В начало

Статьи разного содержания

Внутренняя роспись храма

Памятник Александру III-му, миротворцу — «князю мира», по выражению Стэда

«Царь столько жe сохранил жизней, сколько Наполеон истребил их».

Памятник Миротворцу должен не только напоминать о мире, но и пробуждать размышление о причинах размирия и о средствах восстановления всеобщего мира; а причины размирия так глубоки, так законны и справедливы, что примирение без воскрешения, или не во имя воскрешения, было бы преступлением; мщение же не уменьшает, а увеличивает вину, но если Богу принадлежит отмщение, то людям остается воскрешение, как требование воли Божией.

Тотчас по смерти поднимается вопрос о памятнике: такова уже природа человеческая — она не мирится с утратою и требует восстановления, потеряв действительное, создает подобие, скрывая по физической необходимости умершего под землею, восстановляет, выводит его из-под земли по необходимости нравственной, хотя и в виде лишь изображения, памятника. В смерти всякого человека заключается требование восстановления, как в жизни каждого заключается требование сохранения ее, воспрещение отнятия жизни, отнятие же ее производит законные разъединения; и тем все это паче в отношении стоящего в отца и даже праотца место, со времени вступления на Урарту, на Памир — могилу предка всех разновидностей человеческого рода. Иудейство, магометанство, протестантство, словом, всякое иконоборство свидетельствует лишь о недовольстве сынов человеческих подобием и заключает в себе требование действительности. Статуя — самая первобытная форма памятника — по своей малосодержательности недостаточна и для всякого сына человеческого (чем статуя живее, тем большее возбуждает недовольство, как явный обман), и тем больше статуя недостаточна быть памятником для отшедшего к отцам, к Богу отцов, если отшедший стоял в их, всех отцов место.

Чтобы не быть произвольным в выборе памятника, нужно общему представлению, составившемуся об отшедшем, дать внешнее, наглядное выражение, художественный образ.

Общий голос нарек царя миротворцем, охранение мира признано его служением, т. е. признано, что он не любил (или ненавидел) истребление, Россия же, кроме того, знала, что он любил восстановление истребленного и сохранение истребляемого (разумеем его покровительство и собственное занятие наукою Древностей Отечественных, что и составляет долг стоящего в отцов место), а потому и памятником не терпевшему истребления и возлюбившему восстановление может служить лишь храм-музей, собирающий живущих для их умиротворения, храм в качестве музея (архитектурной иконного восстановителя), вмещающий в себе все храмы христианские в типических их представителях, с тем глубоко нравственным различием, что храмы нераздельной церкви (до IX-XI века) явятся в виде алтарей — главного и приделов — для молитвы и службы, как святая святых, а храмы разделенной Церкви и Империи, молившиеся о соединении, будут помещены в виде лишь изображений на стенах, и притом в нижней полосе в их нынешнем состоянии, в состоянии разделения, на одной стороне православные, страждущие под игом ислама (без колоколов, без крестов, без литий) и под игом католицизма, и только в Восточной Руси освободившиеся от ига как ислама, так и католицизма, а на другой стороне храмы торжествующего католицизма; в верхней же полосе эти храмы будут изображены в их будущем состоянии, воссоединенными чрез посредство школ-храмов, посвященных Животворящей Троице, соединенными в общем наблюдении и регуляции силы, носящей голод, язвы и смерть. Облачный слой над изображениями храмов и каразинский (военный) аппарат (аэростат-громоотвод) может представить это Действие. Среди изображений храмов могут и должны быть помещены храмы и готического стиля, из стремления к небу забывшие землю, ее бедствия и нужды, и храмы стиля возрождения, забывавшие небо ради земли. Девиз первых memento mori, вторых — memento vivere; это последнее под видом мнимого омолаживания, начинающегося снятием бороды, скрывает действительное старение, а под видом мнимого возрождения скрывает действительное вырождение. Кто хочет понимать так называемую новую историю, т. е. нашу нынешнюю жизнь, должен много подумать об этом невинном деле, как брадобритие, об этом первом шаге к созданию косметики, к обращению всей промышленности в средство к сближению полов и к разъединению, к борьбе однополых, к борьбе и похоти как конечной цели существования, т. е. бесцельности и бессмыслия. Памятник, проект которого здесь предлагается, будет не мертвый, хотя и из бездушного камня построенный. Храмами всех стилей, всех веков изображаем прошедшие поколения всех времен, т. е. всех умерших отцов, в коих место и стоял Миротворец для всех еще живущих сынов. Для Миротворца, стоявшего в отцов место, не может быть более полного изображения, наилучшего памятника, как собирание, или объединение живущих в памятнике умершим.

