра может составлять двести идя более машин. В то время, как средняя продолжительность отношений покупателя и определенного средства передвижения составляет месяцы или годы, продолжительность отношений арендатора с любой машиной чрезвычайно коротка.

Результатами аренды являются увеличение числа людей, успешно контактирующих с одними и теми же предметами, и сокращение средней продолжительности таких отношений. Мы распространяем такой принцип на широкий спектр товаров, и стало совершенно ясно, что повышение рентальности (rentalism) идет параллельно и усиливается под влиянием одноразовой продукции, временных конструкций и модуляризма^xi.

ВРЕМЕННЫЕ ПОТРЕБНОСТИ

Очень важным является понятие «устаревание». Из страха, что товар устареет, предприниматель идет на нововведения. Это же принуждает потребителя пользоваться арендованными или одноразовыми вещами. Людей, воспитанных на идеале постоянства, беспокоит сама идея устаревания, особенно если оно запланировано. Запланированное устаревание в последнее время стало мишенью общественной критики, и неосторожный читатель может понять это как чуть ли не единственную причину тенденции к менее продолжительным отношениям.

Некоторые предприниматели, без сомнения, намеренно сокращают срок действия своих товаров, чтобы в будущем обеспечить их продажу. Таким образом, появляющиеся каждый год новые модели, с которыми американские (и другие) покупатели хорошо знакомы, не являются существенными техническими усовершенствованиями.

Современные машины Детройта не могут проехать на одном галлоне больше миль, чем предыдущие модели. И нефтяные компании, несмотря на все добавки, которыми они хвастаются, принципиально ничего не меняют в производстве бензина. Далее, неоспоримо то, что Мэдисон Авеню часто преувеличивает необходимость новых изобретений, поощряя потребителя избавляться от частично использованных вещей, чтобы приобрести новые.

Покупатель попадает в тщательно расставленный капкан — смерть старой вещи была надуманно ускорена ее производителем, и в то же время появляется «новая, улучшенная» модель, разрекламированная как последняя победа технического прогресса.

Сами по себе эти причины все-таки не могут объяснить фантастического роста оборота товаров в нашей жизни. Быстрое устаревание является неотъемлемой частью общего ускорения — процесса, охватившего не только самых энергичных людей, но и общество в целом. Этот исторический процесс вряд ли можно отнести на счет корыстолюбивых торгашей, так как он тесно связан с развитием науки и способностью приобретать знания.

Совершенно очевидно, что устаревание бывает «запланированным» или незапланированным. По отношению к вещам устаревание встречается в трех ситуациях. Когда изделие буквально разрушается и больше не может выполнять свои функции — подшипники стираются, ткани снашиваются, трубы ржавеют. Для потребителя главными являются выполняемые функции, а изнашивание продукта определяет тот предел, когда необходима его замена. Это устаревание связано с нарушением функций.

Устаревание также происходит в тех случаях, когда появляются новые товары, выполняющие эти функции лучше. Новые антибиотики лечат гораздо эффективнее старых. Новые компьютеры в сто раз быстрее и экономичнее древних моделей начала 60-х годов. Это устаревание вызвано существенным развитием технологий. Но устаревание также возникает, когда меняются нужды потребителя и сами функции, выполняемые продуктом. Эти потребности не так легко описать, как это полагают критики запланированного устаревания. Любой предмет, будь то машина или обычная открывалка, можно оценить по различным критериям. Машина, к примеру, - это не просто средство передвижения. Она выражает личность владельца, является символом статуса, источником наслаждения скоростью и разнообразных сенсорных стимулов: осязательных, обонятельных, зрительных и т.д. Удовольствие, получаемое потребителем от таких факторов, может, в зависимости от его системы ценностей, перевесить удовлетворение от высокой мощности и повышенных технических качеств машины.

Общепринятое понятие о том, что каждый предмет может выполнять только одну легко определимую функцию, идет вразрез с тем, что нам известно о психологии человека, о влиянии ценностей на принятие решения, да и просто со здравым смыслом. Все вещи многофункциональны.

Замечательным примером этого может служить случай, который произошел совсем недавно. В одном небольшом местном магазинчике маленький мальчик купил полдюжины стирательных резинок. Мне стало любопытно, зачем ему понадобилось такое количество, и я взял одну.

«Они хорошо стирают?» — спросил я мальчика. «Я не знаю, — ответил тот, — но они приятно пахнут». И в самом деле, японские производители использовали сильные отдушки, вероятно, чтобы перебить неприятный химический запах. В общем, требования к товару зависят от потребителя и времени.

В недостаточно обеспеченном обществе нужды потребителей одинаковы и неизменны, так как они полностью зависят от потребностей желудка. Когда материальное положение улучшается, человек меньше думает о выживании. Потребности приобретают более индивидуальный характер. Более того, если рассматривать общество в комплексе быстрых перемен, то окажется, что потребности человека (которые появляются вследствие контакта с окружающей средой) тоже меняются достаточно быстро: чем быстрее меняется общество, тем более кратковременны потребности. Улучшение материального положения нового общества во многом способствует быстрой смене потребностей.

Часто, даже точно не представляя, чего он хочет, потребитель сталкивается с желанием изменить окружающую обстановку. Реклама всячески поощряет это чувство и извлекает из него выгоду, но нельзя сказать, что только она участвует в его создании. Общая тенденция сокращения продолжительности отношений гораздо глубже укоренилась в общественных структурах, чем предполагают критики запланированного устаревания и успешных махинаций Мэдисон Авеню. Потребитель часто меняет свои нужды, и это находит отражение в его готовности отказаться от проверенных продуктов и марок. Министр юстиции генерал Доналд Ф. Тернер^xii, яростный критик рекламы, прав, говоря, что одна из основных целей рекламы - создание «длительного предпочтения». Но эта задача невыполнима, потому что фирмы так часто сменяют одна другую, что это, по словам одной публикации, стало «основной головной болью рекламы в нашей стране».

Многие фирмы прекращают свое существование. Компании, которые еще держатся на плаву, постоянно меняют свои позиции. Согласно Генри М. Шахте^xiii, «среди фирм, занимающихся товарами, пользующимися наибольшим потребительским спросом, сегодня практически нет компаний, которые занимал ведущие позиции десять лет назад. Так, среди производителей американских сигарет, только Pall Mall сохранил такое же положение на рынке, как и в 1956 году. Camels опустился с уровня 18% до 9 % на рынке. Lucky Strike еще больше - с 14% до 6%. А другие фирмы наоборот выдвинулись. Так Salem поднялся с 1% до 9%. Уже после проведения этих подсчетов появились дополнительные цифры».

Хотя эти изменения в перспективе истории могут показаться незначительными, но постоянная смена позиций, на которую влияет, но которую не всегда контролирует реклама, отражает динамизм повседневной жизни человека. А это еще больше усиливает чувство скорости, суматохи и нестабильности в обществе.

Глава 5. МЕСТА: НОВЫЕ КОЧЕВНИКИ

Каждую пятницу ровно в 16:30 Брюс Роб, чиновник с Уолл Стрит, запихивает кучу бумаг в свой черный кожаный дипломат, снимает с вешалки пальто и исчезает. Жизнь идет по шаблону уже более трех лет. Сначала он вызывает лифт, спускается с двадцать девятого этажа и спешит по шумным улицам к аэродрому. Потом садится в вертолет, который через восемь минут доставляет его в аэропорт Кеннеди. Пересев на реактивный самолет, он заказывает ужин, а тем временем гигантская машина разворачивается над Атлантикой и летит на запад. Через час с небольшим, за исключением редких опозданий, он быстрым шагом выходит из здания аэровокзала в Коломбо, штат Огайо, и садится в ожидающий его автомобиль. Еще полчаса езды, и он у цели - в собственном доме.

Четыре ночи в неделю Роб проводит в гостинице на Манхеттене. Оставшиеся три - с женой и детьми в Коломбо в пятистах милях от работы. Претендуя на лучшее в этом мире - работу в финансовом центре Америки и сравнительно тихую семейную жизнь на Среднем Западе, он пролетает около 50000 миль в год, мотаясь туда и обратно.

Случай Роба необычен - но это и не исключение. В Калифорнии владельцы ранчо каждое утро преодолевают расстояние в 120 миль до побережья Тихого океана и долины Сан-Бернардино, чтобы посетить свои владения в Императорской долине. На ночь они возвращаются домой. Один подросток в Пенсильвании, сын странствующего инженера, регулярно летает в Германию, чтобы посетить ортодантиста во Франкфурте. Доктор философии Ричард МакКеон раз в неделю совершает тысячемильную поездку, чтобы провести занятия в Новой Школе Социальных Исследований в Нью-Йорке. Молодой житель Сан-Франциско и его девушка каждые выходные проделывают путь в 2000 миль, чтобы увидеть друг друга. И наконец, одна матрона из Новой Англии совершает набеги на Нью-Йорк, чтобы посетить своего парикмахера. Никогда раньше расстоянию не придавалось так мало значения. А отношения человека и места стали более многочисленными, хрупкими и кратковременными. Для общества высоких технологий, в особенности, для тех, кого я охарактеризовал как «людей будущего», ежедневные поездки, путешествия и постоянная перемена места жительства стали второй натурой. Образно говоря, мы полностью «вычерпываем» места и избавляемся от них, подобно тому, как мы выкидываем одноразовые тарелки и банки из-под пива. Мы стали свидетелями исторического процесса разрушения значения места в человеческой жизни. Мы воспитываем новую расу кочевников, и мало кто может предположить размеры, значимость и масштабы их миграций.

КЛУБ «ТРИ МИЛЛИОНА МИЛЬ»

В 1914 году, по словам Бакминстера Фуллера, среднее расстояние, которое преодолевал обычный американец в год, составляло 1640 миль, включая 1300 миль каждодневных прогулок. Это означает, что американец покрывал при помощи каких-либо транспортных средств (например, на лошади или каком-либо «механическом коне») в среднем 340 миль в год. Взяв за основу цифру 1640 миль можно высчитать, что средний американец за всю жизнь наездил 88 560 миль (исходя из расчета, что продолжительность человеческой жизни составляет 54 года. На самом деле в 1920 году продолжительность жизни белого американца составила 54,1 года).. Сегодня же владелец машины проезжает 10 000 миль в год, и притом живет дольше своих предков. «В свои шестьдесят девять лет, - написал Фуллер несколько лет назад, - я был одним из семи миллионов человек, каждый из которых за свою жизнь преодолел три миллиона миль или больше. А это почти в тридцать раз превышает среднее расстояние, которое американец проезжает за всю жизнь.

Совокупность этих цифр ошеломляет. Например, в 1967 г. 108 000 000 американцев совершили 36 000 000 поездок с ночевками далее чем за сто миль от дома. Только эти маршруты насчитывают 312 000 000 000 миль. Если не принимать в расчет целую флотилию реактивных самолетов, автомобилей, поездов, грузовиков, поездов метро и так далее, наш вклад в мобильность потрясает своими размерами. На уже двадцати лет ежедневно в Америке появляется 200 миль заасфальтированных дорог протяжении вот и улиц. Добавьте к ним 75000 миль новых автотрасс, и этого будет достаточно, чтобы три раза обогнуть земной шар. За этот период население США выросло на 38,5%, а протяженность дорог и улиц подскочила на 100%. Если мы посмотрим с другой стороны, цифры еще более драматичны: число миль, которые проехали люди в Соединенных Штатах, увеличилось в шесть раз быстрее, чем население, по крайней мере за последние двадцать пять лет^xiv.

Это революционное ускорение шло более-менее параллельно в высокоразвитых странах. Тот, кто наблюдал тихую улицу Страндвер в Стокгольме в час пик, не мог не ужаснуться при виде этого зрелища. В Роттердаме и Амстердаме улицы, построенные за последние пять лет, уже ужасно загружены: число автомобилей увеличилось быстрее, чем можно было себе представить. Наряду с растущим количеством повседневных передвижений в пространстве от дома до различных ближайших объектов, увеличивается число деловых поездок и путешествий с ночевками вне дома. Почти 1500000 немцев отдыхали в этом году в Испании, сотни тысяч заполонили пляжи Голландии и Италии. Каждый год Швецию посещают более 1200000 иностранцев. Каждый год Америка принимает 1000000 человек, в то время как 4000000 американцев совершают путешествие за океан. Писатель в «Фигаро» отзывался об этом процессе, как о «гигантском человеческом обмене».

Эти поездки людей туда и обратно по земле и под землей являются одной из характерных черт постиндустриального общества. Напротив, доиндустриальные страны кажутся замороженными и застывшими, их население крепко приковано к одному месту. Специалист по транспортным проблемам Уилфред Оуэн говорит о «провале между неподвижными и мобильными государствами». Он отмечает, что страны Латинской Америки, Азии и Африки должны проложить 40000000 миль дорог, чтобы достичь уровня протяженности трасс в странах ЕЭС. Этот контраст влечет глубокие экономические и незаметные, часто игнорируемые культурные и психологические последствия. Потому что мигранты, путешественники и кочевники - люди совершенно особого толка^xv.

ФЛАМЕНКО В ШВЕЦИИ

Возможно, наиболее значительное в психологическом смысле передвижение человека - смена места жительства. Географическая мобильность стала обычным явлением в США и других высокоразвитых странах. Перет Дракер писал о Соединенных Штатах: «В нашей стране массовые миграции начались во время Второй Мировой войны, и до сегодняшнего дня их уровень не уменьшается»^xvi. Политолог Даниил Элазар описывает большинство американцев как людей которые «переезжают из одного места в другое в пределах одной (урбанистической) зоны, и, сохраняя кочевой образ жизни, не остаются ни в одном конкретном городе»^xvii.

В промежутке между мартом 1967 и мартом 1968 - всего за один год — 36 600 000 американцев (не считая детей в возрасте до одного года) сменили место жительства. Это больше, чем все население таких стран, как Кампучия, Гана, Гватемала, Гондурас, Ирак, Израиль, Монголия, Никарагуа и Тунис вместе взятое. Представьте себе, что все население этих государств сменило место проживания. В США такие передвижения ежегодно повторяются в больших масштабах. С 1948 года каждый пятый американец раз в год меняет адрес, прихватив с собой жену, детей и кое-что из вещей, чтобы начать новую жизнь. Если мы сравним цифры, то даже нашествие монгольской орды или переселения европейцев на Запад в девятнадцатом столетии кажутся смешными^xviii.

Хотя уровень географической мобильности в США не знает себе равного, все-таки даже в странах с древними традициями рушатся вековые узы, связывающие человека с местом. В New Society, лондонском журнале по общественным наукам, пишут: «Англичане оказались более мобильной расой, чем они могли себе представить... В Англии и Уэльсе в 1961 году около 11% жителей прожили в своих домах меньше года... В отдельных частях Англии миграция достигла безумных масштабов. В Кенсингтоне не прожили на одном месте и года 25% населения. В Хэмстеде - 20%. В Челси 19%». Анне Лаппинг в другом номере журнала констатирует: «Новые домовладельцы переезжают из своих домов намного чаще, чем это делали их родители. Средний срок закладных составляет 8-9 лет». Ситуация в Англии лишь незначительно отличается от ситуации в Америке.

Во Франции дефицит жилья обусловливает замедленный темп мобильности, но даже там, согласно работе демографа Ги Порше, каждый год от 8 до 9% всех французов меняют дома^xix. В Швеции, Германии, Италии и Нидерландах уровень внутренних миграций очень высок.

Волна массовых миграций, прокатившаяся по Европе, не находит аналогов в истории человечества с периода разрухи времен Второй Мировой войны. Экономическое процветание севера Европы, с одной стороны, создало нехватку рабочих мест (исключая Англию), а с другой - привлекло безработных сельскохозяйственных рабочих Средиземноморья и Среднего Востока.

Они тысячами приезжают из Алжира, Испании, Португалии, Югославии и Турции. Каждую пятницу тысяча турецких рабочих в Стамбуле штурмует поезд, идущий на север, к земле обетованной. Похожий на пещеру железнодорожный вокзал в Мюнхене становится пунктом назначения для многих из них. В Мюнхене даже издается газета на турецком языке. В Кельне на огромном заводе Форда четверть рабочих - турки. Другие иностранцы покоряют Швейцарию, Англию, Францию, Данию, доходят даже до Швеции^xx.

Недавно в Пандбурге, английском городе двенадцатого века, нас с женой обслуживали испанские официанты. А в Стокгольме мы посетили «Вивель», ресторан в центре города, ставший местом встречи испанских эмигрантов, истосковавшихся по фламенко и национальной кухне. Там мы не встретили ни одного шведа, и, за исключением нас да еще нескольких алжирцев, все говорили по-испански. Неудивительно, что шведские социологи столкнулись с проблемой: стоит способствовать ассимиляции иностранных рабочих в Швеции или поощрять сохранение национальных традиций — принципиальный вопрос, над которым бились американские ученые в период открытой эмиграции в Соединенных Штатах.

ВПЕРЕД - В БУДУЩЕЕ

Существует разница между американскими и европейскими мигрантами. В Европе большинство миграций можно отнести к общему явлению перехода от сельского хозяйства к индустриализму, то есть - от прошлого к настоящему. Только небольшая часть связана с переходом от индустриализма к постиндустриализму. В Америке, напротив, отход от сельского хозяйства не является первопричиной переселения людей. Главным становится распространение автоматизации, а идеалом - новый образ жизни в постиндустриальном обществе, переход к будущему.

Картина прояснится, если рассмотреть американских переселенцев. Частая смена места жительства характерна для технологически отсталых и неразвитых групп, таких как городские негры, но их переезды обычно ограничены пределами одного штата или города. Однако эти группы составляют лишь маленькую прослойку населения, и было бы ошибкой на таком примере делать выводы о том, что миграции связаны в основном с бедностью, безработицей и отсутствием образования.

На самом деле мы видим, что люди, получившие образование в колледже, переезжают гораздо чаще и дальше. Люди с высшим техническим или профессиональным образованием - одни из самых мобильных в Америке. Другой группой, для которой характерны частые миграции, являются административные работники. (Среди служащих IBM ходит шутка, что название фирмы означает «Я переехал» - «I Have Been Moved»). В нарождающемся постиндустриализме именно эти группы - ученые, инженеры и администрация - стали ведущей рабочей силой. Они, как и рабочие хлопчатобумажных заводов прошлого, символизируют общество.

В то время как миллионы нищих и безработных крестьян медленно переходят от сельского хозяйства к индустриализму, тысячи ученых, инженеров и других специалистов уезжают в США и Канаду, страны постиндустриализма. В Западной Германии профессор Рудольф Моссбауэр, нобелевский лауреат в области физики, не исключает возможности переезда в Америку из-за несогласия с административной и бюджетной политикой своей страны. В Европе министерства, обеспокоенные «технологическим пробелом», беспомощно взирают на то, как Westinghouse, Allied Chemical, Douglas Aircraft, General Dinamics и другие ведущие американские корпорации засылают талантливых разведчиков в Лондон или Стокгольм, чтобы переманить всех специалистов, от астрофизиков до инженеров турбин.

Но одновременно и в США происходит «утечка мозгов», когда тысячи ученых, подобно частичкам атома, беспорядочно переезжают с места на место. Существуют и хорошо организованные маршруты передвижений. Два основных потока, один с Севера, другой с Юга, идут в Калифорнию и другие штаты тихоокеанского побережья, с промежуточным пунктом в Денвере. Еще одно значительное течение - с Юга в Чикаго, Кембридж, Принстон и Лонг-Айленд. Поток, идущий в обратную сторону, приводит людей к космической и электронной промышленности во Флориде^xxi.

Один мой знакомый молодой инженер отказался от работы над проектом RCA, чтобы устроиться на General Electric. Особняк, который он купил лишь два года назад, был продан; его семья временно снимает жилье в пригороде Филадельфии, пока строится новый дом. Они скоро переедут туда - в четвертый дом за последние пять лет, если только ему не предложат лучшую работу где-нибудь еще. А ведь Калифорния так заманчива!

Существуют менее очевидные примеры миграции руководящих работников, но в любом случае их «оборот» увеличивается. Столетие назад Уильям Вайт в книге «Организованный человек» заявил, что «в американском обществе человек, покидающий свой дом, является не исключением, а его движущей силой. Стало правилом, что руководитель покидает свой дом и продолжает движение дальше»^xxii. Эта правильная уже в то время характеристика стала еще актуальней.

В журнале Wall Street Journal в статье под названием «Как семья руководителя приспосабливается к постоянным переездам по стране» рассказывается о «цыганских корпорациях». Она описывает жизнь М. Е. Якобсона, директора сети магазинов Mongomery Ward. Когда он достиг сорокашестилетнего возраста, он и его жена за двадцать шесть лет супружеской жизни сменили двадцать восемь домов. «Я чувствую, будто моя жизнь прошла в дороге», — говорит гостям его жена^xxiii. Возможно, их случай нетипичен. Но тысячи подобных им людей переезжают по крайней мере раз в два года, и их количество постоянно растет. Это происходит не только потому, что потребности корпораций постоянно меняются, но также и потому, что высшее руководство считает частые переезды своих потенциальных преемников необходимым звеном в обучении.

Меняя дом за домом, административные работники напоминают шахматные фигуры в человеческий рост на доске размером с континент. Это позволило одному психологу предложить остроумную систему сохранения денежных средств, которую он назвал «модульная семья». Согласно этой системе, руководитель оставляет не только дом, но и семью. А компания на новом месте подыскивает другую, подходящую ему - все характеристики точно подобраны в соответствии с теми, которые были у предыдущей семьи. А какой-нибудь другой переезжающий руководитель «включается» в его семью. Пока вроде бы никто не принял эту идею всерьез.

Помимо профессионалов, технических и административных работников, которые вовлечены в игру «третий лишний», в обществе существует много других своеобразных мобильных прослоек. Огромное военное ведомство насчитывает десятки семей, которые, будь то мир или война, постоянно переезжают. «Я больше не занимаюсь ремонтом и украшением домов, - иронично сетует жена одного полковника. - Занавески из старого дома никогда не подойдут в новом, а ковер всегда не того цвета или размера. С сегодняшнего дня я занимаюсь только своей машиной». Десятки тысяч квалифицированных конструкторов пополняют их ряды. С другой стороны - это 750 000 студентов, которые учатся далеко от своего родного штата, плюс сотни тысяч тех, кто находится внутри штата, но вдали от дома. Для миллионов, особенно для «людей будущего», дом там, где ты его найдешь.

САМОУБИЙЦЫ И ХИЧ-ХАЙКЕРЫ

Волна увлечения переездами среди человеческих существ влечет за собой различные плохо изученные побочные эффекты. Почты тратят бесчисленное количество денег, чтобы содержать в порядке телефонные книги. То же происходит и с телефонными компаниями. В 1969 году в Вашингтоне, округ Колумбия, из 885 000 прошлогодних абонентов в телефонном справочнике сменилось больше половины. В то же время, организации и ассоциации испытывают трудности при определении местонахождения их представителей. Только за последний год одна треть членов Национального общества программного обучения, организации по исследованиям в области образования, сменила свои адреса. Даже друзьям трудно отыскать друг друга.

Как не согласиться с сетованиями бедного графа Ланфранко Распони, который жалуется, что путешествия и переезды разрушили общество. Нет больше светских сезонов, потому что никого не собрать в одном месте, за исключением, конечно же, тех, кто «ничего не представляет собой» в обществе. Можно процитировать графа: «Раньше, если вы хотели получить за обед двадцать долларов, вы просили сорок, теперь же вы просите двести».

Несмотря на столь значительные неудобства, низложение тирании географии открыло путь к свободе, которая оказалась для многих заманчивой. Этим объясняется та психологическая привязанность, которую американцы и европейцы испытывают к автомобилю - техническому воплощению пространственной свободы.

Исследователь мотивации человеческого поведения Эрнст Дичер, избавившись в свое время от влияния распространенной фрейдистской чуши, оказался весьма проницателен, когда предположил, что автомобиль сегодня стал «наиболее мощным орудием покорения мира», доступным обычному американцу. «Машина стала современным символом инициации. Права, полученные в шестнадцать лет - действительный пропуск в мир взрослых»^xxiv.

В богатых странах, пишет он, «большинство людей имеют достаточно пищи и крышу над головой. Достигнув тысячелетней мечты человечества, они двинулись дальше, к удовлетворению новых потребностей. Они хотят путешествовать, делать открытия, наконец, быть физически независимыми. Машина - символ мобильности...» Действительно, автомобиль - последняя вещь, которую решится продать американская семья, оказавшись в трудном финансовом положении; худшее наказание для подростка, если родители запретят пользоваться ему машиной.

Девушки в Соединенных Штатах на вопрос, что они считают самым важным в молодых людях, без промедления ответили - машина. По итогам недавнего исследования, 67% опрошенных назвали машину «необходимой», а девятнадцатилетний юноша Альфред Уранга из Альбукерка, штат Нью-Мехико, мрачно заявил: «Если у тебя нет тачки, у тебя нет и девчонки». Среди молодежи очень сильно желание владеть автомобилем.

