В начало

БИБЛИОГРАФИЯ

ЧАСТЬ IV. РАЗНООБРАЗИЕ

ГЛАВА 12. ИСТОЧНИКИ СВЕРХВЫБОРА

Супериндустриальная революция устранила незнание многого из того, что мы сейчас знаем о демократии и будущем человеческого выбора.

Сегодня в технообществах существует почти нерушимое согласие по поводу будущего свободы. Максимальный индивидуальный выбор рассматривается как демократический идеал. Все же большинство писателей предсказывают, что мы будем удаляться все дальше и дальше от этого идеала. Они вызывают в воображении темные картины будущего, в котором люди представляются как безумные потребители-созидатели, окруженные стандартными товарами, обучающиеся в стандартных школах, потребляющие стандартную массовую культуру, вынужденные принимать стандартный стиль жизни.

Такие предсказания порождают поколение ненавистников будущего и технофобов, чего и следовало ожидать. Один из наиболее крайних - это французский религиозный мистик Жак Эллюль, чьими книгами зачитываются в университетских городках. Согласно Эллюлю, человек был более свободен в прошлом, когда «выбор был реальной возможностью для него». В противоположность сегодняшнему человеку, который «не является больше в каком-либо смысле действующей силой выбора». И в отношении завтра: «В будущем человек, видимо, будет ограничен ролью регистрирующего устройства». Лишенный выбора, он будет неактивным, на него будут воздействовать. Он будет жить, предупреждает Эллюль, в тоталитарном государстве, управляемом гестапо в бархатных перчаткахⁱ.

Та же тема - утрата выбора - проходит сквозь большинство работ Арнольда Тойнбиⁱⁱ. Ее повторяет каждый: от гуру хиппи до члена Верховного Суда, от издателей бульварных газет до философов-экзистенциалистов. Представленная в своей самой простой форме, эта Теория Исчезающего Выбора опирается на грубый силлогизм: наука и технология взлелеяли стандартизацию. Наука и технология будут преуспевать, делая будущее даже более стандартизированным, чем настоящее. Ergo: человек будет постепенно терять свою свободу выбора.

Однако если вместо слепого принятия этого силлогизма, мы остановимся на его анализе, мы сделаем ошеломляющее открытие. Не только его логика является ошибочной, но предпосылка всей идеи базируется на абсолютном незнании природы, значения и направления супериндустриальной революции.

Парадоксально, но человек будущего может пострадать не только от отсутствия выбора, но и от парализующего избытка его. Он может оказаться жертвой этой супериндустриальной дилеммы: сверхвыбора.

КОНСТРУКЦИЯ-МУСТАНГ

Нет человека, путешествующего по Европе или Соединенным Штатам, который не оказался бы под впечатлением архитектурной схожести бензоколонок или аэропортов. Кто-то, жаждущий приятного напитка, найдет одну бутылку кока-колы почти идентичной следующей. Это, несомненно, является следствием технических приемов массового производства, однообразия некоторых аспектов нашей психической окружающей обстановки, давно порицаемой интеллектуалами. Некоторые ругают хилтонизацию наших гостиниц, другие беспокоятся о том, что мы являемся целиком гомогенизированной человеческой расой.

Конечно, может быть нелегко отрицать, что индустриализм производил уравнивающий эффект. Наша способность производить миллионы почти идентичных единиц является главным достижением индустриального века. Таким образом, когда интеллектуалы сокрушаются по поводу схожести наших материальных товаров, они четко отражают положение дел в индустриализме.

С другой стороны, однако, они обнаруживают шокирующее незнание характера супериндустриализма. Сосредоточенные на том, чем было общество, они слабо представляют то, чем оно скоро станет. Обществу будущего будет предложено не ограниченное стандартизированное изобилие продуктов, а величайшее множество не стандартизированных продуктов и услуг, какое оно когда-либо видело. Мы меняемся не в сторону будущего расширения материальной стандартизации, а в сторону ее диалектического отрицания. Конец стандартизации уже виден. Темп меняется от индустрии к индустрии и от страны к стране. В Европе пик стандартизации еще не наступил. (На это может потребоваться еще двадцать-тридцать лет движения таким курсом). Но в США существуют неоспоримые доказательства того, что исторический поворот уже пройден.

Несколько лет назад, например, американский эксперт по маркетингу Кеннет Шварц сделал удивительное открытие. «Это не что иное, как революционное преобразование, которое захватило массового потребителя рынка в течение последних пяти лет, - писал он. - Из единого целого массовый рынок превратился в ряд отдельных, фрагментированных рынков, каждый со своими потребностями, вкусами и жизненными, путями»ⁱⁱⁱ. Этот факт начал изменять американскую индустрию после его открытия. Результатом являются удивительные перемены в современном производстве товаров, предлагаемых покупателю.

Филипп Моррис, например, специализировался на продаже одного сорта сигарет в течение двадцати одного года. Для сравнения, с 1954 года было введено шесть новых сортов и такой огромный выбор размеров фильтра и количества ментола, что курильщики теперь могут выбирать из шестнадцати разных вариантов. Этот факт мог бы показаться тривиальным, если бы не повторение той же ситуации с каждым продуктом. Бензин? До недавнего времени американские автомобилисты выбирали или «регулярный», или «премиум». Сегодня, заправляясь у Суноко, они выбирают из восьми различных марок и смесей. Бакалейщики? Между 1950 и 1963 годами количество различных видов мыла и стиральных порошков на полках американских бакалейщиков возросло с 65 до 200. Замороженных продуктов - от 121 до 350. Полуфабрикатов для выпечки и муки - с 84 до 200; даже разнообразие излюбленных продуктов возросло с 58 до 81 вида.

Одна большая компания. Corn Products, производит сироп для оладьев, называемый «Каро». Вместо того, чтобы выпускать этот продукт в одном виде для всей страны, они продают два вида разной густоты, учитывая, что пенсильванцы, по некоторым региональным причинам, предпочитают более густой сироп. В области офисного оформления и мебели работают те же принципы. «Сейчас существует в десять раз больше новых стилей и цветов, чем было десять лет назад, -говорит Джон А. Сандерс, президент General Fireproofing Company, крупного производителя в этой области. - Каждый архитектор хочет иметь свой оттенок зеленого»^iv. Компании, другими словами, открывают широкие возможности для осуществления желаний потребителя и перестраивают свои линии производства в соответствии с ними. Два экономических фактора поддерживают эту тенденцию: во-первых, потребители имеют больше денег, чтобы расточать их на свои специализированные желания; во-вторых, что даже более важно, тогда как технология становится более сложной, стоимость предоставляемых разновидностей товаров уменьшается.

Это момент, которого не могут понять наши социальные критики - большинство которых наивны в технологии - это просто примитивная технология, которая навязывает стандартизацию. Автоматизация, по сравнению с ней, освобождает путь бесконечному, ослепляющему, ошеломляющему разнообразию.

«Стойкое однообразие и широко распространенные идентичные продукты, которые характеризуют наши традиционные заводы массовой продукции, становятся менее важными, - говорит индустриальный инженер Борис Явиц. Машины с числовым управлением могут быстро перейти с одной модели продукта или его размера на другие путем небольшого изменения программы... Небольшие партии продукции становятся экономически возможными»^v. Согласно профессору Школы Бизнеса Колумбийского Университета Ван Корт Харэ-младшему, «автоматизированное оборудование... позволяет широкому разнообразию продуктов, выпускаемых небольшими партиями, иметь почти ту же стоимость, какую имеет «массовая продукция»». Многие инженеры и бизнесмены предвидят день, когда разнообразие будет стоить не больше, чем однообразие.

Заключение, что доавтоматизированная технология порождает стандартизацию, в то время как передовая технология дает возможность разнообразия, подтверждается даже беглым взглядом на такое спорное американское нововведение, как супермаркет. Так же, как бензоколонки и аэропорты, супермаркеты имеют тенденцию выглядеть одинаково и в Милане, и в Милуоки. Вытесняя маленькие магазины, они несомненно вносят однообразие в архитектурную обстановку. Тем не менее, масса продуктов, которые они предлагают потребителю, несравнимо более разнообразна, чем ассортимент какого-нибудь углового магазинчика. Таким образом, поддерживая архитектурное однообразие, они, в то же время, благоприятствуют гастрономическому разнообразию.

Причина этого контраста проста: технология изготовления продуктов и их упаковки более прогрессивна, чем технология строительства. В самом деле, строительство едва достигло уровня массового производства; оно остается, по большому счету, доиндустриальным искусством. Задушенный местными строительными нормами и консервативными профсоюзами, индустриальный показатель технологического прогресса в этой области намного ниже, чем в других отраслях промышленности. Более передовой технологией, и более дешевой, является добавление вариантов в выпуск продукции. Следовательно, мы можем с уверенностью предсказать, что когда строительная индустрия догонит производство в технологическом опыте, бензоколонки, аэропорты и гостиницы так же, как и супермаркеты, перестанут быть похожими на отлитые в одной форме. Однообразие уступит место разнообразию.^*

В то время как в некоторых частях Европы и Японии все еще строят первые универсальные супермаркеты. Соединенные Штаты уже перескочили на другую ступень - создание специализированных супермагазинов, которые все больше расширяют (на самом деле, почти невероятно) разнообразие продуктов, доступных потребителю. В Вашингтоне, Колумбия, один из таких магазинов специализируется на импортных продуктах, предлагая такие деликатесы, как стейк из гиппопотама, мясо аллигатора, дикий заяц-беляк и тридцать пять сортов меда.

Идея о том, что примитивная индустриальная техника способствует однообразию, в то время как передовая автоматизированная техника благоприятствует разнообразию, инсценирована недавними переменами в автомобильной индустрии. Широко распространенное введение европейских и японских машин на американский рынок в конце пятидесятых годов открыло много новых возможностей для покупателей - увеличение их выбора с шести до примерно пятидесяти марок. Сегодня даже этот широкий размах выбора кажется узким и тесным.

Оказавшись перед лицом иностранной конкуренции, Детройт обратил новый взгляд на так называемого «массового потребителя». Он обнаружил не единый однородный массовый рынок, а скопление временных мини-рынков. Он также обнаружил, как полагает один писатель, что «покупатель хотел бы машину, изготовленную по заказу, которая давала бы ему иллюзию обладания единственной в своем роде». Обеспечить эту иллюзию было бы невозможно при помощи старой технологии; а новые компьютеризированные сборочные системы сделают вскоре возможной не только иллюзию, но даже реальность.

Так, элегантный и удобный «Мустанг» является усовершенствованным Фордом, потому что, как объясняет критик Рене Банхам, «больше не существует обычного привозного «Мустанга», есть только запас возможностей для объединения комбинаций: 3 (корпуса) х 4 (двигателя) х 3 (коробки передач) х 4 (основных комплекта отлично сделанных модификаций двигателя) - 1 (простейшая шестицилиндровая машина, к которой эти модификации не подходят) + 2 (двухместный туристский Шелби, пользующийся только корпусом и не всеми комбинациями двигателя/передачи)». Это даже не принимая в расчет возможные варианты цвета и обивки и необязательные комплектующие^vi.

И покупатель машины, и продавец находятся в большом замешательстве от таких многочисленных вариантов. Проблема выбора для покупателя стала гораздо сложнее, вдобавок каждая возможность создает потребность в большей информации, решениях и субрешениях. Таким образом, тот, кто решил купить машину недавно, как я, вскоре обнаруживает, что необходимость изучить различные марки, направления, модели и возможности (даже в пределах данного фиксированного списка цен), потребует дней хождения по магазинам и чтения.

Короче говоря, автоиндустрия вскоре сможет достичь такого уровня, на котором ее технология сможет экономически производить большее разнообразие, чем потребителю хочется и вообще нужно.

Пока мы только начинаем переход к дестандартизации нашей материальной культуры. Маршалл МакЛюэн отмечает, что «даже сегодня большинство выпускаемых в Соединенных Штатах автомобилей является, в некотором смысле, привычным. Подсчитывая все возможные варианты стилей и цветов новых семейных спортивных машин, например, компьютерные эксперты дошли до 25000000 различных их версий для покупателя... Когда автоматический электронный выпуск достигнет полного потенциала, будет также дешево производить как миллион разных предметов, так и миллион точных дубликатов. Единственным ограничением на продукцию и расход будет человеческое воображение»^vii. Многие из других утверждений МакЛюэна представляются достаточно спорными. Но это - нет. Он абсолютно прав в отношении направления, в котором движется технология. Материальные продукты будущего будут представлены многими вещами; но они не будут стандартизированы. Мы действительно движемся в направлении «сверхвыбора» позиция, с которой преимущества разнообразия и индивидуализации перечеркиваются сложностью процесса принятия решения покупателем.

КОМПЬЮТЕРЫ И КЛАССЫ

Задается ли кто-нибудь этим вопросом? Некоторые люди утверждают, что разнообразие в окружающем материальном мире не имеет значения при условии, что мы стремимся к культурной или духовной гомогенности. «Важно то, что внутри», - говорят они, перефразируя хорошо известную сигаретную рекламу.

Этот взгляд серьезно недооценивает важность разнообразия материальных продуктов как символического проявления человеческой индивидуальности; и глупо отрицать связь между внутренним и внешним миром. Те, кто опасается стандартизации человеческого существования, тепло приветствуют дестандартизацию продуктов. Для повышения разнообразия товаров, необходимых человеку, мы увеличиваем математическую возможность различий в образе жизни человека.

Более важной, однако, является предпосылка, что мы стремимся к культурной однородности, хотя при близком рассмотрении это тоже наводит на мысль, что правдой как раз является противоположное. Выражаясь непопулярно, мы быстро движемся к фрагментации и разнообразию не только материального производства, но и искусства, образования, массовой культуры.

Одним из важнейших критериев культурного многообразия в каком-либо образованном обществе является количество разнообразных книг, изданных на миллион жителей. Чем больше стандартизированы вкусы публики, тем меньше будет названий на миллион жителей, чем более разнообразны эти вкусы, тем больше число названий. Повышение или понижение этой цифры в течение времени является важным показателем культурного изменения в обществе. Этот вывод был сделан ЮНЕСКО после изучения тенденций мировой книги. Проведенное под руководством Роберта Эскарпита, директора Центра по Социологии Литературы при Бордосском университете, оно предоставило впечатляющее доказательство сильного интернационального смещения в сторону дестандартизации.

