В начало

Статьи разного содержания

Два юбилея

Духовный юбилей преподобного Сергия и юбилей светский В. Н. Каразина как два начальных способа действия для осуществления сынами человеческими всеотеческого дела. Приготовление к этим юбилеям требует совокупных усилий со стороны духовных и светских

1. Вопрос о Каразинской Метеорологической станции в Москве(Наука и жизнь, 1893 г., № 44), или Центральный Музей как образец местных музеев-школ;

2. К вопросу о памятнике В. Н. Каразину (Наука и жизнь, 1894 г., № 15-16), или план повсеместного построения школ по образцу Центрального музея, имеющих целью не просвещение только, но и расширение самого знания;

3. Предисловие к сказанию о построении обыденного храма в Вологде «во избавление от смертоносный язвы». («Чтен. в Имп. Общ. Ист. и Древн. Рос. при Московском Университете», 1893 г., т. 166-й),т. е. Юбилей преподобного Сергия, или способ, коим сам народ может повсеместно создать себе храмы-школы, посвященные образцу единодушия и согласия. Пресвятой Троице, — храмы-школы, которые будут иметь и образовательное, и воспитательное значение;

и

4. Записка о доставлении сведений, касающихся обыденных церквей и жизни преподобного Сергия Радонежского, с письмом, при котором эта записка разослана во все Архивные Комиссии и редакции Епархиальных Ведомостей; или что сделано и нужно еще сделать для осуществления двух юбилейных проектов?

Статья «К вопросу о памятнике Каразину», на которую было указано в «Новом времени» и «Русских ведомостях» (1894 г., №№ 124 и 169), сама ссылается на статью, напечатанную в Чт. Общ. Ист. и Древн. Росс, о которой не было упомянуто ни в той, ни в другой газете; а между тем обе эти статьи взаимно объясняют и пополняют одна другую, и как ни важно содержание каждой из них само по себе, в совокупности они получают еще высшее значение. Одна из этих статей говорит о юбилейном празднике преп. Сергия, а другая — о светском юбилейном праздновании памяти В. Н. Каразина, и притом как та, так и другая статьи самые праздники превращают в труд, в совокупную работу, но в труд не будничный, не в прозаическую работу. Первый юбилей, имеющий быть в 1922 году, должен ознаменоваться построением храмов-школ, которые и теперь сооружаются кое-где, построением их при взаимной помощи везде и всеми, как делом религиозным и священным всей России — делом, имеющим целью всеобщее объединение. Имея же целью всеобщее объединение, нельзя ограничиться построением лишь одного или только нескольких (даже многих) школ-храмов, посвященных образцу всеобщего согласия, ибо построение только нескольких, без построения таких же школ-храмов везде или без предположения, по крайней мере, повсеместного их построения, и притом не в неопределенном будущем, а к определенному сроку -— не имело бы значения. Второй юбилей, юбилей 1942 г., должен ознаменоваться внесением в школы, открытые именно повсеместно, разносторонних наблюдений, обнимающих не землю только, но и небо, которое, по словам крестьян, кормит землю, т. е. нас и всех земнородных. Эти наблюдения над небом и землею составляют необходимую основу наглядного преподавания, и без них самый предмет преподавания был бы предоставлен случайному выбору наставников. Сказать, что «от такой постановки дела должно выиграть и самое преподаванием», значит сказать очень мало; только от соединения наглядного преподавания с наблюдениями, только со времени принятия учениками участия в наблюдениях и начнется надлежащее преподавание; без этого же нет и не будет одного общего предмета преподавания, а останется всегда их множество, и выбор того или другого будет предоставлен произволу или капризу учителя. Только соединение наглядного преподавания с наблюдением решает вопрос, как и чему учить в сельской школе; без решения же этого вопроса нет школы. Песталоцци и Гумбольдт подают друг другу руку, т. е. естествоиспытатели приходят на помощь к педагогам, и к верному методу присоединяется необходимое, самою природою местности данное содержание преподавания. Вместе с тем при таких только наблюдениях, получающих надлежащее значение только при их повсеместности, постоянстве и всеобщности, наука делалась бы выводом не из кое-где и кое-кем производимых наблюдений, наука делалась бы выводом из наблюдений, производимых всеми, всегда и везде, как это говорится в эпиграфе к статье о памятнике Каразину; т. е. индуктивное возвышалось бы до дедуктивного, апостериорное до априорного. В статье о Каразинской метеорологической станции указывается самый образец школ, в которых обучение соединяется с расширением самого знания. Центральный музей и должен быть таким образцом, и для этого он должен быть не хранилищем только останков прошедшего, но и учреждением, в котором наблюдается текущее. Соединение учреждения, в котором наблюдается текущее, с хранилищем прошедшего составляет необходимость для наблюдений текущего, потому что наблюдение текущего без знания прошедшего не имело бы смысла, так как не показывало бы последовательности, движения, хода, не открывало бы причины или закона явлений. Соединение учреждений для наблюдений текущего с хранилищами останков прошедшего — музеями, архивами, — необходимое для первых, также необходимо и для последних, потому что первым дается при таком соединении смысл, а во вторые будет вносима жизнь — наблюдения текущего послужат к восстановлению протекшего.

Нужно заметить, что сама книга или собрание книг — библиотека, которая всегда полагается в основу музея, есть лишь запись наблюдений всего, что делается, происходит на небе (в смысле материальном и нематериальном) и на земле, есть запись опытов, т. е. искусственного повторения или воспроизведения также всего, совершающегося на небе и на земле, запись наблюдений и опытов, различным образом (мыслью и воображением) переработанных. В этом — полное определение книги, им исчерпывается содержание всякой книги, потому что содержание книг заключает в себе и не может заключать ничего другого, кроме изображения Mipa (природа и человек) и внемiрного (божество), как они даются наблюдением и верою, и каким Mip должен быть, вместе с указанием того, как, какими средствами, способами, он (весь мiр) может стать тем, чем должен быть, т. е. таким, когда внемiрное (мир) сделается принадлежностью и самого Mipa. В этом содержание даже будущей книги.