Трагической иллюстрацией может послужить самоубийство семнадцатилетнего мальчика из штата Висконсин, Уильяма Небела. Когда у него отобрали права за превышение скорости, родители запретили ему брать машину. Прежде чем пустить себе в лоб пулю двадцать второго калибра, он написал записку: «Без прав у меня нет моей машины, работы и общественной жизни. Я думаю, что лучше сразу покончить с этим». Совершенно очевидно, миллионы подростков во всем развитом мире согласятся со словами поэта Маринетти, который более полувека назад воскликнул: «Вид ревущей мчащейся машины прекраснее Крылатой Победы».

Свобода в выборе общественного положения тесно связана со свободой передвижения. Когда человек чувствует себя социально ущемленным, первым его импульсом является стремление сменить обстановку. Такая мысль вряд ли придет в голову крестьянину, выросшему в своей деревне, или шахтеру, работающему в мрачных подземельях. «Переезд решает многие проблемы. Давай, поезжай!» - сказал мне мой студент, прежде чем присоединиться к Корпусу Мира. Но передвижение само по себе стало ценностью, утверждением свободы, а не реакцией на внешние проблемы или желанием избежать их.

Опрос 539 подписчиков журнала Redbook имел целью выяснить, почему они сменили адреса. Помимо таких причин, как «семье стало тесно в старом доме» или «здесь приятнее окружение», 10% ответили: «Просто хотели перемен».

Крайним проявлением стремления к переездам являются женщины, путешествующие автостопом, формирующие особый и значительный слой общества^xxv. Молодая католичка, бросив работу рекламного агента в журнале и взяв с собой подругу, уехала автостопом в Турцию. В Гамбурге девушки расстались. Первая, Джеки, двинулась в Грецию, затем добралась до Стамбула и наконец вернулась в Англию, где снова устроилась на работу в журнал. Она осталась там только на время, которое потребовалось, чтобы накопить деньги на следующее путешествие. Потом она снова вернулась и работала официанткой. Предложение остепениться она отвергла, сказав: «Я не в состоянии долго находиться в Англии».

Двадцатитрехлетняя Джеки - убежденная последовательница путешествий автостопом. Она неутомимо голосует на дорогах всей Европы, в ее рюкзаке болтается газовый пистолет. Она возвращается в Англию на шесть-восемь месяцев, затем вновь отправляется в путь. Двадцативосьмилетняя Руфь живет таким образом уже долгое время, самый большой срок пребывания на одном месте - три года. По ее словам, хич-хайкерство - прекрасный образ жизни: можно встречаться с людьми, но при этом «не особо заморачиваться на них».

Девушки-подростки помешаны на путешествиях, возможно, из-за того, что хотят сбежать от строгой обстановки родного дома. Опрос девушек, проведенный журналом Seventeen, показал, что 40,2% девушек побывали в одной или двух «крутых» поездках во время летних каникул. В 69% случаев они уезжают за пределы штата, а 9% составляют заграничные поездки. Непреодолимое желание путешествовать появляется еще в детстве. Когда Бет, дочь психиатра из Нью-Йорка, узнала, что ее подруга побывала в Европе, она отреагировала слезами: «Мне уже девять, а я ни разу не была в Европе!»

Положительное отношение к передвижениям подтверждается опросом, показавшим, что американцы склонны восхищаться путешественниками. Исследователи из Мичиганского университета обнаружили, что путешественников часто называют «удачливыми» и «счастливыми». Поездки укрепляют авторитет, поэтому многие американцы сохраняют бирки на чемоданах и дипломатах долгое время после поездки. Один шутник предложил открыть дело по стирке и глажке багажных ярлыков для людей, заботящихся о своем положении в обществе.

С другой стороны, очередной переезд скорей является поводом для сочувствия, чем для поздравлений. Уже вошло в традицию жаловаться на трудности переезда. Французский социолог Ален Турен объяснил, что «те, кто однажды уже решился на переезд, меньше привязаны к определенному обществу и более подготовлены к следующей смене места обитания»^xxvi. На последней конференции по правам человека британский председатель профсоюза заявил, что мобильность - это скорее всего привычка, оставшаяся со студенческих времен. Он обратил внимание на то, что люди, получившие образование вдалеке от дома, передвигаются более свободно, чем неквалифицированные и больше привязанные к дому работники физического труда. Выпускники колледжей, как он предполагает, способствуют развитию мобильности у своих детей.

Если для большинства рабочих семей перемена места жительства лишь вынужденная мера, результат безработицы и других лишений, то для среднего и высшего класса переезд связан с дальнейшим улучшением жизни. Для них путешествия - это развлечение, и впереди их наверняка ждет лучший образ жизни^xxvii.

МРАЧНЫЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Совсем не столь радужную картину представляют собой люди, вынужденные переезжать. Это не только индийские и иранские крестьяне, которые прожили на одном месте всю или почти всю жизнь. Это также относится к миллионам чернорабочих, особенно занятых в отсталых отраслях промышленности. По мере того, как наступают технологические изменения, отмирают целые отрасли и буквально на глазах возникают новые, миллионам неквалифицированных рабочих приходится искать работу. Экономика требует подвижности; и правительствами западных стран, в особенности, Швеции, Норвегии, Дании и США, выделяются огромные субсидии для поощрения рабочих, обучающихся новым специальностям и покидающим свои дома в поисках работы. Угольщики в Аппалачах или рабочие текстильных фабрик где-нибудь во французской провинции мучительно болезненно переносят такие перемены. Даже в крупных городах, потеряв из-за их перестройки привычное жилье и получив поблизости новое, рабочие переживают трагедию.

«Можно с достаточной долей уверенности сказать, что их реакцией является выражение горя, - говорит доктор Марк Фрид, работающий в Центре общественных исследований в центральной больнице Массачусетса. - Это проявляется в болезненном чувстве утраты, общей депрессии, часто сопровождаемой симптомами психологического, социального и соматического расстройства». Он делает вывод, что их реакция точно соответствует «страданию потерянного человека»^xxviii.

Социолог Моника Вио из министерства социального обеспечения Франции, говорит: «Французы очень привязаны к месту. Даже если их работа находится всего за тридцать-сорок километров, они отчаянно сопротивляются переезду. Профсоюзы называют переезд «депортацией»^xxix.

Даже некоторые образованные и хорошо обеспеченные люди с трудом адаптируются на новом месте. Писатель Клифтон Фэдимэн, рассказывая о своем переезде из тихого городка в Коннектикуте в Лос-Анджелес, отмечает, что он был буквально «сражен странным физическим и душевным недугом. По прошествии шести месяцев моя болезнь прошла сама собой. Неврологи поставили диагноз - «культурный шок». Смена дома, даже при самых благоприятных обстоятельствах, влечет за собой ряд тяжелых психологических изменений^xxx.

В известной работе «Crestwood Heights», посвященной проблемам канадских пригородов, социологи Д. Р.Силей, Р. А.Сим, Е. У. Лусли отмечают: «Скорость передвижений и глубина проникновения перемен в личность человека требуют от людей более уступчивого поведения и стабильности характера. Мировоззрение, иногда речь, привычная еда и любимая обстановка - всем этим мы должны относительно внезапно пожертвовать, не имея при этом никаких намеков на то, как вести себя в сложившейся обстановке»^xxxi.

Психиатр Джеймс С. Тихурст из университета Британской Колумбии шаг за шагом рассмотрел путь, по которому идет процесс приспособления человека. Изучая вынужденных мигрировать людей, можно проследить ряд закономерностей. Изначально человек неотрывно связан с настоящим: он пытается добыть деньги, найти работу, крышу над головой. Обычно эта стадия сопровождается «беспокойством, усилением психомоторной деятельности». По мере того, как чувство отчужденности в непривычных условиях возрастает, человек вступает в следующую фазу - «психологического прибытия» (arrival). «Для этого периода характерны повышенная возбуждаемость и депрессия, рассеянность, физическое беспокойство и соматические явления. Оказавшись выброшенным из привычной обстановки, человек становится враждебным и подозрительным. Усиливается чувство одиночества и беспомощности, это время отличает дискомфорт и беспорядок. Такой период с перерывами может продлиться от одного до нескольких месяцев». Только тогда наступает следующая, третья фаза. Человек мало-помалу приспосабливается к новому окружению. В крайних случаях «беспокойство усугубляется, что проявляется в частой смене настроения, развитии ненормального психического состояния, чувства разрыва с реальностью». В итоге, некоторые люди так и не приспосабливаются^xxxii.

ПРИВЯЗАННОСТЬ К ДОМУ

Привыкнув к новому окружению, человек становится совершенно другим. Потому что любое перемещение разрушает сеть старых связей и создает новые. Этот разрыв, особенно если он повторяется, порождает «утрату чувства долга», что многие писатели отмечали среди других результатов мобильности. Человек переезжает в такой спешке, что нигде не может пустить корни. Директор авиакомпании высказал мнение, что он уклоняется от участия в политической жизни своей страны по той причине, что «в предстоящие несколько лет я и не появлюсь здесь. Вы сажаете дерево, но никогда не увидите как оно выросло».

Игнорирование или, в лучшем случае, частичное участие резко критикуется теми, кто видит в этом угрозу традиционному идеалу обывательской демократии. Они упустили нечто важное: возможность того, что люди отказавшись принимать участие в общественной жизни, проявили больше ответственности, чем те, кто участвует и тут же уезжает. Эмигранты способствуют увеличению налогов, но не платят их, потому что они уже находятся в другом месте. Они ратуют за сокращение доходов школ и оставляют детей других родителей страдать от последствий. Не было бы разумней и порядочней отказаться от участия? Если каждый уклонится от участия, откажется вступать в организации, заводить близкие отношения с соседями, выполнять свои обязательства, что же станет с человеком и его окружением? Могут ли человек и общество выжить при отсутствии обязательств?

Обязательства могут принимать различную форму. Например, привязанность к месту. Мы сможем оценить значение мобильности, только если сначала поймем центральное положение в психологии обыкновенного человека. Эта позиция находит отражение в нашей культуре в бесконечном числе вариантов. Цивилизация началась с сельского хозяйства, что связано с оседлым образом жизни, и дошла, наконец, до переселений и миграций кочевников палеолита. Даже значение слова «укоренение», которое мы часто упоминаем сегодня, имеет земледельческое происхождение. Во времена, когда не существовало цивилизации, кочевники из разговора о «корнях» не поняли бы ни слова.

Понятие корней связано с представлением о постоянном, навеки «пришвартованном» доме. В жестоком голодном мире, полном опасностей, дом, будь это даже жалкая лачуга, считается последним убежищем, которое вросло в землю, передается из поколения в поколение и связывает человека с прошлым и природой. Неподвижная суть дома являлась ценностью. В литературе мы то и дело находим примеры почтительного отношения к дому. «В гостях хорошо, а дома лучше», - строчка из книги по домоводству, написанной в шестнадцатом веке Томасом Туссером. Таких выражений привязанности к дому десятки: «Мой дом моя крепость», «Дома и стены помогают», «Мой любимый дом». Любовь к дому достигла своего апогея в Англии девятнадцатого века. В то время индустриализация вырывала сельское население из привычной обстановки и превращала его в практически однородную массу горожан. Томас Гуд, поэт бедняков, пишет: «И сердце шепчет: я дома, дома наконец». Теннисон рисует классическую картину:

An English home - grey twilight poured

On dewy pastures, dewy trees,

Saifter than sleep - all thongs in order stored,

A haunt of ancient peace.^*

Когда промышленная революция перевернула мир, и все вещи явно находились в беспорядке, дом стал последней опорой, прибежищем во время бури. На самом деле все оказалось не так поэтично, и ничто не могло сдержать сил, которые с корнями вырывали человека из привычного окружения.

ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ГЕОГРАФИИ

В древние времена кочевник, мучимый голодом, брел под безжалостно палящим солнцем, но всегда брал с собой шатер, семью и оставшееся племя. Его сопровождали привычное общественное окружение и материальная структура, которую он называл домом. Современные кочевники, наоборот, оставляют все физические объекты. (Это хорошо видно на графиках, показывающих оборот вещей). Они оставляют все, кроме самого постоянного социального образования - семьи. Уменьшение значения места в жизни человека, сокращение обязательств по отношению к нему выражаются различными способами.

Недавним примером стало решение колледжей Ivy League в Соединенных Штатах не учитывать географический фактор при поступлении абитуриентов. Эта элитная организация всегда рассматривала названный критерий, отдавая предпочтение молодым людям, живущим далеко от их студенческого городка, чтобы создать разнообразный студенческий коллектив. В период с 1930 до 1950 года Гарвард сократил вдвое прием студентов из Новой Англии и Нью-Йорка. «Сегодня, - говорит представитель администрации, - мы отказываемся от принципа географического места жительства».

Уже очевидно, что место жительства больше не является источником человеческих различий. Люди больше не зависят от географического происхождения. Адрес в анкете не имеет более никакого значения. Многие люди столь краткое время находятся на одном месте, что не могут соответствовать отличительным местным характеристикам. Говорит председатель приемной комиссии Йельского университета: «Конечно мы до сих пор отправляем людей в такие отдаленные места, как Невада для набора студентов, но не менее разнообразную картину представляют абитуриенты из районов Гарлема, Квинса и Парк Авеню». Согласно этому высказыванию, Йель при отборе студентов не выносит на обсуждение географию. «Мы ищем студентов не из разных штатов, а из разной среды, что для нас гораздо важнее».

Мобильность основательно взволновала все общество и стерла географические границы между людьми. Обязанности человека по отношению к географическому месту жительства стали до такой степени незначительными, что, по словам профессора Джона Дикмана из университета в Пенсильвании: «Верность человека городу или штату оказывается сегодня слабее связей с корпорацией, профессией или добровольной организацией»^xxxiii. Можно сделать вывод, что обязательства по отношению к месту (городу, штату, стране, соседям) переносятся на структуры (корпорации, профессии, друзей), которые сами по себе мобильны и почти всегда географически независимы^xxxiv.

Обязательства, тем не менее, связаны с продолжительностью отношений. Имея определенное представление о продолжительности ожиданий, мы наполняем эмоциональным содержанием те отношения, которые должны быть для нас «постоянными» или достаточно долгими, и как можно меньше вкладываем в краткосрочные отношения. Но и тут не обходится без исключений: взять хотя бы курортный роман. При всем разнообразии отношений, взаимосвязь остается. Сокращение обязательств по отношению к месту происходит не только за счет мобильности, но и, как следствие, в результате сокращения продолжительности отношений человек-место.

В семи крупнейших городах, включая Нью-Йорк, средняя продолжительность проживания на одном месте меньше четырех лет^xxxv. В глаза бросается сильное отличие от деревенских жителей, которые проводят всю жизнь в одном доме. Более того, сокращение человеком связей с домом относится и к «второстепенным» местам. Он меняет свой супермаркет, бензоколонку, автобусную стоянку, парикмахерскую, тем самым делая кратковременными целый ряд других отношений. Мы не только увеличиваем количество посещаемых в течение жизни мест, но и делаем связь с каждым из них в отдельности все незначительней.

В этой главе мы наглядно показали, как толчок ускорения влияет на человека. Можно сделать вывод, что отношения с местом аналогичны отношениям с вещами. В обоих случаях человек вынужден чаще создавать и разрывать связи; уровень быстротечности растет; темп жизни увеличивается.

Глава 6. ЛЮДИ: МОДУЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Каждой весной по всему Западному побережью Соединенных Штатов начинается миграция. Группами и поодиночке, около пятнадцати тысяч американских студентов, нагруженных спальными мешками, одеялами и купальниками, бросают на время учебу и следуют направляющему инстинкту, который приводит их на залитый солнцем берег Форта Лодердейл во Флориде. Почти неделю эта кишащая масса поклонников солнца и секса плавает, спит, флиртует, потягивает пиво, спорит и валяется на пляже. Под конец девушки в бикини со своими бронзовыми поклонниками собирают пожитки и вливаются в массовый отъезд. Из палатки, установленной курортным городком, чтобы приветствовать эту сердитую армию, несется бормотание громкоговорителя: «Два свободных места до Атланты. Подкиньте до Вашингтона. Машина на Луисвилл поедет в одиннадцать...» Через несколько часов от веселой пляжной компании не останется ничего, кроме окурков и пивных банок, а также полутора миллионов долларов, в осевших карманах местных торговцев. Для них ежегодное нашествие - это посланное Богом бедствие, наводящее ужас на общественность, которое, тем не менее, обеспечивает личную выгоду.

Молодых людей привлекает не только неукротимое желание погреться на солнышке, не просто секс, который также доступен в любом другом месте. Скорее - это чувство безответственности и свободы. По словам девятнадцатилетней студентки из Нью-Йорка, недавно посетившей такой праздник жизни: «Не нужно заботиться о том, что делаешь или говоришь, потому что, откровенно говоря, ты никогда больше не встретишь этих людей».

Обычаи Форта Лодердейл подразумевают случайные скопления людей, которые делают возможным образование большого количества различных межличностных связей. Совершенно очевидно, что временность служит отличительной чертой человеческих отношений на пути к постиндустриальному обществу. Потому что люди проносятся по нашей жизни так же, как вещи и места.

СТОИМОСТЬ «ВОВЛЕЧЕНИЯ»

Урбанизация - способ существования городских жителей с начала века занимала мысли социологов. Макс Вебер указал на тот факт, что люди в городе не в состоянии так же близко знать всех своих соседей, как это было возможно в маленьких сообществах. Георг Симмел сделал шаг вперед и развил эту идею довольно странным образом, заявив, что, если бы человек эмоционально реагировал на всех входящих с ним в контакт людей или засорял свою голову лишней информацией, то он «полностью внутренне разложился бы и впал бы в немыслимое умственное состояние».

Луи Вере, в свою очередь, отметил фрагментарную структуру урбанистических отношений. «Характерно, что горожане отводят друг другу довольно ограниченные роли, писал он. — Их зависимость от других ограничивается весьма фракционным аспектом сферы деятельности»^xxxvi. Он объяснил, что нам необходимо поддерживать частичные и поверхностные контакты с некоторыми людьми вместо того, чтобы вникать в характерные особенности каждого встреченного нами человека. Мы заинтересованы лишь в способности продавца обуви удовлетворять наши потребности, и нас совершенно не волнует, что его жена - алкоголичка.

Это означает, что мы сформировали ограниченные структурные отношения с большинством окружающих нас людей. Сознательно или нет, мы определили наши связи функциональными терминами. Пока нас не затронули внутрисемейные проблемы продавца обуви, его мечты, надежды и разочарования, он остается для нас полностью заменяемым любым другим продавцом той же квалификации.

В результате применения модульного принципа к человеческим отношениям, мы создали свободную личность: Модульного Человека. Вместо того, чтобы быть захваченными человеком полностью, мы вникаем только в модуль его личных качеств. Каждую личность можно представить как уникальную конфигурацию тысячи таких модулей. В отличие от личности в целом, модули, несомненно, могут быть взаимозаменяемыми. Пока нашей целью остается покупка пары ботинок, а не любовь, дружба или ненависть продавца, у нас нет никакой необходимости вникать в другие модули и интересоваться теми из них, что образуют его характер. Наши отношения ограничены. Каждая сторона несет ответственность за безопасность связей, которые влекут за собой общепринятые формы поведения и коммуникаций. Подсознательно или иным образом, обе стороны понимают права и обязанности. Трудности возникают лишь тогда, когда кто-либо из них переступает черту дозволенности и пытается войти в контакт с другими, не относящимся к делу модулями.

Сегодня большое количество литературы по психологии и социологии посвящено отчуждению, возникшему из-за фрагментарности отношений. Риторика экзистенциализма и студенческих восстаний открыто осуждает эту проблему. Мы недостаточно заинтересованы в своих знакомых. Миллионы молодых людей слоняются в поисках «общей заинтересованности».

Прежде чем с радостью согласиться с популярным мнением о плохих результатах модуляризации, давайте поближе познакомимся с самой проблемой. Теолог Харви Кокс, вторя Симмелу, отмечает, что в урбанистической среде попытка общения со всеми может привести только к саморазрушению и эмоциональной пустоте. По его словам, для того, чтобы городской человек «выбрал объект дружбы, который он будет холить и лелеять, отношения с большей частью окружения должны носить более беспристрастный характер. В своей жизни человек сталкивается с десятками систем и сотнями людей. Его желание лучше познакомиться с некоторыми из них ведет к необходимости сокращения отношений со другими. Послушать сплетни для городского жителя стало своего рода актом величайшей милости, так как его не интересуют люди, о которых ему может рассказать почтальон. «Более того, прежде чем начинать жаловаться на модуляризацию, надо спросить себя, действительно ли мы предпочитаем вернуться к традиционным условиям существования, при которых каждый человек имеет отношения с полным набором качеств нескольких людей, а не с личностными модулями многих». Человек настолько сентиментален и романтичен, что часто смотрит сквозь пальцы на последствия такого возврата. Те самые писатели, которые осуждают фрагментарность, отстаивают свободу, не видя несвободы людей, связанных тотальными отношениями. Потому что любая связь влечет за собой запросы и ожидания. Чем ближе становятся отношения, тем стороны сильнее давят друг на друга ради осуществления этих надежд. Чем теснее и шире связи, тем больше модулей вовлечено в игру, тем больше количество наших запросов^xxxvii.

В модульных отношениях потребности тесно связаны между собой. Продавец предлагает нам свои довольно ограниченные услуги, чтобы удовлетворить наши довольно ограниченные ожидания. И мы не настаиваем, чтобы он разделял нашу веру или политические взгляды, любил ту же музыку и пищу, был аккуратен дома. Он также оставляет нам свободу выбора - быть атеистом, евреем, гомосексуалистом, Джоном Бичером или коммунистом. Это никогда не могло быть правомерным для всеобщих отношений. Можно сказать, что фрагментация и свобода идут рука об руку. Каждому из нас, кажется, необходимы некоторые глобальные отношения. Но принижать тот факт, что мы не можем не иметь иных связей, - это нелепость. И отдавая предпочтение обществу с ограниченными связями, мы возвращаемся в тюрьму прошлого, в то время, когда люди были гораздо более строго разделены всевозможными социальными условностями, сексуальными нравами, политическими и религиозными ограничениями.

Нельзя сказать, что модулярные отношения самое лучшее, что существует в мире. Мы попытаемся показать, что в некоторых ситуациях они рискованны. Хотя до сих пор эти вопросы почти не попадали в поле зрения общественных и профессиональных дискуссий. А такая значительная величина, как продолжительность межличностных отношений, вообще не обсуждалась.

ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ

Социологи типа Верса мимоходом обратились к временной природе связей в урбанистическом обществе. Но, сравнив уменьшение продолжительности человеческих связей с другими типами отношений, не сделали никаких систематических выводов. Не было сделано и попытки документально отразить прогрессивный уклон этой тенденции. Если мы не проанализируем временный характер человеческих связей, то окончательно потеряем правильный путь к постиндустриализации.

Снижение средней продолжительности человеческих отношений, вероятно, является следствием увеличения количества этих отношений. Число людей, с которыми современный горожанин вступит в контакт за неделю, превышает число тех, кого встречал феодальный крестьянин за год, а может и за всю жизнь. Несомненно, среди деревенских связей встречаются быстротечные отношения, но по большей части в них участвуют одни и те же люди. У горожанина, возможно, есть основная группа людей, с которыми он поддерживает продолжительные взаимоотношения, но сотни, а может быть, и тысячи людей после одной-двух встреч канут в небытие. Все мы имеем дело с человеческими отношениями, равно как и с другими типами связей, которым свойственна устоявшаяся выборка временных ожиданий. Мы ожидаем, что какой-то тип отношений продлится дольше. В действительности, отношения можно классифицировать согласно их вероятной длительности, что, конечно, варьируется для каждой страны и каждого человека. Тем не менее, для широких слоев населения в высокоразвитых странах характерны следующие категории:

Длительные отношения. Наши надежды на то, что внутрисемейные отношения продлятся на весь срок жизни участников, не всегда оправдываются из-за увеличившегося числа разводов. Но теоретически мы вступаем в брак «пока смерть не разлучит нас», и общественным идеалом является семейная связь на всю жизнь. Остается спорным, насколько истинно и реалистично это ожидание в быстротечном обществе. Но факт остается фактом, семейные отношения предполагают длительную связь, и человек, ответственный за разрушение семьи, считается виновным.

Средние связи. Эта категория включает в себя четыре класса. В порядке сокращения продолжительности это: отношения с друзьями, соседями, коллегами и членами церквей, клубов и других добровольных организаций.

Дружба по традиции предполагает почти столь же прочные связи, как и семья. В нашей культуре высоко ценятся «старые друзья». Менее продолжительные отношения между знакомыми - один из типов этого класса.

Соседские отношения больше не считаются долгосрочными - Земля вертится слишком быстро. Они длятся, пока человек находится в определенном месте, и этот срок неуклонно сокращается. Разрыв с соседями, как правило, влечет за собой различные проблемы, но никак не связан с чувством вины. Рабочие отношения часто перекрывают дружеские и, реже, соседские. По традиции, особенно среди «белых воротничков», рабочие отношения предполагают сравнительно долгий отрезок времени. Хотя и эти ожидания могут очень быстро меняться.