Так, с 1952 по 1962 гг. показатель разнообразия увеличился в двадцати одной из двадцати девяти главных стран, издающих книги. Наибольшее смещение в сторону литературного разнообразия было зарегистрировано в Канаде, Соединенных Штатах и Швеции, где разнообразие увеличилось на 50% или более. Англия, Франция, Япония и Нидерланды сдвинулись с 10 до 25% в том же направлении. Восемь стран, которые пошли в противоположном направлении - в сторону наибольшей стандартизации литературной продукции - были Индия, Мексика, Аргентина, Италия, Польша, Югославия, Бельгия и Австрия. Короче говоря, страна с более прогрессивной технологией с наибольшей вероятностью будет двигаться в сторону литературного разнообразия и избегать единообразия^viii.

Такое же продвижение в сторону плюрализма также заметно и в живописи, где мы обнаруживаем почти невероятный спектр произведений. Репрезентализм, экспрессионизм, сюрреализм, абстрактный экспрессионизм, хард-эйдж, поп, кинетик и сотни других стилей сосуществуют в обществе в одно и то же время. Тот или другой может временно доминировать в галереях, но универсальных стандартов или стилей не существует.

Когда искусство было видом религиозно-племенной деятельности, художник работал для всей общины. Позже он работал единственно для избранной аристократической элиты. До недавнего времени публика являлась единой недифференцированной массой. Сегодня художник оказывается перед лицом широкой публики, расколотой на множество мельчайших подгрупп.

Согласно Джону Мак Хейлу:«Большое количество однообразных культурных связей является типично примитивными анклавами. Наиболее удивительной особенностью нашей современной «массовой» культуры представляется обширная сфера и разнообразие альтернативных культурных выборов...»Масса, даже при беглом взгляде, распадается на множество разных «публик»^ix.

В самом деле, художники больше не пытаются работать на универсальную публику. Даже когда они думают, что поступают так, они обращаются ко вкусам и стилям, предпочитаемым той или иной подгруппой в обществе. Так же, как производители автомобилей или сиропа для оладьев, художники тоже создают произведения для «мини-рынков». А так как эти рынки многочисленны, то художники, таким образом, производят разнообразие.

Между тем, натиск разнообразия разжигает острый конфликт в сфере образования. С тех пор, как возник индустриализм, образование на Западе, и частично в Соединенных Штатах, было организовано как массовое производство в основном стандартизированных образовательных пакетов. Не случайно, что в определенный момент, когда потребитель начал настаивать на большем разнообразии и добиваться его, в тот самый момент, когда новая технология обещала сделать дестандартизацию возможной, волна протеста захлестнула территории колледжей. Хотя редко отмечают эту связь, события в колледжах и события на потребительском рынке тесно связаны.

Основная причина недовольства студента - это то, что его не воспринимают индивидуально, что с ним обходятся, как с недифференцированной смесью, а не как с персонализированным продуктом. Как и покупатель «Мустанга», студент хочет, чтобы система образования была предназначена конкретно для него. Различие состоит в том, что в то время как индустрия является высокочувствительной к потребительским запросам, образование, как правило, безразлично к желаниям студента. (В одном случае мы говорим: «Потребитель всегда прав», в другом - мы настаиваем, что «папа - или педагог (как его заместитель) знает лучше».) Таким образом, студент-потребитель вынужден бороться за то, чтобы индустрия образования прислушивалась к его требованиям разнообразия.

Хотя большинство колледжей и университетов значительно расширило варианты курсов, они все еще объединены в комплекс стандартных систем, базирующихся на степенях, специализации и тому подобном. Эти системы лежат в основе курса, который должны проходить все студенты. Хотя педагоги быстро увеличивают число альтернативных путей, скорость диверсификации в среднем является недостаточно быстрой для студентов. Это объясняет, почему студенты идут в «пара-университеты» - экспериментальные колледжи и так называемые свободные университеты, в которых каждый студент свободен в своем выборе курсов от умопомрачительного сморгасбординга, который включает в себя партизанскую тактику и техники фондовой биржи, до дзен-буддизма и «подпольного театра». Задолго до 2000 года совершенно старомодные структуры степеней, специализаций и зачетов будут разрушены. Невозможно будет найти двух студентов, двигающихся в совершенно одинаковых образовательных направлениях. Сейчас студентам, испытывающим давление высшего образования, чтобы дестандартизировать его, чтобы приблизиться к супериндустриальному разнообразию, необходимо бороться и победить в этой борьбе.

Важно, например, что одним из главных результатов волнений студентов во Франции была массовая децентрализация университетской системы. Децентрализация сделала возможным большее региональное разнообразие, местная власть изменила программу обучения, студенческое управление и административную работу.

Параллельно революция назревает также и в общественных школах. Проявления ее уже заметны. Подобно волнениям в Беркли, которые вылились в широко распространившуюся волну студенческих протестов, она началась с чего-то, что казалось на первый взгляд исключительно местной проблемой.

Так, Нью-Йорк, чья общественная образовательная система охватывает около 900 школ, испытал худшую в истории забастовку учителей - сразу же после децентрализации. Линии пикетов учителей, родительские бойкоты и ситуации на грани бунта стали каждодневным явлением в городской школе. Возмущенные неэффективностью школ и тем, что они справедливо называют расовым предубеждением, черные родители, поддерживаемые различными общественными силами, потребовали, чтобы общая школьная система была разделена на меньшие, «приближающиеся к общине» школьные системы.

В сущности, нью-йоркское черное население, испытывающее недостаток расовой интеграции и качественного образования, хочет иметь свою собственную школьную систему. Они хотят изучать историю Черных. Они хотят большего участия родителей в жизни школ, чем это возможно сейчас в огромной бюрократической и окостенелой системе. Они требуют права быть другими.

Однако основные выступления выходят за пределы расовых. До сих пор еще школьные системы больших городов находятся под сильным влиянием гомогенизации. Путем закрепления общегородских стандартов и программ обучения, путем отбора текстов и персонала на общегородской базе они навязывают значительное однообразие школам.

Сегодня упор на децентрализацию, распространившуюся на Детройт, Вашингтон, Милуок и другие большие города Соединенных Штатов (и которая в разных формах распространится также на Европу) - это попытка не просто улучшить образование негров, но разрушить великую идею централизации, являющуюся общегородской школьной установкой. Это - попытка усилить местное управление в общественном образовании путем передачи контроля над школами местным властям. Это, в конце концов, часть величайшей за последнюю треть двадцатого века борьбы за разнообразие образования. Эта попытка была временно блокирована в Нью-Йорке в основном из-за упорства профсоюза, но это не значит, что исторические силы, подталкивающие в направлении дестандартизации, всегда будут сдерживаться.

Нехватка разнообразия образования внутри системы приведет к росту альтернативных образовательных возможностей вне системы. Так, мы имеем сегодня предложения выдающихся педагогов и социологов, включая Кеннета Б. Кларка и Кристофера Дженкса, создать новые школы вне системы, конкурирующие с официальными общеобразовательными школьными системами. Кларк называл региональные школы и школы штатов, федеральные школы, школы при колледжах, профсоюзных корпорациях и даже военных частях. Такие конкурирующие школы, утверждает он, должны помочь создать разнообразие, которого безнадежно не хватает образованию. Вместе с тем, менее легально, различные «пара-школы» уже существуют, основанные коммунами хиппи и другими группами, которые находят основное направление образовательной системы слишком однородным.

Мы видим здесь, следовательно, главную культурную силу общества - образование - начинающую продвигаться к разнообразию ее продукции так же, как это делает экономика. И здесь, как и в области материальной продукции, новая технология быстрее, чем взлелеянная стандартизация приведет нас к супериндустриальному разнообразию^x.

Компьютеры, например, облегчают составление более гибких расписаний для больших школ. Они позволяют школам легче справляться с предметами, требующими самостоятельного изучения, с более широким рядом курсов и создают возможность больше разнообразить внепрограммную деятельность. Наиболее важно то, что образование с помощью компьютеров, запрограммированные инструкции и другие подобные методы, несмотря на общераспространенные ошибочные представления, радикально повышают возможность разнообразия в классах. Они позволяют каждому студенту продвигаться вперед в своем собственном персональном темпе. Они позволяют ему выбрать индивидуальный путь к знаниям, в отличие от жесткой программы, существующей в традиционном классе индустриальной эпохи.

Более того, в образовательном мире завтра такой пережиток массового производства, как централизованное место работы, также станет менее важным. Так же, как экономическое массовое производство требует большого количества рабочих, собранных на фабриках, образовательное массовое производство требует большого числа студентов, собранных в школах. Оно само, с его требованиями однообразной дисциплины, постоянных часов, проверкой посещаемости и тому подобного, было стандартизирующей силой. Прогрессивная технология в будущем сделает многое из этого ненужным. Правильная система образования позволит студенту самому выбрать свое рабочее место в своей собственной комнате или в спальне в тот час, который он предпочтет. Располагая обширной базой данных, имеющейся у него благодаря компьютерной информационной системе, имея собственный оборудованный электроникой научный кабинет, имея собственную лингвистическую лабораторию, он будет большее количество времени свободен от ограничений и дискомфорта, от наблюдения за ним в запертом классе

Технология, на которой эти новые свободы будут базироваться, неизбежно распространится по всем школам в последующие годы, благодаря таким крупным корпорациям как IBM, RCA, XEROX. В течение тридцати лет образовательная система в Соединенных Штатах, а также в нескольких странах Западной Европы, окончательно покончит с массовой продукцией педагогики прошлого и продвинется вперед, в эру образовательного разнообразия, основанного на освобожденной энергии новых машин.

В образовании, тем не менее, как и в производстве материальных товаров, общество все уверенней отходит от стандартизации. Дело не только в более разнообразных автомобилях, стиральных порошках и сигаретах. Доверие к разнообразию и повышение индивидуального выбора действует на наше духовное окружение так же, как и на материальное.

«DRUG QUEEN» ФИЛЬМ

Мало кто подвергался такой продолжительной и резкой критике, как средства массовой информации, постоянно обвиняемые в гомогенизации современного разума. Интеллектуалы Соединенных Штатов и Европы сурово критиковали телевидение, в частности, за стандартную речь, привычки и вкусы. Они изображали его как газонокосилку, выравнивающую наши региональные различия, разрушающую последние остатки культурного разнообразия. Процветающая академическая индустрия выдвинула такие же обвинения против журналов и кино.

В то время как некоторые из этих обвинений справедливы, они упускают из виду принципиально важную тенденцию к усилению разнообразия, а не стандартизации. Телевидение, с его высокой стоимостью продукции и с его ограниченным количеством каналов, все ещё неизбежно зависит от очень большой аудитории. Но почти во всех средствах массовой информации мы прослеживаем снижение зависимости от массовой публики. Везде идет процесс «сегментации рынка».

Поколение назад американские любители кино почти ничего не видели, но голливудские фильмы захватили так называемую массовую публику. Сегодня в городах всей страны к этим «основным» фильмам добавились иностранные фильмы, арт-фильмы, порнографические фильмы и целые потоки картин, сознательно призывающих на субрынок серфингистов, гонщиков, мотоциклистов и многих других. Существует столь специализированная продукция, что даже возможно (в Нью-Йорке, по крайней мере) найти кинотеатры, посещаемые почти исключительно гомосексуалистами, которые смотрят шалости трансвеститов и «drag queens», снятые специально для них.

Все это объясняет тенденцию к уменьшению зрительных залов кинотеатров в Соединенных Штатах и в Европе. Согласно Economist: «Время 4000-местных Трокадеро... прошло... Кинотеатры старого массового стиля, с регулярными раз в неделю посетителями ушли в прошлое». Вместо этого огромное количество небольших аудиторий обратилось к специфическим типам фильмов, и экономика этой индустрии кончилась. Так, Cinecenta открыла группу из четырех стопятидесятиместных кинотеатров, расположенных в Лондоне, а другие планируют миниатюрные кинодома. И опять передовая технология благоприятствует дегомогенизации: развитие авангардных кинофильмов привело к появлению новых дешевых 16-миллиметровых кинопроекторов, которые сделаны для мини-кино. Они не требуют специалиста, и нужен только один механизм вместо привычных двух. United Artists приобретают эти «киноавтоматы» на основе привилегии^xi.

Радио тоже, несмотря на то, что все еще полностью ориентировано на массовый рынок, обнаруживает некоторые признаки дифференциации. Некоторые американские станции не передают ничего, кроме классической музыки для высокообразованных слушателей, в то время как другие специализируются на новостях или рок музыке. (Рок станции подразделяются на более мелкие категории: одни для тех, кому до восемнадцати, другие для более старших, третьи для негров.) Существует даже рудиментарная попытка создать отдельные радиостанции для представителей определенных профессий - врачей, например. В будущем мы можем ожидать появления подобных радиотрансляционных сетей для таких специалистов, как инженеры, бухгалтеры, юристы. Вскоре рынок будет разделен не просто на профессиональные секторы, но и на социоэкономические и психосоциальные^xii.

В издательстве, однако, признаки дестандартизации более безошибочны. До расцвета телевидения массовые журналы были главным стандартизирующим средством в большинстве стран. Неся одинаковую художественную литературу, одинаковые статьи и одинаковую рекламу в сотни, тысячи и даже миллионы домов, они быстро распространяли моду, политические мнения и стили. Подобно радио и кино, издатели имеют тенденцию к поиску многочисленной и наиболее универсальной публики.

Конкуренция телевидения уничтожила большое количество крупных американских журналов, таких как Collier's и Woman's Home Companion. Те массово-рыночные публикации, которые пережили пост-TV встряску, вернулись в коллекцию региональных и сегментализованных изданий. Между 1959 и 1969 годами число специализированных американских журналов возросло с 126 до 235. Так, каждый многотиражный журнал в Соединенных Штатах сегодня печатает много разных изданий для разных регионов страны - некоторые издатели предлагают сотню вариантов. Специальные издания также адресованы профессиональным и другим группам. 80000 врачей и дантистов, которые получают Time каждую неделю, получают несколько иной журнал, чем тот, что получают учителя, а те - издание, отличное от того, которое получают студенты колледжей. Эти «демографические издания» становятся все более утонченными и специализированными. Короче говоря, издатели массовых журналов деловито дестандартизируются, разнообразят свою продукцию точно так же, как это сделали автопроизводители.

Более того, процент новых журналов увеличивается. Согласно Ассоциации Издателей Журналов, в течение прошлого десятилетия на месте одного переставшего существовать журнала появлялось приблизительно четыре новых. Каждую неделю в киосках или на почте появляется новый малотиражный журнал: журналы предназначенные для мини-рынков серфингистов, ныряльщиков со скулой, пожилых горожан, гонщиков, обладателей кредитных карт, лыжников и пассажиров реактивных самолетов. Появилась масса разнообразных журналов для подростков, и недавно мы стали свидетелями того, что не отважился бы предсказать несколько лет назад ученый муж «массового общества»: возрождения местного ежемесячного журнала. Сегодня в двух десятках американских городов, таких как Феникс, Филадельфия, Сан-Диего и Атланта, добротные, хорошо оформленные, хорошо финансируемые новые журналы посвящены исключительно местным или региональным вопросам. Это едва ли признак стирания различий. Более того, мы получаем более богатую смесь и гораздо больший, чем раньше, выбор журналов. И, как показывает исследование ЮНЕСКО, то же самое справедливо и для книг^xiii.