Если рассматривать предисловие к сказанию о построении обыденного храма в Вологде без связи с вышеозначенными статьями о Каразине в журнале «Наука и Жизнь», то было бы совсем непонятно, как школы-храмы — возможный плод единодушия и согласия, высокого нравственного подъема — как эти школы-храмы могут быть в то же время и плодом «знания и искусства всей России»; если же рассматривать статьи о Каразине как продолжение предисловия к сказанию о построении обыденного храма, говорящего о юбилейных храмах преподобного Сергия, повсеместно воздвигаемых, в таком случае сделается понятным, что только соединением всех ученых и художественных сил России возможно будет повсеместное устройство школ-храмов, вносящих разносторонние, т. е. всесторонние наблюдения; только при соединении всех ученых и художественных сил России будет возможно повсеместное устройство таких школ-храмов, которые будут всенаучными музеями в малом, конечно, виде, с обсерваториями и геологическими (вертикальными) разрезами, как они описаны в статье о Каразинской метеорологической станции, с каменными картами, или горизонтальным очертанием России (необходимым дополнением вертикального разреза), о котором в статье о Каразинской метеорологической станции почему-то не упомянуто. В каменные карты должны быть обращены самые дворы музеев или площадки, их окружающие, к ним прилегающие. Эти дворы при музеях, при школах-храмах должны быть обращены в карты России, начертанные разноцветными камнями, везде по оврагам и берегам ручьев и речек во множестве находимыми, в карты, покрытые на северной стороне — мхами, лишаями, а на полуденной — степными травами и т. п. При этом нельзя не заметить, что такая карта создавалась бы самими учениками под руководством учителя, и не кем-либо одним или несколькими — не в отдельности каждым — по нынешнему индивидуалистическому способу, всюду вносящему рознь, а всеми вместе, в совокупности. Устройство же геологических разрезов потребовало бы содействия и других школ, даже очень отдаленных, так что этот разрез в каждой школе был бы произведением всероссийским. Понятно, что для создания таких школ-музеев требуется соединение в этом общем деле всех ученых сил России, как светских, так и духовных. Как ни велик нравственный подвиг народа, создающего школу-храм, посвященный образцу единодушия, но и дело интеллигенции в нравственном отношении будет также велико — оно будет иметь целью расширить, поднять, довести науку до выводов из наблюдений всеобщих, будет иметь целью всем дать участие в знании, всех сделать познающими, и все сделать предметом знания, примирить эмпиризм с идеализмом, Бэкона с Лейбницем, уничтожить противоречия двух разумов Канта, соединить ученых с неучеными (ибо разделение на ученых и неученых — зло большее, чем деление на бедных и богатых, так как первое есть корень последнего), соединить их не в кабинетном опыте, а в управлении, регуляции, метеорическими явлениями, этом небесном опыте. Дать же участие всем в таком знании, в таком великом опыте, несравненно выше в нравственном отношении, чем дать участие всем в комфорте; а, между тем, и в этом последнем наш век видит такой высокий идеал, что едва верит в возможность его осуществления. Чрез наблюдения в таких, как вышеописанные, школах-храмах, производимые всеми, постоянно и везде, и совершится объединение не в познании лишь, но и в воздействии на ту силу, которая, как говорится в статье о памятнике Каразину, казнит смертью (т. е. голодом и эпидемиями) за невежество, т. е. за неведение слепых сил, производящих голод и эпидемии, за неумение управлять ими, слепыми силами.

Статья о юбилее преподобного Сергия начинается указанием на обыденные храмы, созидаемые во избавление от голода и язвы; статья же о юбилее Каразина начинается указанием на орудие регуляции как на средство против голода, которое может быть употреблено, конечно, и против микробоносных токов, или поветрии. Храм молитвы делается и школою труда, труда совокупного, труда знания и общего дела — обыденные храмы являются плодом единодушия и согласия, хотя и кратковременного, а орудие регуляции Каразина только при единодушии и становится могучим средством спасения от общих, естественных бедствий, обращая вместе с тем кратковременное согласие и единодушие в постоянное. При этом орудии регуляции метеорология, или — вообще —- естественные науки, ставят себе целью обеспечить насущный хлеб всем, а не производство предметов роскоши для немногих, и тем менее производство истребительных орудий, употребляемых для войны не только внешней, но и внутренней, на производство чего, к сожалению, и обречена нынешняя наука.

Освободившись от фабричной службы, наука станет сближаться с религиею; указание на это сближение как на необходимое следствие освобождения науки от нынешнего ее рабства и вытекает из сопоставления вышеозначенных двух статей.