Главный алтарь миротворного храма должен быть в виде храма Софии, а приделы, посвященные Кириллу и Мефодию, этим последним святым, общим Западной и Восточной церквам, в виде храмов в старо-римском и греческом стилях. Храмы нераздельной Церкви и Империи восстановляются, оживают, а храмы эпохи разделения, молившиеся о соединении, умирают для жизни разъединения, вражды, оставаясь в изображениях, т. е. в воспоминании, как предупреждение от нового падения, и восстают для жизни соединенной, что и изображается, как сказано, в верхней полосе, где показывается то время, когда при каждом храме будет создаваться школа-церковь, посвященная Пресвятой, Нераздельной Троице, т. е. это будет изображение, проект первого юбилейного акта, имеющий выразиться повсеместным построением при всех церквах школ-храмов Живоначальной Троицы.

На своде миротворного храма должен быть изображен глубочайший мир, само согласие в виде Пресвятой, Нераздельной и Неслиянной Троицы во всех ее изводах, т. е. во всех попытках выразить единство при сохранении личной самостоятельности: первый извод — Божественный совет о создании (по единомысленному совету) не одного человека, а четы человеческой — по своему образу и подобию — для безгрешного рождения; последний же извод есть Совет о воссоединении Империи и Церкви...

Под именем храмов, восстановляемых в виде алтарей и изображений, разумеем церкви, т. е. тех, которые наполняли храмы и искали в них спасения, живущие же (собранные в миротворном храме) молятся за них (ныне умерших) или у них самих ходатайствуют о молитве...

В верхней части галереи, кругом храма, изображены — на одной стене — святые нераздельной церкви, чтимые и Западной и Восточной церквами, а на другой стене — святые Восточной церкви, оплакивающие разделение и молящиеся о соединении. Верх же галереи — на своде — приготовлен, в виде незанятых клейм, рамок, ореолов, для святых будущей воссоединенной церкви. А если галерея будет наполнена, кроме того, старинными иконами, вывезенными Севастьяновым с Востока, и особенно иконами, принадлежавшими самому царю, то галерея эта и сама сделается священным храмом для старообрядцев.

Если под храмами Нераздельной Церкви и Нераздельной Империи нужно разуметь церкви, т. е. тех, которые наполняли храмы, то молитва живущих будет ходатайством перед святыми о всех умерших. Галерея же будет не подлинником только, но и синодиком, изображаемым на нижней части стены; за изображенных в синодике и молятся святые, молятся о всех и за вся, потому что разделение и отсутствие единого общего дела и было причиною всех грехов и преступлений. В нижней части, как сказано, изображается синодик, или исторические грехи, — самый большой после двух хамитизмов — хамитизма как нарушения воли Отца Небесного (потерянный рай) и хамитизма как оскорбления отца земного (каинизм или окаянство) —разделение Империй, а за ним разделение Церкви, т. е. освящение разделения Империй, и затем стремление Западной Церкви к порабощению себе Восточной. (Разделение церквей отразилось и в трех императорах, не составляющих одного, причем католический и протестантский могут быть лишь антиимператорами или узурпаторами. Протестантизм уравнялся с католицизмом, когда протестантский король был признан императором...) На той стороне галереи, где изображены святые Восточной православной церкви, под их образами, изображается исполнение Божественного Совета о соединении Империи и Церквей, выражающееся перенесением регалий из осужденного на завоевание 2-го Рима в предназначенный к возрастанию под покровом Троице-Сергиевской лавры 3-й Рим.