Число различных названий книг, публикуемых каждый год, растет так быстро, и в настоящий момент настолько велико (более чем 30000 в Соединенных Штатах), что одна провинциальная матрона пожаловалась: «Становится трудно найти кого-то, кто бы читал ту же книгу, что и вы. Как же Вы можете поддерживать разговор о чтении?» Возможно, в данном случае она преувеличивает, но книжные клубы, например, отмечают, что стало гораздо труднее выбирать ежемесячную подборку, которая апеллирует к большому числу разных читателей.

Процесс дифференциации не ограничивается только коммерческими публикациями. Растут и некоммерческие литературные магазины. «Никогда в истории Америки не было так много магазинов, как сегодня», - пишет The New York Times Book Review. Подобным образом «подпольные газеты» появились в десятках американских и европейских городов. По крайней мере 200 из них существуют в Соединенных Штатах, многие поддерживаются благодаря рекламе в них ведущих производителей. Обращаясь в основном к хиппи, радикалам университетских городков и к рок-публике, они стали ощутимой силой в формировании мнений среди молодежи. От лондонской IT и East Villege Other в Нью-Йорке до Kudzu в Джексоне, штат Миссисипи, они ярко иллюстрированы, зачастую цветной печатью, и загромождены рекламой «магазинов для наркоманов» и объявлениями об услугах. Подпольные газеты публикуются даже в высших школах. Чтобы рассматривать рост этих «коренных» публикаций и говорить о «массовой культуре» или «стандартизации», необходимо самим взглянуть на новую реальность^xiv.

Важно, что этот толчок в сторону разнообразия средств массовой информации основан не только на изобилии, но, как мы заметили прежде, на новой технологии - на тех самых машинах, которые, по общему мнению, собираются гомогенизировать нас и разрушить все признаки многообразия. Прогресс офсетной печати и ксерографии радикально снизил стоимость временных изданий, благодаря чему студенты высшей школы могут финансировать (и делают это) издание своей подпольной прессы карманными деньгами. В самом деле, офисные копировальные машины - некоторые разновидности которых продаются всего за тридцать долларов - делают возможной такую крайне локальную продукцию, о которой МакЛюэн говорит так: «Каждый человек теперь может быть своим собственным издателем». В Америке, где офисная копировальная машина так же универсальна, как счетная, это звучало бы как: каждый человек уже таковым является. Взлет количества периодических изданий, которые можно увидеть на каждом письменном столе, является впечатляющим доказательством простоты публикации.

Кроме того, ручные кинокамеры и новое видеооборудование подобным же образом меняют основные правила кинематографа. Новая технология вложила камеры и пленки в руки тысяч студентов и любителей, и подпольное кино необработанное, красочное, неправильное, очень индивидуальное и локальное - процветает даже больше, чем подпольная пресса.

Этот технологический прогресс имеет свой аналог и в аудиокоммуникации, где вездесущность магнитофонов позволяет каждому человеку быть собственным «диктором». Андре Муссмен, главный восточно-европейский эксперт на Radio-Télévision Française, описывает существование широко известных поп-певцов в России и Польше, которые никогда не появлялись на радио или телевидении, но чьи голоса и песни получили широкое распространение только с помощью магнитофонов. Записанные на магнитофонную пленку песни Булата Окуджавы, например, передаются из рук в руки, каждый слушатель делает собственный дубликат - процесс, который трудно предотвратить тоталитарному правительству и полиции. «Это происходит быстро, - говорит Муссмен. - Если человек делает запись, и его друг делает две, то скорость распространения быстро увеличивается»^xv.

Радикалы часто объясняют, что средства коммуникации монополизированы немногими. Социолог К. Райт Миллс заходит так далеко, если мне не изменяет память, что убеждает культурных работников завладевать средствами массовой информации. Это едва ли кажется необходимым. Прогресс технологии средств связи спокойно и быстро демонополизирует их без метания искр. Результат - обширная дестандартизация продукции.

Телевидение, тем не менее, все еще может гомогенизировать вкусы, но другие средства информации уже миновали стадию технологической структуры, для которой стандартизация является необходимой. Когда технические достижения изменят телевидение, благодаря обеспечению большим количеством каналов и снижению стоимости продукции, мы можем ожидать, что средства информации тоже начнут разделять свою продукцию и обслуживание зрителя, учитывая все многообразие вкусов потребительской аудитории. Такие достижения не за горами. Внедрение электронных видеомагнитофонов, распространение кабельного телевидения, возможность вести трансляцию через спутник к кабельной системе - все это говорит об огромном повышении разнообразия программ. Из этого становится ясно, что тенденция к однообразию представляет всего лишь одну из стадий развития технологии. Диалектический процесс уже начался, и мы находимся на грани гигантского скачка в сторону не имеющего себе равного культурного разнообразия.

Уже недалек день, когда книги, журналы, газеты, фильмы и другие средства информации будут, подобно «Мустангу», предложены потребителю на спроектируй-это-сам основе. Так, в середине шестидесятых Джозеф Натон, математик и специалист в области компьютеров Питсбургского университета, предложил систему, которая содержала бы краткий биографический очерк потребителя - данные о его возможностях и интересах - в центральном компьютере. Машины могли бы затем просматривать газеты, журналы, видеозаписи, фильмы и другие материалы, сравнивать их с индивидуальными интересами по биографическому очерку и незамедлительно выдавать сведения, когда появится что-то касающееся данного потребителя. Система могла бы быть связана с факсимильными машинами и TV-передатчиками, которые могли бы показать на дисплее или отпечатать эти материалы в его собственной комнате. К 1969 г. японская ежедневная газета Asahi Shimbun открыто опубликовала рекламу недорогой системы «Telenews», позволяющей печатать газеты дома, a Matsushita Industries в Осаке продемонстрировала конкурирующую систему, названную TV Fax(H). Это были первые шаги к газете будущего - личная газета, не предлагающая двум читателям одинакового содержания. Массовая коммуникация при такой системе, как эта, становится «немассовой». Мы движемся от гомогенности к гетерогенности^xvi.

В свете этого абсолютной глупостью представляется то, что машины будущего превратят нас в роботов, постепенно завладеют нашей индивидуальностью, уничтожат культурное многообразие и т. д., и т. д. То, что примитивная массовая продукция навязала обязательное однообразие, не означает, что супериндустриальные машины сделают то же самое. Фактом же является то, что будущее уводит от стандартизации - от однообразия товаров, гомогенного искусства, массового образования и «массовой» культуры. Мы достигли диалектически обоснованного момента в технологическом развитии общества. И технология, далекая от разрушения нашей индивидуальности, ощутимо увеличит наш выбор и нашу свободу.

Готов ли человек совладать с повышением выбора материальных и культурных товаров, предлагаемых ему - это совершенно другой вопрос. Придет время, когда выбор станет настолько сложным, трудным и дорогим, что превратится в свою противоположность. Короче говоря, придет время, когда выбор превратится в сверхвыбор, а свобода в несвободу.

Чтобы понять, почему это может произойти, мы должны рассмотреть не только наш увеличивающийся материальный и культурный выбор. Мы также должны проследить, что происходит с социальным выбором.

Глава 13. ИЗБЫТОК СУБКУЛЬТУР

В тридцати милях от Нью-Йорка, в пределах досягаемости его небоскребов, транспорта и его городских соблазнов, живет молодой водитель такси. Бывший солдат, который может гордиться 700 хирургическими швами на своем теле. Эти швы не являются результатом ни боевых ран, ни аварий, случившихся с его машиной. Это результат его основного развлечения: верховой езды на родео.

Имея скромное жалование водителя, этот человек тратит больше, чем $1200 в год на собственную лошадь, на содержание её в конюшне и поддержание её в совершеннейшей форме.

Периодически прицепляя трейлер с лошадью к своей машине, он проезжает чуть меньше сотни миль к местечку под Филадельфией, которое называется Ковтаун. Здесь вместе с себе подобными он участвует в требующих больших усилий состязаниях: ловле арканом, борьбе с волом, охоте на полудикую лошадь и прочих. Главной наградой за все это каждый раз является больничная палата.

Кроме своей близости, Нью-Йорк не содержит в себе никаких прелестей для этого парня. Когда я познакомился с ним, ему было двадцать три года, и он ездил туда только раз или два в своей жизни. Его настоящий интерес прикован к ковбойскому рингу, и он является членом крошечной группы фанатов родео, которые составляют малоизвестный андеграунд Соединенных Штатов. Они не профессионалы, которые зарабатывают на этом атавистическом виде спорта, но и не просто люди, которые любят ботинки западного стиля, шляпы, жакеты из денима и кожаные ремни. Они - члены крошечной, но подлинной субкультуры, затерявшейся в одной из самых огромных и сложных высокотехнологических цивилизаций в мире.

Эта странная группа овладела не только душой водителя такси, она потребляет его время и деньги. Она влияет на его семью, его друзей, его мысли. Она создает набор стандартов, по которым он себя оценивает. Короче говоря, она вознаграждает его тем, что многим из нас найти сложно: индивидуальностью.

Технообщества, далекие от того, чтобы быть серыми и гомогенизированными, изрешечены такими разнообразными группами - хиппи и битники, теософисты и Фаны летающих тарелок, лыжники и парашютисты, гомосексуалисты, компьютерщики, вегетарианцы, культуристы и Черные Мусульмане

Сегодня сильный удар супериндустриальной революции буквально расколол общество. Мы преумножаем эти социальные анклавы, кланы и мини-культуры так же быстро, как преумножаем автоматическое право выбора. Те же дестандартизующие силы, что способствуют большему индивидуальному выбору в отношении продуктов и культурных изделий, дестандартизируют и социальные структуры. Вот почему кажущиеся неожиданными новые субкультуры, такие как хиппи, врываются в наше существование. Мы, фактически, живем при «субкультурном взрыве».

Важность этого не может быть переоценена. Все мы подвержены глубокому влиянию, наши индивидуальности формируются благодаря субкультурам, которые мы выбираем, осознанно или нет, чтобы индивидуализировать себя. Легко высмеивать хиппи или необразованного молодого человека, который готов перенести 700 операций, делая попытку проверить и «найти» себя. Все же все мы, в некотором смысле, наездники родео и хиппи: мы тоже ищем индивидуальности, причисляя себя к неформальным культам, кланам или группам различного характера. И чем больше выбор, тем труднее поиск.

УЧЕНЫЕ И БИРЖЕВЫЕ МАКЛЕРЫ

Рост субкультур наиболее показателен в профессиональном мире. Много субкультур появилось среди специалистов разных профилей. Таким образом, если общество движется к большей специализации, это порождает большее разнообразие субкультур.

Научная общественность, например, распадается на все меньшие и меньшие фрагменты. Она пересекается с формальными организациями и ассоциациями, чьи специализированные журналы, конференции и встречи быстро увеличиваются в числе. Но эти субъективные, «открытые» отличительные особенности сочетаются также со «скрытыми» отличиями. Исследователи рака и астрономы не просто занимаются разными вещами; они говорят на разных языках, склоняются к разным типам личности; они думают, одеваются и живут по-разному. (Эти отличия накладывают настолько сильный отпечаток, что часто пересекаются с межличностными отношениями. Говорит женщина-ученый: «Мой муж микробиолог, а я - физик-теоретик, и иногда я удивляюсь тому, что мы уживаемся друг с другом».)

Ученые какой-либо специальности стремятся к отличительным особенностям, присущим их классу, объединяясь в компактные маленькие субкультурные ячейки, над престижем и благоприятным мнением которых они работают так же, как над такими вещами, как одежда, политические убеждения и стиль жизни.

Наука расширяется и научная популяция растет, появляются новые специалисты, способствуя все большему и большему многообразию на этом «скрытом» или неформальном уровне. Короче говоря, специализация порождает субкультуры.

Этот процесс разделения на ячейки внутри профессии также отмечен в финансовом деле. Уолл-Стрит была одним относительно гомогенным обществом. «Представьте, - говорит один выдающийся социологический исследователь богатых людей, - что вы приезжаете сюда из Сен-Поля и делаете большие деньги; вы стали членом Теннисного Клуба, вы приобрели имение на Северном побережье, ваши дочери стали дебютантками в обществе. Вы все это сделали путем продажи облигаций своим одноклассникам». Замечание слегка преувеличенное, но Уолл-Стрит была действительно одной большой Белой Англо-Саксонской Протестантской субкультурой и ее представители имели тенденцию посещать одни и те же школы, вступать в одни клубы, заниматься одним видом спорта (теннис, гольф, сквош) посещать одну церковь (Пресвитерианскую и Епископальную) и голосовать за одну партию (республиканцев).

Тот, кто еще думает об Уолл-Стрит в этой манере, однако, лучше узнает о ее идеях из романов Очинклосса или Марквенда, чем из новой быстро меняющейся реальности. Сегодня Уолл-Стрит раскололась, и молодые люди, вступающие в бизнес, зажаты в тиски выбором субкультурного членства. В банковском деле еще засиделись старые консервативные WASP группы. Существует еще старый ряд фирм «белая туфля», о которых сказано следующее: «Они будут иметь дело с черным партнером только перед тем, как наймут еврея». Несмотря на это, в области совместных денежных фондов, относительно новой специализированной отрасли финансовой индустрии, встречается большое количество греческих, еврейских и китайских имен, а некоторые великолепные продавцы - черные. Здесь определенный стиль жизни, высшая ценность группы - безусловное отличие от других. Совместный фонд людей - отдельный клан.

«Не каждый хочет, чтоб WASP продолжал существовать», - говорит писатель-экономист. В самом деле, многие молодые, энергичные «обитатели» Уолл-Стрит, даже попадая в источник WASP, отвергают её классическую субкультуру, отождествляя себя с альтернативными социальными группами, которые сейчас роятся и иногда сталкиваются в каньоне Нижнего Манхэттэна.

Так как специализация продолжается, и исследования распространяются на новые области, а старые зондируются глубже, так как экономика продолжает создавать новые технологии и услуги, субкультуры будут неуклонно продолжать умножаться. Социальные критики, яростно нападающие на «массовое общество», одновременно грозя «сверхспециализацией», просто болтают языками. Специализация означает удаление от одинаковости.