Сколько мы знаем, нигде никогда не придавалось такого серьезного значения просвещению, знанию, как в небольшой статейке о памятнике Каразину. Обыкновенно говорят о пользе просвещения, науки, знания, об его влиянии на улучшение материального положения, умственного и нравственного состояния общества; в этой же статейке сказано, что природа казнит смертью за невежество, налагает за него, как за самое тяжкое уголовное преступление, как за величайший грех, самую высшую меру наказания, наказание, можно сказать, безмерное, т. е. здесь говорится уже не о пользе просвещения, не об его лишь влиянии, а ставится самое существование в зависимость от просвещения — просвещение или смерть, знание или вечная погибель — другого выхода нет. Не странно ли, однако, что природа, слепая сила, наказывает человека за слепоту, казнит разумное существо за подчинение ей, слепой силе, как бы требуя от человека внесения в нее разума и управления ею, казнит за бесчувственное вытеснение сынами отцов и требует не управления только ею, но и больше всего любви? Не странность, а высшая целесообразность творения заключается в том, что слепая сила действует как бы разумно (наказывает смертью), когда разумное существо действует слепо (т. е. становится невежеством). Таким образом, неверно сказать, что мир есть воля («Мир как воля и как представление» — Шопенгауэра); напротив, для нас мир есть неволя, ощущаемая и сознаваемая нами и в себе в виде похоти, болезней, и вне себя — в виде зависимости от слепой силы, носящей в себе голод, язвы и смерть, — в зависимости, чувствуемой всеми, конечно, и всегда. Мир для нас и не представление только таким, каков он есть, а представление его таким, каким он должен быть, т. е. это — проект обращения мира в управляемый разумною волею, проект освобождения человека из неволи и возвращения всех, погибших, всех жертв слепой силы, за то время, когда она оставалась без управления разумом. Вопреки всем философиям от человека требуется не подчинение природе («Что естественно, то не стыдно», — говорят в наше время), а управление ею, и наказывается человек именно за признание природы богом, за служение ей. Но несогласие с философиею оказывается согласием с религиею; и притом не с ветхозаветною, ибо требование не ограничивается лишь воспрещением служения слепой силе, где бы она ни была (как это в ветхозаветной религии), на небе ли то или на земле, под землею; от человека требуется управление слепою силою, но требуется это не от каждого в отдельности, что и немыслимо, а от всех людей в их совокупности, в их объединении в труде познания и воздействия на ту силу, которая казнит смертью за невежество; т. е. только подобию христианского Бога, многоединству, по образу Триединства, дается могущество управления слепою силою. Оставаясь в невежестве, не объединяясь в труде познания и управления слепою силою, человек сам себя наказывает, наказывает за не-думание и не-делание; невежество есть самоубийство рода. Сколько мы знаем, нигде и никогда, как в предисловии к обыденным, храмам, не была выставлена с такою силою и преступность розни в просвещении, которая выражается в отделении духовного от светского, преступность отделения религии от знания, что на Западе, а по примеру Запада и у нас, считается чуть ли не добродетелью, и во всяком случае необходимым условием деятельности. Предисловие же к обыденным храмам в голоде и язвах видит именно следствие как розни в деле просвещения, так и недеятельности, т. е. рознь в деле просвещения и недеятельность также наказывается смертью, голодом и эпидемиями.

Нельзя не заметить, что в разборе предисловия к «Сказанию об обыденных церквах» — в № 2-м Русского обозрения за 1894 год — допущена некоторая неточность; там говорится о построении школ-храмов во имя Св. Троицы, «где это будет возможно»; а между тем предисловие знает только должное, невозможное же оно допускает лишь для людей, живущих во грехе розни, ибо для людей, соединенных, как ветви на лозе, которая есть Христос, нет ничего невозможного.

Духовные были бы правы, если бы стали обличать в злоупотреблении знанием светских, употребляющих знание на службу роскоши и на изобретение орудий истребления. И такое обличение было бы согласно с прежним, старым временем, когда налагались соборные проклятия на такие изобретения, как арбалет, изобретение пороха; употребление же предметов роскоши вменялось в такой великий грех, что ношение шелковых одежд западным духовенством — на Востоке признавалось ересью. Но духовные не правы, когда отказывают знанию в способности спасения от голода и эпидемий, когда отказывают ему в возможности проявить себя в служении истинному благу, и тем самым обрекают его на служение прихотям, на служение искусственным и извращенным потребностям человека, вместо служения нуждам его; словом, духовные будут не правы, если не признают, что голодом и эпидемиями человек наказывается за невежество, которое и делает его бессильным. И наоборот, будут правы светские — виновные в вышеозначенных злоупотреблениях знанием, — если в стремлении обратить против голода и эпидемий военное оружие встретят сопротивление со стороны духовных. (Слово Высокопреосв. Амвросия, сказан, в Харьковском Университете. Церк. Вед., 1892 г., № 5-й.)

Что было сделано для осуществления, во-первых, юбилейного празднества пр. Сергия после выхода сказания об обыденных церквах с предисловием к нему, и во-вторых, для юбилея Каразина после выхода двух статей в «Науке и Жизни», и что для этого нужно сделать?