Константин Мономах и Владимир Мономах перенесли регалии на север. Значение этого перенесения заключается в том, что регалии были перенесены из города, из 2-го Рима, обреченного на гибель или от папизма, или от исламизма, а вернее, от того и другого вместе, перенесены па север, чтобы придать тому месту, где они водворятся, значение 3-го Рима (по падении, конечно, 2-го), т. е. значение нового объединения, самого глубокого, так как 4-му Риму не быть, значение Царства Божия, и потому на западной стороне, где писалась обыкновенно картина Страшного Суда, должно быть изображено падение последних двух препятствий к осуществлению Царства Божия: замена бездействия, покоя или субботы, делом, воскрешением (в виде воскрешения Лазаря, и эта замена относится не только к иудейству, но и к буддизму), и падение религии Меча, который должен быть вложен в ножны, т. е. не употребляться против себе подобных, так как не может быть ключом рая, меч — ключ не рая, но ада.

Таким образом, внутренняя роспись Музея-храма, посвященного миру и согласию (Пресвятой Троице), представит план соединения церквей, основанный на примирении Империй в деле обезоружения ислама, план умиротворения степи (кочевья), чрез превращение городской воинской повинности в сельскую, с чем связано и превращение денежного хозяйства в натуральное, т. е. обезоружение евреев. Как у ислама меч, так у евреев деньги есть орудие их господства, но не отнимать у них это орудие мены, вражды, невежества, а должно заменить его просвещением; это и будет достигнуто соединением церквей, на примирении Империй основанном, на примирении в деле обращения городской воинской повинности в сельскую, т. е. в деле обращения орудия войны в средство спасения от голода — в орудие регуляции; обращение орудия войны (меча) в орудие спасения от смерти и будет обезоружением ислама, а такое обращение возможно лишь тогда, когда все будут обращаемы в познающих и всё — в предмет знания, т. е. при всеобщем просвещении, которое и в деле обмена устранит необходимость денежных знаков, этого орудия невежества, вносящего вражду и ведущего к господству... Иконописным изображением двойного обезоружения может служить — для первого, повеление Христа «вложить меч в ножны», повеление, заключающее в себе заповедь, обращенную ко всем народам, о всеобщем прекращении войн. Хотя Воскреситель и повелел вложить меч в ножны, хотя христианство и признало войну злом, но прекращение войн не поставило своею задачею, и Папство, считающее себя преемником апостола Петра, к которому именно и было обращено повеление — вложить меч, не считало грехом обнажать его, Магомет же прямо признал меч ключом рая, и меч остался силою, так что является вопрос, в чем заключается его сила и как она может быть устранена; это и есть один из вопросов практического, деятельного, или так называемого ныне нравственного Богословия, т. е. проекта осуществления Царства Божия в мире. Обезоружение же евреев может быть представлено изгнанием из храма менял, банкиров, родоначальников нынешних Ротшильдов, миллионеров и биллиардеров. Низверженные деньги выказали, однако, страшную силу, соблазнив даже одного из ближайших учеников Христа; страдание и смерть Спасителя, т. е. Воскресителя, есть лишь последствие соблазна, произведенного силою денег, а потому и возбуждает вопрос, в чем эта сила и как она может быть устранена; это второй вопрос нравственного практического Богословия. Деньги — замена внутреннего, на взаимном знании основанного общения, соединением внешним, на невежестве или скрытности основанном.

С падением второго Рима вновь восстало язычество, не побежденное в действительности ни вовне, ни внутри, и вступило в союз с иудейством и магометанством; т. е. Запад, обрившись (помолодившись), приняв девизом memento vivere, почувствовал необходимость в деньгах и признал войну благом; а пока будет существовать необходимость в денежных знаках и в оружии, до тех пор будут существовать и иудейство, и магометанство. Не прекратится и господство Зевса, Перуна, пока будут метеорические погромы; пока будут господствовать плутонические и нептунические силы, а бритые будут плясать на могилах жертв этих погромов, до тех пор будет существовать, царствовать язычество, паганизм. Это-то язычество, союзное иудаизму и исламу, и прикрываясь лишь христианством, которое признали только догматом, мыслью, а не делом, и сделало С.-Петербург своим орудием. Упадок С.-Петербурга будет восстановлением Москвы и ее руководителя преподобного Сергия, т. е. будет восстановлением Москвы как дела: Музей-храм Пресвятой Живоначальной Троицы, вместив в себе, в изображениях, храмы всех стилей, храмы одушевленные, и иконы всех пошибов, требует внехрамового дела, которое и изображается на наружных стенах храма...