Отношения между членами церквей, общественных организаций, политических партий и т. п. иногда перетекают в дружбу, но до тех пор считаются самой непрочной связью по сравнению с остальными тремя типами.

Краткосрочные отношения. В эту категорию попадает большинство отношений в сфере услуг. Они включают продавцов, курьеров, парикмахеров, цирюльников и т. д. Эти отношения развиваются относительно быстро, и их прекращение не возбуждает никаких отрицательных эмоций. Исключения составляют врачи, юристы и бухгалтеры, связи с которыми носят более продолжительный характер.

Эта категоричность несколько преувеличена. Многие из нас могут привести примеры «сервисных» отношений, которые продлились дольше дружеских, рабочих или соседских. Множество длительных отношений есть и в нашей жизни: мы годами можем лечиться у одного и того же врача или сохраняем чрезвычайно тесные отношения с институтскими друзьями. Эти случаи немногочисленны, хотя их нельзя назвать чем-то необычным. В силу различной временной протяженности, эти связи становятся различимы. Эти ожидания не выходят за рамки правила и совершенно не изменяют средней продолжительности различных межличностных отношений.

ПРИГЛАШЕНИЕ НА СКОРУЮ РУКУ

Продолжающаяся урбанизация - это один из факторов, благодаря которым мы движемся по направлению к большей мимолетности наших отношений. Как предполагалось раньше, урбанизация более тесно сближает большие массы людей, а посредством этого увеличивает реальное количество контактов. К тому же, этот процесс подкреплен расширением географической мобильности, описанной в предыдущей главе, которая ускоряет не только поток мест, но и поток людей.

Увеличение числа путешествий влечет за собой увеличение числа быстрых случайных контактов с попутчиками, администрацией гостиниц, водителями такси, сотрудниками авиалиний, швейцарами, горничными, официантами, с коллегами и друзьями друзей, с таможенными служащими, и многими другими. Чем больше мобильность человека, тем больше количество коротких личных встреч, человеческих контактов, каждый из которых - это фрагментарная и к тому же сжатая во времени связь какого-либо типа. (Для нас такие контакты являются естественными и незначительными. Мы редко задумываемся над тем, испытывал ли кто-нибудь из шестидесяти шести биллионов наших предшественников такой высокий уровень быстротечности в человеческих отношениях^xxxviii.) Как путешествия повышают количество контактов, в основном с работниками различных сфер услуг, так и перемена места жительства увеличивает количество проходящих сквозь нашу жизнь людей. Передвижения ведут к окончанию связей почти во всех вышеуказанных категориях. Молодой инженер-подводник, сменив свою работу на судоверфи на острове Маре в Калифорнии на новую должность в Ньюпорте, Вирджиния, взял с собой непосредственно свою семью, оставив родителей, родственников, соседей, и т. д. Он разрывает все связи. Обосновавшись на новом месте, он, его жена и ребенок должны проявить инициативу, чтобы наладить ряд новых, более временных отношений.

Вот как описывает этот процесс молодая жена, ветеран одиннадцати переездов: «Когда вы живете на одном месте, вы замечаете перемены происходящие по соседству. В один прекрасный день почту принесет новый почтальон. Через несколько недель сменится кассирша в супермаркете. Затем вы узнаете, что появился новый механик на бензоколонке. Тем временем ваши соседи уехали и на их месте поселилась новая семья. Такие перемены происходят постоянно, но постепенно. Переезжая, вы обрубаете все связи и вам приходится налаживать отношения заново. Вам приходится искать нового педиатра, дантиста, механика, который не обсчитает вас; вы нарушили всю организацию, и приходится создавать все снова».

Чем чаще повторяется такой цикл, тем короче становятся затронутые отношения. Среди значительной части населения он проявляется с такой быстротой, что решительно меняет наше представление о времени в человеческих связях. Заметка в The New York Times рассказывает: «Вчера на вечеринке на Фрагтаун Роуд зашел разговор о том, как долго живут в Нью-Йорке присутствующие на ней люди. К общему удивлению, обнаружилось, что самый большой срок - пять лет». При более медленной смене мест и людей, пять лет - это чуть меньше переходного периода для семьи, переехавшей в новое общество. Это общепринятый срок. Сегодня же переломный период должен быть сокращен по времени.

Так, во многих американских пригородах существует служба «Добро пожаловать», которая знакомит вновь прибывших с главными магазинами и конторами общества. Оплачиваемые работники службы, обычно женщины среднего возраста, посещают новых жителей, отвечают на их вопросы, оставляют брошюры и, иногда, недорогие купоны, по которым можно отовариться в местном магазине. Так как это предполагает отношения только в категории обслуживания и является не более, чем своего рода рекламой, служба «Welcome Wagon» в целом оказывает поверхностное воздействие.

Процесс налаживания связей с новыми соседями и друзьями часто усиливается, благодаря присутствию персон, обычно разведенных или одиноких пожилых женщин, которые играют в обществе роль связующего информационного звена. Такие люди существуют во многих обустроенных пригородах. Социолог Роберт Гутман из Рутгерского университета определил их функции, заметив, что несмотря на то, что сама эта женщина часто изолирована от жизни общества, она получает удовольствие, наводя мосты для новоприбывших. Она берет на себя инициативу и приглашает их на вечеринки и другие сборища. А ее протеже тем временем тешат себя надеждой, что «старые» жители, во многих местах это означает два года пребывания, сами захотели пригласить их. Но увы, новые люди вскоре понимают, что связались с аутсайдером этого общества, и стараются прервать отношения.

«Но к счастью для интеграторов, - сообщает Гутман, к тому времени, как новоприбывшие влились в общество и покинули своих благодетелей, появляются новые переселенцы, которым нужно протянуть руку помощи»^xxxix.

И другие люди в обществе ускоряют процесс формирования отношений. Развивая эту мысль, Гутман говорит: «По словам респондентов, еще прежде, чем они приобретают собственность, маклеры представляют им соседей. В некоторых случаях соседские жены звонят друг другу, поодиночке и группами. Иногда соседи случайно встречаются, подстригая траву, убирая двор или заботясь о детях. Конечно же, дети - первые, кто налаживает контакты с новым окружением». Местные организации тоже играют важную роль, помогая людям быстрее влиться в общество. Но это в большей степени относится к владельцам частных домов, нежели к жителям квартир. Церковь, политические партии и женские организации обеспечивают большинство тех связей, которых ищут новые жители. По словам Гутмана, «иногда соседи могут рассказать о добровольных обществах и даже привести на первую встречу; но чаще всего мигрант должен сам найти подходящую для него группу людей». Осознание того, что движению нет конца, что где то кочевники собирают свои пожитки и мигрируют дальше, работает против развития отношений, которые стали бы глубже, чем модульные. «Это отношения «Они приходят и уходят», - говорит управляющий пригородного продуктового магазина. - Однажды вы узнаете, что они уехали в Даллас». «В Вашингтоне лавочникам редко удается наладить долгие, продолжительные отношения с покупателями», - констатирует Business Week. «Все время новые лица», - говорит проводник в Нью-Хевене.

Даже дети осознают быстротечность человеческих связей. «Няни» прошлого уступили место беби-ситтерам; каждый раз, когда нужно присмотреть за ребенком, вам присылают нового человека. Отставка семейных врачей отражает тенденцию к сокращению продолжительности отношений. Семейные врачи сетуют на то, что хотя они и не имеют узкой специализации, их преимущество в том, что у них есть возможность наблюдать одних и тех же пациентов в течение всей жизни. Современные пациенты непостоянны. Вместо того, чтобы довольствоваться длительными отношениями с одним врачом, они порхают между разными специалистами, меняя эти связи при каждом переезде в новое сообщество. Контакты становятся все короче и короче. Автор книги «Crestwood Heights», обсуждая взаимодействия профессионалов и любителей, отмечает, что «природа таких контактов, которые сами по себе являются лишь крупицами в напряженной жизни каждой стороны, подразумевает сокращение любой мысли до очень короткого сообщения при достаточно малом количестве»^xl. Следует внимательней изучить влияние фрагментарности и сокращения отношений врач-пациент на здоровье людей.

БУДУЩЕЕ ДРУЖБЫ

Каждый раз переезжая на новое место, люди имеют склонность бросать своих хороших друзей и знакомых, которые, в конечном счете, забываются. Мы разрываем не все отношения, остаются отношения с парой друзей и сохраняются единичные контакты с родственниками. Но каждый переезд наносит смертельный удар по этим связям. Поначалу в обе стороны несется поток писем, происходят случайные встречи и раздаются телефонные звонки. Но мало-помалу их частота сокращается, пока, в конечном счете, совсем не затухает. Вот что сказал типичный английский житель пригорода, уехав из Лондона: «Нельзя забыть Лондон. Даже если с вами вся ваша семья, остались друзья в Пламстеде и Элсеме. Вы возвращаетесь туда каждые выходные. Но уже не вписываетесь». Джон Барт в своей книге «The Floating Opera» точно ухватил смысл текучести дружеских отношений: «Появляются друзья, мы общаемся с ними, потом они исчезают, и мы довольствуемся лишь слухами или вообще теряем их след. Друзья возвращаются, и мы заново налаживаем отношения или приходим к выводу, что уже совершенно не подходим друг другу»^xli. Единственная ошибка этого высказывания: автор не обратил внимания на то, что ленивое и извилистое течение дружбы сегодня набирает скорость. Дружба все больше напоминает каноэ, несущееся в стремнине перемен. «Очень скоро, - утверждает профессор Колумбийского университета Эли Гинсберг, специалист по вопросам человеческой мобильности, - мы станем столичными людьми в стране без каких-либо длительных связей и обязательств по отношению к друзьям и соседям».

В потрясающей работе «Дружба в будущем», психолог Кортни Толл высказывает предположение, что «благодаря высокой мобильности, широкому спектру интересов и разнообразным способностям к адаптации и готовности к переменам среди членов высокоавтоматизированного общества, стабильность, основанная на тесных связях с небольшим количеством людей, станет неэффективной... Люди будут развивать способность налаживать приятельские отношения на основе общих интересов и разрывать эти связи, сменив круг интересов или местопребывание. А интересы меняются стремительно».

Связанная с повышенной мобильностью способность быстро создавать, разрушать или сводить до уровня знакомства тесные отношения приведет к тому, что любой отдельно взятый человек найдет такое количество друзей, которое невозможно представить в настоящем.

ДРУЗЬЯ ПО РАБОЧИМ ДНЯМ

Воздействие новых технологий на различные профессии это еще одна причина того, что мы продолжаем идти по направлению к временным отношениям. Даже если люди прекратят стекаться в столицы и застынут на своих нынешних местах, резко возрастет количество и уменьшится продолжительность отношений в результате смены работы. Мы можем называть или не называть это автоматизацией, но усовершенствование технологий сопровождается решительными переменами всех профессиональных и личных качеств, которых требует экономика.

Специализация повышает число разных профессий, в то время как технические новшества сокращают продолжительность жизни существующих. «Расцвет и упадок происходят так быстро, что люди никогда не уверены в своей профессии», - говорит экономист Норман Анон, специалист по вопросам мобильности личного состава. Он отметил, что профессия инженера авиации прошла этот путь за какие-то пятнадцать лет.

Одного взгляда на страницу «Требуется» любой крупной газеты достаточно, чтобы понять с какой умопомрачительной скоростью возникают новые профессии. Системные аналитики, операторы консолей, кодировщики, специалисты по набору - это лишь некоторые профессии, связанные с компьютером. Информационный поиск, сканирование и технология тонкой пленки требуют к себе пристального внимания, в то время как старые профессии потеряли значение или вообще исчезли.

Журнал Fortune в середине 60-х годов после опроса 1003 молодых людей, нанятых крупнейшими компаниями, обнаружил, что 1/3 всех опрошенных получила прежде никогда не существовавшую работу. Другая большая группа имела лишь одного предшественника на своем рабочем месте. Даже если название должности оставалось прежним, часто менялась суть работы, а также и люди, выполняющие эту работу^xlii.

Рабочая текучка не просто прямое следствие технологических перемен. Она также отражает процессы, которые происходят, когда промышленность повсеместно подвергается перестройке, чтобы адаптироваться к быстро меняющемуся окружению и поспеть за бесчисленной сменой потребительских предпочтений. Последнее исследование Департамента Труда Соединенных Штатов показало, что семьдесят один миллион американских трудящихся занимают свои должности в среднем 4,2 года. Тремя годами раньше этот срок составил 4,6 года и сократился почти на девять процентов.

В другом докладе Департамента Труда говорится: «В существующих условиях в начале 60-х годов предполагалось, что средний двадцатилетний человек шесть-семь раз сменит работу». Таким образом, вместо того, чтобы делать «карьеру», гражданин постиндустриального общества сделает «несколько карьер».

Сегодня в целях учета кадров люди классифицируются согласно их настоящей работе. Рабочий может быть оператором, продавцом или программистом. По словам многих специалистов по кадровым вопросам, эта система, рожденная в менее динамичный период, уже не соответствует истине. Сейчас все силы направлены на то, чтобы охарактеризовать каждого работника не только с точки зрения выполняемой им работы, но и с точки зрения особой траектории его карьеры. Эти траектории отличаются у каждого человека, но можно выделить несколько повторяющихся типов. На вопрос «Чем вы занимаетесь?» постиндустриальный человек назовет тип траектории, по которой двигалась его рабочая жизнь, а не временную работу. Такие ярлыки более походят постиндустриальному рынку рабочих мест, нежели существующие ныне постоянные категории, которые не принимают в расчет, что человек делал в прошлом и чего достигнет в будущем^xliii.

Высокий уровень текучки кадров, очевидный в Соединенных Штатах, также характеризует и страны Западной Европы. В Англии текучка в обрабатывающей промышленности достигла уровня тридцати-сорока процентов в год. Во Франции около двадцати процентов всей рабочей силы каждый год меняют работу и, по словам Моники Вио, эта цифра повышается. Директор шведской Ассоциации промышленников Олаф Густафсон отметил, что «оборот рабочей силы в среднем составляет двадцать пять-тридцать процентов в год... Возможно, во многих местах произойдет повышение уровня данного оборота до тридцати пяти-сорока процентов».

Повышается или нет статистически измеримый уровень оборота рабочих мест, не имеет никакой разницы, потому что измеримые перемены лишь часть истории. Эта статистика не принимает во внимание переход из отдела в отдел одной и той же компании или завода. А. К. Райе из института Тависток в Лондоне заявляет, что «переход из отдела в отдел представляет своего рода начало «новой жизни» в пределах одной фабрики»^xliv. Не принимая во внимание такие перемены, вся статистика серьезно недооценивает количество передвижений, которые происходят на самом деле: каждый переход сопровождает прекращение старых и создание новых отношений.

Любые перемены в работе влекут за собой довольно ощутимый стресс. Человек должен избавиться от старых привычек и манеры поведения и научиться новому образу жизни. Даже если рабочие задачи похожи, отличается окружающая обстановка. Так же, как и в случае переезда в новое сообщество, человек вынужден создавать новые отношения с высокой скоростью. И так же неформальные интеграторы ускоряют этот процесс. В поисках связей люди входят в организации, чаще в неофициальные и добровольные. И осознание того, что ни одна работа не является стабильной, означает, что сформированные отношения носят условный, модулярный и по большей части временный характер.

НОВОБРАНЦЫ И НЕДОТЕПЫ

Обсуждая географическую мобильность, мы обнаружили, что некоторые люди и группы подвижнее других. То же самое касается и профессиональной мобильности. Кто-то меняет работу чаще других людей. Справедливость требует отметить, что географическая и профессиональная мобильность взаимосвязаны. Среди наименее обеспеченных и квалифицированных слоев населения существует очень высокий оборот темпов. Оказавшись под ударами экономики, которая требует образованных и высококвалифицированных работников, бедняга перескакивает с работы на работу, как мячик через сетку. Таких людей последними берут на работу и первыми увольняют.

Люди со средним уровнем достатка и образования, несомненно, более подвижны, чем сельские жители. Но и среди них можно обнаружить сравнительно постоянные личности. Как и раньше, мы отметили необычайно высокие и неуклонно возрастающие темпы перемен среди групп, которые, по-видимому, являются наиболее характерными для будущего, среди ученых, инженеров, высококвалифицированных специалистов и профессионалов, администрации и менеджеров^xlv.

Последнее исследование показало, что темпы смены работы в исследовательской и разрабатывающей промышленности США приблизительно вдвое выше, чем в остальных областях американской индустрии. Выявить причину этого очень легко. Считается, что пик технологических изменений точка, где знания устаревают быстрее всего. В Вестингхаусе полагают, что так называемый «срок жизни» дипломированного инженера составляет всего десять лет. Это означает, что добрая половина всех его знаний устареет за одну декаду^xlvi.

Высокий оборот перемен также характеризует индустрию общественных связей, в особенности рекламу. Недавний опрос 450 американских рекламных работников показал, что за последние два года 70% сменили работу. В Англии аналогичная картина; стремительные перемены находят свое отражение в запросах потребителей, в искусстве, в художественных стилях и производственных линиях. Переход людей из одного агентства в другое вызывает тревожную реакцию, и многие агентства отказываются принимать в штат сотрудников, проработавших менее года^xlvii.

Но возможно, самые драматические перемены обрушились на рядовых управленцев, которые оказались менее удачливыми, в отличие от своей системы, давно уже избавленной от ударов судьбы. «Впервые в нашей истории, - говорит доктор Гарольд Левит, профессор психологии и промышленного менеджмента, - перед управлением встала проблема устаревания. Потому что сравнительные успехи в развитии знаний стремительно падают»^xlviii. Обучение современному управлению занимает больше времени. Так же, как и в случае с инженерами, собственно подготовка заканчивается через десять лет. Левит предположил, что в будущем «нам возможно придется начать планировать карьеры, которые не увеличиваются, а сокращаются по времени. Человек может слишком рано достичь пика ответственности в карьере, и, скорее всего, уйдет на более простую и тихую работу». Будь то повышение или понижение по службе, переход на другую должность, будущее предполагает больший оборот рабочих мест. Осуществление этого плана уже нашло отражение в положении тех, кто устраивается на работу.

«Раньше меня беспокоило наличие нескольких мест работы в резюме претендента на должность, - признается служащий Celanese Corporation. - Я боялся, что человек или оппортунист, или попрыгунчик-стрекозел. Но сегодня меня это больше не волнует. Меня интересует только, почему человек сменил работу. Даже смена пяти-шести работ на протяжении двенадцати лет может иметь свои плюсы. В действительности, из двух людей с одинаковой квалификацией, я скорее выберу того, кто увольнялся пару раз по веским причинам, чем того, кто работал на одном и том же месте. Почему? Я знаю: такой человек хорошо адаптируется»^xlix.

Повышение темпов оборота на рынке административных рабочих мест следует собственным специфическим образцам. Журнал Fortune пишет: «Разрушение верховной администрации дает начало не только ряду увольнений собственно в ней, но целой серии дополнительных передвижений. Когда начальник уходит с работы, его непосредственные подчиненные часто заваливают его просьбами уйти вместе с ним. Если шеф отказывает в этих просьбах, они немедленно начинают зондировать почву в других направлениях». Неудивительно, что в докладе Стэнфордского исследовательского института по вопросам рабочего окружения 1975 года высказано предсказание: «При возросшем уровне «белых воротничков» предвидится большое количество бурных перестановок... директорское окружение будет и нарушенным, и разрушающим»^l.

Вся эта чехарда с рабочими местами скрывает не только двигатель технических инноваций, но и поток, который открывает новые возможности и в тоже время повышает ожидания психологической завершенности. «Человек, начавший свою карьеру тридцать лет назад, крепко держится за свое рабочее место, пока не найдет новой работы, - говорит вице-президент по промышленным связям Philco филиала Ford Motor Company. - Но современный человек, кажется, считает, что сразу за пиком карьеры должна начинаться другая работа». По большей части так оно и есть.

Нередко новая работа, помимо новых нанимателей, мест и обязанностей, включает в себя и новый образ жизни. Существование «серийной карьеры» доказывается растущим числом людей, которые в приемлемых условиях богатой экономики решают кардинально изменить свою карьеру, в то время как другие просто ждут пенсии. Например, юрист по вопросам недвижимости оставил свою фирму ради изучения общественных наук. Рекламный агент, проведя двадцать пять лет на Мэдисон Авеню, пришла к выводу: «Телефон потерял для меня свое очарование. Мне просто необходимо избавиться от всего этого». Она работает библиотекарем. Администратор по продажам с Лонг-Айленда и инженер из Иллинойса бросили работу и стали преподавателями физического воспитания. Престижный декоратор вернулся в школу, чтобы принять участие в работе программы по борьбе с бедностью.

RENT-A-PERSON

Перемена работы ведет к повышению скорости, с которой люди проходят сквозь жизнь. Так как увеличивается темп человекооборота, понижается продолжительность отношений. На первое место выходят временные сферы услуг - своего рода человеческий эквивалент арендной революции. В США почти каждый сотый работник нанимается ненадолго на временную работу, которая, в свою очередь, арендует их в промышленность, чтобы удовлетворить временные нужды.

Около пятисот агентств обеспечивают промышленность приблизительно 750000 временными работниками, от секретарей и диспетчеров до инженеров оборонительных сооружений. Когда отделению Lycoming корпорации Avco потребовалось 150 инженеров-проектировщиков для выполнения срочного заказа правительства, они получили рабочую силу именно в таких агентствах. Стало возможно набрать полный штат сотрудников в срочном порядке. Наемные работники участвуют в политических кампаниях. Их нанимают для срочной работы в типографиях, больницах, на заводах. (В Орландо, штат Флорида, их работа заключалась в том, чтобы раздавать долларовые купюры в торговом центре). Десятки тысяч наемных работников выполняют более прозаичную работу. Например, помогают постоянному штату крупных компаний справиться с офисной рутиной во время серьезной запарки. Одно такое «бюро проката», Arthur Treacher Service System, призывало взять напрокат горничных, шоферов, мясников, поваров, водопроводчиков, нянь, медицинских сестер, разнорабочих, электромонтажников и других представителей сферы услуг. «Так же, как и машины», - добавляли они.

Наем временных служащих для временной работы напоминает аренду материальных предметов, которая распространена по всему индустриальному миру. В 1956 году Manpower, Incorporated, крупнейшее агентство временной рабочей силы, открыло отделение во Франции. Количество таких агентств удваивалось каждый год, на настоящий момент их стало 250.

Те, кто нашел работу таким образом, называют различные причины, по которым они предпочли этот тип работы. Рассказывает Ноук Хаггет, инженер-электромеханик: «Любая работа захватывает меня, если она напряженная и интересная. В таких условиях я работаю лучше». За восемь лет он работал в одиннадцати различных компаниях, знакомясь и расставаясь с сотнями сотрудников.

Для квалифицированного персонала организованные переходы с одного места на другое обеспечивают большую гарантию работы, нежели предположительно стабильные наниматели могут предложить в непостоянной индустрии. В оборонной промышленности внезапные назначения и отставки высшего звена руководителей являются обычной вещью. «Постоянный» работодатель, вероятно, окажется на улице без особых предупреждений. А временный инженер просто перейдет на другую должность после окончания своего проекта.

Большинство временных работников - сами себе хозяева. Они могут работать тогда, когда захотят. Для многих это сознательный способ расширить круг общественных контактов. Молодая мать, которая была вынуждена переехать в другой город из-за перевода ее мужа на новую работу, чувствовала себя очень одинокой в те часы, когда дети были в школе. Она подписала контракт со службой временной работы, и с тех пор работала восемь-девять месяцев в году. Переходя из одной компании в другую, она наладила контакты с огромным количеством людей, среди которых смогла найти несколько друзей.

КАК ТЕРЯТЬ ДРУЗЕЙ

Повышение скорости оборота рабочих мест, расширение арендных служебных отношений будут и дальше повышать темпы создания и разрушения человеческих отношений. Однако, это ускорение по-разному влияет на различные слои общества. Представители рабочего класса имеют тенденцию жить ближе к своим родственникам и больше зависеть от них, чем средние и высшие слои общества. По словам психиатра Леонарда Дила:«Родственные связи очень много значат для них, и чем меньше денег, тем меньше расстояние между людьми». Рабочие обычно не особо сведущи в работе, связанной с временными отношениями. Они дольше налаживают связи и неохотно разрывают отношения. Неудивительно, что это находит отражение в сильном сопротивлении смене местожительства или работы. Они редко двигаются с места по своей воле.

В противовес им Дил отмечает: «Благодаря общим интересам, связи между профессиональными, академическими и высшими управленческими кругами имеют более функциональную природу. Мобильные люди, легко восстановимые отношения и связи в интересующих проблемах - отличительные черты этой группы»^li. Способность создавать и разрушать связи играет свою роль в увеличении потока людей, которые проходят по нашей жизни.

Сеймор Липсет и Рейнхард Бендикс в книге «Социальная подвижность в индустриальном обществе» заявляют: «Среди социально подвижных крупных предпринимателей сильно развита необычная способность разрывать связи с безответственными людьми и налаживать отношения с нужными»^lii. Они поддерживают исследования социолога Ллойда Уорнера. Он предположил: «Самой важной отличительной чертой удачливых управляющих и владельцев корпораций является то, что они не отождествляют себя со своими семьями. Они больше не связаны с прошлым и способны установить отношения с прошлым и будущим. Эти люди ушли из дома в буквальном и духовном смысле. Они легко налаживают и разрывают контакты».