Сказанием об обыденных храмах с предисловием к нему напоминалось о старинном способе празднования памяти великих подвижников и указывалось, что в этом способе для нашего времени кроется великое дело просвещения народа, в предисловии к сказанию раскрывался план празднования будущего юбилея преп. Сергия, и этот план помещен был не в ежедневной газете, не в месячном журнале, а в таком издании, в котором помещаются памятники старины или их исследования. Погребенный в таком издании, он может быть открыт в XX веке, как памятник XIX-го, и прочитан не как фельетон, а как читаются произведения старины, хотя в данном случае и не очень дальней. Приближение юбилея может обратить на этот документ особое внимание, и в пять, десять лет может быть сделано больше для исполнения плана, чем в тридцать лет, которые теперь остаются до 1922 года. Для того, кому важно только дело, важно исполнение лишь плана, для того и такой способ может казаться соответствующим цели. Впрочем, этот план вместе со сказанием не остался под спудом, в объемистых книгах Об. Ист. и Др. Рос, которые читаются только учеными, дорожащими лишь фактами прошедшего, а не планами настоящего, не планами для будущего и притом даже не близкого, — этот план, писанный для будущего, не был скрыт и для настоящего, от современников; в данном случае к средневековому способу, — когда основатели, напр., храмов не ожидали видеть их завершения, — был присоединен и современный способ, можно сказать — сейчасный, для которого важно не дело, не исполнение плана, для которого нет будущего, который желает воспользоваться всем только сам. (Должно заметить, однако, что способ этот был присоединен к средневековому без всякой надежды на то, чтобы он привел к какому-либо благоприятному результату, а лишь ради того, чтобы не подвергнуться такому же обвинению, как раб, получивший один талант и скрывший его в землю.) Согласно современному способу действия, сказание было извлечено из книг Об. Ист. и Древн. Рос. в виде оттисков и прежде всего было поднесено самой Лавре в лице издателя Троицких Листков в некотором чаянии, что Троицкие Листки признают, быть может, лежащий на них долг научить всю Россию чтить достойным образом Пресвятую Троицу, этот образец единодушия и согласия, т. е. научат объединиться в общем деле спасения от голода и язв, в деле, вообще, искупления; но план празднования юбилея преподобного Сергия встретил со стороны издателя Троицких Листков так же мало сочувствия, как и письмо, написанное к ректору Духовной Академии, при Лавре состоящей, по поводу догмата Св. Троицы, в котором ректор Академии видит лишь нравственную идею, лишь мысль, а не великое нравственное дело; празднование юбилея чтителя Живоначальной Троицы построением при всех церквах школ-храмов, посвященных образцу единодушия и согласия, в память преподобного Сергия, и было бы началом этого великого дела. Казалось бы, что Академия, состоящая при Свято-Троицкой Лавре, — как мысль при деле, как разум, неотделимый от воли, — Академия, стоящая во главе духовного просвещения всей России, как бы предназначена для разработки учения о Троице в смысле образца единодушия и плана всеобщего объединения, как бы предназначена для разработки учения о Троице не с теоретической только или догматической, но и со стороны нравственной, т. е. как заповеди, со стороны литургической (храмовой и внехрамовой) и со стороны исторической, т. е. как проявления этого учения, или понимания его, в смысле совершеннейшего общества и общего дела, сила, мощь которого растет вместе с совершенствованием общества (история как проект). А между тем. Академия относится к Лавре, как отвлеченная ученость к совершенному невежеству, особенно в низших слоях монашества. Единственное проявление умственного влияния Лавры на Россию — это Троицкие Листки, в которых Троицкого только одно название, а между тем эти листки могли и должны бы быть органом призыва к осуществлению означенного плана в нынешнее смутное время, когда кроме ежегодного ожидания голода от засухи или от непрерывного дождя и ежедневного ожидания войны должны еще выслушивать призывы к не-деланию или к так называемому непротивлению, т. е. к отказу от защиты отечества, от воинской повинности, от уплаты податей... Учение о Троице проявляется и в истории как факт, в истории церковной и гражданской, но в виде несовершенном. Если в учении о Троице видеть указание на образец совершеннейшего общества, призыв к общему делу, то Богословие каноническое, как вносящее светское, мирское в духовное, юридическое и экономическое в нравственное, может быть только временным, а Богословие апологетическое и полемическое является совсем ненужным; а между тем апология и полемика составляют особые ветви Богословия, и даже господствующие в настоящее время, чем Богословие подает недобрый пример, а может, и само увлекается недобрым примером светской науки, считающей полемику душой знания, орудием выработки истины. Учение о св. Троице не нуждается ни в защите его самого, ни в опровержении противных ему учений, —-достаточно показать то дело, которое требуется этим учением, чтобы привлечь к нему сердца всех без исключения. Основою же Богословия, всех ветвей его (Основное Богословие), является с этой точки зрения не мысль, или понятие лишь о Боге, а дело Божие, соединяясь в коем, все люди, как один Божий человек, как единый пророк, будут чувствовать самое присутствие Бога, а не признавать лишь мысленно его бытие, как ученый профессор богословских наук.

Кроме обращения к издателю Троицких Листков в чаянии, не отзовется ли, быть может, кто на делаемый призыв, оттиски сказания и предисловия к нему были препровождены ко всем одиннадцати Архивным Комиссиям, а потом и во все редакции Епархиальных Ведомостей с просьбою напечатать препровождавшуюся вместе с оттисками записку о доставлении сведений и об обыденных храмах, и о жизни преподобного Сергия, а также и о том, насколько распространено почитание этого великого собирателя русской земли в разных краях России, в России Московского и Петербургского собирания. Записка очень сокращенно излагает значение обыденных храмов как памятников добродетели, особенно редкой в той стране, где эти храмы, как надо полагать, первоначально возникли, в той стране, история которой хотя и началась сознанием недостатка этой добродетели — согласия («восстал род на род и были усобицы»), но такое сознание не избавило ее от порока несогласия, который привел сперва к игу татарскому, а потом к игу немецкому. Записка возвеличивает добродетель согласия, единодушия в тот век, когда раздор признан плодотворным источником пресловутого прогресса, в тот век, когда, и признавая еще раздор пороком, ставят его выше всякой добродетели, -— в это-то время злой плодотворности раздора (особенно в изобретении истребительных орудий и предметов роскоши, вносящих раздор) она противопоставляет ему великую плодотворность согласия (не входя, однако, в подробное изложение всех следствий согласия), воздвигавшего обыденные храмы. Подробное изложение этих следствий заключается в особой статье о преподобном Сергии как чтителе образца единодушия и согласия и об обыденных храмах как памятниках согласия и единодушия, об обыденных храмах как выражении могущества, даваемого соединением сил, как выражении преимущества трудового над даровым, труда добровольного над наемным, деньгами покупаемым. Эта статья могла бы служить рефератом на предстоящем (ныне давно прошедшем) Съезде Археологов, собираемом в Риге, на рубеже России с Западом, рефератом по вопросу, «было ли на Западе что-либо сходное, аналогичное с нашими обыденными храмами, и не оттуда ли они нами заимствованы, или же обычай строения таких церквей в годины бедствий есть самородное явление», возникшее под нашим небом, выросшее на нашей земле, где приходят друг к другу на помощь целым миром, чтобы воспользоваться коротким сроком, который климат нашей страны дает для посева, жатвы, покоса... Страна, где молятся всем миром, не там ли только и храмы строят целым миром... Нельзя не остановиться на загадочности этого явления, т. е. построения обыденных храмов являющихся выражением глубочайшего согласия — при постоянных раздорах в жизни. Эта загадочность кроется в неразгаданности самого характера русского народа, потому-то в письме, при котором разослано в Архивные Комиссии и редакции Епархиальных Ведомостей сказание о построении обыденного храма, и заключается просьба о содействии всех к разрешению этого вопроса, причем на это содействие смотрится как на выражение того же духа, который создал обыденные храмы, а в разгадке загадочного явления думается найти разгадку самой судьбы русского народа, разгадку того, что он может и должен совершить в мире. Пока же нет разгадки, можно представить догадку: не от того ли, что нет великого общего, братского, отеческого, заветного дела, творец обыденных храмов все еще остается в постоянных распрях, в постоянных раздорах, и меж сынов ничтожных мира является, быть может, всех ничтожней он. Но лишь божественный глагол — «слово о деле», о деле общем. Божественном и человеческом, до слуха чуткого коснется, тогда душа его, быть может, встрепенется, и он поднимется, как один человек, но не против себе подобных, а против слепой могучей силы, несущей смерть во всех ее видах.