Вникнув, признав силу причин, производящих рознь в религии, и поняв всю трудность устранения их, легко видеть не легкомыслие только, а всю фальшь и ложь, прикрытую изумительным самовосхвалением, парламента религий, члены которого в своих комфортабельных путешествиях видят подвиг, а не partie de plaisir...¹ Парламент религий в Чикаго — это игра в примирение, комедия примирения религий, явно свидетельствующая о несовершеннолетии; этот парламент не издал ни одного акта, и этим лишь засвидетельствовал, что в душах членов его не совершенно еще угасло чувство религии. И почему в этом собрании людей разных (якобы) вер, на короткое время сошедшихся, видят что-то небывалое?.. У нас чуть не в каждом уездном городишке живут вместе и католик-француз, протестант-немец, татарин-магометанин, еврей и калмык-буддист, и живут несравненно мирнее, чем встретились на короткое время собравшиеся в Чикаго; даже в приветствиях при открытии Чикагского парламента религий целое море вражды... Представителям различных религий нужно было или молчать, или притворяться неслышащими; третьим же исходом представлялась фраза, т. е. много говорить и ничего не сказать... И не нашлось ни одного искреннего человека, который бы показал всю фальшь этого собора, притворяющегося мирным. Если представить всех членов собора профессорами сравнительной религии, тогда, конечно, это будет не собор религий, а съезд ученых, это будет отрицание религии, которая есть дело, или вера, в деле общем выражающаяся. А между тем, все эти представители религий, мирясь с различием верований, признают единство в частных делах благочестивой жизни («делаяй правду приятен ему есть». Деян. 10:35). Вот до какого жалкого ничтожества низведена религия. Возражение, что парламент в Чикаго есть сближение не в жизни, а на религиозной почве, не было бы верно, если бы местом собрания был даже храм с каким-либо выражением единства (хотя есть религии, отвергающие храм, отвергающие даже слово для своего выражения), ибо истинная религия должна выражаться во всем без исключения, устраняя все, что не способно для ее выражения. От соединения ни в чем, как это есть, до соединения во всем, как это должно быть, — вот что указывает на пустоту этого парламента.

Парламент религий, или мнимое их примирение, есть полная противоположность плану действительного примирения, плану примирения в общем отеческом деле, который изображен в храме-музее как памятнике мира, — полная противоположность плану примирения, на разрешении вопроса о глубоких причинах небратства и о средствах восстановления братства основанному, так как примирение, которое нашло свое выражение в Чикагском парламенте религий, основано, очевидно, на признании беспричинности небратства, и потому в этом парламенте не было примирения даже на словах. Наглядным выражением парламента религий могла бы быть роспись Шенаваром Пантеона (неисполненная), мог бы быть создан этим парламентом и свой пантеон, из рефератов же, присланных в выставки, можно и должно было составить библиотеку, таких рефератов были тысячи, а прочитано из них только 15> В самом названии этого съезда парламентом религий первое слово может считаться верным, потому что в этом съезде ничего, кроме разговоров, не было, да и быть не могло; но присоединение к этому названию слова «религий» совершенно не верно, потому что тут или не было ни одной религии, или же только одна — языческая (т. е. гуманизм с деизмом или гуманизм с атеизмом-буддизмом, парламент представлял философию религий, которая ни одну религию не считает истинною), подобно тому, как в Римской Империи, за исключением иудейства, а потом и христианства, была одна религия, религия язычников, которые взаимно признавали всех богов, признали бы Иегову и Христа, если бы только иудеи и христиане согласились со своей стороны служить и их богам.