В статье «Лидеры Большого Бизнеса в Америке», посвященной Джеймсу Абеглену, Уорнер пишет: «Прежде всего это - люди движения. Они покидают свои дома и все, что с ними связано. Они оставляют стандартный образ жизни, уровень дохода и условия существования, чтобы приспособиться к новому окружению, отличному от того, в котором они родились. Сначала мобильный человек покидает географическое место своего рождения. А это его дом, знакомые соседи и, в некоторых случаях, даже города, штаты или регионы.

Этот физический отъезд - лишь небольшой отрезок пути, который вынужден пройти мобильный человек. Так же, как и места, он должен оставить людей. Забыты друзья детства, потому что знакомства прошлого несовместимы с успешным настоящим. Часто он меняет церковь, а также интересы и пристрастия своей семьи и собственной молодости. Самая важная проблема человека движения, что он среди прочих связей должен до какой-то степени покинуть отца, мать, братьев и сестер»^liii. Нас уже не так поражает напечатанный в журнале весьма беспристрастный путеводитель для служащих, получивших повышение, и их жен. Он советует порвать отношения со старыми друзьями и подчиненными, чтобы уменьшить чувство обиды. Человек должен найти «разумные оправдания, чтобы не идти со всеми пить кофе». А также, «пропускайте партию в кегли или карты, сначала случайно, потом все чаще». Можно принять приглашение сотрудника, но в ответ принять только весь отдел целиком. Постепенно такие взаимодействия сойдут на нет.

В путеводителе говорится, что жены - это отдельная проблема, потому что они «не понимают протокола». Удачливому мужу советуют проявить терпение по отношению к жене, которая может дольше оставаться верной старым связям. Но как заметил один чиновник: «Если жена настаивает на продолжении отношений с женами сотрудников ее мужа, она представляет конкретную опасность. Ее привязанности отражаются и на нем, искажают его мнение о подчиненных и подвергают риску работу». Но как заметил один сотрудник: «Яблоко от яблони недалеко падает».

СКОЛЬКО У ТЕБЯ ДРУЗЕЙ?

У тех, кто воспитан на традиционном представлении о дружбе, мурашки бегут по спине от таких инструкций к действию. Но прежде чем осуждать мир бизнеса за чрезмерную жестокость, надо отметить, что этот пример характерен и для других слоев общества, и часто это отношение скрывается под покровом лицемерных сожалений. И профессор, получивший должность декана, и офицер или инженер, ставшие во главе какого-либо проекта, играют в ту же социальную игру. Более того, очевидно , что вскоре подобная манера поведения выйдет за рамки официальных организаций и работы. Так как основой дружбы является общность интересов и склонностей, то дружеские отношения связаны со сменой интересов, даже когда не упоминается различия социальных слоев. Было бы удивительно, если бы интересы человека менялись менее хаотично в обществе, которое корчится в муках самых стремительных перемен за всю историю человечества.

Основную массу социальной деятельности человека можно описать как режим поиска. Это бесконечный процесс обнаружения, в котором люди ищут новых друзей на место уже несуществующих или не разделяющих их интересы. Этот круговорот привлекает людей в города и принуждает их к временной работе. Выявление людей, разделяющих ваши интересы и склонности, на основе которых может расцвести дружба, - непростая процедура в обществе, где быстро развивается специализация. В настоящее время специализация повышается не только в профессиональной и рабочей сфере, но и в повседневной жизни. Редко когда общество предлагало такой широкий круг приятных и легко доступных развлечений. Чем больше разнообразие работы и развлечений, тем больше специализация и тем труднее становится найти настоящих друзей.

Английский профессор Саргант Флоренс приблизительно подсчитал, что необходимо минимум 1000000 человек, чтобы обеспечить профессионального работника двенадцатью друзьями^liv. Женщина, которая рассматривает временную работу как стратегию поиска новых друзей, поступает весьма разумно. Благодаря своей работе, она вступает в контакт с большим количеством людей, и тем самым увеличивает математическую возможность найти людей с близкими ей интересами.

Мы выбираем себе друзей из огромной кучи знакомых. Проводя исследование, Майкл Гуревич из Массачусетского технологического института просил разные группы отследить всех людей, с которыми те контактировали на протяжении ста дней. В среднем, каждый назвал пятьсот имен. Социальный психолог Стенли Милграм, который привел потрясающие цифры, связанные с коммуникативными отношениями среди знакомых, говорит, что у каждого американца круг друзей и знакомых колеблется от 500 до 2500^lv.

В действительности у большинства людей нет и тех двенадцати друзей, о которых говорил профессор Флоренс. И возможно, его определение менее ограничено, чем принятое в повседневном употреблении. В Линкольне, штат Небраска, тридцать девять супружеских пар среднего класса попросили назвать своих друзей. Целью исследования было установить, кто оказывает больше влияния на выбор друзей муж или жена. Оно показало, что в среднем супружеская пара назвала семь «объектов», столько же, сколько и одинокий человек. Это позволяет предположить, что число друзей у средней пары колеблется от семи до четырнадцати. Значительное их число - не местные жители. Жены назвали большее количество иногородних друзей. Поэтому можно предположить, что они не особо хотят бросать своих друзей после переезда. Что же касается мужчин, то они более чем умело разрывают отношения^lvi.

ЗАКАЛКА ДЕТЕЙ

Подготовка к разрушению связей и отношений началась уже давно. Возможно, она определяет главное отличие поколений. Современные дети столкнулись с чрезвычайно высокими темпами оборота школьников в классах.

Согласно данным Лабораторий Обучающих Пособий (Educational Facilities Laboratories), отделения фонда Форда: «Для городских школ смена в течение каждого учебного года более половины учеников - обычное явление». Такие феноменальные темпы не могут не повлиять на детей^lvii. Вильям Вайт в книге «Организованный человек» отметил, что мобильности, оказывает «серьезное влияние как на учителей, так и на учеников; потому что у преподавателей почти совсем отняли чувство удовлетворения от наблюдения за развитием детей»^lviii. Эта проблема усложняется высокими темпами смены самих учителей не только в США, но и по всему миру. Доклад об обстановке в Англии убеждает нас: «Сегодня не вызывает удивления тот факт, что даже в грамматических школах дети изучают один предмет у нескольких преподавателей. Если привязанность учителей к школе так низка, нельзя требовать ее и от детей. Когда большинство учителей собирается перебраться на лучшую работу, в лучшую школу, будет меньше обязательств по отношению к ним и беспокойства о них.

Недавнее исследование студентов, проведенное Гарри Р. Муром из Денверского университета, показало, что результаты тестирования детей, переезжавших по штату или стране до десяти раз, существенно не отличаются от результатов детей, учившихся в одной школе. Но среди детей кочевников существует определенная тенденция избегать участия в общественной жизни школы - спорте, студенческом правлении, клубах. Складывается такое впечатление, что они стараются избежать возникновения новых связей, которые скоро придется вновь разрывать. Короче, они хотят уменьшить поток людей в своей судьбе^lix.

С какой скоростью дети и взрослые создают и разрывают связи? Может быть, существует оптимальный уровень, который мы превышаем на собственный страх и риск? Никто не знает. К картине сокращающейся продолжительности мы добавили фактор разнообразия - мы осознали, что каждая новая связь требует от нас иной манеры поведения. Стало ясно, что мы должны научиться оперировать уровнем приспособляемости, чтобы переключаться с объекта на объект^lx.

Если к потоку людей прибавить потоки вещей и мест, то перед нами промелькнет сложная картина поведения приспособления, которого мы требуем от людей. Логическим завершением нашего пути будет общество, базирующееся на временных знакомствах, и иная мораль, основанная на доверии, так кратко выраженном студенткой из Форта Лодердейл: «Откровенно говоря, вы никогда не встретите этих людей вновь». Абсурдно считать, что будущее представляет собой не более чем прямолинейную проекцию современных тенденций, что мы должны достичь максимальной степени быстротечности человеческих отношений. Но осознать направление, в котором мы движемся, необходимо.

До сих пор многие из нас высказывают гипотезу, что временные связи - поверхностны, и что только долгие отношения способны расцвести в условиях подлинно человеческих отношений. Возможно, это утверждение ложно, и постоянные неподвижные отношения могут быстро развиться в быстротечном обществе. Оно, возможно, обеспечит ускорение формирования связей и процесса «вовлечения в отношения». Между тем остается вопрос: «Есть ли будущее у Форта Лодердейл?» Что касается реальных компонентов ситуации людей, мест и вещей, мы пришли к выводу, что темпы круговорота увеличиваются. Пришло время обратить внимание на неосязаемые, но тоже важные факторы создания жизненного опыта: на информацию, которую мы используем, и на управленческие структуры, в которых мы живем.

Глава 7. УПРАВЛЕНИЕ: ПРИХОД СПЕЦНОКРАТИИ

Один их самых распространенных мифов о будущем представляет человека беспомощным винтиком в некоей громадной организационной машине. Этот кошмарный проект определяет каждому человеку узкую постоянную нишу. Человек теряет свою индивидуальность и разрушает личность; по сути, ему остается только подчиниться общему механизму или умереть. Возрастает мощь и величина различных управленческих организаций, которые в будущем грозят превратить нас в самых жалких существ, безликих и бесхребетных людей.

Трудно переоценить силу, с которой это пессимистическое пророчество овладело умами людей, особенно молодежи. Фильмы, пьесы и книги ряда престижных авторов, от Кафки и Оруэлла до Маркузе, Вайта и Эллюля, вбили им в головы паническую боязнь бюрократии.

В Нью-Йорке каждый «знает», что безликие бюрократы ввели систему цифровых телефонных номеров, выпустили карточки с надписью «не сгибать, не царапать и не причинять других механических повреждений», сделали бесчеловечными студентов, и их решения уже не оспоришь в Городском Совете. Страх быть поглощенными этим ужасным механическим чудовищем доводит исполнительные власти до оргий самобичевания, а студентов - до пароксизма протеста.

Управленческие организации стали неотъемлемой частью нашей жизни. Как и связи с людьми, вещами и местами, отношения человека и организации являются основной составляющей данной ситуации. Каждый процесс в жизни человека происходит как в определенном географическом месте, так и в конкретной точке невидимой для человеческого глаза управленческой карты.

Если ортодоксальные социальные критики правы в том, что нас ждет регламентированное постбюрократическое будущее, мы уже сегодня должны воздвигать баррикады, наугад дырявить перфокарты наших компьютеров, использовать любую возможность разрушить механизм управления. Если же мы отложим в сторону концептуальные клише и повернемся к фактам, то обнаружим, что бюрократия, призванная, по сути, похоронить нас под своим весом, стонет от обрушившихся не нее перемен.

Менее всего вероятно, что системы управления, которые такие критики необдуманно приписывают будущему, будут преобладать завтра. Потому что мы являемся свидетелями краха бюрократии, а отнюдь не ее триумфа. Мы фактически присутствуем при наступлении новой организационной системы, которая в конечном счете вытеснит бюрократию. Это управление будущего я назвал «спецнократия».

Приспосабливаясь к новому типу организации, человек столкнется с большим количеством трудностей. Выбравшись из неизменной ниши, он почувствует себя независимым в новом свободном мире кинетической организации. В этой чуждой ему обстановке положение человека постоянно будет меняться, возможности станут разнообразней. А его отношения с организациями, также как и связи с вещами, людьми и местами, будут сменять друг друга в безумном, все ускоряющемся темпе.

КАТОЛИКИ, ГРУППИРОВКИ И ОБЕДЕННЫЕ ПЕРЕРЫВЫ

Прежде, чем попытаться осознать необычный термин «спецнократия», необходимо понять, что не все организационные структуры бюрократичны. Существуют другие, альтернативные способы организации людей. Как отмечал Макс Вебер, до наступления индустриализации на Западе бюрократия не являлась доминирующей моделью человеческого управления.

Нет смысла подробно описывать все характеристики бюрократии, но важно отметить три основных факта. Первое, конкретно в этой системе организации человек по традиции занимает определенное место при разделении труда. Второе, человек втиснут в рамки вертикальной иерархии, состоящей из цепочки приказов, нисходящих от начальника до самого мелкого работника. Третье, на что Вебер обращает особое внимание, - организационные отношения человека стремятся к стабильности^lxi.

Каждый человек занимает определенную нишу, неизменную позицию в более или менее установившемся окружении. Он точно знает, где заканчивается его отдел и начинается следующий; границы между организациями и подчиненными структурами четко определены. Вступая в организацию, человек получает определенный набор обязательств в обмен на установленный набор поощрений, такое положение вещей остается постоянным сравнительно долгий период времени. Человек попадает в относительно стабильное переплетение связей - не только с людьми, но и с самой организационной структурой.

Некоторые структуры прочнее других. Католическая церковь существует на протяжении двух тысяч лет, и ее подструктуры веками оставались неизменными. С другой стороны, нацистская партия Германии устроила кровавую бойню в Европе, хотя как официальная организация просуществовала меньше четверти века.

В свою очередь, и организации, и человеческие отношения с ними длятся различные периоды времени. Связь человека с определенным отделом, департаментом, политической партией, клубом имеет свое начало и свой конец. То же самое касается неформальных объединений - фракций, группировок, сослуживцев, обедающих вместе и т. д. Такие отношения начинаются, когда человек берет на себя обязательства члена данного общества, и заканчиваются, когда человек уходит, или когда само общество прекращает свое существование.

Помимо официального расформирования общества или прекращения деятельности из-за потери интереса, организация может «прекратить свое существование» по другим причинам. Помимо прочего, любая организация включает в себя цели, надежды и обязанности человека. Иными словами, это структура ролей, заполненная людьми. Когда такая структура резко меняется, заново определяя и меняя роли, можно сказать, что на место старой организации пришла новая, даже если при этом были сохранены и ее название и ее члены. Перераспределение ролей, как и перепланировка мобильных стен здания, создает новую структуру.

Таким образом, отношения человека и организации могут прекращаться из-за ухода человека, роспуска или перестройки общества. В последнем случае человек разрывает свои связи со старой, давно знакомой, но более не существующей структурой и старается наладить отношения с новой.

Сегодня устоялось мнение, что продолжительность отношений человека и организации сокращается, и что отношения проходят ускоренными темпами. Мы видим, что вышеперечисленные факторы составляют силу, способную довести бюрократию до гибели.

ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ ПЕРЕВОРОТ

Было время, когда табель о рангах (table of organization) более известный как ТО - представлял собой аккуратные ряды папок, каждая из которых означала какого-либо служащего и обязанности, за выполнение которых он нес ответственность. Любая форма бюрократии, будь то корпорация, университет или правительственный отдел, имела такого рода ТО, обеспечивавший управление с помощью подробной географической карты учреждения. Эта карта являлась неотъемлемой частью правил и оставалась в употреблении долгие годы. Сегодня же организационные отношения меняются так часто, что такая таблица трехмесячной давности становится историческим памятником, своего рода свитками Мертвого моря^*.

Учреждения меняют внутренний строй с головокружительной частотой и стремительностью. Должности, работа и обязанности изменяются день ото дня. Разнообразные структуры распадаются, заново сливаются в новой форме и затем опять перестраиваются. Отделы и филиалы возникают за ночь на пустом месте, чтобы раствориться в других.

В частности, эта бешеная перетасовка возникла благодаря потоку слияний и распадов организаций, затопившему индустрию Соединенных Штатов и Западной Европы. В конце 60-х стремительно возросла волна приобретений, увеличилось число гигантских конгломератов и разнообразных корпоративных монстров. 70-е стали свидетелями аналогичной по силе волны лишений, сменившейся потоком приобретений, потому что компании попытались объединиться и привести в систему новые дополнительные части, чтобы затем избавиться от причиняющих беспокойство составных частей. Между 1967 и 1969 годами Questor Corporation (официально - Dunhill International, Incorporated) купили восемь компаний и продали пять. Такая история произошла и со многими другими корпорациями. По словам управляющего консультанта Алана Зэкона, эта тенденция будет расти и дальше. Так как потребительский рынок изменяется, что неизбежно влечет за собой смену позиций занимаемых компаниями^lxii.

За внутренней перестройкой неизбежно следует смена позиций корпораций, которая может активизироваться и благодаря множеству других причин. За последние три года из ста крупнейших компаний Соединенных Штатов шестьдесят шесть публично объявили о радикальных организационных встрясках. Но это лишь видимая часть айсберга. О многих перестройках не сказано ни слова, потому что большинство компаний пытаются изо всех сил избежать гласности, когда дело касается их организаций. Более того, постоянные незначительные или частичные изменения на уровне отделов и отделений считаются мелкими, чтобы о них говорить.

«Мое личное наблюдение как консультанта, - говорит Д. Р. Дэниэл, официальный представитель McKinsey & Company, крупной консультационной фирмы, - заключается в том, что одно большое изменение каждые два года - консервативная оценка текущего темпа организационных изменений среди крупнейших индустриальных корпораций. В прошлом году одна фирма провела для своих клиентов более двухсот исследований в области организации и обнаружила, что проблемы в этой сфере определяют большую часть нашей деятельности за пределами Соединенных Штатов Америки»^lxiii. И нет никаких признаков понижения этого уровня, более того, частота организационных переворотов повышается.

Что касается масштабов - эти изменения чреваты последствиями. Профессор Л. Е. Грейнер из Гарвардской школы деловой администрации говорит: «Только пять лет назад объектом организационных перемен была маленькая рабочая группа и отдел... теперь внимание сосредоточено на всей организации в целом, включая различные уровни, а также верхушку управления». Он ссылается на «революционные попытки» преобразования организации «на всех уровнях управления».

В государственных органах также не существует однажды установленного табеля о рангах. Вряд ли найдется хоть одно важное министерство в правительстве высокоразвитых стран, где бы за последние годы не произошли успешные организационные перемены. За сорок лет между 1913 и 1953 годами в Соединенных Штатах, несмотря на депрессию, войну и другие социальные потрясения, в правительстве появились новые ведомства на уровне министерства. Так, в 1953 году Конгресс создал Отдел здравоохранения, образования и благосостояния. В 1967 году возник департамент транспорта, который объединил деятельность тридцати различных органов, и примерно в то же время Президент объявил о слиянии департаментов Труда и Торговли.

Такие перемены в структуре правительства наиболее заметны, потому что организационные встряски затронули все вышеуказанные органы. На самом деле, внутренняя перепланировка стала притчей в языках в Вашингтоне. В 1965 году Джон Гарднер стал министром здравоохранения, образования и благосостояния, и его министерство подверглось глобальной реорганизации. Новая расстановка офисов, бюро и отделов привела старых работников в состояние нервного истощения. (Во время пика этих перемещений одна сотрудница, которая была моей знакомой, уходя на работу, оставляла своему мужу записки с ее телефоном на настоящий день. Она с такой скоростью меняла кабинеты, что не было смысла включать ее номер в справочник). Преемники Гарднера также возились с управлением, и к 1969 году Роберт Финч, на одиннадцатом месяце своего пребывания на посту, был вынужден провести еще одну реорганизацию, так как оказалось, что министерство в том виде, в котором он его получил, абсолютно неуправляемо.

В небольшой, но важной книге «Самообновление», написанной незадолго до вступления в правительство, Гарднер утверждает: «Дальновидный администратор устраивает реорганизацию, чтобы расшатать затвердевшие установки управления. Он переставляет персонал, заново определяет фронт работы, чтобы вывести людей из жестких рамок».

В другом месте Гарднер обратился к «кризису организации» в правительстве и предположил, что и в личной, и в общественной сфере «большинство учреждений имеют структуру, призванную решать уже несуществующие проблемы». Он определил «самообновляющиеся» организации как постоянно меняющие свою структуру в соответствие с меняющимися потребностями^lxiv.

Слова Гарднера равносильны призыву к постоянной эволюции в организации; все более искушенные управленцы признают, что в мире ускоренных перемен реорганизация это длящийся процесс, а не единственное в жизни событие, имеющее травматические последствия. Это мнение распространилось далеко за пределы корпораций и правительственных учреждений.

Так, The New York Times одновременно с репортажем о запланированном слиянии целлюлозно-бумажной, деревообрабатывающей и пластмассовой промышленности, рассказала о глобальном административном перевороте на ВВС, полном обновлении структуры Колумбийского университета, абсолютной реорганизации даже такой, известной своим консерватизмом, организации, как музей Метрополитен в Нью-Йорке. Все эти примеры объединяет то, что они отражают не случайные тенденции, а историческое движение. Реорганизация — это совершенно необходимое, неизбежное следствие ускорения перемен.

Перемены создают совершенно новый климат и набор проблем. Изменение организационной структуры ведет к сокращению отношений человека и любой организации. Человек должен постоянно менять ориентиры. Современный человек слишком часто переходит из одной подчиненной структуры в другую. Но даже если он остается на том же самом месте, сам отдел перестраивается согласно быстро меняющемуся табелю о рангах и его положение в общем лабиринте изменяется.

Результатом этого Является тенденция к более быстрой смене отношений человека и организации, которые стали менее стабильны, чем прежде.

НОВАЯ СПЕЦНОКРАТИЯ

Самым драматическим символом высокого темпа перемен служит быстрое распространение того, что официальные лица называют «плановым» или «тактическим» управлением. В этом случае для решения специфических проблем собираются команды, которые затем, подобно мобильным игровым площадкам, расформировываются, а их компоненты - люди - составляются в новом порядке. Иногда бывает, что такие команды назначаются лишь на несколько дней. Но, в отличие от функциональных отделов традиционного бюрократического управления, которые как правило стабильны, плановые или тактические группы изначально создаются как временные.

Когда корпорация Lockheed получила заказ на постройку пятидесяти восьми военных самолетов С-5А, то специально для этих целей была создана абсолютно новая организация, насчитывающая одиннадцать тысяч человек. Чтобы довести до конца мультибиллионную работу, компании пришлось координировать работу не только своих людей, но и сотен работников других вовлеченных в контракт фирм. Для производства более ста двадцати тысяч деталей для каждого самолета привлекли, в общем, шесть тысяч компаний. Проектная организация Lockheed, созданная для этих целей, имела свои собственные органы управления и сложную внутреннюю структуру. Первый С-5А вышел с конвейера точно по графику в марте 1969 года, через двадцать девять месяцев после подписания контракта. Остальные транспортники должны были быть построены двумя годами позже. Это означает, что внушительная организация, созданная для планирования хода работ сроком на пять лет, являет собой не что иное, как своего рода одноразовый отдел, наподобие бумажных платьев и носовых платков.

Проектные организации широко распространены в аэрокосмической промышленности. Если ведущему изготовителю удается получить заказ от НАСА, то формируется команда примерно в сто человек из различных функциональных отделов компании. Проектная группа работает около полутора лет, собирая информацию и анализируя предстоящую работу, хотя правительство официально еще не сделало заказ. Проходит время, и подготавливается официальное предложение. «Проектная группа» распускается, люди возвращаются в свои отделы. Вместо них новая команда начинает свою деятельность и пишет уже само предложение.

Эта группа часто работает совместно всего несколько недель и по принятии предложения расформировывается. Когда заказ получен (если он получен), последовательно организуют новые группы, которые разрабатывают и в конечном счете производят предлагаемый продукт. Некоторые люди могут принимать участие в ходе работы, включаясь в работу той или иной группы. Ситуация, когда человек работает лишь на одной или на нескольких стадиях, является довольно распространенной.

Такая форма управления ассоциируется с космическими компаниями, хотя все чаще находит применение и в более традиционных отраслях промышленности. Например, когда поставленная задача необычна, или это единичное предложение.

«Через несколько лет, - пишет Business Week, - проектные менеджеры станут обычным явлением». В самом деле, проектный менеджмент стал восприниматься как специализированное административное искусство. В Соединенных Штатах и Европе существует небольшое, но растущее число менеджеров, которые идут от проекта к проекту, от фирмы к фирме, нигде не задерживаясь на рутинной или долгосрочной работе. Стали появляться книги по проектному или тактическому менеджменту. А командование военно-воздушными системами Соединенных Штатов в Дейтоне, Огайо, основало школу для обучения администрации проектному менеджменту.

Тактические и другие специальные группы широко распространены в правительстве и промышленности Соединенных Штатов и за границей. Временные группы, члены которых собираются для решения конкретной проблемы и затем расходятся, представляют собой особую характеристику науки, которая помогает выявить кинетические качества научного общества. В плане управления эти люди всегда в движении.

Джордж Козмецкий, соучредитель Teledyne, Inc., декан школы бизнеса Техасского университета, провел границу между «рутинными» и «необычными» организациями. Последние чаще всего имеют дело с одного рода проблемами. Он представил цифры, которые показывают, что нестандартный сектор, куда входят правительство и многие технологически развитые компании, растет с такой скоростью, что к 2001 году в нем будет занято 65% всей рабочей силы Соединенных Штатов. Управление в этих слоях общества в основном полагается на временные проектные группы^lxv.