Нужна, однако, подготовка, чтобы слово о деле, о деле заветном, отеческом, священном, коснувшись слуха, пробудило бы сердца, заставило бы народ подняться не против себе подобных, куда его тянут проповедующие непротивление, толстовцы, а против коренного, истинного зла. Такая подготовка и будет дана построением повсеместно храмов во имя Живоначальной Троицы в связи с всенаучными школами-музеями. Построение Св. Троицких храмов-школ к пятисотлетней памяти пр. Сергия не есть дело чьего-либо произвола, не есть чья-либо выдумка, а требование нашей историй, историческая необходимость, точно так же как возвышение школы в храм, посвященный Живоначальной Троице, есть требование нравственно-логической необходимости. Такое возвышение школы в храм Живоначальной Троицы имеет величайшую образовательную и воспитательную силу, возвышая мысль учащихся над рознью и всепоглощающим единством (гнетом), ставя пред ними образ такого существования или соединения для плодотворной и животворной деятельности, при косм единство будет не игом, не гнетом, не взаимным стеснением, а самость (т. е. самостоятельность) не будет рознью.

Посылка плана трудового, плодотворного празднования юбилея преп. Сергия в редакцию «Пензенских Епархиальных Ведомостей» имела особое значение, так как в одном из номеров этих ведомостей (№ 20-й 1892 года, октябрь) было помещено описание построения церковно-приходской школы в селе Мордовском Качиме, которое в некотором отношении напоминает построение обыденных храмов и доказывает положительно возможность бесплатного участия многих в таком построении, отрицательно же — существованием противников школы — указывает на необходимость построения чего-либо более священного, чем церковная школа. А что же может быть священней школы-храма, посвященного Самому Образцу верховного согласия и единодушия, и притом в память высокочтимого и Пензенскою Епархиею, соседнею с Нижегородскою, преп. Сергия, посмертное могущество которого в смутное время особенно проявилось именно в Нижнем Новгороде. Св.-Троицкий храм-школа, в память преподобного Сергия, соединяет в себе все, что есть для человека— и особенно русского — священного, а потому и должен, надо полагать, не только примирить противников, но и возбудить в них ревность к построению. Возможность создания школ при участии самого народа, после построения Качимской школы, есть уже факт, хотя еще и единичный, но на который можно и даже должно указывать как на пример; возведение же школ в храмы, посвященные образцу единодушия и притом по всей России при взаимной помощи устрояемые, остается еще проектом, не имеющим и единичного факта как образца... Если публикация просьбы о доставлении сведений о преп. Сергии и обыденных храмах и будет сделана, а просьба об отзыве о плане юбилейного празднования и будет исполнена, то и этим едва ли будет положено начало, почин делу юбилея пр. Сергия, ибо как юбилей пр. Сергия, так и юбилей Каразина суть лишь способ осуществления общего отеческого дела, значение которого еще не раскрыто, хотя раскрытие его и обещано в брошюре Кожевникова под заглавием «Бесцельный труд, не-делание или дело», т. е. 0 (ноль) или X (икс) — ничто или неизвестное? Это неизвестное и нужно определить, давая цель труду бесцельному...

Что же сделано после выхода 2-х статей в «Науке и жизни», и что нужно сделать для приготовления к празднованию юбилея Каразина?.. Нужен ли для этого план соединения всех естествоиспытателей по образцу Британской Ассоциации, или же нужен план соединения их для осуществления каразинского проекта распространения просвещения в связи с расширением знания — знания, неотделимого от действия?..

Две статьи о Каразине (в «Науке и Жизни») были сообщены профессору Багалею, автору истории Харьковского Университета, а следовательно, и биографу его основателя — Каразина, а также профессору Сумцову, составившему общество для осуществления планов Каразина, хотя Харьков уже имел такое общество, состоящее из специалистов всех наук, и притом общество, основанное самим Каразиным.

По характеристике Багалея, Каразин «был страстный ревнитель просвещения, томимый вечною жаждою знания, преданный ему с пылкостью даровитого, талантливого "автодидакта"». Название самоучки в устах ученого есть всегда выражение презрения, хотя в данном случае оно и прикрашено эпитетами «даровитый», «талантливый» и заменено нерусским «автодидакт», что, конечно, доказывает желание Багалея не предавать Каразина всеобщему позору, а лишь в среде ученых воздать ему должное. Вместе с тем, приписывая преданность науке только самоучкам, Багалей говорит, не замечая, по-видимому, этого, не в пользу науки, так как это значит, что пленяться наукою могут только не коротко знакомые с нею... Но если бы осуществился хоть один из планов Каразина, а именно план, который можно бы назвать регуляциею (средство спасения от голода) и против которого восстал Харьковский арх. Амвросий в речи, произнесенной в Харьковском Университете, если бы осуществился этот план, тогда наука заслужила бы преданность не только самоучек, но и совсем неученых, даже сами ученые не могли бы не плениться ею.