Несмотря на разговоры о необходимости «универсалов», существует доказательство тому, что технология завтрашнего дня может обойтись без армии хорошо обученных специалистов. Мы быстро меняем типы необходимых знаний. Мы больше нуждаемся в «мультиспециалистах» (людях, которые знают в одной области много и глубоко, но могут хорошо разобраться и в другой), чем в косных «моноспециалистах». Но мы и далее будем нуждаться в узких специалистах и готовить их, так как техническая база общества растет. Хотя бы по этой причине, мы должны ожидать увеличения числа субкультур и их разнообразия в обществе.

СПЕЦИАЛИСТЫ В ОБЛАСТИ ШУТКИ

Даже если технология в будущем освободит миллионы людей от необходимости работать, мы обнаружим такое же стремление к разнообразию у тех, кому была бы предоставлена свобода, чтобы играть. Мы уже выпускаем большое число «специалистов шутки». Мы быстро умножаем не только типы работы, но и типы игры.

Число приятных развлечений, хобби, игр, видов спорта и развлечений все быстрее увеличивается, и определенные субкультуры формируются вокруг серфинга, например, демонстрируя, по крайней мере для некоторых, что досуг может также служить основой истинного образа жизни. Субкультура серфинга - указатель, направленный в будущее^xvii.

«Серфинг имеет уже сформировавшийся вид символизма, который придает ему характер тайного общества или религиозного ордена, - пишет Реми Надо. - Опознавательный знак акулий зуб, орден Св. Христофора или мальтийский крест, небрежно висящий у кого-нибудь на шее... В течение долгого времени наиболее приемлемым видом транспорта был старой модели «Форд» с обшитым деревянными панелями кузовом».

Серфингисты показывают свои болячки и наросты на своих коленях и стопах как гордое доказательство их причастности. Загар - de rigeur. Прически стилизованы определенным образом. Члены этого клана проводят бесконечные часы в обсуждении доблести таких внутригрупповых героев, как Дж. Дж. Мун, а его последователи покупают футболки с изображением Дж. Дж. Муна, доски для серфинга и членство в фан-клубе.

Серфингисты - только одна из таких основанных на игре субкультур. В среде парашютистов, например, имя Дж. Дж. Муна является абсолютно неизвестным. Они вместо этого рассказывают о подвиге Рода Пака, который не так давно прыгнул с аэроплана без парашюта, был подхвачен в воздухе своим компаньоном, надел свой парашют, раскрыл его и благополучно приземлился. Парашютисты имеют свой собственный маленький мир, как и планеристы, ныряльщики со скобой, битники, гонщики и мотоциклисты. Каждый из них представляет субкультуру, базирующуюся на досуге, организованную среди технологического разнообразия. Так как новая технология создает новые виды спорта, мы можем ожидать образования множества разнообразных игровых культур^xviii.

Занятия на досуге станут очень важной основой для различия людей, так как само общество меняет ориентацию от работы в сторону наибольшего участия в досуге. В Соединенных Штатах с начала века общество около трети своего времени тратило на работу. Это является мощным перераспределением общественного времени и энергии. Поскольку это вскоре придет к концу, мы приблизимся к эре, дающей жизнь специфике досуга - в большинстве своем основанного на сложной технологии^xix.

Мы можем ожидать образования субкультур, сформированных вокруг космической деятельности, голографии, контроля сознания, ныряния в бездны моря, подводных лодок, компьютерных игр и др. Мы можем даже увидеть на горизонте создание определенных антисоциальных культур досуга компактно организованных групп людей, которые будут разрушать работающее общество не ради материальной выгоды, а ради чистого развлечения «разрушения системы» - событие, предсказанное в таких фильмах, как «Даффи» и «Дело Томаса Кроуна». Такие группы могут пытаться вмешиваться в правительственные или корпорационные компьютерные программы, перенаправлять почту, прерывать или изменять радиовещание и телевещание, ставить театральные мистификации, учинять беспорядок на рынке акций, подтасовывать подсчет голосов на политических выборах, совершить ограбление или террористический акт. Новеллист Томас Пинчон в The Crying of Lot 49 описывает вымышленную подпольную группу, которая организовала свою личную почтовую систему и поддерживала ее поколениями^xx. Писатель-фантаст Роберт Шекли зашел так далеко, что предположил в коротком рассказе, названном «Седьмая жертва», возможность того, что общество может легализовать убийство среди определенных специфических «игроков», которые охотятся друг за другом. Эта игра позволяла тем, кто рискнул сыграть в нее, освободиться от своей агрессии внутри управляемой системы^xxi.

Здесь - свободная игра фантазии и сознание человека может наколдовать самые невероятные варианты «развлечений». Имея достаточно времени, денег и технического умения, которого требуют некоторые из них, люди будущего будут способны играть таким образом, каким и не мечталось раньше. Они будут играть в странные сексуальные игры. Они будут играть в игры с сознанием. Они будут играть в игры с обществом. И поступая так, имея невероятно широкий выбор, они будут формировать субкультуры и затем сами переходить из одной в другую.

МОЛОДЕЖНОЕ ГЕТТО

Субкультуры умножаются - общество раскололось - и по возрастным критериям тоже. Мы становимся «специалистами возраста», как и специалистами работы и развлечения. Было время, когда люди были грубо разделены на детей, «молодых людей» и взрослых. Это было до сороковых годов, когда определение «молодой человек» начало заменяться более четким определением «тинэйджер», означающим определенный возраст с тринадцати до девятнадцати. (Фактически, это слово стало известно в Англии только после Второй Мировой Войны.)

Сегодня это деление на три группы явно неадекватно, но нам трудно изобрести более новые специфические категории. Сейчас мы имеем классификацию, называемую «предтинэйджеры» или «суб-тинэйджеры», которая вклинилась между детьми и взрослыми. Мы начинаем слышать о «посттинэйджерах» и «молодых женатых». Каждый из этих терминов является лингвистическим признанием того факта, что мы не можем больше смешивать в кучу «молодых людей». Очень глубокое расслоение отделяет одну возрастную группу от другой. Они так явно отличаются, что социолог Мичиганского университета Джон Лофленд предсказывает, что они начнут «конфликт, подобный конфликтам между южанами и северянами, капиталистами и рабочими, иммигрантами и «настоящей породой», суфражисткой и почтальоном, белым и негром».

Лофленд подтверждает это яркое предположение фактом возникновения того, что он называет «молодежным гетто» большого общества, состоящего почти целиком из студентов колледжей. Как и негритянское гетто, молодежное гетто часто характеризуется бедностью, выдавливанием ренты и оплаты, высокой мобильностью, беспорядками и конфликтами с полицией. Как и негритянское гетто, оно тоже достаточно однородно, однако содержит большое количество субкультур, соперничающих за внимание и приверженность членов гетто. Обделенные взрослыми героями или ролевыми моделями, отличными от их собственных родителей, дети бросаются в армию единственно имеющихся у них других людей других детей. Они проводят больше времени друг с другом, и они становятся более чуткими к влиянию сверстников, чем когда-либо раньше. Вместо того, чтобы преклоняться перед дядей, они преклоняются перед Бобом Диланом или Донованом, или перед кем-либо из группы сверстников, имеющим модель стиля жизни. Так мы начинаем формировать не только гетто студентов колледжа, но и даже полу гетто пред-тинэйджеров и тинэйджеров, каждое из которых имеет свою личную клановую характеристику, собственные причуды, моду, героев и злодеев.

Подобным же образом мы сегментируем по возрастам и взрослое население. Существуют районы, занятые в основном молодыми женатыми парами с маленькими детьми или парами среднего возраста с тинэйджерами, или старыми парами, чьи дети уже покинули дом. У нас есть «отставные общества», специально предназначенные для людей, вышедших на пенсию. «Может настать день, - предупреждает профессор Лофленд, - когда некоторые города обнаружат, что их политика вращается вокруг избирателей из различающихся по возрастным категориям гетто, так же как политика Чикаго давно вращается вокруг этнических и расовых анклавов»^xxii. Появление этих основанных на возрасте субкультур может теперь рассматриваться как часть ошеломляющего исторического изменения основы социальной дифференциации. Время становится более важным источником различий.

Теоретик коммуникаций Джеймс У. Карей из Иллинойского университета отмечает, что «среди первобытных обществ и на ранних стадиях Западной истории относительно небольшой разрыв в пространстве вел к широким различиям в культуре. Родовые общества, разделенные сотнями миль, могли иметь чрезвычайно разные системы выразительных символов, мифов и ритуалов». Внутри этих же обществ, однако, была «преемственность через поколения различий между обществами, но относительно небольших - между поколениями внутри данного общества».

Сегодня, продолжает он, пространство «постепенно исчезает как дифференциальный фактор». Но если было некоторое уменьшение региональных различий, замечает Карей, «оно не должно допускать уничтожения этих различий... между группами... как говорят некоторые теоретики массового общества». Карей указывает, что «ось разнообразия сдвигается от пространственного... к временному или генерационному измерению». Таким образом, мы получаем разрыв между поколениями - и Марио Савио суммировал это в революционном девизе: «Не полагайся на того, кому больше тридцати!» В предшествующем обществе не могло быть такого девиза, столь быстро подхваченного.

Карей объясняет это движение от пространственного к временному различию, обращая внимание на прогресс коммуникации и транспортной технологии в очень короткий промежуток и на покорение пространства. Существует еще другой, более простой взгляд: ускорение изменений. Если скорость изменения во внешней обстановке повышается, то внутренние различия между молодыми и старыми становятся более заметны. Действительно, скорость изменения уже настолько ошеломляющая, что даже несколько лет могут сильно изменить жизненный опыт индивидуума. Вот почему братья и сестры, разделенные в возрасте тремя или четырьмя годами, чувствуют себя членами совершенно разных «поколений». Вот почему среди радикалов, которые участвовали в забастовке Колумбийского университета, старшие говорили, что их отделяет от второкурсников «провал поколения»^xxiii.

СУПРУЖЕСКИЕ КЛАНЫ

Расщепляясь по профессиональным, развлекательным и возрастным линиям, общество также фрагментируется и по сексуально-семейным линиям. Даже сейчас мы уже создаем определенные новые субкультуры, основанные на супружеском статусе. Когда-то люди могли быть приблизительно классифицированы как либо холостые, либо женатые, либо овдовевшие. Сегодня это трехстороннее разделение больше не адекватно. Показатель разводов во многих технообществах настолько высок, что появились новые определенные группы - те, кто уже не женат, или те, кто находится между браками. Так Мортон Хант, крупный специалист в этой области, описывает то, что он называет «мир прежде женатых».

Эта группа, говорит Хант, является «субкультурой со своими собственными механизмами совместного существования, своими собственными моделями регулирования раздельной или в разводе жизни, своими собственными возможностями для дружбы, социальной жизни и любви». Если ее члены отдаляются от своих женатых друзей, они очень быстро становятся изолированными от тех, кто еще в «брачной жизни», и в «экс-браках», подобно «тинэйджерам» или «серфингистам», стремятся к созданию своих собственных социальных анклавов со своими собственными излюбленными местами для встреч, со своим собственным отношением ко времени, со своими собственными, отличными от других, сексуальными воззрениями и обычаями^xxiv.

Растущая тенденция делает вероятным то, что эта частичная социальная категория в будущем увеличится. И когда это случится, мир прежде женатых будет, в свою очередь, расколот на множество миров, на еще большее число субкультурных групп. Существует большая вероятность, что большая субкультура будет фрагментирована и даст жизнь новым субкультурам.

Если первый ключ к будущему социальной организации лежит в идее роста субкультур, то второй лежит в абсолютном объеме. Этот основополагающий принцип широко исследован теми, кто наиболее глубоко занимается «массовым обществом», и это помогает объяснить настойчивость разнообразия даже под крайним стандартизирующим прессом. Из-за созданных ограничений в социальной коммуникации объем сам действует как сила, толкающая к разнообразию организации. Чем больше количество населения в современном мегаполисе, тем больше количество - и различие - субкультур внутри него. Подобным образом, чем крупнее субкультура, тем выше вероятность того, что она будет фрагментированной и разнообразной. Хиппи представляют собой прекрасный пример.

ХИППИ, ИНКОРПОРЭЙТЕД

В середине пятидесятых небольшая группа писателей, художников и разных прихлебателей объединились в Сан-Франциско и около Кармела и Большого Сура на Калифорнийском побережье. Быстро окрещенные «битами» или «битниками», они вместе сформировали особый образ жизни.

Наиболее заметными их признаками были: прославление нищеты - джинсы, сандалии, жилища и лачуги; пристрастие к негритянскому джазу и жаргону; интерес к восточному мистицизму и французскому экзистенциализму; и общий антагонизм к основанному на технологии обществу.

Несмотря на широкое освещение в прессе, битники оставались крошечной сектой до технологического нововведения - лизергиновой кислоты, более известной как ЛСД - появившегося в науке. Выдвинутая мессианской рекламой Тимоти Лири, Аллена Гинсберга, Кена Кизи, бесплатно распространяемая среди тысяч молодых людей общественными энтузиастами, ЛСД скоро начала притязать на студентов американских университетов и почти так же быстро распространилась по Европе. Слепое увлечение ЛСД сопровождалось возобновившимся интересом к марихуане - наркотику, с которым битники экспериментировали долгое время. Один из двух источников этого - субкультура битников середины пятидесятых и «кислотная» субкультура начала шестидесятых, слившиеся в большую группу - новую субкультуру, которая может быть представлена как объединение двух движение хиппи. Носящие голубые джинсы битников, с вышитыми бисером украшениями и браслетами «кислотной толпы», хиппи стали новейшей и наиболее популярной субкультурой на американской сцене^xxv.

Вскоре это подтвердилось ростом ее популярности. Тысячи подростков влились в ее ряды; миллионы подростков смотрели телепередачи, читали журнальные статьи о движении и симпатия к нему волнообразно распространялась; некоторые субурбанизированные взрослые даже становились «пластиковыми хиппи» или хиппи на уик-энд. Результат можно было предсказать. Субкультура хиппи, точно так же, как Дженерал Моторз или Дженерал Электрик, могла распасться на дочерние компании. Таким образом, из движения хиппи возник целый букет потомственных субкультур^xxvi.

Глазу непосвященного все молодые люди с длинными волосами видятся одинаково. Тем не менее, внутри субкультуры имеются принципиальные разделения. В соответствии с мнением Дэвида Эндрю Силли, проницательного молодого обозревателя, «на пике развития было множество отдельных и вполне узнаваемых групп». Они различались не только по определенному стилю одежды, но и по интересам. Так, например, как отмечает Силли, их деятельность серьезно различалась - «от вечеринок с пивом - до поэтических чтений, от курения марихуаны - до современных танцев - и зачастую те, кто находил удовольствие в пребывании в одной группе, могли не касаться остальных». Силли затем продолжает объяснять те различия, которые разделяют такие группы как крошечные бопперы (теперь большей частью исчезнувшие со сцены), политические активисты-битники, фольклорные битники и потом, и только потом, собственно хиппи. Члены этих субкультурных дочерних компаний имели идентифицирующие признаки, которые были значимы для посвященных. Крошечные бопперы, например, не носили бороды (а некоторые, на самом деле, были слишком молоды для того, чтобы бриться), сандалии носились в фольклорной подгруппе, но не носились остальными. Ширина брюк также различалась в разных субкультурах.