Благо, в которое верили эти единоверцы из всех религий, т. е. язычники, было то, которое представляла выставка; и все религии оценивались по содействию, которое они оказывали созданию этого блага, блага, выраженного выставкою; т. е. истинность религии оценивалась по тому, поскольку та или другая из них содействовала цивилизации или культуре, высшая ступень которой, ступень, которой она достигла к данному моменту, т. е. к 1893 году, была представлена выставкою (Примечание 1-е).

Если уже выставка есть «ложь», то выставка религий есть верх лжи, венец фальши. (Никогда не произносились так часто слова братство и любовь, как в XIX веке, веке наибольшей ненависти.) Комитет выставки приглашал представителей всех религий оказать содействие, чтобы па выставке 1893 года явить миру религиозное согласие и единение, существующее между людьми (?!), приглашал, следовательно, сыграть комедию примирения религий; и эта комедия есть завершение 4-х векового маскарада (так называемой Новой истории) после десятивекового поста, или аскетизма (так называемой Средней истории), т. е. отрицательного дела... Макс Мюллер, восторгаясь чикагским собором, не находит ему прецедентов во всей всемирной истории: собор Асоки был лишь буддийским, собор Константина исключил даже приверженцев Ария, Великий Могол Акбар, разубедившись в исламе, хотел собрать последователей всех религий: отозвались христиане, евреи, отказались брамины и парсы... Максу Мюллеру неизвестно, конечно, что подобный же собор предшествовал принятию христианства Владимиром...

На юбилейной выставке XIX-го века необходим второй съезд, или парламент религий, на котором мнимые представители народных религий могли бы прочитать разбор первого парламента и не только признать несостоятельность этого парламента, но и фальшь, и ложь его...

Народы, представителями которых считают себя эти мнимые делегаты, везде и всегда имели одну религию (это культ предков), и потому народы нуждаются не в примирении, а в объединении в одном, общем деле. Но такое объединение не может состояться, пока ученые его представители довольствуются парламентом религий, т. е. примирением лишь на словах. Потому-то чикагский парламент и оставил после себя только сборник речей и никакого вещественного памятника, каковым мог бы быть храм, в котором был бы отведен уголок каждой из религий, представленных на конгрессе, и каждая в своем уголке могла бы поставить алтарь по своему вкусу. Кардинал Джибсон (благодаря отсутствию на конгрессе представителя азиатского папы — Далай-Ламы), конечно, поспешил бы занять первое место, или центральное, в этом храме. Если бы могло осуществиться это предприятие, то оно было бы лишь повторением того, что уже было в конце древнего мира, воздвигшего Пантеон, т. е. храм богам всех народов, вошедших в состав Римской Империи, собранных для противодействия зарождавшемуся христианству; и это, конечно, был бы не храм, а музей в смысле хранилища памятников отживших верований. Но если бы даже между всеми собравшимися в Чикаго мнимыми представителями различных религий установилось полное соглашение, то такое соглашение не было бы примирением религии, а означало бы лишь появление повой секты, и притом очень малой.

Храм-музей как памятник миротворца, посвященный Пресвятой Троице и служащий наглядным выражением проекта примирения всех религий, есть начало примирения духовного и светского.

Статья о «соборе», написанная задолго до появления самой мысли о «парламенте религии», заключает в себе, однако, не только полное опровержение этой мысли, т. е. мысли о парламенте религий как средстве примирения религий, но даже показывает, что парламент есть самое полное выражение разложения религии, если бы только устроители его решились быть последовательными, т. е. сделали бы его действительно парламентом, в коем религии (разделенные на партии: центр, правая, левая, крайняя правая и крайняя левая) вступили бы в ожесточенные прения. Запретив прения, парламент осудил себя на бесплодность. Оставив много речей, рефератов, преимущественно англо-американских, парламент не оставил ни одного акта, ни одного решения; для чего он собирался?!.. Парламент без прений то же, что храм без пения, или точнее — без отпевания, т. е. первый будет безжизненным, а второй, храм, не будет оживляющим. Но если парламент без прений безжизнен, то парламент с прениями убийствен... Парламент никогда не занимался вопросом о причинах существования в нем партий, ибо без партий нет парламента, партии — его сущность. Как только парламент войдет в вопрос о причинах существования различных религий, он перестанет быть парламентом и обратится в собор, собор не догматический или канонический, т. е. частных правил, а одного общего правила для всех, для выработки проекта осуществления чаемого; или же парламент обратится тогда только в ученый, научный съезд, если ограничится знанием причин и откажется от действия, хотя в знании причин заключается и указание на средства осуществления, если только знание это не искусственное...