Общество, основанное Каразиным, которое не только могло бы, но и обязано было бы озаботиться осуществлением планов Каразина, есть сам Университет, который, обсудив планы Каразина, мог бы представить их другому учреждению, также основанному Каразиным, т. е. Министерству Народного Просвещения,, и чрез него привлечь к обсуждению этих планов и все другие университеты. Таким образом само собою создается общество — или объединяются все общества — естествознания при всех университетах, а чрез них воссоединятся и все рассеянные по всей России исследователи слепой силы природы, чтобы соединиться в одну разумную силу для разработки плана регуляции слепой силы. При таком собирании одинаково избегаются и рабское подражание, как в устройстве Русской Ассоциации по образцу Британской, и личный произвол, как все искусственно создаваемые общества, потому что начало такому собиранию дается не только историею просвещения и знания, в которой Каразину принадлежит видное место, первостепенное значение, но и историею естественною, самою природой Русской земли, которая в Каразине сознала, можно сказать, свои нужды, необходимое условие своего существования, ибо страна таких крайностей, как ливни и засухи, требует необходимо регуляции, а обширность занимаемого пространства требует соединения сил, соединения преподавания с расширением знания, требует соединения знания с обучением в самых низших училищах. Такую мысль, как естественный умственный продукт Русской земли, и предполагалось внести в виде реферата на IX съезде естествоиспытателей и врачей, — особый комитет которого выработал проект устава Русской Ассоциации для обеспечения устройства естественнонаучных съездов, — но не нашлось человека, который принял бы на себя такой труд. Естественное, а не искусственное общество естествознания — общество естествоиспытателей и врачей — должно бы быть вызвано к существованию неурожаями и эпидемиями, т. е. требованиями природы Русской земли, ее континентального положения, засухами и ливнями, этими климатическими крайностями.

Проект же общества, названного Ассоциацией), представляет, можно сказать, самый блестящий пример в высшей степени искусственного общества, которое и Ассоциациею, по примеру Британской, названо, конечно, для того, чтобы показать, что оно возникло из простой подражательности, а не из внутренней потребности, не из таких вопиющих нужд, как страшный неурожай 1891 года и холерная эпидемия 1892 года, последних жертв которой не успели еще похоронить, когда собрался выработавший проект устава Русской Ассоциации IX Съезд русских ученых, этих иностранцев, живущих в России и совершенно чуждых ее нуждам, что и доказывается самим проектом Ассоциации, составленным без всякого отношения к только что хотя и пережитым бедствиям, но без всякого обеспечения, ручательства за то, что они не повторятся, и даже в ожидании бедствий еще более страшных. Странно и то, что IX-й съезд, имевший чуть не полторы тысячи членов, почувствовал непрочность своего положения и нужду обеспечения будущих съездов...

Название нарождающемуся обществу «Русской Ассоциации» дано по примеру страны, наиболее несходной с Россиею, даже совершенно ей противоположной, — страны, которая вся-город, тогда как Россия вся-село. Впрочем, и название «артели», вместо «ассоциации», не улучшило бы дела, — естествоиспытатели, как и археологи, не должны иметь что-либо сословное, а должны быть комиссиею по устройству всеобще-обязательного, повсеместного и постоянного исследования природы.