Совершенно очевидно, что нет ничего нового в работе группы людей над решением конкретной проблемы, а также в расформировании этой группы после ее решения. Новым является то, с какой частотой управленческие структуры стали пользоваться такими временными устройствами. Сегодня такие скоротечные образования глубоко проникают в кажущиеся стабильными структуры многих крупных организаций.

На первый взгляд, рост временных управленческих структур может показаться незначительным. Но такой способ работы разрушает традиционные представления об организации, как состоящей из более или менее постоянных структур. Одноразовые управления, специальные группы или комитеты не обязательно должны заменить существующие стабильные структуры, они изменяют их незаметно, отнимают влияние и людей. Сегодня, наряду с существованием функциональных отделений, появляется и исчезает все больше проектных групп, тактических и аналогичных структур управления. А люди вместо того, чтобы заполнить образовавшуюся нишу, носятся взад и вперед на бешеной скорости. Зачастую имея под ногами «твердую почву» •службу в отделах, они периодически работают с временными группами.

Этот довольно часто повторяющийся процесс меняет привязанности людей и курс действия властей, повышает темпы в каких человек вынужден приспосабливаться к организационным переменам. На данный момент важно понять, что распространение специальных управлений - прямой результат ускорения перемен во обществе в целом.

Пока общество относительно стабильно и неизменно, все его проблемы имеют тенденцию быть ординарными и предсказуемыми. В этом случае управления тоже сравнительно постоянны. Но при ускорении перемен возникает все больше новых проблем, для решения которых в новых условиях традиционных способов недостаточно.

По словам доктора Доналда А. Шона, президента Организации социального и технического развития, нам нужно создать «саморазрушающиеся управления,.. складывающиеся из большого числа автономных составляющих, от которых можно избавиться, которые можно разрушить или продать, когда надобность в них отпадет»^lxvi. Традиционные функциональные управленческие структуры, созданные в обычных предсказуемых условиях, оказались несостоятельными по отношению к радикальным переменам в окружающей среде. Этот процесс аналогичен движению к модуляризму в архитектуре. Еще раньше мы определили модуляризм как попытку придать большую прочность всей структуре посредством сокращения срока жизни ее компонентов. То же самое происходит с управлениями, и это помогает нам объяснить увеличение числа одноразовых организационных компонентов.

Пока продолжается ускорение, продолжается процесс изменения. По словам менеджера-консультанта Бернарда Мюллер-Тима, новая технология совместно с развивающейся техникой менеджмента создали абсолютно новую ситуацию. «Мы сейчас можем осознать способность производить неотъемлемо связанной с образованием, информацией, так что она легко изменяется. Если хотите, то можно реорганизовывать завод хоть каждый час». И если это верно по отношению к заводу, то тем более верно по отношению к управлению в целом.

Подводя итоги, мы можем сказать, что география управления стала более обширной, подверженной частым изменениям. Чем быстрее изменяется среда, тем короче жизнь организаций. Как и в архитектуре, мы движемся к сокращению продолжительности отношений, от постоянства к быстротечности. Наше движение направлено от бюрократии к спецнократии.

Таким образом, толчок ускорения влияет на управление. Постоянство, всегда бывшее характерной чертой бюрократии, разрушается, и безжалостный вывод таков: связь человека с географией управления меняется точно в том же ускоренном темпе, что и его отношения с вещами и людьми. Подобно тому, как кочевники переселяются из одного места в другое, человек сменяет одну организацию за другой.

КРАХ ИЕРАРХИИ

Происходит еще одно революционное передвижение в отношении властей. Крупные организации столкнулись с необходимостью изменить внутренние структуры и создать новые временные единицы. Им стало также трудно сохранять традиционную цепь приказов.

Предположим, что работники промышленности или правительства действительно «участвуют» в управлении своими предприятиями как в капиталистических, так и в социалистических и коммунистических странах. Очевидно, что бюрократические иерархии, отделяющие тех, кто «принимает решения», от тех, кто просто их выполняет, или претерпели изменения, или уступили место другим, или прекратили своё существование.

Этот процесс особенно заметен в индустрии, где, по словам профессора Уильяма X. Рида из аспирантуры университета МакГилл, «непреодолимое давление» сминает иерархическое устройство. «Первостепенные и важные занятия организаций неуклонно отходят в сторону от обычного пути вверх-вниз».

Результаты таких сдвигов - подлинная революция в организационной структуре и человеческих отношениях. Потому что люди, общающиеся «на стороне», например, с другими людьми приблизительно на том же уровне управления, отличаются поведением и действиями в различных ситуациях от тех, кто должен строить общение только по вертикальной лестнице своей иерархии.

Для наглядности возьмем типичную рабочую обстановку, где действует традиционная бюрократическая иерархия. В молодые годы я пару лет работал механиком в литейном цехе. Там, в огромной темной пещере здания, тысячи людей трудились на производстве деталей для коленчатого вала машин. Картина была достойна Данте - копоть и сажа скрывали лица, черная пыль на полу и в воздухе, едкий душный запах сульфита и горящего песка жгли ноздри. Над головами - скрипучий конвейер с раскаленными деталями, с которых сыплется песок на людей внизу. Капли расплавленного железа, желтые вспышки огня и сумасшедшая какофония звуков: крики, лязг цепей, стук молотов, шум сжатого воздуха.

Непосвященному такая сцена покажется хаотичной. Но для рабочих все находится в идеальном порядке. Здесь правит бюрократия. Каждый снова и снова выполняет одну и ту же работу. Все подчинено правилам. Каждый человек точно знает, где его место в вертикальной иерархии, которая начинается от самого низкооплачиваемого работника, наклеивающего ярлыки, до невидимых «их», населяющих административные «покои» в другом здании.

В огромном депо, где идет работа, все время что-то случается. Лопаются ремни, ломаются шестерни, плавятся подшипники. В каком бы секторе это ни случилось, работа притормозится, и безумное количество сообщений полетит вниз и вверх по инстанциям. Ближайший к месту поломки рабочий обратится к мастеру. Тот, в свою очередь,— к начальнику производства. Далее сообщение дойдет до ремонтного отдела. И оттуда пришлют бригаду для исправления поломки.

В такой системе информация идет от рабочего вверх через мастера к начальнику производства. Тот передает информацию «на сторону», человеку, занимающему место примерно на том же уровне иерархии (начальник ремонтного отдела), который, в свою очередь, «спускает» ее вниз - слесарю, собственно и выполняющему всю работу. Прежде чем начнется ремонт, информация должна пройти четыре ступени вверх по вертикальной лестнице и одну «в сторону».

Предпосылкой такой системы является негласное предположение, что грязные потные люди внизу не могут высказать свое решение. Только высшим чинам позволено иметь собственное мнение и свободу действия. Чиновники наверху принимают решения, рабочие внизу приводят их в исполнение. Одни представляют собой мозг организации, другие ее руки.

Типичные бюрократические установки идеально подходят для решения текущих проблем. Но когда события происходят быстрее, или проблемы перестают быть рутиной, часто возникает хаос. Причины очевидны.

Во-первых, ускорение темпа жизни (особенно, ускорение темпов производства, вызванное автоматизацией) приводит к тому, что каждая минута простоя стоит больше, чем прежде. Промедление обходится дорого. Информация должна распространяться быстрее. В то же время, стремительные перемены, увеличивая число новых неожиданных проблем, повышают количество необходимой информации. Новые проблемы требуют гораздо больше информации, чем те, которые мы решали сотни раз. Именно это сочетание требований - больше информации, да побыстрее - подрывает типичную для бюрократии великую вертикальную иерархию.

В описанном выше литейном цехе можно достичь радикального ускорения, разрешив рабочим докладывать о поломке прямо начальнику ремонтного отдела, или даже лучше - ремонтной бригаде. В конечном счете получается, что четырехступенчатый коммуникационный процесс можно сократить на одну или две ступени, что позволит сохранить от 25 до 50% времени. Примечательно, что можно удалить именно вертикальные ступени.

Сегодня управляющие пытаются идти в ногу с переменами и лихорадочно ищут пути такой экономии. Мелкие сокращения наблюдаются в организациях тысяч заводов, контор, лабораторий, даже среди военных. Совокупным результатом таким небольших изменений является общий переход от вертикальной к горизонтальной коммуникативной системе. Предполагаемый результат - ускорение общения.

Процесс выравнивания представляет собой хороший удар по «священной» бюрократической иерархии и разбивает вдребезги ассоциацию «мозги и руки». Мы все больше пренебрегаем вертикальной цепочкой приказов, и «руки» начинают принимать решения. Если рабочий без посредства мастера или начальника позвонил в ремонтную бригаду, он принял решение, что в прошлом было привилегией исключительно «вышестоящих».

Незаметная, но значительная потеря иерархией своих позиций происходит не только на нижнем уровне завода, но и на уровне его администрации. Она ускорена появлением на сцене целой орды экспертов - специалистов в настолько узких областях, что люди «верхушки» с трудом их понимают. Управляющие должны полагаться на их мнение. Физики твердых тел, программисты, системные проектировщики, операционные исследователи, специалисты по инженерному делу - именно эти люди взялись за принятие решений. В то же время, они просто консультируются с администрацией, которая оставила за собой право решать проблемы управления. Сегодня управленцы потеряли монополию на принятие решений.

По словам профессора Рида, «специалисты все меньше подчиняются системе командной цепочки» и «не могут ждать, пока их предложения примут на высшем уровне». Не имея времени на то, чтобы предложения лениво поднялись и спустились по иерархической лестнице, работники сами стали принимать решения. Зачастую они напрямую советуются с рабочими и механиками.

«В результате, — говорит Френк Мецгер, шеф отдела кадров Международной телефонной и телеграфной корпорации, — Вы не так сильно привязаны к иерархии. На собрании можно встретить представителей пяти или шести уровней. Вы пытаетесь забыть о различном статусе и разной заработной плате и направить всю организацию на то, чтобы работа была завершена».

Такие факты, по словам профессора Рида, «символизируют ошеломляющие перемены в мышлении, действиях и принятии решений организациями». Вполне возможно, заявляет он, что «единственно верные и эффективные способы предотвращения или разрешения координационных и коммуникационных проблем можно найти лишь в новом сочетании людей и задач, которое резко порвет со всеми бюрократическими традициями»^lxvii.

Пройдет еще много времени, прежде чем погибнет последняя иерархия. Потому что бюрократия хорошо справляется с теми задачами, которые требуют массы среднеобразованных людей для выполнения рутинной работы. Без сомнения, и в будущем такая работа будет выполняться только людьми.

Хотя очевидно, компьютеры и автоматизированные системы способны делать ее намного лучше. В постиндустриальном обществе такими задачами будут заниматься огромные саморегулирующиеся системы машин, и нужда в бюрократии отпадет. Не давая тискам бюрократии сдавить сильнее горло цивилизации, автоматизация приводит к низложению традиционной системы.

Так как машины возьмут на себя рутинные задачи, а ускорение увеличит число новшеств в нашем окружении, мало-помалу энергия общества (и его управления) должна быть направлена на решение иных, необычных проблем. Это потребует воображения и творческих способностей, которые бюрократия со своей стабильной структурой, иерархией и человеком-«винтиком» не в состоянии была обеспечить.

Таким образом, неудивительно, что сегодня распад бюрократических форм ярко выражен, несмотря на то, что организации вовлечены в поток социальных и технических перемен, что человек должен справляться с первоочередными проблемами, что происходят важные открытия и исследования. Эти пограничные организации рождают новую систему человеческих отношений.

Чтобы выжить, организации должны избавиться от бюрократических привычек, которые сковывают, лишают чувствительности и быстроты действия. В итоге, по словам Дж. А. Раффаеле, профессора экономики Дрексельского университета технологии, мы идем к «обществу технически равных работников», в котором «разграничение между ведущими и ведомыми нелепо».

Постиндустриальный человек понял, что вместо того, чтобы занимать стабильное, четко определенное место и выполнять бессмысленные задания, полученные «сверху», он должен возложить на себя всю ответственность за принятие решений. Причем сделать это в обстановке калейдоскопично меняющейся организационной структуры, построенной на быстротечных человеческих отношениях. К этому можно добавить, что существует мало знакомая нам веберовская бюрократия, в которую многие наши романисты и общественные критики запоздало мечут ржавые копья.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ БЮРОКРАТИИ

Макс Вебер стал первым, кто дал определение бюрократии и предсказал ее триумф. Уоррен Беннис может войти в учебники по социологии как человек, который предвидел ее кончину и наметил очертания организаций, идущих ей на смену. Когда в студенческих городках Соединенных Штатов возмущение бюрократией достигло своего пика, Беннис, социальный психолог и профессор промышленного менеджмента, предсказал, что «в ближайшие 25-30 лет» мы все «станем свидетелями краха бюрократии». Он настоятельно советовал нам готовиться жить «за пределами бюрократии».

Беннис убежден, что «в то время как защитники идеи «добрых человеческих отношений» борются с бюрократией, основываясь на гуманистических и христианских ценностях, та, в свою очередь, скорее всего сама пойдет на дно из-за неспособности адаптироваться к быстрым переменам...»

«Бюрократия говорит он , процветает при высокой конкуренции и стабильности, как было в период промышленной революции. Пирамидальная структура управления, когда власть сосредоточена в руках немногих, ... была и является наиболее благоприятной социальной средой для заведенных порядков. Тем не менее, окружение изменилось таким образом, что нарушило работу механизма. Стабильности не стало»^lxviii.

Каждая эра создает собственную форму управления, согласно своему темпу. В течение долгой эпохи сельского хозяйства быстротечность развития общества была очень низка. Задержка сообщений и перемещений замедляет темп передачи информации. Ритм жизни человека сравнительно спокоен. И администрации редко приходится предпринимать то, что мы называем «экстренными мерами».

Эра индустриализации повлекла за собой ускорение темпа как частной, так и общественной жизни. И именно из-за этого возникла необходимость в бюрократической структуре управления. Даже если она кажется громоздкой и безрезультатной, она была способна принять наилучшее решение быстрее своих ветхих и неопределенных предшественниц. Когда все правила упорядочены, когда существуют принципы, которые помогают справляться с различными рабочими проблемами, поток решений увеличивается, пытаясь поспеть за стремительным темпом жизни, созданным индустриализацией.

Вебер очень проницательно отметил эту тенденцию и обратил внимание на то, что «невероятно высокая скорость распространения как публичных заявлений, так и экономических и политических фактов, оказывает постоянное и сильное давление, направленное в сторону ускорения темпа административных реакций...» Но он ошибался, когда утверждал: «Оптимальное время реакции может быть достигнуто только в строгой бюрократической организации». Сейчас становится ясно, что даже бюрократия уже не может придерживаться такого быстрого темпа перемен. Нам нужны более оперативные формы управления, потому что информация проникает в общество слишком быстро, а кардинальные технологические сдвиги стали слишком частыми. Каковы же характеристики управления в постиндустриальном обществе? «Ключевым словом ,- говорит Беннис,- будет «временный». Будут возникать темпоральные структуры, умеющие быстро меняться и приспосабливаться. Проблемы будут решаться тактическими группами, собранными из специалистов различного профиля».

Администраторы и руководители будут координировать действия разнообразных временных рабочих групп. Они будут совершенствовать терминологию различных специальностей, налаживать контакты внутри групп, служить переводчиками. При такой системе люди, согласно Беннису, «будут дифференцированы не по вертикали, согласно рангу и положению, а более свободно и действенно: по навыкам и опыту работы».

Из-за высокого уровня перемещений из одной временной группы в другую «будут сокращены обязательства по отношению к рабочему коллективу... Так как навыки станут более важными из-за растущих потребностей объединения для решения комплексных задач, соответственно будет происходить сокращение сплоченных групп... Людям придется научиться налаживать быстрые интенсивные связи с работой. И в тоже время привыкать к отсутствию более привычных продолжительных отношений».

Такова картина грядущей спецнократии - быстрой, насыщенной информацией, подвижной организации будущего, состоящей из мобильных ячеек и людей. В этом наброске уже проступают некоторые характерные черты людей, которые будут существовать в таких новых формированиях, и тех, кто уже сегодня существует в прототипах таких организаций. Что поражает, так это огромное отличие от стереотипа человека управления. Ускорение перемен и постоянно возникающие нововведения в обществе провозглашают новую форму управления. Вместе с тем, они нуждаются в людях нового типа.

Тремя основными чертами бюрократии были и являются стабильность, иерархия и разделение труда. Эти черты сформировали людей, которые заняли позиции в организации.

Стабильность - осознание того, что связь человека и организации выдержит испытание временем - влечет за собой определенные обязательства по отношению к организации.

Чем дольше человек находится под ее крылом, тем больше он связывает свое прошлое с вложением в нее денег, а будущее — с зависимостью от ее будущего. Продолжительность воспитывает преданность. Среди рабочих эту тенденцию существенно подкрепляло знание того, что расторжение связей с организацией часто означает утрату каких-либо средств к существованию. В охваченном всеобщим дефицитом мире работа была большой ценностью. Бюрократия оставалась неизменной и по-прежнему заботилась об экономической безопасности. Чтобы сохранить свое место, человек охотно подчинял свои интересы интересам администрации.

Обремененная властью иерархия, через которую осуществлялось управление, держала в руках хлыст, помогавший удерживать людей в строю. Осознавая, что отношения с организацией будут сравнительно постоянны (или надеясь на это), человек управления старался получить поощрение. Награды и наказания нисходили от начальства к подчиненному; и человек, привычно рассчитывающий на следующую степень иерархической лестницы, был поставлен в условия раболепства. Таким образом, невыразительный человек организации - человек без собственных убеждений (или просто скрывающий их). Это цена приспособления.

В конце концов, человеку организации было необходимо понять свое место среди вещей. Он занимал предназначенную ему нишу, где его действия определялись правилами организации. Человека оценивали с точки зрения старания, с коим он следует этим правилам. Сталкиваясь с каждодневными проблемами, он должен был искать обычные ответы. Не ортодоксальность, творчество, безрассудность пришли в упадок, так как им вредили требования, которые управление предъявляло своим подчиненным отделам.

Зарождающаяся спецнократия являет сегодня совершенно иное созвездие человеческих характеров. Постоянство сменяется быстротечностью, которую характеризуют высокая мобильность систем управления, непрерывная реорганизация, возникновение и расформирование временных рабочих групп. Неудивительно, что мы являемся свидетелями отказа от старомодной «преданности» организации и ее подструктурам.

Говоря о молодых директорах американской промышленности, Вальтер Гузарди заявляет: «Соглашения современного человека с новым типом организации не похожи на законы мидян и персов. Их создают не на века... Человек время от времени исследует свое отношение к организациям и оценивает их отношение к нему. И если он недоволен увиденным, то пытается что-то изменить. Если это не удается, он переезжает»^lxix. Начальник отдела кадров Джордж Пек говорит: «В этом ящике лежит поразительное количество резюме генеральных директоров».

Старые привязанности человека к администрации тают как дым. Это место постепенно займут профессиональные привязанности. Во всех развитых обществах наблюдается резкий рост числа инженеров и других специалистов. В Соединенных Штатах в промежуток между 1950 и 1969 годами их количество удвоилось и продолжает увеличиваться интенсивней, чем любая другая рабочая сила. Вместо того, чтобы работать индивидуально, быть независимыми предпринимателями, миллионы инженеров, ученых, психологов, бухгалтеров и других профессионалов входят в состав организаций. Результатом стали диалектические изменения. Веблен писал об индустриализации профессионалов. Сегодня мы сталкиваемся с явлением профессионализации промышленности.

Джон Гарднер заявляет: «Специалист привязан к своей профессии, а не к организации, в которой он существует. Сравните химика или инженера-электронщика местного завода с их директором, не имеющим определенной профессии. Профессионал относится к своим коллегам не как к сотрудникам из соседнего отдела, а как к товарищам по работе, независимо от их местоположения, будь то в пределах страны или даже мира. Благодаря этим братским узам, связывающим его с разбросанными по миру коллегами, он и сам становится очень мобильным. Но даже если он остается на одном месте, его привязанность к организации редко достигает такой же силы, как привязанность настоящего человека администрации. Рост профессионализма означает, что современные крупномасштабные формирования заполнены людьми, имеющими совсем новое представление о том, что такое организация...» В результате, такие люди являются «аутсайдерами», работающими внутри системы^lxx.

В то же самое время термин «профессия» претерпевает изменения. Вертикальные иерархии бюрократии разбиваются при столкновении с новыми технологиями, новыми знаниями и общественными переменами. То же происходит и с горизонтальными иерархиями, которые до сих пор делят людей по профессиональным качествам. Старые связи между специальностями рушатся. Человек обнаруживает, что решение новых задач находится за пределами узких дисциплин.

Бюрократ всегда назначит инженера-электротехника в один отдел, а психолога - в другой. Ведь эти две профессии предполагают строгое разграничение сфер своих знаний и компетенции. Сегодня в авиакосмической промышленности, образовании и других областях инженеры и психологи часто работают вместе во временных группах. Новые организации, отражающие иногда весьма экзотические сочетания наук, то и дело появляются на периферии основных специальностей. Мы обнаруживаем такие подгруппы, как биоматематики, психофармацевты, инженеры-библиотекари, компьютерные музыканты. Различия между дисциплинами продолжают существовать, но становятся размытыми и менее жесткими. Границы постоянно меняются.

В этих случаях даже профессиональные привязанности оказываются кратковременными обязательствами. И уже сама работа, поставленные задачи устанавливают новые обязанности для управления. Специалисты, согласно Беннису, «не связывают свои награды с личными стандартами качеств, с внутренним удовлетворением от выполненного задания. В действительности, они связаны обязательствами с заданием, а не с работой; со своими представлениями, а не со стандартами своего начальства. Так как у них есть диплом, они переезжают. Они не могут стать хорошими «друзьями по работе»; и связывают себя обязательствами только с быстро меняющейся средой, где они «играючи» решают проблемы».

Такой тип людей будущего уже существует в обществе спецнократии. Компьютерную индустрию, техническое образование, применение системных методов в решении городских проблем, государственные департаменты по вопросам охраны окружающей среды захлестнула волна творческой деятельности. В любой из этих областей, представляющих скорей будущее, чем прошлое, появился дух безрассудства, противоположный заботе о безопасности и подчинению человека администрации.

Это духовное начало во временных организациях ближе к свободному предпринимательству, нежели к бюрократическим структурам. Независимый предприниматель, бросившись в авантюру, не боится возможного провала. Он стал символом индустриализма, особенно в США. Парето назвал их «искателями приключений, жаждущими новизны,.. которых совсем не беспокоят перемены»^lxxi.

Распространено мнение, что век предпринимательства уже прошел, и на смену ему пришли администраторы и бюрократы. Но то, что происходит сегодня, не что иное, как возрождение предпринимательства в самом сердце крупных организаций. За таким явлением обратного хода стоит быстротечность и конец опасного экономического положения для громадной массы образованных людей. Пропорционально улучшению благосостояния увеличивается желание рисковать. Человек охотно идет на риск, так как знает, что ему не придется голодать. Чарльз Элвелл, директор по промышленным связям компании Hunt Foods: «Руководители считают себя предпринимателями, продающими свои знания и навыки». А Макс Вейс отметил в журнале Fortune: «Человек, который является профессиональным директором, имеет мощную основу независимости, более прочную, чем та, которую мелкому предпринимателю давало его право на собственность».

Возникла необходимость в новом типе администратора человека, который несмотря на давно установленные связи, по своей сути не привязан к организации. Он охотно применяет свои навыки и творческие способности в решении задач, используя оборудование организации и работая внутри созданных ею временных групп. Но он будет делать это до тех пор, пока не утратит интерес к поставленной задаче. Его беспокоит лишь личная карьера и получение удовлетворения от проделанной работы.

В свете вышесказанного, не случайно, что термин «ассоциация» стал неожиданно часто использоваться в крупных корпорациях. Появились «ассоциативные директора по маркетингу», «ассоциативные исследования», и даже правительственные органы заполонили «ассоциативные директора» и «ассоциативные администраторы». Слово «ассоциация» подразумевает скорей сотрудничество, чем подчинение; его широкое использование четко отражает переход от вертикального иерархического устройства к новой горизонтальной коммуникативной системе.

Человек администрации был подчинен своей организации, а Ассоциативный Человек полностью равнодушен к ней. Первый не отличался мобильностью из соображений экономической безопасности; другой с лихвой возмещает этот недостаток. Один старается избежать риска; другой приветствует его (зная, что в процветающем быстро меняющемся обществе даже провалы мимолетны). Один, существо иерархии, добивается статуса и престижа внутри организации; другой - вне ее пределов. Один занимает предназначенную для него нишу; а другой двигается от места к месту по пути, который он сам для себя выбрал. Один посвящает себя решению рутинных проблем согласно установленным правилам, при этом избегая проявления не ортодоксальности или творчества; другой, столкнувшись с новыми проблемами, с энтузиазмом стремится к открытиям. Одному приходится подчинять свою индивидуальность правилам «командной игры»; другой осознает, что команда сама по себе явление быстротечное. Он может иногда подавлять свою индивидуальность по своему усмотрению, но это не характерный поступок.