Что касается идейного уровня, существовало множество причин недовольства доминантной культурой. Но острые различия возникали по отношению к политическим и социальным действиям. Мнения разнились от сознательного отрицания «кислотных» хиппи, через игнорирующее безразличие крошечных бопперов к интенсивному участию активистов Новых Левых и действий политического абсурда групп наподобие Dutch provos, Crazies и толпы партизанского театра.

Объединение хиппи стало слишком крупным для того, чтобы все делать единообразно. Хиппи нуждались в разнообразии, и они его получили. Они породили группу дочерних субкультур.

РОДОВОЙ ОБОРОТ

Однако как раз, когда это случилось, движение начало умирать. Наиболее рьяные вчерашние поклонники ЛСД стали признавать, что «это было плохой идеей», и разнообразные подпольные газеты стали предупреждать последователей об опасности слишком сильного вовлечения в потребление наркотиков. В Сан-Франциско была проведена акция пародийных похорон, которая должна была символизировать смерть субкультуры хиппи^xxvii. Наиболее знаменитые места обитания - Хай Аш Бури и Восточная Деревня превратились в туристические Мекки, в то время как первоначальное движение распадалось на части, формируя новые и оригинальные, но более маленькие и слабые субкультуры и мини-племена. Затем, как будто бы для того, чтобы начать процесс заново, другая субкультура, «бритоголовые», вышла на поверхность. «Бритоголовые» имели свои собственные характерные приметы - ремни, ботинки, короткие стрижки и пристрастие, к жестокости^xxviii.

Смерть движения хиппи и подъем «бритоголовых» представляются крайне важными фактами для предположения о структуре субкультур завтрашнего общества. Ибо общество не является сейчас цельной совокупностью разнообразных субкультур. Мы производим их все более стремительно. И любые их видоизменения тут тоже работают. По мере того, как скорость изменения во всех аспектах нашего общества возрастает, субкультуры тоже живут более короткой жизнью. На сокращение жизненного срока субкультур указывает также, например, факт исчезновения жестоких субкультур пятидесятых, борющихся уличных банд. В течение целого десятилетия вполне определенные улицы Нью-Йорка регулярно опустошались драками между бандами. В ходе этих побоищ десятки, если не сотни, молодых людей атаковали друг друга цепями, молотящими все вокруг, пускающими кровь ножами, разбитыми бутылками и огнестрельным оружием. Такие события происходили в Чикаго, Филадельфии, Лос-Анжелесе и даже очень далеко - в Лондоне и Токио.

Пока не было прямой связи между этими сильно удаленными друг от друга местами, схватки со всех точек зрения представляли собой явление случайное. Они были спланированы и велись с военной точностью, высоко организованными «Поппинг-бандами». В Нью-Йорке эти банды объединяли такие известные имена, как «Кобра», «Корсарлор», «Апачи», «Цыганские короли» и другие. Они сражались между собой за раздел территории - специфический географический район, который они наметили сами для себя. В самый пик движения примерно двести подобных банд насчитывалось в одном Нью-Йорке, и всего лишь за один 1958 год они имели на своем счету не менее двенадцати убийств. К 1966 году, в соответствии с официальным заявлением полиции, эти банды фактически исчезли. Только одна банда осталась в Нью-Йорке, и газета New York Times отмечала: «Никто не знает, на какой засыпанной мусором улице... имела место последняя схватка, но это произошло четыре или пять лет тому назад» (это означает, что исчезновение банд произошло где-то спустя два или три года после пика их развития в 1958). Затем внезапно, после десятилетия все нарастающего зверства, эра борьбы между бандами Нью-Йорка пришла к своему завершению. То же самое произошло и в других городах мира^xxix.

Исчезновение борющихся уличных банд, конечно, не привело к эре урбанистического спокойствия. Страсти, которые направляли бедных пуэрториканцев и черную молодежь Нью-Йорка в соперничающие между собой бандитские группировки, теперь направлены против социальной системы самой по себе, и совершенно новые виды социальных организаций, субкультур и жизненных стилей групп возникают в гетто.

Поэтому мы чувствуем процесс, благодаря которому субкультуры плодятся во все усиливающемся темпе и умирают, чтобы освободить место для все новых и новых субкультур.

В кровеносной системе общества происходит нечто вроде метаболического процесса, который ускоряется одновременно с ускорением других аспектов социального взаимодействия. Что касается индивидуальности, это поднимает проблему выбора на принципиально новый уровень. Это не просто признание того, что число группировок очень быстро возрастает. И это не только признание того факта, что племена или субкультуры расталкивают одна другую, изменяя свои взаимоотношения все быстрее. Это так же и осознание того, что многие из них не просуществуют достаточно долго, чтобы позволить индивидууму произвести рациональное расследование предполагаемых преимуществ или отрицательных сторон присоединения к группировке.

Индивидуальность, ищущая чувства принадлежности, ищущая своего рода социальной связи, которая дарует идентичность, проходит через окружающую обстановку, в которой возможные варианты присоединения мелькают со все более высокой скоростью. Человек должен выбирать из все более возрастающего количества движущихся мишеней. Таким образом, проблема выбора возрастает не арифметически, но геометрически. Вначале, когда выбор материальных товаров, форм и направлений образования, культурных развлечений и увеселений все более увеличивается, у человека также появляется сбивающая с толку возможность обширного социального выбора. Точно так же, как существует ограничение на то количество предпочтений, которое он может пожелать выразить в покупке машины - на каком-то этапе процесс покупки требует принятия большего числа решений, чем эта покупка заслуживает. Мы можем точно таким же образом встретиться с моментом социального перевыбора.

Распространение в нашем обществе личностного беспорядка, неврозов и просто чистого психологического стресса наталкивает нас на мысль, что уже сейчас для многих индивидуумов становится сложно создавать разумный, гармоничный и относительно стабильный личностный стиль. Тем не менее, налицо все признаки того, что вооруженные стычки между социальными группировками, идущими в параллели на имущественном уровне и уровне культуры, только начинаются. Мы вступаем в многообещающую и пугающую стадию расширения свободы.

НИЗКИЙ ДИКАРЬ

Чем больше субкультурных групп в обществе, тем больше потенциальная свобода индивидуальности. Это причина того, что доиндустриальный человек, несмотря на романтические мифы, так тяжело страдал от недостатка выбора.

В то время как сентименталисты болтают о предположительно неограниченной свободе первобытного человека, доказательства, собранные антропологами и историками, им противоречат. Джон Гарднер таким образом формулирует проблему: «Примитивное племя доиндустриального сообщества обычно требовало более глубокого подчинения группе, чем это делает любое современное общество»^xxx. В Сьерра-Леоне человек из племени темне сообщил австралийскому социальному исследователю: «Когда народ темне выбирает какую-то вещь, мы должны все согласиться с выбором - это то, что мы называем кооперацией». Это то, что мы, конечно, называем подчинением^xxxi.

Причиной безграничного подчинения, требуемого от доиндустриального человека и заставляющего члена племени темне «уживаться» со своими соплеменниками, является четкое сознание того, что ему просто некуда больше идти. Его общество монолитное, еще не разбитое на освобождающее множество компонентов. Это то, что социологи называют «недифференцированностью».

Наподобие пули, разбивающей оконное стекло, индустриализм потрясает эти общества, разделяя их на тысячи специализированных подгрупп - школ, корпораций, правительств, бюро, церквей, армий - каждое подразделяется на более мелкие, еще более специализированные подразделения. Такое же подразделение осуществляется и на информационном уровне и порождает сонм субкультур: наездников родео, Черных Мусульман, рокеров, бритоголовых и всех прочих.

Разделение социального порядка в точности аналогично процессу онтогенеза в биологии. Развиваясь внутриутробно, зародыш формирует все более и более специализированные органы. Сам ход эволюции от вируса к человеку показывает безжалостное предпочтение все более высоких уровней дифференциации. Происходит видимое неотразимое движение организмов и социальных групп от менее дифференцированных к более дифференцированным формам. Поэтому не случайно наблюдаемое нами параллельное стремление к разнообразию - в экономике, искусстве, образовании, массовой культуре и самом порядке.

Эти стремления соединяются, формируя исторический процесс. Супериндустриальная революция теперь может казаться тем, чем по большому счету она является - стремлением человеческого общества к следующей, более высокой стадии дифференциации. Поэтому нам часто кажется, что наши общества разваливаются во всех направлениях. Это действительно так. Это является причиной крайне сложного всеобщего развития. На том месте, где когда-то находилась тысяча предприятий, теперь находятся десять тысяч, связанных временными отношениями. Там, где когда-то находилось несколько относительно постоянных субкультур, которые можно было четко определить, сейчас находятся тысячи временных объединений, сталкивающихся друг с другом, кружащихся одно подле другого и непрестанно размножающихся. Могущественные узы интегрированного индустриального общества - узы закона, общих ценностей, централизованного и стандартизированного образования и культуры - распадаются.

Это объясняет, почему города и университеты теперь неожиданно кажутся «неуправляемыми». Более неэффективны старые способы развития общества, методы, основанные на единообразии, простоте и постоянстве. Возникает тщательно фрагментированный социальный порядок - супериндустриальный порядок. Он основан на большем количестве разнообразных компонентов, чем любая социальная система, существовавшая до того - и мы еще не научились связывать эти компоненты вместе и управлять целым.

Для индивидуума это ведет к новому уровню дифференциации, имеющему устрашающий смысл. Но этот смысл не таков, какого боится большинство людей. Нам так часто говорили, что мы возглавляем безличное единообразие, что мы не оценили те фантастические возможности для личности, которые приносит с собой супериндустриальная революция. Мы едва начали думать об опасностях чрезмерной индивидуализации, которые в ней также содержатся.

Теоретики «массового общества» напуганы реальностью, которая уже наступает. Кассандры, которые слепо ненавидят технологию и предсказывают антимассовое будущее, все еще стоят, коленопреклоненные, перед индустриализмом, хотя эта система уже изменяется.

Становится модным обвинять условия, в которые попадает индустриальный рабочий сегодня. Спроецировать эти условия в будущее и предсказать смерть индустриализма, разнообразие и выбор - значит выразить словами опасные представления.

Люди как прошлого, так и настоящего все еще замкнуты в относительно не вариативных жизненных стилях. Люди будущего, количество которых все возрастает, встречаются не с выбором, но с перевыбором. Ибо для них наступает чрезмерное расширение свободы.

Эта новая свобода приходит не вопреки новой технологии, но вследствие ее. Если ранняя технология индустриализма требует безмозглых роботизированных людей, способных заученно повторять одни и те же операции, технология завтрашнего дня берется только за такие задачи, которые оставляют людям возможность совершать действия, требующие принятия решений, внутренних умений и воображения. Супериндустриализм требует и создает не стандартного «массового человека», но отличающихся друг от друга людей; индивидуалов, а не роботов.

Человеческая раса, далекая от того, чтобы вписаться в монотонное единообразие, должна будет стать гораздо более разнообразной в социальном смысле, чем когда-либо до того. Новое супериндустриальное общество, которое начинает формироваться в настоящее время, потребует сумасшедших образцов бешено мелькающих жизненных стилей.

Глава 14. РАЗНООБРАЗИЕ ЖИЗНЕННЫХ СТИЛЕЙ

В Сан-Франциско руководители фирм обедают в ресторанах, обслуживаемых официантками с обнаженным бюстом. В Нью-Йорке, тем не менее, девушка, игравшая на виолончели, была арестована за исполнение авангардной музыки в костюме, у которого отсутствовал верх. В Сент-Луисе ученые нанимают проституток для интимной близости перед камерой в процессе изучения физиологии. Но в Колумбусе и Огайо возникают гражданские споры по поводу продажи кукол «маленького брата», имеющих мужские гениталии. В городе Канзас на конференции гомосексуальных организаций была объявлена кампания за снятие пентагоновского запрета на принятие гомосексуалистов в армейские силы, и в конечном итоге Пентагон с этим согласился. Тем не менее, тюрьмы полны мужчин, арестованных за преступления гомосексуального характера. Редко встретишь нацию, демонстрирующую большую неразбериху в вопросе сексуальных ценностей. Хотя то же самое может быть сказано об остальных видах ценностей. Америка мучима нерешительностью в вопросах денег, собственности, закона, порядка, расы, религии. Господа и самой себя. Соединенные Штаты не одиноки в страдании своеобразного вида головокружением от осознания собственной ценности. Все технологические общества больны таким же массовым переживанием. Разрушение ценностей прошлого едва ли прошло незамеченным. Каждый священник, политик и родитель погружен в беспокойство по этому поводу. Тем не менее, большинство обсуждений смены ценностей бесплодны, так как они упускают из поля зрения два важных момента. Первый из них - это ускорение.

Оборот ценностей сейчас более быстрый, чем он был когда бы то ни было в истории. В прошлом человек, взрослеющий в каком-либо обществе, мог ожидать, что система общественных ценностей останется большей частью неизменной в течение его жизни; сегодня такое предположение не будет правомерным, за исключением, возможно, более изолированных или дотехнологических сообществ. Это привносит временность в структуру как общественной, так и личной ценностной системы и предполагает, что каким бы ни было содержание ценностей, возникающих на месте ценностей индустриального периода, они будут менее долговечными, более преходящими, чем ценности прошлого. Нет оснований полагать, тем не менее, что ценностная система технологических обществ возвратится в состояние «устойчивого равновесия»; для видимого будущего мы должны принять более высокую скорость изменения ценностей.

В таком контексте развертывается второе могущественное направление, поскольку фрагментация общества несет с собой диверсификацию ценностей. Мы присутствуем при развале единодушия. В большинстве предшествующих обществ существовало крупное центральное ядро общественно признаваемых ценностей. Это ядро сейчас сокращается, и существует некоторое основание предвидеть возникновение новой формы общественного единодушия десятилетия спустя. Воздействие идет снаружи через разнообразие, а не изнутри через единство. Это объясняет фантастически нестройную систему пропаганды, насилующую человеческий рассудок в технообществах - школа, корпорации, церковь, средства массовой информации и миллиард субкультур - все рекламируют разнообразные наборы ценностей. Результат для многих: «ничто не подходит» - отношение, которое само по себе является еще одной ценностной позицией.

Как провозглашает журнал News Week, мы являемся «обществом, которое потеряло свое единодушие... обществом, которое не может договориться о стандартах поведения, языка и образа действия или о том, что разрешено для просмотра и прослушивания»^xxxii.