Проект Русской Ассоциации и возражения на него одинаково приводят к самому печальному заключению, что естествоиспытатели и врачи, несмотря на беспрестанное указание на свое достоинство, на достоинство науки, решительно не признают ни необходимости науки, ни ее всеобщности, в чем только и .может заключаться достоинство науки. Естествоиспытатели и врачи считают, очевидно, свое дело занятием немного лишь лучшим, чем бездействие, неделание, или праздность, занятием невинным и даже отвлекающим от проявления порочных склонностей, занятием приятным и, быть может, даже полезным, так как польза— понятие очень условное, наконец, таким занятием, к которому можно или должно возбуждать интерес в обществе; действительной нужды в научных занятиях нет, а потребность к ним возбуждать не мешает, не мешает и привлечь к ним «возможно большее количество сил» (см. 2 и 3 п. Задачи Ассоциации). К тому же печальному заключению, т. с. что сами естествоиспытатели и врачи не признают ни необходимости науки, ни ее всеобщности, не признают, следовательно, достоинства науки, — приводит и тот скандал, которым завершился IX Съезд естествоиспытателей и врачей, разразившихся неистовыми рукоплесканиями при появлении в конце последнего заседания Съезда гр. Л. Н. Толстого; ибо что значат эти рукоплескания отрицателю знания вообще и естествознания в особенности, не доказывают ли они, что и сами естествоиспытатели и врачи не придают серьезного значения своему знанию?.. Завершение Съезда естествоиспытателей и врачей рукоплесканиями Толстому не есть ли полное отрицание значения и Съезда, и самой науки?.. Естествоиспытатели и врачи не признают необходимости — необходимости грозной, необходимости под страхом смерти — изучения той силы, которая носит в себе голод и язвы, не видят в этом изучении всеобщего долга, долга всех, наделенных разумом, этим общим свойством именно всех людей, а не большого лишь их числа, количества, как это говорится в 3 п. Задач Ассоциации, не видят в этом изучении священной обязанности, потому что признавать что-либо священное, т. е. религию, для нынешнего суеверного века считается чем-то позорным, не видят в этом изучении и долга нравственного, нравственной обязанности, хотя обращение совокупными силами людей слепой силы природы в управляемую разумом и было бы истинным, действительным торжеством духа над плотью. Впрочем, проект Русской Ассоциации не заключает в себе самых элементарных понятий о нравственности. Составители проекта не отдают себе, конечно, отчета в том, что значит выбор почетных членов и членов соревнователей; а выбор этот значит, что занятия действительных, не почетных, членов, т. е. занятие естественными науками, само по себе почетом не пользуется и что действительные члены не имеют самостоятельности и естественные науки играют роль служанок, находятся на содержании купцов и фабрикантов, поэтому и правом вступления в общество пользуется не одно только знание — в общество принимается и невежество, только богатое: капитал пользуется даже правом голоса на общих собраниях (см. Состав Ассоциации, примеч. о членах соревнователях). Положим, составители проекта ассоциации могут сказать, что Русская Ассоциация, подобно Британской, имеет задачею только знание, истину, а не нравственность, которая ничего общего со знанием будто бы не имеет; что Ассоциация есть пропаганда именно знания, пропаганда посредством съездов или собраний наилучших сил естествознания, — между этими силами съезды и поддерживают связь. Съезды, собираемые в разных городах, будут служить для распространения в местах их собраний и пассивного любопытства (интереса к научным вопросам), и активной любознательности (привлечение новых сил), строго ограничивая при этом область пропаганды пределами городского населения, знающего природу только издали, как предмет лишь знания и искусства. Однако Ассоциация оказывается неверна даже знанию, ибо, с одной стороны, и от ученых требуется не одно знание, но и плата, а с другой — она принимает в свою среду всякое невежество, лишь бы оно давало деньги, что свидетельствует о глубоком уважении к деньгам, а не к знанию. И не странно ли, разумно ли, что общество познания природы, допуская в свою среду городское невежество, которое едва отличает солнце от луны и важность придает только общественным, политическим, международным дрязгам, изучение же неба, природы считает вздором, — не признает права на знание природы за теми, которые наиболее чувствуют иго слепой силы?.. И это потому, конечно, что не только почетные члены или члены соревнователи, но даже и действительные члены Ассоциации тяжести слепой силы не чувствуют и даже не знают, что изучают ту силу, которая лежит тяжелым гнетом на большинстве человеческого рода, на крестьянах всех стран. Не признавая за крестьянами права знать гнетущую их силу, ученые естествоиспытатели и за собой не признают обязанности научить их, не признают за собою долга учительства. Но это не только не нравственно, а даже и неразумно.

Не очевидно ли, что земледельческой, мужицкой стране нельзя брать за образец такие страны, где господствуют фабрикант и купец; но если уже принять образец чужой, не вызванный нуждами своей земли, то, следуя логике, хотя и вопреки этике, нужно, чтобы Московский Съезд предложил С.-Петербург, а не Москву, местом постоянного пребывания Ассоциации, как это, впрочем, и сделано (см. Администрация Ассоциации), ибо С.Петербург весьма легко, по крайней мере гораздо легче, чем Москва, превращает русских ученых в иностранцев, пишущих о России, т. е. делает науку, или знание, о России — Россикою (впрочем, и Москва в этом совершенствуется). Петербург может надеяться со временем всех русских сделать иностранцами в России, простодушно смешивая западничество с всемирностью, западничество, которое отрицает всемирную, всеобщую обязательность науки, отрицает ее необходимость и не видит ничего позорного для науки в положении служанки, причем наука, благодаря подачкам, делается усердною коммерц- и мануфактур-советницею крупного землевладельца, забывая о самих земледельцах, для которых нужно не извлечение наибольшего дохода, а верное обеспечение урожая, обеспечение же это может быть дано только регуляциею метеорическими явлениями, о которой западная наука не думает и считает ее, если и не невозможною, то не нужною.

Ассоциация, в подражание Британской устроенная, ничего, кроме произвола, в себе не заключает; и, наоборот, нет ничего произвольного в плане объединения, здесь предложенном, так как при объединении по этому плану, ничего не разрушая и ничего не создавая, пользуются лишь существующими учреждениями, профессиями, должностями, обращая их к исследованию того, что и ныне составляет предмет их занятий. Признавая всех людей разумными существами и отрицая, как величайшую ложь, мысль, признанную в настоящее время за истину, будто люди назначены жить только для себя, предлагаемый план ставит целью объединить всех сынов человеческих в труде познания слепой силы, носящей в себе голод и язвы, и вообще — смерть отцов. Это объединение или общество, выросшее на русской почве, созданное русскою историею, будет иметь целью не пропаганду знания, а содействие к повсеместному устройству органов знания природы и действия, или регуляции, т. е. таких школ, в которых преподавание связано с наблюдениями местной природы, — по плану Каразина. При таком объединении съезды, обходя все города, из каждого города, ставшего местом съезда, будут выделять объезды, экскурсии во все села для содействия к устройству школ-музеев, соединяющих хранение останков прошедшего с наблюдением текущего, и таким образом содействие «более систематическому направлению научных исследований» (п. 4-й «Задачи Ассоциации») не будет иметь ничего произвольного, потому что исследования будут повсеместны и всесторонни. Нравственный долг, священная обязанность такого самородного общества или объединения и состоит в том, чтобы пользоваться или присоединять к себе все должности и профессии, насколько они способны превращаться в исследование, взамен того невежества, которое принимает в свою среду Ассоциация, по примеру Британской, взимая с него (с невежества) дань, хотя и добровольную.