Итак, наука о религиях, исследование их, тогда только достигнет полноты, когда будет изучать религию в связи с самим бытом народа. Когда же это положение (о связи религии с бытом) будет признано верным, такое признание будет требованием собора как тех, которые изучают религии, так и тех, которые изучают быт, т. е. всех изучающих человека и общество. А если собор будет иметь в виду не изучение только причин раздора, но и самое примирение, то явится необходимость присутствия на соборе и естествознания. Таким образом, вселенский собор будет собранием представителей всех специальных знаний, науки, будет соединением двух съездов — историко-археологического и естественно-научного, ученых светских и духовных, имея во главе стоящего в праотца место для объединения всех в труде познания слепой силы природы, носящей в себе голод, язвы и смерть, такое объединение со стороны стоящего в отцов и праотца место и будет истинным миротворческим актом, надлежащим памятником царю-миротворцу со стороны его преемников.

Примечания

1. Не признавать верным определение культуры как вымирания и вырождения можно только по недоразумению и недомыслию. Культура есть произведение эпохи, которая отказалась от бессмертной жизни, следовательно, не признавала зла в умирании личном и в вымирании родовом. Она хотела жить, наслаждаться жизнью, издерживать капитал, а не создавать и не воссоздавать его. Кто хочет утонченной, интенсивной жизни, тот не должен жаловаться на скоротечность; даже вообще, кто не ставит целью жизни труд, и даже именно труд воссозидания, тот не имеет права жаловаться на смерть. Только аристократическая привычка жить даровым может требовать бессмертия прирожденного, по праву рождения, а не как результат труда.

Если признать культуру вымиранием, то нет основания удивляться, что целью жизни будет спасение от культуры, губительной для жизни человека и для природы внешней, насколько человек имеет на нее влияние. Культурность выражается в самоистреблении, во взаимоистреблении, в истощении силы природы, и прогрессом будет в этом случае такое улучшение, которое вынуждает сперва признать смерть не злом, а потом даже добром, спасением от культуры и прогресса.

Нарушение законов слепой природы есть закон природы человеческой. Слепое повиновение природе есть преступление со стороны человека. Только надо различать противоестественное от сверхъестественного — в материальном, а не мистическом смысле.

Противоречие между человеком и слепой природой исчезнет только тогда, когда человек станет разумом и волей природы.

Самое существование человека есть постоянное нарушение законов нечеловеческой, бесчеловечной природы. Вертикальное положение есть нарушение, востание против коренного закона всемирного тяготения. Вся архитектура есть более или менее смелое противодействие мировой силе всеобщего падения (но противодействие не совокупною силою всех людей). Если все знания можно соединить в астрономии, науке о всем мире, не исключая из него и человека, то все искусства можно соединить в архитектуре. В этом всеобъемлющем искусстве проявляется невольно то, чем человек должен быть вольно, — быть волею в мире неволи (природы).

Вся медицина есть также постоянная, повсеместная борьба, противодействие разрушительной силе бездушной природы, но противодействие врознь. Нужно все бездушие ученого, чтобы сказать, что чудо есть нарушение порядка в природе. Если бы эти нравственные тупицы назвали чудо мнимым, не действительным восстановлением порядка (ибо воскрешенный Лазарь все же умер, все исцеленные тоже умерли, а следовательно, болели), то такое определение чуда показывало бы, что и в наши дни и даже в ученых не совершенно еще исчезло человеческое чувство, человеческий смысл.

1 Увеселительная прогулка (фр.).