Как результат, Ассоциативный Человек обладает секретом: сама временность его отношений с организацией освобождает его от пут, которые связывали его предшественников. В каком-то смысле, быстротечность - это свобода.

Существует другая сторона медали, которая хорошо ему известна. Разнообразие отношений с официальными организационными структурами влечет за собой расширение связей с неформальными организациями и ускоряет поток людей. С каждым изменением возникает необходимость в новых знаниях. Человек должен следовать постоянно меняющимся правилам игры. Наступление спецнократии повышает приспособляемость организаций и злоупотребляет приспособляемостью людей.

Том Бернс в своем исследовании Британской электронной промышленности обнаружил разительный контраст между управляющими в стабильных организационных структурах и теми, кто работает в обстановке непрерывных перемен. Быстрая адаптация, по его словам, «достигается ценой личного удовлетворения и приспособления». Была отмечена разница между состоянием людей верхушки администрации и их сверстников, которые достигли аналогичного положения в более стабильной ситуации». Беннис сказал: «Стремительные перемены, временные рабочие группы, быстрое налаживание и разрушение отношений - все это предвещает социальное и психологическое напряжение».

Возможно, что будущее наступит слишком рано для многих людей как в отношениях с организациями, так и в других областях. Для человека движение к спецнократии означает резкое ускорение потока организационных связей в его жизни. Это еще один шаг на пути к изучению быстротечного общества. Становится ясно, что акселерация сокращает наши связи с организациями таким же путем, как и отношения с людьми, вещами и местами. Увеличение оборота всех этих отношений тяжким бременем ложится на плечи тех, кто рожден и воспитан для жизни в более размеренном социальном ритме существования. Именно здесь кроется опасность футурошока. Эту опасность усугубляет действие толчка ускорения в области информации.

Глава 8. ИНФОРМАЦИЯ: ДИНАМИЧЕСКИЙ ОБРАЗ

В обществе, в котором быстро приготавливаемая еда, быстрое образование, и даже быстро строящиеся города ежедневное явление, нет продукта более быстро создаваемого или более безжалостно разрушаемого, чем скороспелая знаменитость. Нации движутся к супериндустриализации, резко повышая выпуск этих «психоэкономических» продуктов. Быстро выдвинувшиеся знаменитости взрываются в сознании миллионов подобно символической бомбе - образ, верно отображающий их суть.

Девочка из лондонских низов по прозванию «Твигги», получив свою первую работу манекенщицы, меньше чем за год стала властительницей умов миллионов человеческих существ, живущих на земном шаре. Твигги, блондинка с блестящими глазами, маленькой грудью и длинными ногами, достигла верха известности в 1967 году. Ее привлекательное лицо и стройная фигура внезапно появились на обложках журналов в Британии, Америке, Франции, Италии и в других странах. Неожиданно ресницы, духи, формы и одежда Твигги заполнили собой все. Критики разглагольствовали о ее социальном значении. Газетчики посвящали ей полосы, предназначенные обычно для мирных переговоров или папских выборов.

В настоящий момент, однако, ментальный образ Твигги значительно стерся. Она была всем, но исчезла из поля зрения публики. Действительность выносит свою собственную жестокую оценку - «я не могу стоять на месте по полгода». Образы становятся все более и более преходящими, и не только образы моделей, спортсменов или эстрадных артистов. Недавно я спросил весьма образованную девушку, имеют ли она и ее одноклассники каких-нибудь героев. Я спросил: «Считаете ли вы героем Джона Гленна, например?» (Гленн был, дабы читатель не забыл, первым американским космонавтом, вышедшим на орбиту). Ответ оказался показательным. «Нет, - сказала она, - он слишком старый».

Сначала я подумал, что она считала мужчину в его сорок лет слишком старым, чтобы быть героем. Но как я вскоре понял, это была ошибка. Она имела в виду, что подвиги Гленна были слишком давними, чтоб быть интересными (исторический полет Джона X. Гленна произошел в 1962 г.). Сегодня Гленн уже не привлекает большого внимания публики. Действительно, образ его померк.

Твигги, Битлз, Джон Гленн, Билли Сол Эстес, Боб Дилан, Норман Мейлер, Джорджи Маленков, Жаклин Кеннеди шествие из тысяч «знаменитостей» проходит по сцене современной истории. Реальные люди, увеличенные и приукрашенные средствами массовой информации, они запечатлелись как образы в умах миллионов людей, которые никогда не встречали их, никогда не говорили с ними, никогда не видели их «лично». В действительности они увлекают едва ли не сильнее (а иногда даже более), чем многие люди, с кем мы имеем «личностные» взаимоотношения.

Мы строим взаимоотношения с этими «замещающими людьми» точно так же, как с нашими друзьями, соседями и коллегами. И насколько влияние реальных «личностных» (in-person) людей в нашей жизни возрастает, а продолжительность наших обычных взаимоотношений с ними убывает, настолько же вернее завязываются наши взаимоотношения с «замещающими» людьми, которые занимают наши умы.

Коэффициент их притока повлиял на реальные темпы изменений в мире. Так, в политике, например, мы находим, что должность британского премьер-министра с 1922 г. передавалась приблизительно на 13 % чаще, чем в основной период 1721 - 1922 гг.^lxxii. В спорте первое место в тяжеловесном боксе сейчас переходит из рук в руки в два раза быстрее, чем протекла юность вашего папы^*. События, развиваясь все быстрее, постоянно выталкивают новые личности в заколдованный круг сверхизвестности, и старые образы разрушаются в умах, чтобы дать место новым.

То же самое можно сказать и о вымышленных характерах, извергающихся со страниц книг, с телевизионных экранов, со сцен театров, с киноэкранов и из журналов. Предыдущее поколение не отличалось таким количеством вымышленных характеров. Выражая свое мнение в средствах массовой информации, историк Маршалл Фишвик полемически заявил: «Мы не успеваем даже привыкнуть к Супер Герою, Капитану Найсу и мистеру Террифику, как они уже навсегда сходят с наших экранов»^lxxiii.

Эти «замещающие» люди, как реально живущие, так и вымышленные, играют значительную роль в нашей жизни, предоставляя модели поведения, играя для нас различные роли и разыгрывая ситуации, из которых мы делаем выводы о нашей собственной жизни. Сознательно или нет, мы извлекаем уроки из их действий. Мы учимся на их победах и поражениях. «Пробуя» разные роли и стили жизни, они создают для нас возможность переживать их, не испытывая тех страданий, которые сопровождали бы такие эксперименты в реальной жизни. Увеличивающийся приток «замещающих» людей способствовал неустойчивости индивидуальных моделей реальных людей, испытывающих трудности с выбором подходящего стиля жизни.

Эти «замещающие» люди, однако, не независимы друг от друга. Они исполняют свои роли в многочисленных сложных «публичных драмах», которые являются, по словам социолога Оррина Клэппа, автора завораживающей книги «Символические лидеры», в значительной степени продуктом новой коммуникационной технологии. Эта публичная драма, в которой одни знаменитости, уходя за кулисы, тотчас заменялись другими, приобретала, согласно Клэппу, превосходство «более неустойчивое, чем могло бы быть в обратной ситуации. Несчастья, неожиданные поражения, безрассудство, соперничество, устроение празднеств или раскручивание колеса политической рулетки. Фантазии приходят и уходят в ошеломляющем темпе... Страна, подобная Соединенным Штатам, наблюдает открытую публичную драму, в которой ежедневно появляются новые лица, соперничающие друг с другом, и почти все может случиться, и часто случается». То, что мы наблюдаем, говорит Клэпп, «является быстрой сменой символических лидеров»^lxxiv.

Это может быть продолжено, тем не менее, более веским утверждением: то, что происходит, это не просто смена реальных людей или даже вымышленных характеров, но более быстрая смена образов и структуры образов в наших умах. Наши связи с этими образами реальности, на которых основывается наше поведение, становятся все более и более временными. Совершенная система знания в обществе испытывает сильные потрясения. Сами по себе понятия и нормы, в пределах которых мы мыслим, меняются в бешеном темпе. Мы увеличиваем скорость, с которой мы должны образовывать и забывать наши образы реальности.

ТВИГГИ И К-МЕЗОНЫ

Каждая личность несет в своем сознании ментальную модель мира - субъективный образ объективного существования мира вне нас. Эта модель состоит из десятков тысяч образов. Они могут быть очень простой ментальной картиной облаков, плывущих по небу. Или они могут быть абстрактными представлениями о привычных для современного общества вещах. Мы можем представлять себе эту ментальную модель как некое воображаемое внутреннее хранилище, некий образ рынка, который вмещает наши внутренние изображения Твигги, Шарля де Голля или Кассиуса Клэя, наравне с такими широко известными утверждениями, как «Человек по природе своей добр» или «Бог умер».

Любая индивидуальная ментальная модель будет вмещать в себя некие образы, которые близки к реальности, вместе с другими, искаженными или ошибочными. Но для того, чтобы личность могла действовать, и даже просто выжить, эта модель должна иметь некоторое общее сходство с реальностью. Как писал В. Гордон Чайльд в книге «Общество и познание»: «Каждая картина внешнего мира, создаваемая и используемая историческим обществом как руководство к действию, должна в какой-то степени соответствовать этой реальности. Иначе общество не смогло бы сохранить себя; если бы его члены действовали согласно абсолютно неправильным утверждениям, они не смогли бы преуспеть в создании даже простейших орудий труда, а также в защите пищи и крова от внешнего мира»^lxxv.

Модель реальности человека не является исключительно личным продуктом. Тогда как некоторые его образы основываются на первичных наблюдениях, сегодня возрастающее количество их основывается на сообщениях, получаемых нами через средства массовой информации и окружающих нас людей. Таким образом, степень точности его модели в какой-то мере отражает общий уровень познания в обществе. И хотя опыт и научное исследование выдают более очищенное и точное знание, новые концепции, новые взгляды вытесняют, опровергают и затирают устаревшие идеи и взгляды на мир.

Если бы само общество было застойным, то там могло бы присутствовать небольшое давление на индивида, чтобы изменить его собственный запас образов и поставить их в один ряд с новейшими знаниями, полезными в обществе. При условии, что общество, в которое он внедрен стабильное или медленно изменяющееся, образы, определяющие поведение человека, меняются тоже медленно. Но, чтобы функционировать в быстро меняющемся обществе, чтобы впитывать быстрые и сложные изменения, индивид должен переделать свою совокупность образов так, чтобы она находилась в определенном соотношении с этими изменениями. Его модель должна корректироваться. Если она почему-либо запаздывает, его отклики на изменения становятся несоответствующими; он начинает все больше и больше мешать и не приносит результатов. Поэтому в таком обществе обнаруживается сильное давление на индивида, чтобы поддерживать общий темп.

Сегодня изменения происходят так быстро и непрерывно, что вчерашние истины сегодня вдруг становятся фикцией, и даже очень многие гибкие и образованные члены общества с трудом воспринимают поток новых сведений - даже в очень узких областях.

«Ты не можешь охватить все, на что простираются твои желания», - жалуется доктор Рудольф Стохлер, зоолог Калифорнийского Университета в Беркли. «Я трачу от двадцати пяти до пятидесяти процентов моего рабочего времени, пытаясь поддержать тот уровень знаний, без которого невозможно продвижение вперед», - говорит ведущий океанограф Смитсоновского Института в Вашингтоне. Доктор Эмилио Сэджер, нобелевский лауреат по физике, признает: «Даже об одних К-мезонах невозможно прочитать все научные статьи». И другой океанограф, доктор Артур Стамп, соглашается: «Я действительно не вижу иного выхода, кроме объявления моратория на новые публикации в течение десяти лет».

Либо увеличиваются новые знания, либо устаревают прежние. Одно из этих двух обстоятельств принуждает тех, для кого это уместно, преобразовывать свой запас образов. Это заставляет их переучивать сегодня то, что они знали и понимали вчера. Так, лорд Джеймс, вице-президент Университета Йорка, говорит: «Я получил свою первую степень по химии в Оксфорде в 1931 году». Взглянув на вопросы, которые задают на экзамене по химии сегодня, он продолжал: «Я понимаю, что я не только не могу ответить на них, но что я никогда не смог бы на них ответить, т. к. по крайней мере две трети этих вопросов касаются сведений, которых просто не существовало, когда я закончил университет». А доктор Роберт Хилиерт, ведущий образовательной радиопередачи, специалист Федеральной Информационной Комиссии, ставит более отдаленный вопрос: «При этом темпе роста знаний, ко времени, когда родившийся сегодня ребенок окончит колледж, количество знаний в мире увеличится в четыре раза. К моменту, когда тому же самому ребенку будет пятьдесят, оно увеличится в 32 раза, обновившись с момента его рождения на 97%».

Признавая, что определение «знания» неуловимо, и что такая статистика неизбежно вызывает опасения, все же не может подвергаться сомнению то, что наступивший период новых знаний загоняет нас в вечно-узкие рамки специализации и принуждает заново пересматривать наши внутренние образы реальности в вечно ускоряющемся темпе. Это относится не только к глубоким научным познаниям о физических частицах или генетической структуре. Это касается в равной степени различных категорий познания, которые часто используются в повседневной жизни миллионов людей.

ФРЕЙДИСТСКАЯ ВОЛНА

Надо признаться, многие новые знания далеки от непосредственных интересов обычного человека на улице. Его не заинтересовывает или не поражает тот факт, что благородный газ ксенон может образовывать соединения - факт, коим большинство физиков готовы были поклясться как невозможным. Хотя именно это знание может оказать на него влияние, когда будет воплощено в новую технологию, до тех пор он может позволить себе его игнорировать. Изрядное количество новых знаний, с другой стороны, напрямую связано с его непосредственными интересами, его работой, его политическими убеждениями, его семейной жизнью и даже с его сексуальным поведением.

Ярким примером служит дилемма, которая стоит перед родителями сегодня как результат последовательных радикальных изменений образа ребенка в обществе и в наших теориях воспитания^lxxvi.

В начале века в Соединенных Штатах, к примеру, доминирующая теория отражала распространенное научное убеждение о главенстве наследственности в определении поведения. Матери, которые никогда прежде не слышали о Дарвине или Спенсере, согласовывали свои методы воспитания детей с мировыми взглядами этих мыслителей. Популяризируясь и упрощаясь, переходя от человека к человеку, эти мировые взгляды отразились в сознании миллионов как «плохой ребенок является следствием плохой породы», «преступление наследственно» и т. д.

В первые десятилетия нашего века эти взгляды стали отступать перед усиленной заботой об окружающей среде. Убеждение, что окружающая среда формирует особенности характера, и что ранние годы являются наиболее важными, создало новый образ ребенка. Исследования Ватсона и Павлова начали проникать в общественные круги. Матери, проповедовавшие новый бихевиоризм, отказывались кормить младенцев по требованию, отказывались брать их на руки, когда они плачут, рано отнимали их от груди, избегая затянувшейся зависимости.

Марта Вольфенштейн в исследовании «Уход за ребенком», выпущенном в семи последующих изданиях Детским Комитетом в Соединенных Штатах между 1914 и 1951 гг., сравнивает советы, даваемые родителям. Она приводит различные способы из известных методик по обращению с ребенком: отучение от груди, сосание пальца, мастурбация, приучение к горшку. Из этого исследования становится ясно, что к концу 30-х годов приобрел влияние другой образ ребенка. Фрейдистские концепции смели подобно волне и преобразовали существующие практики воспитания ребенка. Вдруг матери стали узнавать о «правилах обращения с ребенком» и о потребности «орального удовлетворения». Терпимость стала отличительной чертой дня.

В скобках замечу, что, тем не менее, фрейдистские образы ребенка изменили поведение родителей в Дейтоне, Дубьюке и Далласе, а также изменили образ психоаналитика. Психоаналитики стали героями культуры. Фильмы, телевизионные спектакли, романы и журнальные рассказы изображали их мудрыми и симпатичными людьми, чудотворцами, могущими исправить дефективные особенности характера. С момента появления фильма «Очарованный» в 1945 г. до конца 50-х гг. аналитик изображался в весьма позитивном образе средствами массовой информации^lxxvii.

К середине 70-х гг., тем не менее, он превращается в комическое существо. Питер Селлерс в фильме «Что это за новая кошечка?» сыграл психоаналитика, более сумасшедшего, чем его пациенты, и «шутки о психоаналитиках» начали распространяться в искаженном виде не только в Нью-Йорке и Калифорнии, но и в более широком диапазоне, чему посодействовали те же самые средства массовой информации, прежде всего создав миф об аналитике.

Это резкое изменение в общественном образе психоаналитика (общественный образ - это не более, чем совокупность личных образов в обществе), кроме того, отражало изменения в научных изысканиях. Становилось все более очевидно, что психоаналитическая терапия не оправдывает связанных с ней ожиданий, и новые знания в поведенческих науках, и особенно в психофармакологии, сделали, казалось бы, многие фрейдистские терапевтические критерии необычайно устаревшими. Вместе с тем, произошел новый исследовательский взрыв в области педагогики и новый поворот в теории воспитания, на этот раз к необихевиоризму, начав проводить его в жизнь.

Каждый этап этого развития содержал в себе совокупность образов, разрушаемую совокупностью контробразов. Люди, которые были носителями этой совокупности образов, резко критиковались в докладах, статьях, в документальных фильмах, а также крупными специалистами, родственниками и даже случайными знакомыми,— теми, кто выражал различные противоречащие взгляды. Одна и та же мать, обратившись к тем же самым авторитетам с вопросом о воспитании ее ребенка в два разных периода времени, в действительности получила бы в некоторой степени отличающиеся друг от друга советы, основанные на разных представлениях о реальности. Тогда как для людей прошлого система воспитания ребенка оставалась неизменной веками, для современных людей и людей будущего это превратилось, подобно другим областям, в арену, на которой сталкивались волны образов, порождаемые в большинстве своем научными исследованиями.

В этом смысле, новые знания вносят изменения в устаревшие. Средства массовой информации быстро и убедительно распространяют новые образы, и обычные индивидуумы, добиваясь помощи (поддержки) всегда более сложной социальной среды, пытаются их поддерживать. И все же определенные результаты исследований сами по себе также разрушают наши прежние структуры образов. Стремительно проносясь мимо нашего внимания, они сметают наши старые образы, и создают новые. После выступлений и бунтов в черных гетто только человек с патологией мог бы придерживаться давно устаревшего взгляда, что негры - «счастливые дети», довольные своей нищетой. После Израильской молниеносной победы над арабами в 1967 г. как можно оставаться верными образу еврея как пацифиста, занимающего непротивленческую позицию, или малодушного на поле сражения?

В образовательной, политической, экономической теории, в медицине, в международных отношениях новые образы, волна за волной, проникая сквозь наши защитные укрепления, потрясают наши ментальные модели реальности. Результатом этой образной бомбардировки является ускоренный распад устаревших образов, быстрая интеллектуальная переориентация и новое глубокое ощущение непостоянства самого знания.

ШКВАЛ БЕСТСЕЛЛЕРОВ

Это непостоянство отразилось в обществе во многих тонких аспектах. Одним из драматических примеров является влияние бурного роста знаний на классическое их вместилище - книгу.

Поскольку знания становятся все более изобильными и недолговечными, мы являемся свидетелями фактического исчезновения прежнего прочного кожаного переплета, замененного сначала холщовым, а позднее - бумажным. Сама книга, как и содержащаяся в ней информация, стала мимолетной.

Десятилетие назад проектировщик коммуникационных систем Сол Корнберг, радикальный проповедник в области библиотечной технологии, сообщил, что чтение вскоре перестанет быть основным видом получения информации. «Искусства читать и писать, - предсказывает он, - станут устаревшими». (Как ни странно, жена мистера Корнберга писатель-романист)^lxxviii.

Прав он или нет, но факт очевиден: неслыханное расширение знаний означает, что каждая книга содержит в себе (увы, содержала) все меньшие крупицы из всего известного. А революция в переплете, сделав дешевыми всюду распространенные издания, уменьшила дефицит книги именно в настоящий момент, когда все более и более быстрое устаревание знаний уменьшает ее длительную информационную ценность. Так, в США книга в мягкой обложке появляется одновременно в более чем 100 000 газетных киосках, для того только, чтобы не далее как через месяц быть вытесненной новой волной публикаций. Книга, таким образом, приближается к быстротечности ежемесячных журналов. В самом деле, многие книги - не более чем «одноразовые» журналы.

Однако, массовый интерес к книге - даже очень популярной - сокращается. Так, например, срок жизни бестселлеров в списке, приведенном на страницах The New York Times, истекает довольно быстро. В нем отмечены неровности сроков жизни этих книг из года в год. Тем не менее, если мы рассмотрим первые четыре года, 1953-1956, и сравним их со схожим периодом десятилетием позже, 1963-1966, мы увидим, что обычный бестселлер в первый период оставался в списке целых 18,8 недель. Десятилетием позже он сократился до 15,7 недель. За десятилетний срок жизнеспособность среднего бестселлера сократилась почти на 1/6.

Мы сможем осознать такую тенденцию, только если мы поймем изначальную, основную истину. Мы являемся свидетелями исторического процесса, который неизбежно меняет психику человека. Проходя через все - от косметики до космологии, от символа Твигги до торжествующих фактов технологии, наши внутренние образы реальности сами отзываются на ускорение изменения, становясь более краткосрочными, более временными. Мы создаем и исчерпываем идеи и образы во все более нарастающем темпе. Знания, подобно людям, местам, вещам и организационным формам становятся более доступными.

СОСТАВЛЕННОЕ СООБЩЕНИЕ

Если наши внутренние образы реальности появляются, чтобы еще быстрее быть переделанными, то одной из причин этого, возможно, является, рост, интенсивности, с которой сообщения, нагруженные образами, устремляются в наше сознание. Была сделана небольшая попытка, исследовать это научно, но очевидно, что мы рискуем лишить личность стимула к вынашиванию образа.

Чтобы понять, почему это происходит, нам нужно в первую очередь рассмотреть основные источники мысленных образов. Откуда берется этот многотысячный ряд образов в нашей ментальной модели? На нас оказывает огромное влияние внешняя среда. Сами сигналы, исходящие из внешнего мира - звуковые волны, свет и т. п. - проникают в наши органы чувств. Однажды воспринятые, эти сигналы в ходе необъяснимого процесса преображаются в символы реальности, в образы.

Эти поступающие сигналы делятся на несколько типов. Одни из них могут быть названы незакодированными. Так, например, человек, идя по улице, замечает лист, гонимый ветром по тротуару. Он воспринимает это событие своими органами чувств. Он слышит шелест. Видит движение и цвет. Он чувствует ветер. Из этих ощущений он каким-то образом формирует мысленный образ. Мы можем рассматривать эти воспринимаемые сигналы как сообщение. Это сообщение не выходит за пределы обычного восприятия, поэтому оно не искусственно. Оно не предназначено сообщать что-либо, и человеческое восприятие его не зависит непосредственно от социального кодекса - набора символов и определений, гармонирующих друг с другом в социальном отношении. Мы все окружены такими случаями и участвуем в них. Когда они происходят в пределах досягаемости наших чувств, мы можем извлечь из них незакодированные идеи и преобразовать эти идеи в ментальные образы. Действительно, некоторая доля образов в каждой индивидуальной ментальной модели извлекается из таких незакодированных сообщений.

Но мы получаем из внешнего мира также и кодированные сообщения. Кодированные сообщения - это те, которые зависят от социального соглашения по поводу их значения. Все языки, лежат ли в их основе слова или жесты, барабанные удары или танцевальные по, иероглифы, пиктограммы или расположенные в определенном порядке узелки веревки, являются закодированными.

Мы можем, не опасаясь предположить, что потому как общества имеют более сложные и многочисленные коды для передачи образов от человека к человеку, соотношение незакодированных сообщений, получаемых обычными людьми, уменьшается в пользу закодированных. Другими словами, мы можем предположить, что сегодня большая часть наших образов извлекается из искусственных сообщений, а не из личных наблюдений «сырых», «незакодированных» событий.

Кроме того, мы также можем заметить едва уловимые, но существенные различия типов закодированных сообщений. Для неграмотного сельского жителя аграрного общества прошлого большая часть поступающих сообщений была, что называется, случайной или «доморощенной» информацией. Крестьянин мог вступать в обычную домашнюю беседу, добродушно подшучивать, вести разговор в трактире или таверне, досадуя, жалуясь, хвастая, вести ребяческий разговор (и, в некотором смысле, животный разговор) и т. д. Это обусловливало свойства большинства получаемых им закодированных сообщений, и одной из характеристик этого вида информации является ее свободное, лишенное структуры, многоречивое или необработанное качество.

Сравните этот вид сообщения с видом закодированных сообщений, получаемых средним современным горожанином в индустриальном обществе. В дополнение к вышесказанному, он также получает сообщения - главным образом, из средств массовой информации, - которые искусственно составлены специалистами. Он слушает новости; он смотрит спектакли с тщательно написанными сценариями, телевизионные передачи, фильмы; он слышит много музыки (весьма дисциплинирующая форма информации); он слышит часто повторяющиеся реплики. Главным образом, он делает то, чего не мог бы сделать его предок - он читает тысячи слов в день, каждое из которых хорошо отредактировано.