Картина расколотого единодушия подтверждается находками Уолтера Груена, координатора научных социальных исследований в Госпитале Острова Роде, который произвел серию статистических исследований явления, которое он назвал «американской культурой ядра»^xxxiii. Вместо монолитной системы убеждений, приписываемой среднему классу более ранними исследованиями, Груен обнаружил, к своему собственному удивлению, что «разнообразие в убеждениях было более сильным, чем статистически поддерживаемое единообразие». «Это означает , - делает он вывод, - что, возможно, уже нельзя говорить об американском культурном комплексе». Груен предположил, что существующее между полнокровными образованными группами единодушие дает дорогу тому, что он называет «карманами» ценностей. Мы можем ожидать, что по мере того, как число и разнообразие субкультур будет продолжать расширяться, эти карманы будут также быстро увеличиваться.

Сталкиваясь со вступающими в противоречие ценностными системами, с ослепляющим множеством новых потребительских товаров, услуг, образовательных, развлекательных и должностных возможностей, люди будущего должны будут делать выбор новым способом. Они начинают «потреблять» жизненные стили таким образом, каким люди более раннего времени, лишенные широкого разнообразия выборов, потребляли обычные продукты.

МОТОЦИКЛИСТЫ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ

В елизаветинские времена определение «джентльмен» относилось ко всему образу жизни, а не только к обстоятельствам рождения; соответствующая родословная являлась лишь необходимой предпосылкой, но чтобы быть джентльменом, человек должен был иметь определенный стиль жизни - быть лучше образованным, иметь лучшие манеры и одеваться с большим вкусом, чем массы. Он должен был проводить свое время в определенных местах (и не бывать в других), жить в большом и хорошо обставленном "доме; поддерживать определенную отчужденность от людей, стоящих ниже на социальной лестнице, короче говоря, он должен был никогда не терять признаков своего классового «превосходства»^xxxiv.

Мещанский класс имел свой собственный жизненный стиль, крестьянство имело свой. Эти жизненные стили, так же как и у джентльмена, были составлены из множества компонентов, включающих в себя место проживания, занятия, одежду, а также специфический жаргон и религиозные предпочтения.

Сегодня мы все еще создаем наши жизненные стили из целой мозаики компонентов. Многое переменилось. Жизненный стиль больше не является чистым проявлением классовой позиции. Ныне классы разделяются на множество более мелких групп. Экономические факторы начинают терять свое основополагающее значение. Например, сегодня субкультура, определяющая индивидуальный стиль жизни, не связана столь тесным образом с определенным классом. Хиппи из рабочей среды и хиппи, вышедший из Итона, имеют общий тип поведения и жизненный стиль, хотя принадлежат к разным классам.

Так как жизненный стиль стал способом, которым индивидуум выражает свою принадлежность к той или иной субкультуре, стремительное увеличение числа субкультур в обществе принесло и соответственный рост количества разнообразных жизненных стилей. Так, человек, попавший сегодня в США, Англию, Японию или Швецию, должен выбирать не из четырех или пяти классовых стилей жизни, но буквально из сотен разнообразных возможностей. Завтра, по мере роста числа субкультур, этот выбор станет еще более обширным.

Каким образом мы выбираем жизненный стиль, и что он для нас значит - отсюда неясно вырисовывается один из основных вопросов психологии завтрашнего дня. Ибо выбор жизненного стиля, независимо от того, сделан он сознательно или нет, оказывает серьезное влияние на будущее индивидуума. Это происходит через проявляющийся порядок, набор принципов или критериев тех выборов, которые индивидуум последовательно принимает в ходе своей ежедневной деятельности.

Это станет более ясным, если мы проследим, каким именно образом эти выборы действительно совершаются. Молодая пара, которая собирается обставить свою квартиру мебелью, может просмотреть сотни разнообразных ламп скандинавских, японских, французских, ламп Тефани, ламп в тропическом или американском колониальном стиле, десятков сотен разнообразных размеров, моделей и стилей до того, как выбрать, скажем, Тефани. Исследовав «вселенную» возможностей, они концентрируются на одной. В мебельном отделе они еще раз бегло просматривают множество альтернатив до того, как остановятся на викторианском столе. Эта процедура просмотра и выбора многократно повторяется по отношению к софе, занавескам, креслам для столовой и так далее.

В действительности что-то наподобие этой процедуры происходит не только в ходе обустраивания своего дома, но и в процессе принятия идей, выборе друзей, даже в словах, которые они используют, и ценностях, которые они принимают.

В то время как общество бомбардирует индивидуальность кружащимися в водовороте и кажущимися нестандартными наборами альтернатив, выборы, производимые людьми, не будут случайными. Потребитель (выбирает ли он стол или идеи) приходит с уже полностью готовым набором вкусов и предпочтений. Более того, никакой выбор не является полностью независимым. Каждый выбор запрограммирован выборами, уже сделанными ранее. Выбор стола, сделанный парой молодых людей, был обусловлен их предыдущим выбором лампы. Короче говоря, существует определенная последовательность, попытка создать личностный стиль во всех наших действиях - осознаем ли мы это или нет.

Американец, который застегивает на все пуговицы воротничок и надевает носки до колена, скорее всего будет носить ботинки с тупыми носами и атташе-кейс.

Если мы посмотрим дальше, есть реальный шанс найти определенные личностные выражения и выражения, свойственные примерному стереотипу должностного лица. Астрономически велики шансы на то, что он не позволит своим волосам отрасти в манере рок-музыканта Джимми Хендрикса. Он знает так же, как и мы, что определенные одежда, манеры, речевые обороты, мнения и жесты, подходят друг другу, в то время как другие не подходят. Он может знать это только «чувством», «интуицией», подсмотрев это у других членов общества, но его знание определяет его действия.

Мотоциклист в черной куртке, который носит перчатки с крагами, усеянные заклепками, и грязную свастику на шее, заканчивает свой костюм грубыми ботинками, а не легкими кожаными мокасинами и не туфлями с тупыми носами. Он, скорее всего, будет идти по улице разболтанным шагом и развязно хмыкать по мере изложения своих антиавторитарных банальностей. Ибо он тоже последовательно выбирает ценности. Он знает, что любое проявление нежности или неправильная артикуляция разрушат целостность его стиля.

ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ СТИЛЬ И МИНИ-ГЕРОИ

Почему мотоциклисты носят черные куртки? А не коричневые или голубые? Почему руководители фирм в Америке предпочитают атташе-кейсы, а не традиционные бриф-кейсы? Как будто бы они следуют определенной модели, пытаясь воплотить идеал, сообщенный им сверху. Мы очень мало знаем об источнике моделей жизненных стилей. Хотя известно, что популярные герои и знаменитости, включая вымышленных персонажей (например, Джеймса Бонда) имеют какое-то отношение к данному вопросу.

Марлон Брандо, надевший черную куртку, представляя мотоциклиста, возможно, создал и, несомненно, разрекламировал модель жизненного стиля. Тимоти Лири, украшенный бусами и бормочущий мистические откровения о любви и ЛСД, представил модель для тысяч юношей. «Такие герои, - как формулирует это социолог Оррин Клэпп, - помогают «кристаллизовать социальный тип»^xxxv, Он указывает на позднего Джеймса Дина, который представляет отчужденного юношу в фильме Rebel Without a Cause, или Элвиса Пресли, который с самого начала выбрал образ бренчащего на гитаре рок-н-рольщика. Позднее идут «Битлз» со своими в то время невозможными и неприемлемыми волосами и экзотическими костюмами.

«Одна из главных функций популярных знаменитостей, говорит Клэпп, - сделать видимыми эти образы, чтобы они, в свою очередь, сделали видимыми данные вкусы и жизненные стили».

Тем не менее, создатель стиля не обязательно должен быть идолом средств массовой информации. Он может быть почти неизвестен за пределами какой-то конкретной субкультуры. Многие годы Лайонел Триллинг, профессор филологии в Колумбии, являлся ключевой фигурой сообщества интеллектуалов Вестсайд - Нью-Йоркской субкультуры, известной в литературных и академических кругах Соединенных Штатов. Такой фигурой являлась и Мери МакКарти - задолго до того, как она получила общественную известность^xxxvi.

Острая статья Джона Спичера в молодежном журнале Cheetah перечисляет многие виды распространенных жизненных стилей, которым следовали молодые люди в конце шестидесятых годов. Они составляют ряд от Че Гевары до Уильяма Бакклея, от Боба Дилана и Джоан Баэз до Роберта Кеннеди. «Чемодан американского юноши, - пишет Спичер, подражая сленгу хиппи, - переполнен героями»» «И, -добавляет он, - где есть герои, там есть и последователи»^xxxvii.

Для членов субкультуры ее герои предоставляют то, что Спейшер называет «важнейшей смысловой необходимостью психологической идентичности». Это, естественно, вряд ли ново. Более ранние поколения сравнивали себя с Чарльзом Линдбергом или Феда Бара.

Что является тем не менее новым и особенно важным это великолепное распределение подобных героев и мини-героев. По мере того, как субкультуры множатся и ценности становятся более разнообразными, мы обнаруживаем, говоря словами Спичера, «безнадежно фрагментированное чувство национальной идентичности». Для индивидуума, как он говорит, это означает более широкий выбор: «Предложен большой выбор культовых героев. Вы можете отправиться за покупками».

ФАБРИКИ ЖИЗНЕННОГО СТИЛЯ

В то время как харизматические фигуры могут становиться основателями стилей, стили выплескиваются наружу и представляются общественности субобществами или субплеменами, которые мы называем субкультурами. Принимая этот термин в гораздо более символическом значении, чем это делают средства массовой информации, они каким-то образом составляют вместе странные одежды, мнения и выражения и формируют их в связный пакет: модель жизненного стиля. Создав конкретную модель, они, как всякая стоящая корпорация, продолжают ее рекламировать. Они находят для нее покупателей.

Любой, подвергающий это сомнению, может прочитать письма Аллена Гинсберга к Тимоти Лири - письма двух людей, наиболее ответственных за создание жизненного стиля хиппи с его жестким акцентом на употреблении наркотиков.

Вот что говорит поэт Гинсберг: «Вчера я был на телевидении с Н. Майером и А. Монтэгю и произносил длинную речь,.. рекомендуя каждому расти... Но связался с либеральными личностями, имеющими отношение к наркотикам, которые, как я знаю [из конкретного отчета по наркотикам] вращаются в этих кругах... Я описал эту ситуацию на пяти страницах Кении Лаву в The New York Times и он обещал напечатать статью, затем эта тема может быть подхвачена еще одними моим другом на национальном канале. Кроме этого, я отдал копию Ал. Ароновицу в The New York Post и Розалинде Констейбл в Time и Бобу Силверсу в Harper's...»^xxxviii.

Поэтому не удивляет, что ЛСД и сам феномен хиппи получили такой обширный отклик в средствах массовой информации. Этот фрагмент активной гинсберговской переписки с прессой дополняется грифом Мэдисон Авеню «-wise» (как в newswise), прочитанному как служебный приказ по Hill and Knowlton или другой гигантской корпорации общественных взаимоотношений, которые хиппи так любили обвинять в манипуляции общественным мнением. Эта «продажа» моделей жизненного стиля хиппи молодым людям по всем технически доступным каналам является одной из классических историй нашего времени.

Не все субкультуры настолько агрессивны и талантливы, тем не менее их объединяющая власть в обществе невероятно велика.

Эта власть основана на нашем почти универсальном стремлении «принадлежать». Примитивный человек чувствует сильную зависимость от своего племени. Он знает, что «принадлежит» к нему и может даже испытывать сложности, воображая себя вне племени. Однако нынешние технообщества настолько велики, а их сложности настолько далеки от понимания любого индивидуума, что включением в одну или несколько субкультур мы сохраняем какое-то ощущение идентичности и контакта с целым. Отсутствие идентификации с подобными группами погружает нас в чувство одиночества, отчужденности и неэффективности. Мы начинаем вопрошать, «кто мы такие».

По контрасту, чувство принадлежности, включение в более крупную социальную цепь зачастую настолько вознаграждаемо, что мы чувствуем себя глубоко погруженными, иногда даже вопреки нашему собственному желанию, в ценности, отношения и наиболее популярный жизненный стиль группы.

Тем не менее, мы вынуждены платить и платим за те преимущества, которые мы получаем. Ибо как только мы психологически принимаем субкультуру, она начинает оказывать на нас влияние. Мы обнаруживаем, что это значит «уживаться» с группой. Она вознаграждает нас теплом, дружбой и одобрением, когда мы присоединяемся к ее модели жизненного стиля. Но наказывает нас грубыми насмешками, издевками, остракизмом или другими способами, когда мы ее отрицаем^xxxix.

Распространяя свои предпочтительные модели жизненных стилей, субкультуры настойчиво требуют нашего внимания. Делая это, они напрямую играют на наших наиболее ценимых чувствах, на нашем самообразе. «Присоединяйся к нам, - шепчут они, - и ты станешь выше, лучше, удачливей, получишь признание и уважение; ты не будешь одинок». В выборе между наиболее распространенными субкультурами мы можем не только почувствовать наше желание обусловить нашу идентичность, мы можем чувствовать их привлекательность или непривлекательность. Их психологические обещания наносят нам прямые и непрямые удары.

Выбирая что-то одно из этого набора, мы похожи на туриста, прогуливающегося по Бурбон-стрит в Новом Орлеане. По мере того, как он проходит мимо ларьков с заклепками, человек у двери хватает его за руку, разворачивает и открывает дверь для того, чтобы он мог увидеть мелькание обнаженной плоти стриптизеров в баре. Субкультуры стремятся поймать нас и воззвать к наиболее личным фантазиям способами гораздо более могущественными и искусными, чем когда-либо выдуманные Мэдисон-авеню.

То, что они предлагают, это не долларовое представление, не новое мыло или дезодорант. Они предлагают суперпродукт. Они действительно держат обещание предоставить вам человеческое тепло и чувство сообщества. Точно то же делает и реклама дезодоранта или пива. «Волшебная составляющая», исключительный компонент, та единственная вещь, которую предлагают субкультуры и не предлагают остальные лоточники, это отсрочка напряжения перевыбора. Ибо они предлагают не простой продукт или идею, но способ организации всех продуктов и идей; не простой товар, но сеть путеводных линий, которые помогают индивидууму отказаться от возрастающей сложности выбора во вполне разумных пропорциях.

Большинство из нас нетерпеливо жаждет отыскать подобные путеводные нити. В путанице конфликтующей морали, в путанице, созданной перевыборами, наиболее властный, наиболее полезный суперпродукт - это организующий принцип чьей-либо жизни. Это то, что предлагает жизненный стиль.