Если естествознание не много найдет в городах должностей и профессий, способных превратиться в исследование природы, то другая ветвь знания — история, или археология в обширном смысле, найдет, напротив, множество должностей и профессий, способных превратиться во всестороннее исследование общества, так как нет, можно сказать, ни одного учреждения, ни одного присутственного места, должностного лица, которое бы не имело своего архива; научение же архивных дел каждого присутственного места есть такая же обязанность всех, служащих в этом месте, как и заведывание текущими делами, изучение протекшего должно открыть причины возникновения тех дел, для заведывания которыми учреждено присутственное место, устранение же этих причин уменьшит, а наконец, и совсем остановит возникновение дел, порождаемых этими причинами, и этим избавит от сизифовой работы, от работы данаид, например Суд, обязанный при настоящем положении вечно судить и никогда не рассудить, вечно наказывать за преступления и результат этого видеть все в большем и большем возникновении преступлений, в большем развитии преступности. Такие же должности и профессии, которые окажутся неспособными обратиться в исследование, неспособными дать умственный труд, умственную работу, даже при объединении всех в труде познания слепой силы, обречены на постепенное исчезновение; и исчезновение таких должностей, которые только притупляли, вели к атрофированию разума — отличительного свойства людей, — едва ли может вызвать в ком-либо сожаление. План объединения всех в труде познания должен встретить величайшие затруднения, потому что четыре века проповеди, будто люди назначены жить только для себя, для своих прихотей, достаточно развратили людей, обессмыслили жизнь, вызвали вопрос о смысле жизни, о цели и ценности ее; благодаря этой проповеди и в предлагаемом плане, в котором нет ни малейшего произвола, большинство усмотрит произвольное распоряжение силами людей, нарушение прав человеческих, достоинства человека, увидит рабство, египетскую работу, а не великое спасительное дело, рабство которому есть освобождение от рабства своим прихотям, т. е. от такого рабства, которое более невыносимо, чем всякое другое; в долге увидят иго, в обязанности — произвол, хотя русская интеллигенция, или русское дворянство, самою историею была поставлена в такое положение, в котором могла и действительно испытала во всей силе пустоту вольностей. Впрочем, винить за это нельзя, все это лишь детство; не признавать долга, обязанности — признак несовершеннолетия, но мы уже не маленькие. Что сказано об естествознании (или науке о природе, астрономии, знании неба), то же самое должно сказать и об археологии (или истории), об археологических съездах в городах и об объездах сел, об устроении архивных комиссий в городах и школ-музеев в селах; нужно признать также за каждым разумным существом право или обязанность (смотря по степени нравственности, на которой стоит разумное существо, ибо что для одних добровольный долг или право, для других — принудительная обязанность) быть историком, как и естествоиспытателем. Таким образом, признав за каждым разумным существом право, или обязанность, быть и историком и естествоиспытателем, школы-музеи, возводящие всех в историков и естествоиспытателей, соединят в себе археологическое (или историческое) и естественное (или астрономическое), т. е. будут наблюдателями текущего для восстановления протекшего; вместе с тем эти школы-музеи должны быть возведены и в школы-храмы, посвященные образцу единодушия для живущих, поставивших своею целью всеобщее воскрешение умерших, возведших всеобщее воскрешение умерших во всеобщее дело живущих. Такое обращение школ-музеев в школы-храмы показывает, что знание делается священною, религиозною обязанностью всех; эта же священная обязанность требует знания от всех и знания всего, т. е. чтобы все стали познающими и все стало предметом, знания, и чтобы наука была выводом из наблюдений, не кое-где, кое-кем и кое-когда производимых, а из наблюдении, производимых всеми, везде и всегда. В священную же обязанность возводится и объединение в изучении той силы, которая наказывает за невежество смертью и будет наказывать, пока не соединятся все для ее познания и для возвращения жизни жертвам невежества. Руками сынов эта сила казнит отцов, стараясь привести к сознанию, к совести первых (сынов) для возвращения жизни последним (отцам). Естествознание изучает разрушающую силу, обращая ее в воссозидающую, а археология изучает разрушенные существа, восстановляя разрушенное; таким образом, в деле воскрешения воссоединяются и археологи, и натуралисты; но пока натуралисты будут смотреть на природу как на силу рождающую, а археологи — как на силу разрушающую, до тех пор единства между ними быть не может. Если естественники изучают то, что есть, а археологи то, чего уже нет, то это значит, что те и другие изучают одно и то же, только с разных сторон; но чтобы нет стало есть, как это требует долг, нужно соединение археологов, или историков, и естествоиспытателей, или астрономов, т. е. нужно соединение всех. Это соединение и совершается самым естественным образом чрез ту именно профессию, в которую входят все другие профессии, из соединения коих и обращения их к исследованию и создается общество знания. Профессия эта, которую обязаны принимать все, есть защита отечества, всеобщая воинская повинность, не допускающая по самому существу своему никаких изъятий и которая никак уже не принадлежит к числу подлежащих уничтожению. Соединение воинской повинности со всеобщим обязательным образованием, т. е. соединение ведомства народного воспитания, как называет Каразин просвещение (к которому нужно прибавить «всеобщее обязательное»), с ведомством защиты отечества (также всеобще-обязательным), превращает войско в естествоиспытателъную силу. И это особенно важно потому, что к военному делу применяются всевозможные изобретения, и кроме того, самое оружие, употребляемое для защиты своего отечества от себе подобных, оказывается способным к спасению от голода всех. А если войсками будет применяться также орудие, предложенное Каразиным для регуляции метеорическими процессами, то можно надеяться на спасение не только от голода, но и от так называемых повальных болезней, эпидемий, или поветрий, т. е. болезней, наносимых ветром, воздушными токами, управление которыми и есть настоящее дело рода человеческого, возможное лишь в том случае, если народы, обращенные ныне в войска, будут содействовать друг другу, т. е. будут исполнителями одного и того же дела, дела регуляции метеорическими процессами. Обращение в естествоиспытательную силу требует от войска не войны, а содействия, или общего действия, в деле регуляции, в воздействии на смертоносную силу, причем отечества, для защиты коих назначены войска, соединятся в одно отечество, в отечество умерших отцов.