Индустриальная революция, принеся с собой огромное развитие средств массовой информации, таким образом, радикально изменила характер сообщений, получаемых средним индивидуумом. В дополнение к получаемым из окружающей среды незакодированным сообщениям и закодированным, но случайным сообщениям от окружающих его людей, индивидуум сейчас начинает получать все возрастающее количество закодированных, но также заранее составленных сообщений.

Эти заранее составленные сообщения отличаются от случайного или «доморощенного» продукта в единственном критическом отношении: вместо прежнего свободно или беззаботно построенного, это составленное сообщение стремится стать более плотным, более сжатым, без излишеств. Оно сильно направлено, переработано, чтобы устранить излишние повторения, и намеренно составлено так, чтобы максимально увеличить информационный объем. Оно является, как говорит теоретик информации, «информационно богатым».

Этот весьма важный, но часто упускаемый из виду факт может быть обнаружен всяким, кто возьмется сравнить записанный на магнитную ленту образчик из 500 слов обычного домашнего разговора (т.е. закодированного, но случайного) с 500 словами газетного текста или с диалогом из фильма (тоже закодированного, но составленного). Случайный разговор наполнен повторами и паузами. Мысли повторяются несколько раз, часто теми же самыми словами, но только в разных вариациях.

Напротив, образец газетной речи или диалог из фильма тщательно отредактированы, обтекаемы. Они передают сравнительно неповторяющиеся мысли. Они грамматически более правильно построены, чем обычный разговор, и, если передаются устно, стремятся к более отчетливому произношению. Необработанный материал приводится в порядок, отделывается. Редактор, писатель, режиссер - все вовлекаются в создание этого составленного сообщения, маневрируя, чтобы «сохранить рассказ подвижным» и произвести «быстрое воздействие». Не случайно, что книги, фильмы, телевизионные спектакли постоянно рекламируются как «захватывающие приключения», «читающиеся взахлеб» или «перехватывающие дыхание».

Так как радио, телевидение, газеты журналы и романы охватывают все общество, то количество составленных сообщений, получаемых индивидуумом, увеличивается (а количество незакодированных сообщений и закодированных случайных сообщений, соответственно, уменьшается); мы видим глубокое изменение: устойчивое ускорение в среднем равняется скорости, с которой образосоздающие сообщения передаются индивидууму. Море закодированной информации, которое его окружает, начинает переполнять его сознание с новой настойчивостью.

Это помогает сознанию принять спешку в повседневных делах. Но если индустриализм характеризуется информационным ускорением, то переход к супериндустриализму отмечен интенсивным стремлением к ускорению равномерного движения вперед. Волны закодированной информации, ослабевая и вновь нарастая, накрывают нас, стараясь проникнуть в нашу нервную систему.

МОЦАРТ НА БЕГУ

В Соединенных Штатах сегодня взрослый человек проводит за чтением газет в среднем 52 минуты в день. Тот же самый человек, который отдает около часа своего времени чтению газет, также тратит время на чтение журналов, книг, вывесок, объявлений, рецептов, инструкций, этикеток на консервных банках, рекламы, размещенной на упаковках продуктов и т. д. Окруженный печатной продукцией, он «проглатывает» от 10 до 20 тысяч печатных слов в день несколько раз или больше. Тот же самый человек также, вероятно, тратит час или четверть часа в день, слушая радио, а если у него есть FM-радиоприемник, то и больше. За то время, пока он слушает новости, рекламно-коммерческую передачу, комментарии и другие подобные программы, он воспринимает около 11 тысяч обработанных слов. Он также проводит несколько часов за телевизором, что добавляет еще 10 тысяч слов или около того, плюс ряд тщательно подобранных, очень направленных изображений.^*

Несомненно, ничто не имеет столь определенной направленности, как реклама, и сегодня средний взрослый американец ежедневно подвергается штурму минимум 560 рекламных сообщений. Тем не менее, из этих 560 он замечает только 76. Фактически, он блокирует 484 рекламных сообщения в день, переключая внимание на другие предметы.

Все это олицетворяет давление составленных сообщений на его сознание. И это давление возрастает. Пытаясь передавать те же самые изобильные образопроизводящие сообщения в том же самом быстром темпе, представители средств массовой информации, артисты и другие люди, целенаправленно работающие над каждым кадром, выпущенным в эфир, несут более тяжелую информационную и эмоциональную нагрузку.

Таким образом, мы видим широко распространенное и возрастающее использование символизма для сжатия информации. Сегодня люди, занимающиеся рекламой, обдумывая, каким образом можно втиснуть в голову индивидуума больше сообщений в отдельно взятый момент времени, увеличили использование символических методов искусства. Вспомним «тигра», якобы спрятанного в банке. Одно только слово быстро, сильно и убедительно, передает публике отчетливый зрительный образ, связанный с детством. Страницы рекламных профсоюзных журналов типа Printer's Ink («Типографская краска») заполнились сложными специальными статьями об использовании вербального и визуального символизма для увеличения притока образов. В действительности, сегодня многие статьи могли бы научиться образоувеличению у людей, занимающихся рекламой^lxxix.

Если эти люди, которые должны платить за каждую долю секунды времени на радио или телевидении, которые на мгновение завоевывают внимание читателя в журналах и газетах, заняты попытками сообщить максимум образов за минимум времени, то это также служит доказательством того, что, по крайней мере некоторые члены общества хотят увеличить скорость, с которой они смогут получать сообщения и воспроизводить образы. Это объясняет феноменальный успех курсов быстрого чтения среди учащихся колледжей, деловых людей, политиков и многих других. Одна из лучших школ такого рода заявляет, что она может увеличить скорость чтения любого человека почти в три раза, и некоторые читатели рассказывают о своей способности читать буквально десять тысяч слов в минуту – утверждение, 'полностью опровергаемое специалистами в этой области. Возможны такие скорости или нет, но очевидным фактом является то, что процент поступающей информации увеличивается. Занятые люди, ежедневно прилагая неимоверные усилия, с трудом обрабатывают столько информации, сколько возможно. Техника быстрого чтения, по-видимому, помогает им в этом.

Импульс к ускорению информации не означает, тем не менее ограничения рекламы или печатного слова. Страстью к максимальному увеличению объема сообщения в минимальное время оправдываются, например, эксперименты, проводимые психологами Американского Института Научных Исследований, которые давали аудитории прослушивать записанные на магнитофон лекции на более высокой, чем обычная скорости и затем тестировали слушателей на понимание. Их целью было узнать, могут ли студенты воспринимать больше, если лекция читается быстрее.

Той же самой целью ускорения потока информации объясняется недавняя одержимость комбинированными и многокадровыми фильмами. На Всемирной Выставке в Монреале в павильонах зрителям был представлен не традиционный киноэкран, на котором визуальные образы, расположенные в определенном порядке, появляются последовательно, а два, три или пять экранов, передающих сообщения синхронно. Это требовало от зрителя, в разумных пределах, способности воспринимать одновременно намного больше сообщений, чем воспринимал всякий любитель кино в прошлом, или же просматривать (или блокировать) определенные сообщения, чтобы сохранить скорость восприятия сообщения или образа-побуждения.

Автор статьи в Life, озаглавленной «Влияние переворота в киноискусстве на человеческое сознание», точно описывает этот опыт в следующих словах: «Восприятие шести синхронных изображений, равноценное просмотру в течении двадцати минут полнометражного фильма, возбуждает и переполняет сознание». В другом месте он говорит, что каждый новый фильм «снимается во все более сжатые сроки».

Даже в музыке тот же самый ускоряющий толчок становится все более и более очевидным. Конференция композиторов и специалистов в области компьютеров, проходившая недавно в Сан-Франциско^lxxx, уведомила, что за несколько столетий музыка «увеличила объем слуховой информации, передаваемой в течение данного интервала времени», и доказательством этого также служит то, что музыканты играют музыку Моцарта, Баха и Гайдна в более быстром темпе, чем тот, в котором эта музыка исполнялась в эпоху, когда была написана. Мы слушаем Моцарта на бегу.

ПОЛУГРАМОТНЫЙ ШЕКСПИР

Если наши образы реальности меняются более быстро, и механизм передачи образа набирает скорость, то аналогичным образом меняются и сами коды, которые мы используем. Ибо язык тоже испытывает потрясения. По словам лексикографа Стюарта Берга Флекснера, главного редактора «Краткого настольного словаря английского языка»: «Сегодня употребляемые нами слова меняются быстрее - и не только на уровне сленга, но на любом другом. Скорость, с которой они появляются и исчезают, значительно возросла. Это касается не только английского языка, но также и французского, русского и японского языков»^lxxxi.

Флекснер проиллюстрировал это заслуживающим внимания примером, что приблизительно из 450 000 слов, используемых в современном английском языке, возможно только 250 000 были бы понятны Вильяму Шекспиру. Если бы Шекспир вдруг каким-то чудом оказался в современном Лондоне или Нью-Йорке, он смог бы понять в среднем пять из девяти слов нашего лексикона. Великий Поэт оказался бы полуграмотным.

Это значит, что если язык в шекспировское время имел то же количество слов, что и сегодня, то по меньшей мере 200 000 слов - возможно, несколько больше - устарели и изменились за минувшие четыре столетия. Кроме того, Флекснер предполагает, что третья часть этих превращений произошла только за последние 50 лет. Это, если верно, означало бы, что в наше время слова устаревают и изменяются, по крайней мере, в три раза быстрее, чем в течение исходного периода с 1564 по 1914 гг.

Это интенсивное изменение скорости отражает изменения вещей, процессов и качеств в окружающей обстановке. Некоторые новые слова пришли непосредственно из мира техники и потребителей продукции. Так, например, слова «fast-back» («стираю и ношу») или «flashcube» («световая реклама») появились в языке благодаря рекламе в последние годы. Другие слова пришли из печати. «Sit-in» («демонстрация против расовой дискриминации») и «swim-in» результаты изменения гражданских прав; «teach-in» (собрание для обсуждения злободневных вопросов) - результат компании против войны во Вьетнаме; be-in (тусовка) и «love-in» (групповой секс в общественном месте) - продукт субкультуры хиппи. Культ ЛСД несет с собой изобилие новых слов - «acid-head» (наркоман, употребляющий ЛСД), «психоделический» и т. д.

На уровне сленга эти изменения происходят так быстро, что вынуждают создателей словарей изменять критерии отбора слов. «В 1954 году, - говорит Флекснер, - когда я начал работать над «Словарем американского сленга», я не обдумывал слово для включения: за редким исключением, я мог найти три значения слова за пятилетний период. Сегодня такой критерий был бы невозможен. Язык, как и искусство, все больше и больше становится делом прихоти. Сленговые слова fab (модная одежда) и gear (потрясающий), например, не просуществовали и года. Они проникли в молодежную лексику в 1966 году; и вышли из употребления в 1967 году. Для сленга невозможно сколько-нибудь использовать временной критерий».

Один факт способствовал быстрому появлению и устареванию слов с той неслыханной скоростью, с которой слова могут быть введены в обращение. Можно проследить фактически весь путь, который в конце 1950-х - начале 60-х гг. прошли жаргонные слова, употребляемые учеными, такие как rubric (рубрика) или «subsumed» («подытоженный»), они были извлечены из ученых журналов, использованы в таких малотиражных периодических изданиях, как «Ньюйоркское книжное обозрение» или «Комментарии», затем заимствованы «Эсквайром» с его тогдашним тиражом от 80000 до 1000000 и окончательно распространились в обществе благодаря Time, Newsweek и крупным журналам. Редакторы журналов сами подхватывали эту лексику из интеллектуальных публикаций; они также отталкивались непосредственно от научной прессы, спеша оказаться на «вершине событий».

Когда Сузан Сонтаг отыскала слово «camp» («лагерь», «стан») и положила его в основу своего очерка в Partisan review осенью 1964 года, Time через несколько недель посвятила статью этому слову и его воссоздателю^lxxxii. Еще через несколько недель этот термин неожиданно появился в газетах и других средствах массовой информации. «Крошечный бибопер» - это еще одно слово, которое пришло и ушло очень быстро.

Более выразительный пример языкового превращения мы можем увидеть в неожиданном изменении значения, ассоциирующегося с этническим словом «черный». Многие годы чернокожие американцы относились к этому слову как к проявлению расизма. Либеральные белые научили своих детей почтительно использовать слово «негр» и писать его с большой «Н». Однако вскоре после этого Стокели Кармичель провозгласил доктрину Черной Силы в Гринвуде, в Миссисипи, в 1966 г. и слово «черный» стало гордостью, как черных, так и белых в движении к расовой справедливости. Страсти улеглись, либеральные белые миновали период замешательства и колебаний, какое слово использовать: негр или черный. Слово «черный» было быстро узаконено, когда средства массовой информации усвоили его новое значение. Не прошло и нескольких месяцев как «негр» было заменено на «черный».

Отмечались даже более быстрые случаи распространения. Лексикограф Флекснер говорит:

«Битлз» на вершине своей славы могли придумать любое слово, какое им нравится, записать его на пленку и за месяц оно стало бы частью языка. Когда-то, возможно, не более пятидесяти человек в НАСА употребляли слово «А-ОК». Но когда космонавт произнес это слово в телепрограмме, передающей полет, оно в один день стало частью языка. То же самое произошло и с другими космическими терминами, такими как - «спутник» или «пуск».

Тогда как стремительно появляются новые слова, старые слова исчезают. Изображение обнаженной девушки больше не pin-up (фотография красотки) или cheesecake (оголенные ножки), a playmate (партнер). «Нер» («знающий что-либо») уступило место «hip» («характерный для хиппи»); «битник» - «хиппи». Выражение «go-go» («танцы в ночном клубе») устремилось в язык с головокружительной быстротой, но это уже давно вышло из употребления среди тех, кто «современен».

Языковые превращения, кроме того, влекут за собой изменения невербальной формы информации. Когда мы произносим сленговые слова, мы производим сленговые жесты пальцы двигаются вверх или вниз, палец к носу - этот «как тебе не стыдно!» жест показывается детям; рука, двигающаяся поперек шеи, обозначает перерезать горло. Профессионалы, которые наблюдают развитие жестового языка, говорят о том, что он тоже претерпевает очень быстрые изменения.

Некоторые жесты, которые рассматривались как полунепристойные, становились отчасти более приемлемы, по мере того, как менялись сексуальные ценности в обществе. Из всех употреблявшихся жестов только несколько получили широкое использование. Примером распространения, заметил Флекснер, являются сегодня широко используемые жесты презрения и полного пренебрежения - поднимают кулак и вертят им вблизи. Вероятно, этому способствовали многие итальянские фильмы, пользовавшиеся успехом в США в 50-х и 60-х годах. Подобным образом, поднятие пальца - этот «up yours» жест - показывался, чтобы добиться большей респектабельности и получить большую известность, чем было до этого. Однако другие жесты фактически исчезли или были наделены совершенно новым смыслом. Круг, описываемый большим и указательным пальцами, который дает понять, что все идет хорошо, постепенно исчезает; «V» «победы» сейчас используется протестующими для обозначения чего-то совершенно отличного: «мир», а не «победа».

Было время, когда человек учил язык своего общества и использовал его, с небольшими изменениями, на протяжении всей своей жизни. Его «связь» с каждым изученным словом или жестом была прочной. Сегодня уже нет этого удивительного качества.

ИСКУССТВО: КУБИСТЫ И КИНЕТИКИСТЫ

Искусство, как и жесты - это невербальная форма выражения и важнейший канал передачи образов. Признаки эфемеризма здесь, пожалуй, даже более резко выражены. Если мы рассмотрим каждую школу искусства, как вербальный язык, то мы также увидим последовательные изменения, но не отдельных слов, а всего языка сразу. В прошлом мы видим фундаментальные изменения в стиле искусства исключительно в пределах человеческой жизни. Стиль школы держался, как правило, на протяжении целого поколения. Сегодня быстрота изменений в искусстве мешает видению - зритель едва ли успевает «увидеть» развитие какой-либо школы, изучить ее язык, так сказать - как она исчезает.

Взрыв импрессионизма в последней четверти девятнадцатого века был только первым в ряду последующих изменений. Он появился в тот период, когда индустриализм ринулся вперед, принеся подъем темпа повседневной жизни. «Эта неистовая скорость технического развития набирала обороты, что кажется ненормальным, особенно когда сравниваешь со скоростью прогресса в ранние периоды истории искусства и культуры, - пишет историк искусства Арнольд Хаузер в исследовании изменений стилей искусства. - Быстрое развитие техники не только ускоряет изменение формы, но также смещает акценты в критериях эстетического вкуса... Непрерывное и все более быстрое замещение старых, ежедневно используемых вещей новыми... корректирует скорость, с которой происходят философские и художественные революции...»^lxxxiii.

Если мы приблизительно датируем импрессионизм 1875-1910 гг., мы увидим, что период его господства продолжался почти 35 лет. С того времени ни одна школа или стиль, от футуризма до фовизма, от кубизма до сюрреализма, не доминировали так долго. Один за другим стили вытесняли друг друга. Наиболее постоянная школа XX века - абстрактный импрессионизм - сохраняла свое влияние более двадцати лет, с 1940 по 1960 гг., а затем ее сменил бурный «поп», продержавшийся, быть может, лет пять; «поп-арт» сумел завладеть вниманием публики на 2 или 3 года, затем неожиданно возник, соответствующий ему «кинетик-арт», чей raison d'etre есть быстротечность^lxxxiv.

Это фантасмагорическое превращение стало очевидным не только в Нью-Йорке или Сан-Франциско, но и в Париже, в Риме, в Стокгольме и Лондоне - везде, где находились художники. Так Роберт Хэджэс писал в «Новом обществе»: «Приветствие новых художников является теперь ежегодным приветствием спортсменов в Англии... Энтузиазм открытия нового направления в английском искусстве раз в год становится манией - эйфорической, едва ли не истеричной верой в обновление». Несомненно, говорит он, ожидание, что каждый следующий год принесет новый метод и новое обилие художников, - это «ситуация, многозначительная пародия на которую содержится в ней самой, и причина ее ускоренное изменение в современном авангарде».

Если бы школы искусства можно было бы сравнить с языками, то отдельные произведения можно было бы уподобить словам. Сделав такого рода перенос, мы обнаружим в искусстве процесс совершенно аналогичный тому, который происходит в вербальном языке. Здесь также «слова», т. е. отдельные произведения искусства, появляются и выходят из употребления с повышенной скоростью. Отдельные произведения, сверкнув в нашем сознании на выставках или со страниц массовых журналов, в следующее мгновение уже исчезают. Иногда само произведение буквально полностью пропадает - многие коллажи или конструкции делают из хрупких материалов, которые слишком быстро разрушаются.

Множество неразберихи в мире искусства возникает сегодня от неспособности культурного ведомства навсегда признать, что элитарность и неизменность ушли в прошлое так, по крайней мере, утверждает Джон МакХейл, одаренный богатым воображением шотландец, художник и социолог, который возглавляет Центр Совместных Исследований в Государственном Нью-йоркском Университете в Вашингтоне. В проницательном очерке, озаглавленном «Пластиковый Парфенон», МакХейл отмечает, что «традиционные литературные и художественные каноны высоко оценивают постоянство, уникальность и неизменную универсальность избранного артефакта». Такие эстетические нормы, доказывает он, были достаточно подходящими для мира ручных изделий и сравнительно небольших, обладавших совершенным вкусом элит. Эти некоторые нормы, однако, «в некотором отношении не приспособлены, чтобы адекватно соотноситься с нашей современной ситуацией, когда массово производятся, распространяются и потребляются астрономические количества артефактов. Они могут быть идентичными или только немного различаться. На разных уровнях, они потребляемы, заменимы и не имеют никакой уникальной «ценности» или внутреннего «соответствия».

«Современные художники, - говорит МакХейл, - не творят для избранного круга и не воспринимают всерьез убеждение, что постоянство является добродетелью. Будущее искусства, - утверждает он, - представляется уже недалеким созданием терпеливых творцов». Вернее, художники творят не на века. МакХейл заключает: «Быстрые изменения положения человека требуют множества символических образов оного, отвечающих требованиям постоянных изменений, мимолетных впечатлений и быстрого устаревания». «Мы нуждаемся, - говорит он, - в серии заменимых, расходуемых икон»^lxxxv.

В одном только можно поспорить с утверждением МакХейла - что быстротечность искусства это хорошо. Возможно, уход от постоянства является тактической ошибкой. Это может быть как раз аргументировано тем, что наши художники используют гомеопатическую магию, поступая подобно первобытному человеку, который силой внушал страх; они не предпринимают попытки управлять этим явлением, бесхитростно подражая ему. Но каким бы ни было отношение к современному искусству, недолговечность оставленных им произведений остается неумолимым фактом, социальной и исторической тенденцией, настолько значительной, что ее невозможно игнорировать. И понятно, что художники противодействуют этому. Толчок к быстротечности в искусстве объясняет увеличение числа более преходящих произведений искусства «случаем». Аллан Капров, который часто приписывал происходящее случаю, говорил о его родстве с временной культурой, в которой мы живем. Но идеальный случай предоставляется только однажды. Случай - тонкая «оберточная бумага» искусства.

Таким образом, кинетик-арт можно считать воплощением модуляризма. Сами кинетические скульптуры или конструкции медленно движутся, свистят, жалобно воют, колеблются, дергаются, раскачиваются, пульсируют; их мерцающие огни, их закручивающиеся магнитные ленты, их пластмассовые, стальные, стеклянные и медные детали упорядочены или приведены в беспорядок в быстро исчезающей модели внутри данного, хотя иногда и замаскированного, обрамления. Здесь проволочные скрепления и соединения склонны стать временной частью структуры, в то время как порталы подъемных кранов и служебных башен во «Дворце Развлечений» Джоан Литтлвуд созданы, чтобы пережить любое детальное расположение модульных компонентов. Целью кинетического произведения, тем не менее, является стремление вызвать чувство максимального непостоянства и максимальной мимолетности. Жан Глей отмечал, что в традиционных произведениях искусства «связь частей в целое определяется навечно». «В кинетическом искусстве, - говорит он, - равновесие форм достигается в постоянном движении».

Сегодня многие художники работают с инженерами и учеными в надежде использовать новейшие технические возможности и сюжеты для своих собственных нужд - символизируя этим ускоряющий толчок в обществе. «Скорость, - пишет Франкастел, французский критик искусства, - становится чем-то невообразимым, и постоянно меняет личный опыт каждого человека». Искусство отображает эту новую реальность.

Так, художники из Франции, Англии, Соединенных Штатов, Шотландии, Швеции, Израиля и других стран создают кинетические образы. Их кредо, возможно, лучше всего было выражено Иаковом Агамом, израильским кинетистом, который сказал: «Мы не те же самые, что были три минуты назад, и еще через три минуты мы снова станем другими... Я пытаюсь показать это пластической выразительностью создаваемой визуальной формы, которая раньте не существовала. Образ появляется и исчезает, но ничего не сохраняется».

Окончательным результатом таких попыток, конечно, является создание тех новых и действительно реальных «дворцов развлечений» - называемых так всей средой ночных клубов, где искатели забав погружаются в атмосферу, где свет, цвета и звуки постоянно меняют их мировосприятие. В сущности, завсегдатай оказывается на стороне кинетического искусства. Здесь опять обрамление, только образовавшееся само по себе, является дольше сохраняющейся частью целого, в то время как его содержимое создает продукт временных комбинаций чувственного восприятия. Рассматривать это как забаву или нет, зависит, возможно, от индивидуального восприятия; но общее направление таких изменений представляется очевидным. В искусстве, как и в языке, мы стремимся к непродолжительности. Связь человека с символической образностью становится все более и более временной.

НЕРВНАЯ ИНВЕСТИЦИЯ

События проносятся мимо нас, заставляя нас переоценивать наши исходные положения - наши прежде сформированные образы реальности. Научное исследование опрокидывает устаревшие концепции человека и природы. Идеи приходят и уходят с безумной скоростью. (Скорость, по приблизительным научным подсчетам, увеличилась в 20-100 раз по сравнению с прошлым столетием.) Сообщения, наполненные образами, стучатся в наше сознание. Между тем, язык и искусство, эти коды, через которые мы передаем образонесущие сообщения другим людям, сами меняются значительно быстрее.

Все это не может оставить нас - и не оставляет - неизменными. Это увеличение скорости, с которой индивидуум должен пересматривать свои образы, если он успешно приспосабливается к окружающей среде. Никто на самом деле не имеет достоверного представления о том, как мы переделываем образы из внешних во внутренние. Все же психология вместе с информационными науками внесла некоторую ясность в то, что происходит с однажды рожденным образом.

Они предполагают, что ментальная модель состоит из множества очень сложных образоструктур, и что новые образы поступают в архив этих структур в соответствии с особыми классификационными принципами. Вновь образованный образ присоединяется к другим образам, имеющим отношение к той же теме. Менее значительные ограниченные выводы выстраиваются в ряд под более значительными обобщениями, в которые они все включены. Образ проверяется на его соответствие уже хранящимся в архиве. (Очевидно, существует особый нервный механизм, который проводит эту процедуру проверки-соответствия.) Мы делаем заключение относительно каждого образа: является ли он тесно связанным с нашими целями или, напротив, далеким от них и не имеющим для нас значения. Каждый образ также оценивается - «хороший» он для нас или «плохой»? В конечном счете, что бы мы ни делали с новым образом, мы к тому же оцениваем его истинность. Решаем, насколько он заслуживает доверия. Правильно ли он отражает реальность? Можно ли придавать ему большое значение? Можно ли на нем основывать свои действия?