ВЛАСТЬ СТИЛЯ

Конечно, не любой жизненный стиль подойдет. Мы живем на восточном базаре соревнующихся моделей. В этой психологической фантасмагории мы пытаемся найти стиль, способ организации нашего существования, который впишет наш конкретный темперамент и конкретные условия существования в единое целое. Мы ищем героев или мини героев, которым мы могли бы подражать. Ищущий стили похож на женщину, которая перелистывает страницы модного журнала, чтобы найти конкретный образец платья. Она просматривает одну модель за другой, останавливаясь на чем-то подходящем с тем, чтобы соорудить свое платье, основываясь на этом журнальном образце. Далее она начинает собирать необходимые материалы - ткань, пряжу, пуговицы и так далее.

Таким же способом создатели жизненного стиля организуют необходимые подпорки. Так создатель отращивает свои волосы, он покупает художественные плакаты и книгу с трудами Гевары. Он учится обсуждать Маркузе и Франца Фанона. Он выбирает подходящий жаргон, стиль речи, использует слова, которые «уместны».

Это не значит, что его» политические действия незначительны или его мнения глупы и несправедливы. Он может (или не может) быть точным в своих взглядах на общество. Тем не менее, тот конкретный способ, который он выбирает для выражения своих взглядов, является составной частью его поиска личного стиля.

Женщина, конструируя свою одежду, вносит изменения там и тут для того, чтобы образец, увиденный ею в журнале, каким-то образом сделал ее еще более совершенной. Конечный продукт действительно сделан по мерке; тем не менее, он отличается от тех, которые были сшиты по той же выкройке. Точно таким же образом мы индивидуализируем наш стиль жизни, несмотря на то, что обычно внесение некоторого разнообразия в модели жизненного стиля рекламируется субкультурой. Зачастую мы находимся в неведении относительно того момента, когда мы подписываемся под определенной моделью жизненного стиля и отдаем ей преимущество перед другими. Решение «быть» руководителем фирмы, или Черным Бойцом, или Интеллектуалом Западной Стороны является простым результатом чисто логического анализа. Это решение не принимается единовременно. Человек, который переключается с сигарет на трубку, может назвать причиной здоровье, а не осознание того, что трубка является частью целого жизненного стиля, к которому он себя приписывает. Пара, которая выбирает лампу Тефани, думает, что она просто обустраивает квартиру; они не обязательно видят свои действия в свете пополнения их жизненного стиля.

Большинство из нас в действительности не рассматривает нашу собственную жизнь в свете жизненного стиля, и мы обычно испытываем затруднение в объективном разговоре на эту тему. Но затруднения еще более велики, когда мы пытаемся сформулировать структуры ценностей, подразумеваемые в нашем стиле. Задача сравнительно трудна, поскольку многие из нас принимают не простой интегрированный стиль, а композицию элементов, взятых из нескольких разных моделей.

Мы можем совмещать в себе Хиппи и Спортсмена, занимающегося серфингом. Мы можем выбрать точку пересечения между Интеллектуалом Западной Стороны и Должностным Лицом - сплав, который, в частности, выбирается многими общественными деятелями в Нью-Йорке. Когда чей-то личностный стиль является гибридом, то обычно сложно распутать многообразные модели, на которых он основывается.

Как только мы принимаем модель, мы должны предпринять значительные усилия для ее постройки и еще настойчивее бороться за то, чтобы ее сохранить. Сформировавшийся стиль становится для нас чрезвычайно важным. Это вряд ли будет справедливо для людей будущего, для которых забота о стиле вряд ли окажется столь принципиальной. Эта непрестанная забота тем не менее не является тем, что литературные критики понимают под формализмом. Это так только во внешних проявлениях. Стиль жизни подразумевает не только внешние формы поведения, но и ценности, безусловно вплетенные в это поведение, и никто не может изменить чей-либо жизненный стиль без изменения в собственном образе. Людьми будущего станут не «люди стиля», но «люди жизненного стиля».

И поэтому, казалось бы, незначительные вещи зачастую имеют для них громадное значение. Простая мелкая деталь чьей-либо жизни может обладать эмоциональной властью, если она бросает вызов жесткому жизненному стилю, если она угрожает сломать целостность всего стиля. Тетя Этель дарит нам свадебный подарок, которого мы стыдимся, ибо он принадлежит стилю, нам чуждому, он раздражает и обижает нас, несмотря на то, что мы знаем, что «тетя Этель не нашла ничего лучше». Мы нервно забрасываем этот подарок на верхнюю полку в клозете.

Скатерть тети Этель не важна сама по себе. Но это послание из другого субкультурного мира, и если мы слабы в принадлежности нашему собственному стилю, если мы находимся в промежутке между стилями, она представляет потенциальную угрозу.

Психолог Леон Фестинжер ввел термин «познавательный диссонанс», означающий тенденцию личности отказываться от той информации, которая бросает вызов ее убеждениям, или вообще отрицать её. Мы не хотим слышать вещи, которые могут омрачить нашу аккуратно выстроенную систему убеждений.

Короче говоря, подарок тети Этель представляет собой пример четко выраженного «стилистического диссонанса». Он угрожает подрывом нашего скрупулезно выбранного жизненного стиля. Почему жизненный стиль обладает такой властью сохранять сам себя? Какие ресурсы поддерживают наше к нему пристрастие?

Жизненный стиль является механизмом нашего самовыражения, способом сообщения миру, к какой конкретной субкультуре или субкультурам мы принадлежим. И все же это вряд ли объясняет, какое огромное значение имеет жизненный стиль для нас. Действительная причина значимости жизненных стилей - становящаяся все более весомой по мере увеличения разнообразия общества - это то, что, помимо всего прочего, выбор модели жизненного стиля для подражания является важнейшей стратегией нашей жизненной борьбы против все возрастающих нагрузок перевыбора. Решение, сознательное или нет, «быть наподобие» Уильяма Бакклея или Джоан Баэз, Лайонела Триллинга или его поверхностного эквивалента Дж. Дж. Муна освобождает нас от необходимости принятия миллиона сиюминутных жизненных решений.

Как только сделан выбор какого-то конкретного стиля, мы оказываемся в состоянии управлять многими формами нашего поведения и стилем в одежде, многими идеями и отношениями, как не подходящими к нашему стилю. Ученик колледжа, выбирающий Модель Протестующего Студента, тратит очень немного энергии, решая, будет ли он голосовать за Уолласа, носить атташе-кейс или быть вкладчиком совместных фондов.

Концентрируясь на конкретном жизненном стиле, мы исключаем из последующего рассмотрения широкое разнообразие жизненных альтернатив. Парень, который выбирает Модель Мотоциклиста, не должен беспокоить себя выбором из сотен видов перчаток, доступных для него на открытом рынке, но не подходящих по духу к его стилю. Ему нужно выбирать уже из значительно меньшего репертуара перчаток, удовлетворяющих стандартам его модели. И то, что я говорил о перчатках, оказывается применимо к его идеям и социальным взаимоотношениям.

Предпочтение одного жизненного стиля другому является суперрешением. Это решение более высшего порядка, чем те, что управляют повседневной жизнью индивидуума. Это решение, сужающее набор альтернатив, между которыми нам придется выбирать в будущем. Поэтому если только мы взаимодействуем внутри каких-то ограничений стиля, который мы уже выбрали, выборы относительно просты. Путеводные нити ясны. Субкультура, к которой мы принадлежим, помогает нам отвечать на любые вопросы; она держит наши путеводные линии на месте. Но когда неожиданно наш стиль подвергается сомнению, и что-то заставляет нас пересмотреть его, мы оказываемся перед необходимостью другого суперрешения. Мы встречаемся с болезненной необходимостью изменить не только самих себя, но и свой имидж.

Это болезненно, поскольку, освобожденные от принадлежности какому-то уже выбранному стилю, по воле случая оторванные от культуры, которая питала нас, мы больше не имеем «принадлежности». Еще хуже то, что наши основные принципы подвергаются сомнению, и мы должны встречать необходимость каждого нового жизненного решения одинокими, самостоятельными, без ощущения безопасности, дающегося привычными, раз и навсегда определенными действиями. Мы сталкиваемся с полновесной и сокрушительной ношей перевыбора.

СУПЕРИЗОБИЛИЕ СЕБЯ

Оказаться «между стилями» или «между субкультурами» - значит оказаться в жизненном кризисе. И люди будущего чаще оказываются в этой ситуации, охотясь за стилями, чем люди прошлого или настоящего. Изменяя свою идентичность постепенно, супериндустриальный человек вырисовывает частную траекторию в мире сталкивающихся субкультур.

Это социальная модель будущего: отсутствие простых движений от одного экономического класса к другому, непростое движение от одной племенной группы к другой. Непрерывное движение от субкультуры к другой недолговечной субкультуре характеризует его жизнь.

Для этого безостановочного движения существует много причин. Это не просто тот факт, что индивидуальные психологические нужды изменяются чаще, чем это было в прошлом; субкультуры также изменяются. По этим и другим причинам по мере того, как субкультура становится еще более нестабильной, поиск личного стиля станет необыкновенно интенсивным в последующие десятилетия. Снова и снова мы будем находить, что нам грустно или скучно, что мы не удовлетворены «тем, как идут дела», обижены, другими словами, недовольны своим существующим стилем. В этот момент мы еще раз начнем поиск нового принципа, вокруг которого будут формироваться наши последующие выборы. Для нас настанет момент суперрешения. Если бы кто-то вплотную занялся изучением нашего поведения в этот период, он обнаружил бы резкий рост интенсивности существования, которое можно было бы назвать Индексом Быстротечности.

Процент кругооборота вещей, мест, людей, организационных и информационных отношений крайне возрастает. Мы выбрасываем платье или галстук, старую лампу Тефани и когтистые лапы викторианского стола - все эти символы нашей связи с субкультурой прошлого. Кусок за куском, мы начинаем их заменять новыми предметами, эмблематичными для нашей новой идентификации. Тот же самый процесс идет в нашей социальной жизни - кругооборот людей ускоряется. Мы начинаем отказываться от идей, которых придерживались, или рационализируем их новыми способами. Мы внезапно оказываемся свободными от всех ограничений, которые были на нас наложены нашей субкультурой или стилем. Индекс Быстротечности представляет чувствительный индикатор подобных моментов нашей жизни, когда мы наиболее свободны - но в тоже время наиболее растеряны.

В этом ряду мы проявляем невероятное колебание, которое инженеры называют «поиском поведения». Мы теперь наиболее уязвимы для посланий из новых субкультур, для заявлений контр заявлений, носящихся в воздухе. Мы пробуем разные пути. Могущественный новый друг, новая фантазия или идея, новое политическое течение, некоторые новые герои, возникающие из глубин средств массовой информации - все это бьет по нам с особенной силой в такой момент. Мы более «открыты», более неуверенны, более готовы к тому, чтобы какой-либо человек или какая-либо группа подсказали нам, что делать и как себя вести. Решения - даже самые несущественные - приходят трудно. И это не случайно. Для того, чтобы терпеть давление повседневной жизни, нам нужно больше информации о самых тривиальных вещах, чем если бы мы были замкнуты в системе жесткого социального стиля. Мы чувствуем себя взволнованными, подавленными, одинокими, и мы движемся. Мы выбираем или позволяем втянуть себя в новую субкультуру. Мы выбираем новый стиль.

По мере того как мы движемся навстречу супериндустриализму, мы находим людей, принимающих и отбрасывающих жизненные стили со скоростью, которая могла бы лишить твердой почвы людей предшествующих поколений. Жизненный стиль сам по себе тоже становится временным.

Этот вопрос не является праздным или тривиальным. Он рассматривает так горько оплакиваемую «потерю приверженности», которая настолько характерна в наше время. По мере того, как люди переходят от субкультуры к субкультуре, от стиля к стилю, они вынуждены бороться с неизбежной болью отсоединения. Они учатся защищать себя от горечи расставания. Набожный католик, который отбрасывает свою религию и погружается в жизнь активиста Новых Левых, а затем бросается в какое-то другое дело или движение, или субкультуру, не может поступать так вечно. Он становится, пользуясь термином Грэма Грина, «сожженным обстоятельствами». Он учится на своем прошлом разочаровании никогда не доверять так безоговорочно старому представлению о себе.

И поэтому даже когда он, видимо, принимает субкультуру или стиль, он оставляет некую часть самого себя незаполненной. Он сообразуется с групповыми требованиями и получает удовольствие от чувства принадлежности, которое дает ему группа. Но его чувство принадлежности никогда не будет таким, каким оно уже было однажды, и тайно он готов к отступлению в любой момент времени. Это значит, что даже когда он кажется очень жестко включенным в свою группу или племя, он слышит в ночной темноте коротковолновые сигналы соперничающих племен.

Таким образом, его участие в группе - поверхностно, он все время остается в позиции не давшего обязательства. А без сильного чувства обязательства по отношению к ценностям и стилям какой-то группы он теряет необходимую твердость, которая ему нужна, чтобы пройти через разросшиеся джунгли перевыборов. Супериндустриальная революция, тем не менее, переводит всю проблему перевыборов на качественно новый уровень. Она заставляет нас теперь делать выбор не только между лампами и абажурами, но между жизнями, не между компонентами жизненного стиля, но между целыми жизненными стилями.

Эта интенсификация проблемы перевыбора приводит нас к постоянному самокопанию, поиску души и сосредоточенности на самом себе. Она сталкивает нас с наиболее популярной современной болезнью «кризисом идентификации». Никогда до того массы людей не встречались с таким комплексом выборов. Погоня за идентичностью возникает не из-за предполагаемого отсутствия выбора в «массовом обществе», но в основном из-за многообразия и сложности наших выборов.

Каждый раз, когда мы делаем выбор стиля - принимаем суперрешение - мы связываем себя с какой-то субкультурной группой или группами, и каждый раз мы производим таким образом некоторые изменения в своем образе. В каком-то смысле мы становимся другой личностью и воспринимаем себя по-другому. Друзья, которые знали нас в каком-то предыдущем воплощении, высоко поднимают брови. Все сложнее и сложнее удается узнавать нас, и мы действительно испытываем все возрастающую сложность идентификации с нашими прошлыми «Я» или даже с симпатизированием им. Хиппи становится должностным лицом, должностное лицо - прыгуном в воду, не замечая конкретного момента перевоплощения. Человек отбрасывает не только черты своего стиля, но многие прежние взгляды. И однажды он задает себе вопрос, подобный ведру холодной воды, вылитой на спящего: «А что же остается?» Что остается от «Я» или «личности», в известном смысле, в постоянной, прочной внутренней структуре? Для некоторых ответ - «очень немногое», ибо они теперь имеют дело не с «Я», но с тем, что можно назвать «серией Я».

Супериндустриальная революция, таким образом, требует коренных изменений в человеческой концепции самовосприятия, новой теории личности, которая принимает во внимание непостоянство человеческой жизни так же, как и ее целостность.

Супериндустриальная революция также требует новой концепции свободы - это признание того, что свобода, доведенная до предела, отрицает самое себя. Общество на новом уровне дифференциации закономерно приносит с собой новые возможности индивидуализации и новую технологию, новые временные организационные формы и потребность в новой породе людей. Поэтому, несмотря на «холостой ход» и временные возвращения назад, процесс социального развития приведет нас к большей терпимости, более легкому принятию все более и более разнообразных человеческих типов.

Внезапная популярность лозунга «создай свой стиль» является отражением этого исторического движения. Ибо чем более фрагментарно или дифференцировано общество, тем больше число разнообразных жизненных стилей. И чем более социально приемлемые модели жизненных стилей выдвигаются обществом, тем ближе оно к состоянию, когда каждый член общества создает уникальный и только ему свойственный стиль.

Несмотря на всю антитехнологическую риторику Эллюля и Фромма, Мэмфорда и Маркузе, именно супериндустриальное общество, максимально развитое в технологическом отношении, расширяет границы свободы. Люди будущего будут наслаждаться более широкими возможностями самореализации, чем члены любой предшествующей исторической формации.

Новое общество предлагает несколько типов действительно длительных взаимоотношений. Оно предлагает более вариативные жизненные убежища, большую свободу их перемены и больше свободы для создания собственного убежища, чем все более ранние общества вместе взятые. Оно также предлагает приятное волнение от перемен, благополучное их окончание, изменение и рост вместе с ними процесс, гораздо более возбуждающий, чем гонки на виндсерфинге, скоростная трасса, бой быков или фармацевтические закиды. Оно предоставляет индивидууму состязание, которое требует самообладания, мастерства и высокого интеллекта. Для индивидуальности, которая приходит, вооруженная всеми этими умениями, и которая предпринимает необходимые усилия для понимания изменяющейся социальной структуры индустриального общества, для личности, которая обнаруживает «правильный» жизненный темп, «правильную» последовательность субкультур для объединения их и модели жизненных стилей для копирования, это является полным триумфом.

Несомненно, эти несколько возвышенные слова не относятся к большинству людей. Большинство людей прошлого и настоящего остаются запертыми в жизненных нишах, и они ничего не делают для изменения своего положения в современных условиях. Для большинства людей возможностей выбора по-прежнему остается очень мало.

Эта замкнутая структура должна быть - и будет - разрушена. Разумеется, она не пострадает от высказывания против технологии. Не будет разрушена призывами возврата к пассивности, мистицизму и иррациональности. Она не будет разрушена «чувствами» или «интуитивным пониманием» нашего пути в будущее, пока умаляется эмпирическая наука, анализ и рациональные усилия. Чем развязывать, по примеру луддитов, войну против машин, те, кто действительно желает разрушить тюрьму прошлого и настоящего, должны поторопить контролируемое - избирательное - появление завтрашних технологий. Для того, чтобы это завершить, однако, недостаточно интуиции и «мистических знаков». Это потребует точных научных познаний, оцененных экспертами и критиками.

Предложение принципа максимизации выбора не будет являться ключом к свободе. Мы должны рассмотреть представленную здесь возможность того, что выбор может стать перевыбором, а свобода - несвободой.

СВОБОДНОЕ ОБЩЕСТВО

Несмотря на романтическую риторику, свобода не может быть абсолютной. Для того, чтобы спорить с тотальным выбором (бессмысленная концепция) или с тотальной индивидуальностью, необходимо возражать против любой формы сообщества или общества вообще. Если человек, занятый своим собственным делом, будет являться полностью отличным от любого другого, то два человеческих создания не будут иметь никакой базы для человеческого общения. Достойно иронии то, что те, кто возмущается наиболее громко, что люди не могут «положиться» друг на друга или не могут «общаться» друг с другом, зачастую как раз и есть те самые люди, которые обладают наибольшей индивидуальностью. Социолог Карл Маннхейм так выразил это противоречие: «Чем более индивидуализированы люди, тем более сложно достичь идентификации»^xl.

Если только мы все действительно не готовы двинуться вспять, в дотехнологический примитивизм, и принять все последствия этого шага - гораздо более жесткую жизнь, эпидемии, боль, голод, страх, суеверия, ксенофобию, фанатизм и так далее - мы должны двигаться вперед, по направлению ко все более и более дифференцированному обществу. Это поднимает серьезные проблемы социальной интеграции.

Какие сдерживающие силы образования, политики, культуры должны мы обрести для того, чтобы привнести супериндустриальный порядок в функционирующее целое? Может ли это быть закончено? «Эта интеграция, - пишет Бертрам М. Гросс из Уэйнского университета, - должна быть основана на нескольких общепринятых ценностях или определенном уровне достигнутой независимости; на общепринятых устремлениях»^xli.

Общество, быстро фрагментирующееся на уровне ценностей и жизненных стилей, бросает вызов старым интегрирующим механизмам и побуждает искать новую основу для реконструкции. Мы до сих пор еще не нашли этой основы. Но все-таки, если нам нужно лицом к лицу встретить удручающие проблемы социальной интеграции, мы должны противостоять даже более мощно агонизирующим проблемам индивидуального объединения. Ибо увеличение числа жизненных стилей бросает вызов нашей способности сохранять самих себя.

Что мы выберем из огромного количества Я? Мы выберем воплощение или серию Я? Как, короче говоря, мы должны разбираться с перевыбором на этом глубоко личном и эмоционально нагруженном уровне? В нашем безудержном стремлении к разнообразию, возможности выбирать и свободе мы все еще не начали различать устрашающие подтексты разнообразия.

Когда многообразие, тем не менее, сходится с быстротечностью и новизной, мы бросаем общество прямо в исторический кризис адаптации. Мы создаем настолько преходящую, окружающую среду, настолько незнакомую и сложную, что она угрожает миллионам людей полным развалом всего. Этот развал является шоком будущего.

*Там, где этот процесс начался, результаты поразительные. В Вашингтоне, Колумбия, например, есть здание с квартирами, оформленными с помощью компьютерного дизайна. Это Watergate East. В нем нет и двух похожих этажей. Из 240 квартир 167 имеют разную планировку. И в здании нет продолжающихся прямых линий.

iЦитаты из Эллюля можно найти в [186, pp. 77, 80, 93].

iiО Тойнби см. особенно: «Почему мне не нравится западная цивилизация» Арнольда Тойнби в The New York Times Magazine, 10 мая 1964.

iiiДля ознакомления с Кеннетом Шварцем см. его «Расслоение массового рынка» в Dun's Review, июль 1962. См. также: «Еще немного о сегментации рынка» Уильяма X. Рейнольдса в Harvard Business Review, сентябрь- . октябрь 1965.

ivСандерс цитируется по статье «Новое лицо офиса», Business Week, 13 сентября, 1969, с. 152.

vЯвиц цитируется из его статьи Anomie of the «Paper Factory» Worker. Ремарки Хара из его статьи The Horse that Can Save More than Kingdom. Обе они напечатаны в Columbia Journal of World Business, т. VII, # 3, cc. 32, 59.

viО Мустанге см. «Антитехнологию» Рейнера Бэнхэма в New Society, 4 мая, 1967, с. 645; см. также «Продажу Золотого Тельца» Джереми Баглера в New Society, 17 октября, 1968, с. 556.

viiМакЛюэн: из статьи «Будущее воспитания» Маршалла МакЛюэна и Джорджа Б. Леонарда, Look, 21 февраля, 1967, с. 23.

viiiДанные о литературном многообразии из [206, р. 83].

ixМакХэйл цитируется из его статьи «Воспитание для настоящего» в World Academy of Art and Science Newsletter, Транснациональный Форум, июнь 1966, с. 3.

xО тенденциях к дифференциации образования см. «Децентрализация городских школьных систем» Марио Фантини и Ричарда Магэта; «Общественные школы» Престона Уилкокса; и «Альтернативы городским общественным школам» Кеннет Кларк, все в [115].

xiЛондонские фильмы обсуждаются в «Чем меньше, тем лучше». Economist, 11 января, 1969, с. 66.

О многообразии фильмов, анонс помещен в The New York Times от 10 августа, 1969, Валтером Ридом-младшим, ведущим демонстратором фильмов, которого стоит процитировать: Любитель кино в этой стране не так однороден или не так искушен, как вы могли бы подумать... Не всем известно, но многие фильмы задумываются и выпускаются исключительно для определенных областей страны, для определенной аудитории.

Два года назад прошла комедия Дона Ноттса, называвшаяся «Мистер Чикин и привидение», мало коммерческий голливудский фильм, который заработал феноменальную сумму - 2.5 миллионов долларов - за пределами Нью-Йорка. Кто его смотрел? Средний Запад и Юг, «коренные сельские» области, которые также любят фильмы с автомобильными гонками и музыкой кантри. Другая киностудия Голливуда имела успех с рядом «пляжных» фильмов и фильмов с мотоциклами. Они промелькнули в Нью-Йорке, но являются основой репертуара кинотеатров под открытым небом с их преимущественно молодой аудиторией.

Западному Побережью предлагается множество японских фильмов, из-за большого процента восточного населения, в то время как Нью-Йорк видит только один или два в год... Почему «Исадора» потерпела неудачу в Лос-Анжелесе и имеет успех здесь? Почему «Бесстыжая старуха» пользуется успехом и здесь, и в Лос-Анджелесе, но нигде больше?

xiiИнтересный эксперимент по предоставлению радиоуслуг небольшим однородным аудиториям имел место в Буффало, Нью-Йорке, где станция WBFO-FM установила демонстрационную студию в черном гетто. Там, жители этого округа сами составляли шестичасовые программы, нацеленные на информирование своих соседей о возможностях работы, мерах здравоохранения, об истории и культуре чернокожих.

xiiiОбщие направления в журнальной индустрии обсуждались в The New York Times, 17 апреля, 1966,27 апреля, 1969; The Wall Street Journal, 18 августа, 1964; и в «Стремлении к вершине» в Time, 1 июня, 1967. См. также: «Золотые времена массовой прессы», Business Week, 30 июля, 1966; и «Столичные журналы и провинциальные сплетни», Business Week, 18 февраля, 1967.

xivО нелегальной прессе см. «Подземные ходы рекламистов» в Business Week, 12 апреля, 1969.

xvМуссмен цитируется из интервью с автором.

xviДля ознакомления с Натоном см. «Прощай, Гуттенберг» в Newsweek, 24 января, 1966; развитие Японии освещается в The Times (Лондон), 12 декабря, 1969.

xviiО серфингистах см. [231], с. 144 и «Является ли Дж. Дж. подлинным королем серфинга?» Джордана Бонфэнте в Life, 10 июня, 1966, с. 81.

xviiiКрасочное сообщение о жизни парашютистов см. «Опасные для жизни виды спорта в 60-е гг.» Марио Разо в Cavalier, декабрь 1965, с. 19.

xixДанные об изменении отношения к работе в обществе можно найти в [74, pp. 13-14].

xxПинчон: [235].

xxiРассказ Шекли см. в [237].

xxiiВек сегрегации обсуждается в «Молодежном гетто» Джона Лофленда в Journal of Higher Education, март 1968, с. 126-139.

xxiiiЗамечания Джеймса У. Карея из его научного доклада «Гарольд Адамс Иннис и Маршалл Мак Люэн», прочитанного в Ассоциации Образования на съезде журналистов, Айова Сити, 28 августа-3 сентября, 1966.

xxivПостбрачный трайбализм рассматривается в «Мире разведенных» Мортоном М. Хантом в McCall's, август 1966.

xxvЛучший короткий доклад о происхождении и быстром росте движения хиппи вы можете найти в «Социальной истории хиппи» Уоррена Хинкла в Ramparts, март 1967, с. 6. См. также: [223, pp. 63-68].

xxviО различиях между субкультурами, подобными хиппи см. «Пусть это будет похоже на правду...» Дэвида Эндрю Силли, Center Diary, май-июнь 1967.

xxviiКонец движения хиппи описан в эссе «Любовь мертва» Эрлом Шоррисом в N. Y. Times Magazine, 29 октября, 1967, с. 27.

xxviiiРаннее описание феномена бритоголовых см. «Хиппи и бритоголовые», Newsweek, 6 октября, 1969, с. 90.

xxixМатериал об уличных бандах: [240]; [114, р. 20] и «Насилие» Джеймса К. Вильсона в [179, vol. 4, р. 7].

xxxГарднер об ортодоксальности из [39, pp. 62-63].

xxxiМатериал о темнэ - из статьи «Независимость и конформизм в обществах различного уровня развития» Дж. У. Берри Journal of Personality and Social Psychology, декабрь 1967, c. 417.

xxxiiПотеря единодушия описана в статье «Что-то грядет: Табу прошлого» Паулом Д. Зиммерманом в Newsweek, 13 ноября, 1967, с. 74.

xxxiiiГруэн описывает свою работу в статье «Композиция и некоторые корреляты американской культуры» в Psychological Reports, т. 18, ее. 483-486. Материал взят из этого источника и из интервью.

xxxivЖизненный стиль английского джентельмена рассматривается в [215, р. 138].

xxxvКлэпп цитируется по [228, pp. 37-38].

xxxviОб интеллектуальной субкультуре Вестсайда см. [234].

xxxviiО роли моделей жизненного стиля см. «Новый герой» Джона Спичера в Cheetah, ноябрь 1967, сс. 27-28.

xxxviiiПисьмо Гинсберга - из «Вначале Лири оглянулся на Гинсберга и увидел, что это хорошо...» Т. Лири в июле 1968, с. 87.

xxxixО давлении слишком широкого выбора. Принятие стиля также касается победы непредсказуемости в обществе. Так как уровень новизны вокруг нас повышается, мы становимся более неуверенными в поведении других индивидуумов, что приводит к разобщению, боязни самораскрытия или глубоких чувств. Когда молодые люди надевают фантастические костюмы, старомодные наряды и странные шляпы, они вызывают легкое опасение у «добропорядочных» членов общества, потому что своей одеждой они демонстрируют, что их поведение также непредсказуемо. Сила их тяготения к своей субкультуре в то же время происходит оттого, что внутри группы меньше непредсказуемости. Они могут значительно лучше предсказывать поведение равных им и относящихся к той же субкультуре, чем поведение представителей внешнего мира. Принятие стиля жизни и разочарование в субкультуре могут рассматриваться как попытки понизить уровень новизны или непредсказуемости в микросреде.

xlМаннхейм цитируется по [189, р. 146].

xliЦитата Гросса - из Бертрама Гросса, «Национальное государство: Баланс социальных систем» в [313, р. 198].