Даже тогда, когда новый образ хорошо подходит к какой-либо определенной теме, и соответствует уже имеющимся образам, относящимся к ней, он принимается нами с некоторым трудом. Но если, как случается чаще, образ является неопределенным, противоречивым или, еще хуже, попирает наши предшествующие заключения, ментальная модель изменяется принудительно. Большое количество образов заново классифицируется, перемещается, изменяется снова и снова до тех пор, пока эти образы не станут пригодными, чтобы объединиться в единое целое. В экстремальных случаях основная форма всей модели радикально перестраивается.

Эта ментальная модель должна выглядеть не как статичная библиотека образов, а как живой организм, полный силы и энергии. Она не является «данной», пассивно принимаемой из внешнего мира. Наоборот, это то, что мы активно создаем и пересоздаем время от времени. Нетерпеливо изучая внешний мир, исследуя информацию, требующуюся для наших нужд и интересов, мы вовлекаемся в постоянный процесс переклассификации и корректировки.

Каждое мгновение бесчисленные образы распадаются, погружаясь в бездну забвения. Новые попадают в систему, обрабатываются и сдаются в архив. Вместе с тем, мы исправляем образы, «используем их» и возвращаем в архив, возможно, уже на другое место. Мы постоянно конферируем образы, соединяем, переориентируем и заново расставляем их. Это то, что подразумевается под термином «ментальная активность». И подобно мускульной активности, это тоже вид работы. Она нуждается в постоянной энергии, чтобы поддерживать действенность системы. Социальные перемены увеличивают разрыв между тем, во что мы верим, и тем, что есть на самом деле, между существующими образами и реальностью, которую они должны отражать. Когда этот разрыв невелик, мы можем более или менее совладать с изменениями, мы можем разумно противодействовать обстоятельствам, мы имеем власть над реальностью. Однако когда это разрыв увеличивается, мы становимся, все менее способными справиться, мы слабо реагируем, ретируемся или просто впадаем в панику. Когда же этот разрыв увеличивается до крайности, мы начинаем испытывать психоз или даже умираем.

Чтобы поддерживать адаптационное равновесие, чтобы сохранять этот разрыв в допустимых пределах, мы прилагаем усилия, подправляя наши образы, сохраняя их соответствующими современным требованиям, вновь изучая реальность. Наши образообрабатывающие механизмы, какими бы они ни были, действуют со все увеличивающейся скоростью.

Эти следствия до сих пор упускаются из виду. Когда мы классифицируем образ, любой образ, мы делаем определенное, возможно, даже не особенно большое энерговложение в специфически организованную структуру мозга. Учение нуждается в энергии, а переучивание нуждается в ней еще больше. «Все научные исследования об учениях, - пишет Гарольд Д. Лассвелл, - подтверждают взгляд, что «энергии» ограничиваются тем, что поддерживают прошлые учения, и что новые энергии необходимы, чтобы освобождать старые...» «На неврологическом уровне, - продолжает он, любая упрочившаяся система содержит в себе сложное устройство из материальных клеток, электрических зарядов и химических элементов. В любой перекрестной селекции, проведенной вовремя, соматическая структура представляет огромную инвестицию непреложных форм и возможностей...» То, что имеется в виду в резюме, очень просто: предполагаемые затраты на переобучение, или, в нашей терминологии, на переклассификацию образов^lxxxvi.

Во всех разговорах о потребности продолжения образования, во всех широко распространенных дискуссиях о переподготовке присутствует предположение, что человеческие возможности переобучения неограниченны. Но это, в лучшем случае, только предположение, а не факт, и предположение, которое нуждается в тщательном научном исследовании. Процесс формирования и классификации образа является, в конечном итоге, физическим процессом, зависящим от ограниченных свойств нервных клеток и химических частиц. В нервной системе, как сейчас установлено, есть, по всей вероятности, врожденные границы количества и скорости обработки образов, которых индивидуум может достичь. Как быстро и как постоянно индивидуум может изменять свои внутренние образы, до того, как он разобьется об эти границы?

Никто не знает. Может случиться, что эти границы будут простираться далеко за пределы сегодняшних потребностей, и что такие мрачные предположения окажутся неоправданными. Еще один выдающийся факт заслуживает внимания: посредством ускоряющихся изменений во внешнем мире мы принуждаем индивидуума ежеминутно вновь изучать окружающую обстановку. Это, для него лично, предъявляет новые требования к нервной системе. Люди прошлого, приспособленные к сравнительно стабильной обстановке, сохраняли более постоянные связи с их собственными концепциями «положения вещей». Мы, вращаясь в очень скоротечном обществе, вынуждены сокращать эти связи. В то время как мы должны создавать и разрушать наши связи с вещами, местами, людьми и организациями с большей скоростью, мы должны изменять наши концепции реальности, наши ментальные образы мира в более и более короткие интервалы времени.

В таком случае, быстротечность насильственного сокращения связей человека является не только состоянием внешнего мира. Это также его призрак в нас самих. Новые открытия, новые технологии, новые социальные устройства во внешнем мире врываются в нашу жизнь в форме возрастающих скоростей изменения. Они навязывают более быстрый темп повседневной жизни. Они требуют нового уровня приспособляемости. И они устанавливают ту ступень, на которой возможна разрушительная болезнь – футурошок.

*Можно отметить, что миллионы американских "домовладельцев", заплатившие за дом 10% или меньше, являются на самом деле не более, чем суррогатом собственника для банков и других кредитных организаций. Их ежемесячные взносы в банк ничем не отличаются от арендных чеков хозяину дома. Это владение, в сущности, метафорично, и так как их собственность не имеет сильной финансовой основы, то часто отсутствует и сильная психологическая связь домовладельца со своим домом. (Прим. авт.)

*Руо, Жорж (G. Rouault, 1871-1958) - известный французский художник, один из основателей фовизма, был близок к экспрессионизму.

*Джеймс, Вильям (1842-1910) - американский психолог и философ. Следовал идее о том, что жизненная ценность сознания уясняется только исходя из эволюционной теории, считающей его орудием адаптации к среде. На этом основании разработал моторно-биологическую концепцию психики как особой формы активности организма, призванной обеспечить его эффективное выживание ("Принципы психологии", 1890).

*Я дома, в Англии - серый сумеречный свет льётся на луга и деревья, покрытые росой. Все лишь дремлет, не спит; все вещи на своих прежних местах. Прибежище старины.

*Тексты, находимые с 1947 года в пещерах на западном побережье Мертвого моря и написанные на др. еврейском, набатейском, греческом, латинском и др. языках. Наиболее известны Кумранские рукописи, дающие ключ к первоначальным, неканоническим текстам Ветхого Завета.

*Между 1882 и 1932 гг. было 10 новых мировых чемпионов по тяжеловесному боксу, каждый из которых удерживал первенство в среднем 5 лет. Между 1932 и 1951 гг. было 7 чемпионов, сохранявших лидерство в среднем 3,2 года. С 1951 по 1967 гг., когда Мировая Ассоциация Бокса объявила вакансии на звание чемпиона, 7 человек захватили первенство, каждый в среднем на 2,3 года.

*Это не означает, что только слова или изображения сообщают или вызывают образы. Музыка тоже доставляет образы внутренним действующим механизмам, хотя происхождение этих образов совершенно невербальное.

iИстория Барби рассказана в Marketing Briefs 11 марта, 1967, с. 188.

iiВозраст домов обсужден в «Домах будущего» Е. Ф. Картера в [136, vol. 2, р. 35].

iiiМайкл Вуд отметил дух быстротечности в своей статье «Призрачная Америка» в New Society, 14 апреля, 1966.

ivОчинклосс процитирован из The New York Times, 17 марта, 1966.

vПримечание Бакминстера Фуллера из [146, doc. 3, pp. 61-62].

viДанные о передвижных классных комнатах взяты из сообщения Educational Facilities Laboratories, Inc. «Городские школьные строения». Не путать со [115].

viiОписание идеи «мозговой зоны», см. «Архитектура мозговой зоны» Седрика Прайса, New Society, 1 июня, 1966, с. 14.

viiiРазвитие прикрепляющейся архитектуры описано Рейнером Бенхэмом в Design Quarterly 63. Миннеаполис: Walker Art Center, 1965.

ixДанные об арендном бизнесе частично основаны на: переписке с К. А. Зигфридом-младшим, исполнительным секретарем Американской Арендной Ассоциации. «Вы называете - мы арендуем» Харленда Манчестера, Reader's Digest, июль 1966, с. 114.

xSvensk Damtidning, 1 ноября, 1965.

xiРентализм имеет много невыявленных подтекстов. Продолжение поворота к рентализму могло бы глубоко изменить равновесие оборота между производителем и потребителем во многих отраслях промышленности. Увеличение обширных арендных организаций национального и даже международного масштаба определяет новый мощный оборот между производителем и основным потребителем. Герц и Эвис, например, заведуют такими большими парками автомобилей и закупкой в таком большом масштабе, что они могут выторговать цену, расчет и уступки службы изготовителей, которые никакой индивидуальный покупатель автомобиля не мог бы надеяться получить. То же самое истинно для любой промышленности.

Таким образом, формирование больших арендных организаций, концентрирующих покупательную способность, создает уравновешенный оборот в точном смысле этого слова. Этот факт не прошел мимо американских автоизготовителей, по крайней мере один из которых. Форд, увидел возможность направления этого развития непосредственно в арендный бизнес. Даже если изготовители сами идут в арендный бизнес, рентализм заставляет их производить революционные изменения в организации и перспективах. Тогда как обычный производитель не слишком интересуется, что произойдет с его продукцией после того, как она будет продана, те, кто сдает в аренду оборудование, являются ответственными за его обслуживание. Это заставляет их заботиться о повышении надежности продукции. В свою очередь, это может потребовать радикальной переориентации управления, до уровня проектов.

Недавно я взял интервью у главного инженера одной из крупнейших корпораций в Соединенных Штатах компании, которая, подобно некоторым изготовителям компьютеров, сдает в аренду свое оборудование непосредственно пользователю. Я спросил, имеет ли это какой-либо смысл для его технического штата. Его ответ наглядно показал контраст между расчетом продажи и арендным расчетом:

Первая вещь, которую вы должны сделать - это изменить позицию людей, которых вы нанимаете... Многие инженеры, нанятые нами в других отраслях промышленности, приходят сюда и счастливы, когда им удается сохранить нам два цента, перепроектируя какую-либо часть. Мы должны объяснить, во что нам может обойтись текущий ремонт, а он обходится нам от $20 до 30... Это грубое заявление необходимо, чтобы убедить образованных людей производить продукцию высокого качества и надежности после того, как они были обучены другими способами. Это сводится к следующему: мы не хотим создавать себе головной боли. Наша головная боль может быть переложена на других, но пока мы ответственны за обслуживание нашего оборудования, оно остается нашей головной болью.

Экономика рентализма могла бы поднять качество продукции и освободить потребителей от все более и более раздражающих проблем сервисного обслуживания и ремонта.

Но рентализм имеет даже более широкое значение, он имеет тенденцию увеличивать уже сильно ускоренный темп технологического изменения. Компания, которая продает продукцию избавляется от нее раз и навсегда. Компания, которая сдает продукцию в аренду может получить ее обратно. Арендные соглашения заключаются на короткий срок. Это означает, что если технологически удачная модель появляется на рынке, съемщик может с малыми издержками отказаться от старой модели и переключиться на новую. Это вызывает у некоторых изготовителей дурное предчувствие внезапного получения тысяч их изделий обратно ужасающая перспектива, которая заставляет их вкладывать высокий процент доходов в исследование и развитие в невероятном бесконечном усилии остаться впереди. Не является случайностью, что IBM, которая сдает в аренду компьютеры, или Xerox Corporation, которая сдает в аренду копировальные машины, так глубоко связаны с R&D [научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы]. Джозеф Уильсон, президент Xerox, объяснил это так: «Ни мы, ни наши клиенты не должны подвергаться риску устаревания».

Рентализм также содержит в себе глубокий и пока еще мало известный смысл для финансовой структуры любой экономики. Он вызывает в памяти, с одной стороны, образ полностью неимущего общества. Является этот образ реалистическим или нет, рентализм изменяет приток капитала в общество. Изготовитель или арендная организация увеличивают капитал для пользы потребителя. Это позволяет потребителям помещать капитал в то, что экономисты называют «реальной частной собственностью», и в ценные бумаги. Действительно, если представить себе целое общество, основанное на рентализме, в котором обширные арендные организации стали стержнем могущества и прибыли, то лучшей инвестицией из всех могла бы оказаться покупка акций арендных организаций.

xiiТернер цитируется по [67, р. 41].

xiiiО качестве измененного и распределенного рынка см. [67, р. 54].

xivБолее полные оценки - в [146, р. 28-29, doc. 3].

xvТранспортные проблемы развивающихся стран рассмотрены в «Неподвижность: Преграда на пути развития» Уилфреда Оуэна в [243, р. 30].

xviДракер цитируется по [140, р. 92].

xviiБродячий городской обитатель обсуждается в статье «Являемся ли мы нацией городов?» Даниила Элазара, Public Interest, лето 1966, с. 53.

xviiiОбразы американцев взяты из «Характеристик населения», Выпуски П-20, # 188. Департамент Коммерции США, 14 августа, 1969.

xixФранцузские данные из статьи «Групповой анализ географической и профессиональной подвижности» Ги Порше в Population, март-апрель 1966.

xxСм. также в дополнение к главе 5 «Средства управления политикой найма» Терезы Жоан-Ламбер и Франсуа Лагранжа в Revue Française du Travail, январь-март 1966, сс. 305-307.

xxiСильнейшая «утечка мозгов» в США изучается в «Исследованиях структуры и динамики индустрии научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ» Альберта Шапиро, Ричарда П. Хоувела и Джеймса Р. Томбафа. Менло Парк, Калифорния: Стэнфордский исследовательский институт, июнь 1964.

xxiiВайт цитируется по [197, р. 269].

xxiiiРассказ Якобсона из Wall Street Journal, 26 апреля, 1966. Более современное исследование административной мобильности установило, что средний менеджер может ожидать продвижения раз в каждые два-пять лет. Один администратор сообщил о продвижении 19 раз в течение 25 лет. Восемьдесят процентов из рассмотренных компаний увеличивали скорость продвижения. См. статью Уильяма Ф. Глюка в Journal of Management Studies, т. 6, # 2 или резюме в New Society, 17 июля, 1969, с. 98.

xxivРемарка Дичера из [76, р. 266].

xxvПутешествующие автостопом: см. «Путешествующие девушки» Эллеи Гойдер, New Society, 20 января, 1966, с. 5.

xxviТурен цитируется по «Одобрения и сопротивления», [49, р. 95].

xxviiКларк цитируется в [249, р. 26].

xxviiiЭмоциональный отклик инициатора является предметом Greving for a Lost Home Марка Фрайда в [241, pp. 151-160].

xxixИнтервью с Моникой Вио.

xxxМнение Клифтона Фэдимэна из его эссе «Рудник мегаполиса» в Holiday, октябрь 1965, с. 8.

xxxiДля изучения Crestwood Height, см. [236, pp. 360].

xxxiiУтверждение Тихурста - из его статьи «Роль стрессовых ситуаций - в т. ч. стихийных бедствий - в возникновении психических заболеваний» в [33], с. 154.

xxxiiiКомментарий Дикмена рассмотрен в «Изменении функции городов» в [173, р. 154].

xxxivУпадок географии имеет, разумеется, очень важное значение для будущего города. По словам Мелвина Вебера, профессора городского планирования в Беркли, «возник новый вид крупномасштабного урбанистического общества, которое является все более и более независимым от города,.. так как общества в прошлом были пространственно и локально структурированы, и так как урбанистические общества имели обыкновение быть основанными исключительно на базе города, мы кажется, все еще предполагаем, что территориальность - необходимый признак социальных систем». Это, доказывает он, приводит нас к неправильному в корне истолкованию таких городских проблем, как наркомания, нарушения общественного порядка, психические болезни, бедность и так далее. См. его вызывающее эссе «Постгородская эра» в Daedalus, осень 1968, сс. 1091-1110.

xxxvСредняя продолжительность проживания взята из «Новой урбанистической структуры» Дэвида Льюиса в [131, p. 313].

xxxviСсылки на Вебера, Симмела и Верса - из [239, pp. 70-71].

xxxviiКокс об ограниченных затруднениях: [217, pp. 41-46].

xxxviiiО числе людей, предшествовавших нам, см. «Сколько человек жило на Земле?» Натана Хейфица в Demography, 1966, т. 3, # 2, с. 581.

xxxixПонятие «интегратор» и цитата Гутмана приводятся в книге «Мобильность населения в среднем классе Америки» Роберта Гутмана в [241, pp. 175-182].

xlМатериал о Crestwood Height - из [236, р. 365].

xliЦитата из Барта - из [216, pp. 13-14].

xliiМатериал журнала Fortune рассматривается в [84, pp. 136-155].

xliiiЯ признателен Марвину Адельсону, в прошлом ведущему ученому System Developement Corp., за идею профессиональной траектории.

xlivЦитата Райса приведена по изданию «Исследование границ временных структур» А. К. Райса в «Человеческих отношениях», т. 4, # 4,1951, с. 400.

xlvТекучка кадров среди ученых и инженеров обсуждается в «Исследовании структуры и динамики индустрии научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ» Альберта Шапиро, Ричарда П. Хоувела, и Джеймса Р. Томбафа. Менло Парк, Калифорния: Стэнфордский Исследовательский институт, 1966, с. 117.

xlviМнение Вестингхауса цитируется из статьи «Творчество: основная проблема бизнеса» Томаса Дж. Ватсона, младшего, Columbia Journal of World Business, осень 1965, с. 32.

xlviiОценка британского рекламного оборота из «Расы крыс» В. В. Даниэла в New Society, 14 апреля, 1966, с. 7.

xlviiiЛевит цитируется из «Директоров, вышедших из употребления?» Гарольда Ф. Левита в Carnegie Tech Quarterly, ноябрь 1963.

xlixЦитаты служащих компании из «Взбудораженного рынка администраторов», Сеймура Фридгуда в Fortune, сентябрь 1965, ее. 152, 236. См. также: [84, р. 71].

lДоклад Стэндфордского исследовательского института цитируется по [183, р. 148].

liКлассовые различия в мобильности обсуждаются в «Человеческих факторах» Леонарда Дила в [51, р. 138] и в «Урбанистическом дизайне» Леонарда Дила в AIA Journal, март 1961, с. 48.

liiЛипсет и Бендикс: [242, р. 249].

liiiУорнер цитируется по [350, р. 51] и [96, р. 62].

livОценка Флоренса взята из «Образа становления городов», New Society, 10 марта, 1966, с. 6.

lvИсследования Гуревича и данные Милграма могут быть найдены в статье «Проблемы малого мира», Стенли Милграма в Psychology Today, май 1967, сс. 61-67.

lviИсследование Небраски рассмотрено в деталях в «Преобладающих отношениях супружеских пар среднего класса», Николаса Бабчука и Элана П. Батиса, в [122, pp. 126].

lviiОборот учеников: «Городские школы», сообщение Educational Facilities Laboratories, Inc, 1966, с. 8. Не путать со [115].

lviiiЦитата Байта в [197, р. 383].

lixИсследование Мура упомянуто в American Education, апрель 1967.

lxМеткое замечание о быстротечности с доски объявлений коллективной фермы, США, лето 1969. Цитируется в Difficult But Possible Supplement to Whole Earth Catalog, сентябрь 1969,c.23.

«Я надеюсь, что эта неделя является самой плохой для фермы за все лето, потому что, если будет ещё хуже, у меня . не будет приличного места, чтобы жить..., я думаю об этой ферме как о моем, хотя и временном, доме. И мне нравится мой дом, свободный от осколков стекла и бумаги, нравятся мои инструменты и накопленные запасы. Мне нравится принимать своих гостей, заботится о своих животных..., но эта ферма далека от подобного уклада...

Наш средний фермер (невежественный провинциал) говорит себе: «Я приехал сюда (на день, на неделю, на месяц или на год), и я в действительности не являюсь частью этой фермы, только гостем, так что я не могу сделать что-нибудь действительно эффективное для улучшения фермерских условий ...» Я полагаю, что решением проблемы является СТАБИЛЬНОСТЬ, ВЕДУЩАЯ К ЧУВСТВУ ОБЩНОСТИ. У нас здесь почти нет чувства общности ... Социальный упадок царит там, где естественные действия семьи (помощь, любовь, совместная работа) вытеснены эгоизмом ..., я полагаю, . что упадок, ощущение себя свиньями в корыте, вызваны НЕУСТОЙЧИВОСТЬЮ.

«Когда устойчивая группа из десяти человек находится вместе многие недели, коллективное чувство вырабатывается естественным образом. Когда ферма состоит больше чем на 20 процентов из туристов, когда чувство семьи нарушается каждый день или два уходами и прибытиями, я не вижу никакой надежды.»

lxiО Вебере, см. главу 8 в [256].

lxiiЗекон упоминался в статье «Незадачливые покупатели», Business Week, 13 сентября, 1969, сс. 49-51.

lxiiiОрганизационное изменение обсуждается в «Процессе преобразования и его результатах» Д. Рональда Даниэла в Harvard Business Review, ноябрь-декабрь 1966, с. 96; также в статье «Схемы организационных изменений» Ларри И. Гринера в Harvard Business Review, май-июнь 1967, сс. 119-120.

lxivГарднер цитируется по [39, р. 26].

lxvО задаче изучения влияния и роста «неустановившихся» отраслей промышленности, см. «О пользе ученых» Harvard Business Review, ноябрь-декабрь 1966, с. 96; также в статье «Схемы организационных изменений» Ларри Е. Грейнера в Harvard Business Review, май-июнь 1967, сс. 119-120.

lxviШон цитируется по [179, vol. 1, р. 106].

lxvii«Упадок иерархии в промышленных организациях» рассматривается Уильямом И. Ридом в Business Horizons, осень 1965, сс. 71-75.

lxviiiЦитаты из Уоррена Бениса на этой странице и в дополнении Главы 7, см. его статьи: «За пределами бюрократии» в Transaction, июль-август 1965, сс. 31-35; и «Процесс организационных изменений» в Journal of Applied Behavioral Science, т. 2, # 3, с. 261. Для более детального ознакомления, см. [252].

lxixГузарди цитируется по [84, р. 71].

lxxГарднер цитируется по [39, р. 83].

lxxiПарето цитируется в [19, р. 231].

lxxiiНе только британские премьер-министры, назначаются и покидают должность быстрее со времен Ллойда Джорджа, но текучесть кадров среди других членов кабинета министров также повысилась. По словам политика Энтони Кинга из Эссекского Университета, «Англия сейчас имеет одну из наиболее быстрых скоростей оборота на высоком министерском посту среди ведущих стран в Западном мире - или Восточном в том же отношении. Эта скорость сейчас значительно выше, чем она была в Англии до 1939 года или 1914 года.» См.: «Поворот сознания в министерствах». New Society, 18 августа, 1966, с. 257.

lxxiiiЦитата Фишвика из эссе «Американская история - это феномен?» Маршалла Фишвика в Saturday Review, 13 мая, 1967, с. 20.

lxxivКлэпп цитируется по [228, pp. 251, 261].

lxxvЧайльд цитируется по [203, pp. 108-109].

lxxviИнформация о воспитании ребенка, см. [102, pp. 168-169].

lxxviiРаспространение фрейдизма рассмотрено в [190, pp. 94-95].

lxxviiiЦитату из г. Корнберга можно найти в «Книжной лавке» Алвина Тоффлера в Bricks and Mortarboards, отчет Educational Facilities Laboratories, Inc в Колледже Планирования и Строительства, с. 93.

lxxixО помещении рекламных сообщений см. [65, pp. 5-6].

lxxxО конференции композиторов и специалистов по вычислительной технике, см. The New York Times, 14 ноября, 1966.

lxxxiЦитаты из Флекснера взяты из интервью с автором.

lxxxiiСтатья о Сонтаг и «лагере» напечатана в Time, 11 декабря, 1964, с. 75.

lxxxiiiСсылки на Хаузера из [208, vol. 4, р. 167].

lxxxivТекучесть школ искусства отмечена в »Прекращении временной расточительности» Роберта Хаджеса в New Society, 2 февраля, 1967, сс. 170-171.

lxxxvКритические замечания МакХейла - из его эссе «Пластиковый Парфенон» (черновая версия) для Lineastruttura, июнь 1966; и из его «Невозвратимого образа» в Architectural Design, февраль/март 1959. См. также [164].

lxxxviЗамечания о стоимости переучивания - из «Изменения человеческой природы» Гарольда Д. Лессвела в American Journal of Psychoanalyse, т. XXVI, # 2, с. 164.